Спасибо Jelizawiete, Lada Buskie, и Sowyatschokу.

Новости из Петербурга

«Пой до упаду
И смейся до слез!
Радуйтесь, люди –
Родился Христос!
Вот он на ручках у мамки,
И на щеках его ямки…»
(к/ф "Тень, или Может быть, всё обойдётся" 1991 г.
«Рождественская песня»)

- Как вы себя чувствуете, Яков Платонович?

Это был первый вопрос, который задала Анна, после того, как они все-таки смогли оторваться друг от друга.

Бровь Штольмана знакомо приподнялась.

- Что, вы меня даже о новостях не спросите?

Анна вздохнула, и погладила воротник его пальто.

- Думаю, о переменах к лучшему вы бы сказали сразу. Но в любом случае, мне важнее знать, что с вами все в порядке.

- К сожалению, Анна Викторовна, это… дело куда запутаннее, чем я предполагал, - медленно и серьезно произнес он, - и что-то обещать я вам … не в праве.

- Не надо ничего обещать! – вскрикнула Анна, и тут же, словно испугавшись, добавила тихо и ласково, - меня ваше здоровье волнует … куда больше.

Внезапно вспомнилась смешная девочка, требующая от сурового следователя, чтобы он немедля обратился к врачу по поводу страшного сметня. Тоже стояла вот так, распахнув синие глаза, готовая, кажется, лично тащить пострадавшего к доктору. А вполне себе взрослая шляпка отчего-то делала хозяйку еще более юной…

Он не мог не улыбнуться, потому ответ прозвучал вполне искренне:

- Да все в порядке, Анна Викторовна с моим здоровьем.

Она недоверчиво и тревожно вглядывается в его лицо. Затем немного успокаивается. Осторожно прижимает к себе еловую веточку, и берет Штольмана под руку.

- Тогда давайте пройдемся вместе. А вы расскажете, что еще смогли узнать.

Они выбираются из зарослей, и выходят на тропинку. Вокруг – никого, голоса посетителей парка слабо доносятся с центральных аллей. Штольман хмурится.

- Вы опять неосторожны, Анна Викторовна! Зачем было приходить сюда?

- Я просто гуляла, - Анна снова нюхает ветку, с видом совершенно счастливым и просветленным.

- Аня, а если бы к вам со спины подошел не я? – спрашивает Штольман, остановившись.

Она вздрагивает. Смотрит на него – сперва упрямо, потом беспомощно и виновато. Покаянно произносит:

- Я сама не заметила, как оказалась здесь. Просто забыла… что опасно.

Когда Анна признает вину, сердиться решительно невозможно.

- Я не могу все время охранять вас, - произносит он с горечью, - мне вообще сейчас рядом с вами лучше не появляться!

Она только крепче вцепляется в его локоть.

- Нет! Совсем не лучше.

- Мне ясно дали понять, что обычным путем я не добьюсь развода, - очень спокойно сообщает Штольман, - судя по всему, кому-то наверху необходим этот нелепый брак. И только поимка Крутина дает слабый шанс на … мое освобождение. И мое присутствие вас не защищает, а напротив…

Взгляд Анна опять становится решительным и непреклонным.

- Я никогда не обращала на это внимание, - говорит она, - и сейчас не собираюсь. А вот если я опять потеряю вас, - ее голос прерывается, - или хотя бы лишусь возможности вас видеть… разговаривать…

Она вздергивает подбородок.

- Ничего я не боюсь. И Крутина не боюсь. Если знаю, что мы – вместе, - и спрашивает уже почти с отчаянием, - ведь мы – вместе?

Штольман сжимает ее пальцы.

- Да.

Появляться среди людей ему и самому не хочется. Поэтому они так и бредут окраинами парка, порой с некоторым трудом помещаясь на узких тропках. Хорошо, что хромота прошла. Почти…

Анна снова перехватывает ветку с шишками так, чтобы она касалась ее лица. Задумавшись о чем-то, глубоко вздыхает. И задает несколько неожиданный вопрос:

- Яков Платонович, а вы этого мальчика… Володю… Навещали?

- Да, - отвечает он, - ему скучно. Учится хорошо, но говорит, что все это уже знает.

Анна качает головой:

- Он скучает по матери. А кроме того, ведь через три недели – Рождество. Все-таки неправильно это – проводить такой праздник в школе. Без семьи…

Невероятно. Ее преследует маньяк-гипнотизер. Репутация разрушена. Множатся слухи и сплетни. Брак, способный защитить – невозможен. И о чем думает Анна Викторовна? О душевном состоянии ребенка госпожи Нежинской.

Приостановившись, Штольман опять касается ее руки.

- Сомневаюсь, что Володя вообще знает, что такое домашние праздники. Думаю, их у него никогда не было.

- Почему? – оборачивается Анна.

- Ему восемь лет. Пять из них он провел другом пансионе, откуда я его и забрал. А перед этим… В тот период мне хорошо был известен образ жизни Нины Аркадьевны. Втиснуть туда заботы о скрываемом ребенке она никак не могла.

- Но если мальчик рос в другой, хорошей семье?

- Тогда не имело смысла забирать его и устраивать пансион – в столь нежном возрасте. Потому, вероятно все его представления о праздниках ограничиваются тем, что он видел в школе.

- Неправильно это, - повторяет Анна, зябко поводя плечами, - я помню, вы однажды сказали, что Володя не сочетается с ... Нежинской. Вы вот это имели ввиду? Что она не была похожа на женщину, у которой есть ребенок?

