Этот последний вечер в доме Филимоновых был спокойным, размеренным и каким-то даже благостным. Все присутствующие от души старались вести себя, словно не было тех страшных преступлений, что изменили эту семью, разрушили, сломали привычный уклад жизни. У обитателей дома еще будет время осмыслить произошедшее, еще предстоят долгие и темные времена: суд над мужем и отцом, впоследствии каторга, стойкость, чтобы пережить пересуды света, злословие, злорадство, и даже возможное затворничество. Им еще надо будет призвать на помощь всю свою выдержку. А сегодня… Пусть сегодня будет тихий спокойный вечер.
Такими мыслями была полна голова Анны, когда она, сидя за роялем, рассеянно перебирала пальцами клавиши, наигрывая лёгкую пьесу. Правую щёку начало покалывать, она машинально повернулась в ту сторону и увидела Якова Платоновича, что неотрывно смотрел на неё, кажется, позабыв обо всем на свете: и о том, что гостиная полна народу, и о том, что взгляды его внимательный зритель может истолковать единственно возможным образом, и о том, что у ломберного столика над шахматной доской задумался её отец, который в любой момент может поднять голову и увидеть, к а к он на неё смотрит, и что мама, так поглощенная разговором со своей приятельницей, может просто оглянуться на неё и заметить всё, всё.
Но ей, как и ему, это тоже было безразлично. Что могло смутить, испугать её? Её, которая побольше присутствующих знает о мерзостях этого мира, об опустошающей боли разлуки, без надежды, почти без веры? Что могло заставить её отступиться от человека, которого она считает своим мужем? Ей вдруг стало невыносимо от осознания того, что они ещё очень не скоро будут вместе, что она еще так долго не сможет себе позволить просто приблизиться к нему без опасения подвергнуться косым взглядам, пересудам, выговорам родителей. Всё дрожало у неё внутри от всего этого, такого несправедливого, нечестного, неправильного .
Внешне же она лишь чуть приподняла брови и улыбнулась ему. Тому, кто, возможно, сейчас стоит и думает о том же. Который уже претерпел такие страдания, лишения, муки, что не сравниться с её испытаниями этих мучительных лет. Потому она никак внешне не показала сжигающее её изнутри пламя и просто продолжала играть. Только пальцы чуть сильнее ударяли по клавишам.
Уже выходя из гостиной по окончании вечера, она отыскала его глазами, пристально вгляделась и вроде бы нашла ответ – ясный и недвусмысленный.
И, конечно же, он пришел к ней в этот вечер, вернее - ночь.
Он не мог не прийти.
Она в ожидании его появления мерила комнату шагами, нервно теребя оборку на халате и прислушиваясь к шагам, шорохам в коридоре, которые скоро совсем затихли. Наступила тишина такая, что, казалось, огромный дом погружен целиком в вату, закрыт, заперт от всего мира. Плывёт одиноким кораблем в бескрайнем океане, где на сотни вёрст вокруг - ни души. Она присела у зеркала на пуф, посмотрела на свое отражение: в огромных глазах полыхал мятежный огонь. Чтобы чуть успокоиться, поднялась и вновь заходила по комнате, нервно накручивая прядку волос на палец. Ковер скрадывал её шаги. Ничто не нарушало тишины, кроме стука её сердца.
А он появился снова через окно, которое она, предвидя это, оставила незапертым. Створка даже не скрипнула, когда он проник внутрь, появился так внезапно, хотя она и ждала его, и она сильно вздрогнула, повернувшись и вдруг увидев его перед собой. Сердце стукнуло резко и сильно. Она дернулась было к нему, но вдруг замерла на месте. Неизвестно, откуда возникла, из каких глубин выплыла эта робость, скованность. Дыхание сбивалось, руки дрожали, и она не могла сделать в направлении него ни шагу. А он тоже замер на полпути.
Воздух вдруг стал ощутимым и вязким. Они вдруг, подчинившись какому-то порыву свыше бросились друг к другу в объятия, и Яков поцелуем накрыл ее дрожащие губы. Анна глухо охнула, прильнула к нему, забыв обо всем на свете, впитывая в себя запах и тепло его тела и чуть не теряя сознание от его близости. Он целовал ее исступленно, и она отвечала ему со всей накопившейся в ней за эти долгие месяцы страстью и нежностью. Ее руки обвили его шею, пальцы ерошили его волосы, гладили виски и скулы, а он все сильнее и сильнее сжимал ее в объятиях, в какой-то момент чуть вздрогнув и немного отстранив ее от себя.
Он охватил взглядом её лицо, словно пытаясь что-то увидеть прочесть в её чертах, а после осторожно и медленно освободил её сначала от халата, упавшего сиротливой горкой к их ногам, потом снял рубашку, и она задрожала то ли от холода, то ли от нетерпения. Потом он опустился перед ней на колени и вновь прижался к её обнаженной коже, нежно касаясь губами там, где было так... неловко и греховно, но так правильно и так необходимо. А он поднял к ней лицо, словно ожидая приказа ли, согласия ли, и руки её сами потянулись к его голове и пальцы взъерошили густые короткие кудри на затылке.
А потом она обмирала под его горячими руками, под нежными и настойчивыми пальцами, касавшимися её кожи, которая подрагивала от любого его прикосновения, а плечи покрывались мурашками, и дыхание сбивалось. И она жадно впитывала его всего, его дыхание, его нежность, его жар, в котором она готова была сгореть без остатка, она поддавалась силе и тяжести его тела, с радостью принимая его, растворяясь в нем.
Глубоким хриплым голосом он говорил какие-то слова, которых она впоследствии даже и припомнить не могла - всё было словно в тумане, в мороке. И она в ответ тоже что-то шептала в горячке и тоже не помнила, словно их устами говорила сама Любовь, то высшее драгоценное чувство, что выпало им - избранным.
Она нежными касаниями гладила его горячую гладкую кожу, отзывавшуюся на каждое её прикосновение. Она слышала грохот своего собственного сердца. А, может, это были удары его сердца, что билось в унисон с её. Она совсем перестала различать, она слилась с ним, и давно уже у них было общее сердце, общая кровь. И это было так странно, но так верно.
И потом, как и в те ночи, что они были вместе, её захлестнуло чувство щемящей нежности и счастья, ошеломляющее чувство бесконечной любви к этому мужчине, что держит её сейчас в объятиях - крепко и осторожно. А она, погруженная как в кокон, в чувство обволакивающей защищенности подле него, вдруг засыпала, обессиленная, и вновь пробуждалась от его неторопливых нежных прикосновений и погружалась в удивительные ощущения тягучих и неторопливых движений, от которых не приходило насыщение, а лишь еще сильнее разгорался неутолимый жар.
Следующая глава Содержание
