За медицинские консультации спасибо Sowyatschoky.
За некоторые советы по сюжету благодарю Lada Buskie

Без тебя

«Все та же проблема стоит предо мной –
Взаимная связь между светом и тьмой…»
(к/ф "Тень, или Может быть, всё обойдётся" 1991 г.
Песня «Свет и тьма»)

- Значит, Мещерский говорит, что не знает, кто мог прислать ему предупреждение о якобы причастности отца к заговору? – Штольман прищурился на лежавшую на столе обгорелую улику.

- Увы, - развел руками Коробейников, - и мне кажется, что в этом вопросе он не лжет. А вы предполагаете здесь след Крутина?

- Манипуляция в его духе, - кивнул следователь, - не был бы записки – не случилось бы убийство.

- Но почему он просто не загипнотизировал Льва Дмитриевича?

- Для гипноза нужен непосредственный контакт с жертвой. Сын князя находился в Петербурге. Записка, как минимум, выманила его в Затонск. И тут, судя по всему, уже и гипноз не потребовался. Убийца справился сам.

- Но зачем Крутину смерть Дмитрия Львовича Мещерского? – нахмурился Антон Андреевич, - Если цель – Анна Викторовна, к ней, и ее семье все это не имело отношения! А с Верой Николаевной они познакомились и подружились как раз в процессе расследования.

- На все его хитроумные идеи у Анны Викторовны родных и близких не хватит, - Штольман раздраженно дернул головой, - вот и приходится Крутину… добирать со стороны.

- Это вы шутите так? – хрипло выдавил Коробейников.

Штольман встал и отошел к окну.

- Нет. Любое убийство так или иначе касается Анны Викторовны. Из-за ее дара. На этом Крутин и может строить расчет. Сообщать что-то посредством этих преступлений. Запугивать. Причем так, чтобы выводы напрашивались сами собой.

- Какие же?

- А вы сами как думаете? – спросил следователь.

- О том, что верить нельзя никому, - медленно проговорил Коробейников, - самый близкий человек может оказаться предателем, развратником, убийцей. Что за любой семейной идиллией может скрываться измена, или насилие. А то и … инцест. Но Яков Платонович, ведь и раньше таких преступлений у нас хватало! Убийство той горничной, Тани. Гибель Евгении Григорьевой. Или дело оборотня!

- А сколько их набралось с апреля? - Штольман обернулся.

Яркий свет зимнего дня резко очертит морщины и тени, состарив сыщика на годы.

- Думаю, значительно больше, чем за последние семь лет, - продолжал он, - и это не в столице, заметьте! Одно за другим. И как на подбор – адюльтеры и незаконные дети.

- И все это медиум пропускает через себя, - кивнул Антон Андреевич, страдальчески сдвинув брови, - а близкие люди… Кто-то погибает, а кто-то сам оказывается…

- Предателем, - жестко припечатывает Штольман.

- «Вот в чем препятствие! — и вот причина,
А то кому снести бы поношенье,
Насмешки ближних, дерзкие обиды
Тиранов, наглость пошлых гордецов,
Мучения отвергнутой любви…»* -  пробормотал Коробейников.

Да уж. Когда перед тобой настойчиво малюют столь грязную картину жизни, а доказательства оной грязи старательно подсовывают те, кому доверяешь… Это надо быть Анной Викторовной – настоящей Анной Викторовной, чтобы упрямо продолжать верить в хорошее. И то…

«Когда бы можно было вековечный
Покой и мир найти — одним ударом
Простого шила!»**

Размышляя о судьбе Саши Тобольцевой, даже Анна признала тогда, что лучше смерть, чем жизнь после насилия. Штольман, кажется смог встряхнуть ее, и переубедить, но окончательно ли? С нее станет скрывать собственную боль, лишь бы его не обеспокоить.
Но даже в том состоянии шока Анна готова была жалеть и помогать. А не бояться и ненавидеть.