Штольман раздраженно дергает головой.

- И это тоже. И то, что в лучшее время она не позаботилась о нем – для этого у человека с деньгами всегда есть возможности. Получается, что Нежинская вспомнила о сыне, только попав в тюрьму! При этом Володя ее помнит, и о ней спрашивает. А когда он мог ее видеть последний раз? В три года?

- Он мог ее придумать, - тихо говорит Анна.

- Володя не похож на фантазера. Он говорит о матери обычные положенные слова, без какой-то идеализации. Точно она приезжала к нему много лет подряд, каждый месяц, не скрываясь. Но очень сомневаюсь, что Нине Аркадьевне предоставляли такую возможность в тюрьме.

- Но если у нее были… покровители?

- С такими покровителями – и я не нужен! – усмехается Штольман, - Ни смерть, ни каторга ей бы не грозили, да и мальчика нашли бы способ узаконить. Чтобы обвиняемую в шпионаже даму милосердно возили на свидания к ребенку между допросами… Это уже уровень прямо-таки Великих Князей!

- Тогда я ничего не понимаю, - признается Анна, - но Володю мне все равно жаль. Надо будет подарить ему на Рождество что-то… Очень хорошее.

- Анна Викторовна, - Штольман смотрит с непередаваемым выражением.

- Ну что? – слегка обижается она, - вы – его опекун, значит и я не чужая.

- Мы это обсудим, - ироничная усмешка превращается в ту самую, неловкую, но искреннюю улыбку, которая предназначена только Анне, - я имею ввиду … подарок на Рождество.

Анна жадно ловит это смущенное, почти счастливое выражение его лица. И правильно делает, потому что через минуту Яков Платонович опять мрачнеет.

- Это держится только на словах, Аня, - глухо говорит он, - а без документов мы никому и ничего не докажем. А если требовать развод на том основании, что венчался не я, а Тень … Окажемся в соседней палате с Ниной Аркадьевной.

В голове вдруг начинают скакать озорные мысли – шалые и совершенно неуместные. Анна неудержимо краснеет, и с губ срывается очень искреннее:

- Знаете, если нас запрут в одной палате, я возражать не буду!

- Ну, - в уголках его глаз собираются знакомые морщинки, - вы, Анна Викторовна, всегда можете сбежать через окно.

- Нет уж! Лучше мы, наоборот, загородим дверь… шкафом!

- Но тогда в решающий момент ворвется Коробейников с револьвером, - улыбка Якова становится все шире.

- И вместо благодарности услышит: «Делом займитесь!», - парирует Анна.

Они смеются уже вместе. Анне кажется, что это уже было. Ну да, во сне, где она и Яков съехали с горки. А еще раньше ей снилась ежевика… И вот - сбылось! У Анны в руках, пусть не ягоды, зато совершенно чудесная еловая ветка с шишками.

От ежевики мысли перескакивают на тот день, когда ей было подарено столь утешительное видение. Радость гаснет. Иван Евгеньевич… Перекошенное лицо, безумный взгляд. Железные пальцы стискивают ее шею. Кажется, Яков хотел узнать о нем в Петербурге?

- Кстати, о делах, - уже серьезно говорит Штольман, - я навел справки о докторе Скрябине. Пока не вижу ничего примечательного. Сын священника из Вятки, с отличием окончил гимназию. В столице учился в Императорской военно-медицинской академии, где так же был на хорошем счету. Три года был ординатором при Обуховской больнице, после чего сам вызвался ехать в провинцию. Атеист и враг мракобесия, но ни в каких политических делах замечен ни разу не был. А главное – ни разу не пересекался с теми преступлениями, которые связывают с Крутиным.

- Ну вот, я же говорила, что это он из-за меня! То есть – из-за моей Тени, - вздыхает Анна.

- Не из-за вас, - твердо пресекает ее возражения Штольман, - его одержимость профессиональными передовыми идеями многих отпугивала еще в Петербурге. Свихнуться он мог на чем, и на ком угодно, придумав себе что-то сам.

- То есть, на меня у него были профессиональные планы? – пытается шутить Анна, - собирался сделать меня личной сестрой милосердия, чтобы мы на пару врачевали холеру и чуму? И обиделся, что не сбылось?

- Вполне допускаю. Очень рад, что табуретка оказалась под рукой. Меня подобные планы на вас не устраивают совершенно.

- Меня тоже. Я и Ивану Евгеньевичу сказала, что уже сделала выбор. И не жалею. Но все-таки, получается, что гипнотизером он быть не может?

- Я бы не стал этого утверждать, - хмуро возражает Яков.

«Ревнуете?» - так и просится на язык, который Анна успевает прикусить. Не дай бог, она будет еще шутить на эту тему. Никогда! Ни за что! Хватит со Штольмана мучений и неуверенности, которыми Тень одарила его в избытке. А самой Анне не нужны ни Скрябин, ни Клюев, ни граф, ни принц. Ей нужен ее любимый сыщик, со всеми опасностями и тайнами, скупыми словами и говорящими взглядами. Чего ради делать вид, что это не так?

- Вы его обязательно победите, Яков Платонович, - со всей силой убеждения произносит Анна, и добавляет, словно ставя точку, - мы победим.

Штольман молчит, и смотрит очень серьезно. Далеко еще до победы. Очень. А вот награда ему уже вручена, и отказываться от нее становится с каждым разом все труднее.

______________________________________

Продолжение следует.