А вот Тень, видимо, не просто так гоняла от себя и духов, и живых просителей. Собственные обиды, а так же чужие беды и мольбы легко и быстро довели бы ее до исступления, и полной потери разума. В решающий момент должен был явиться Крутин, и она добровольно отправилась бы с ним. Куда?

Назло этому «ужасному прогнившему миру» - куда угодно. Хоть к анархистам, хоть в тифозный барак. Самое то для неразвитой, но уже озлобившейся души. Повидал он таких беглых гимназисток.

- Лев Дмитриевич получил письмо за два дня до приезда в Затонск, - сказал Коробейников, - это значит, что Крутин на свободе. То есть, не в ярославской лечебнице.

- У него наверняка сообщник, - пожал плечами Штольман.

- Или Мещерского обманул кто-то из его личных врагов, а вовсе не Крутин.

- Надо узнать у Мещерского, как выглядел конверт…

В дверь робко постучали. После чего она со скрипом приоткрылась, пропуская лохматого подростка в расхристанной и заснеженной одежке.

- Записка вот, - объявил он, - для господина Штольмана. Барышня передала.

Сомнений в личности барышни ни у кого не возникло.

Записка была невелика, и в глаза сами собой бросились последний строчки. От которых сперва стало тепло, а потом – тревожно.

«Я вас очень люблю»

«Ваша Анна».

Это что же за прощание такое?! Штольман вернулся к началу письма, ощущая, что воротник немилосердно сдавил горло. Больница. Дифтерия. Дети. Не рискуйте, мы обязательно будем вместе… Я вас очень люблю…

Воздуха не хватает категорически. Штольман ослабляет галстук. Смотрит на мальчишку, который все еще переминается у порога.

- Тебе где барышня записку отдала? На Царицынской?

- Неа, - мотает он головой, - у больницы. Велела – срочно, я и побег сразу.

Таращится преданно, с намеком – мол, неужели ничего не заслужил? Получив деньги благодарит, и мгновенно исчезает. Ничего не понимающий Коробейников тревожно смотрит ему вслед, затем переводит взгляд на начальника. А тот замер на месте с окаменевшим лицом, вцепившись в узел галстука.

Значит, Анна уже там. На своей службе.

«Ну вот и совершенно законный повод – не встречаться с барышней. Вы же этого хотели, господин следователь? Теперь она сама об этом просит. Разумно, надо сказать. За вашу же жизнь беспокоится…»

Только у самой больницы Штольману стукнула в голову мысль – а что, если его просто не пустят к Анне? Понимание Александра Францевича не безгранично, особенно, если дело столь серьезное, как эпидемия дифтерии. Их из-за сапа по разным комнатам когда-то разогнали… К счастью. Искренняя благодарность вам за это, доктор Вольф!

Но сейчас он просто обязан увидеться с Анной.

Ему повезло. Он увидел, как из какой-то боковой двери выскользнула знакомая фигурка, в накинутом на плечи пальто. Медленно свернула за угол. Штольман бросился следом.

Анна стояла зажмурившись, привалившись к стене, и глубоко дышала. Услыхав его шаги, вздрогнула, открыла глаза. Кажется, она только что всеми силами старалась удержать слезы.

- Яков Платонович, ну я же написала! Я же попросила вас! Зачем…

Через секунду все эти упреки говорились уже в отвороте его пальто. Он обнял ее, прижал к себе, уткнувшись губами в теплые пушистые пряди, не скрытые сейчас ни платком, ни косынкой. Сберегая остатки карантина, Анна не пыталась обнять его в ответ. Но и не вырывалась, только вздрагивала тихонько под его руками.

- Что с вами, Аня? – тихо спросил Штольман.

- Ничего. Так. Глупо, - забормотала она, - давно пора привыкнуть, а я вот… раскисла. Врач…

Чуть отстранившись, он плотнее запахнул на ней пальто. Заглянул в несчастные, полные боли глаза.

- Уже сегодня двое детей… умерло, - глухо произнесла Анна, - одну девочку я немножко знала. Она из школы … Веры Николаевны. Снегиря… нарисовала тогда. И вот! Так быстро, мы уже ничего не успели сделать! А мальчик… совсем маленький, два года…

Штольман снова хотел ее обнять, но Анна быстро сделал шаг назад, и замотала головой.

- Нет, нет, пожалуйста. Не надо! Я ведь и выскочила на минутку – успокоиться. Если сейчас заплачу – все, не остановлюсь. Нельзя, я работать должна, там же целая палата, и еще будут!

Она говорила очень быстро, как-то лихорадочно, часто сглатывая. И руки упрямо держала за спиной, точно это могло помочь не заразить Штольмана.

- Аня…

Слов опять не находилось. Он не мог избавить ее от происходящего. И даже утешить не получалось. Сейчас Штольман вынужден будет уйти, а Анна останется. Рискуя каждый день превратиться из врача – в пациентку.

Штольман снова приближается к ней. Берет за плечи, смотрит в лицо.

- Я буду приходить сюда. Каждый день, - непреклонно объявляет он, - я должен знать, что с вами… Все хорошо. Понимаете?

- Это опасно, - шепчет Анна.

- Вряд ли больница будет закрыта для других пациентов, верно? – усмехается Штольман, - значит, и моя служба тоже может привести сюда. Так что спрятать меня, Анна Викторовна, у вас никак не получится.

«Как и мне – укрыть от этой напасти вас» - мысленно добавляет он.

Анна только вздыхает.

- Не рискуйте зря. Я же не смогу… если с вами что-то случится!

И на очень короткий, переворачивающий душу миг она опять припадает лбом к его плечу.

***

За окном, словно обрывки бумаги, вьются и летят снежные хлопья. Эта ночь будет бесконечной, потому что заснуть точно не удастся. Такое со Штольманом бывает часто – если на руках сложное дело. Но сейчас и этого нет. Есть тревога и страх, и полная невозможность самому что-то изменить.

Пожелал, называется, разлуку во благо!

« - А как ты думал, она будет жить без тебя?»

На внутренний голос не похоже. Звучит очень уж звонко. И молодо.

Что думал. Уедет подальше от этого города, полного сплетен. Выйдет замуж за того, что обеспечит ей … твердое положение. Спокойствие. Счастье…

Штольман замечает, что при одной мысли о том, другом, пальцы сжались в кулак.

« - Ну да, - насмешливо произносит голос, - счастье… Хочешь взглянуть?»

В темном квадрате окна исчезает метельная ночь. Лето. Какая-то деревня - весьма отдаленная от Затонска, судя по всему. На одном из деревянных домов надпись: «Земская лечебня». Дверь отпирается. На пороге Анна – очень взрослая. Морщинки в уголках губ. Первая седина в просто зачесанных волосах. Глаза утратили яркую синеву, они по-прежнему добры, но очень печальны. Анна ведет прием, спокойно и внимательно слушает пришедших. Иногда даже улыбается – особенно детям…

Ее комнатка в том же доме. Узкая кровать. На стене – полка с книгами. Деревянный стол. На нем – единственная фотография. Знакомое лицо – строгое, немолодое. Резкие черты, суровый взгляд. Но до чего нежно и бережно касается этого изображения доктор Миронова. Прежде чем далеко за полночь задуть свечу, и упасть в постель.

«- Ничего у нее не будет, если ты опять исчезнешь, - как-то обиженно заявляет голос, - ни другой любви, ни счастья. Долг будет. И работа – до самой смерти. Тоже достойно, да. Но ты точно такого будущего для нее хочешь?»

Штольман молча скрипит зубами, прижавшись лбом к ледяному стеклу.

«- И меня… не будет!»

Голос звучит вовсе уже беспомощно.

- А ты кто? – почти смирившись с собственным видением, явно порожденным усталостью и тревогой, вслух спрашивает сыщик.

Но только грустный тающий смех становится ему ответом.

_____________________

* У. Шекспир "Гамлет". Перевод П.Гнедича. Монолог "Быть, или не быть".
** У. Шекспир "Гамлет". Перевод П.Гнедича. Монолог "Быть, или не быть".

Продолжение следует.