Спасибо Круэлле за поддержку.
Непослушные
«Так не теряйте головы
От страха и от боли,
От счастья, от дурной молвы
И от любви – тем более…»
(О.Анофриев: либретто мюзикла по сказке Е. Шварца "Тень".
Песня Юлии Джули «Жила на свете стрекоза…»).
Вечер плавно перетекал в ночь, когда Антон Коробейников и Валя Крушинникова подошли к дому, где жила девушка. Казалось, что долгое неловкое прощание неизбежно, - если бы не громкие крики с соседней улицы, и зарево, мечущееся над крышами.
- Пожар! – Антон торопливо пожал Валину руку, - простите, я должен…
- Я тоже должна, - заявила девушка, - там может понадобиться помощь.
Опыт общения с Анной Викторовной подсказывал, что спорить бесполезно. Поэтому к полыхавшему сараю, в котором, как выяснилось, располагалась фотографическая лаборатория, сыщик и сестра милосердия прибежали вместе. Несмотря на поздний час, на месте уже собралась порядочная толпа. Подойти ближе – туда, где орудовали пожарные, зевак не пускали городовые. Впрочем, желающих лезть в огонь почти не наблюдалось. Только один мужчина, худой, невысокий, в криво надетой шляпе, умоляюще твердил:
- Прошу вас, пропустите! Я – фотограф, Тимофеев! Там же снимки… Очень ценные снимки… Моя работа! Пожалуйста!
Но вскоре замолчал, в полном отчаянии глядя на пламя, которое пожирало стены. Спасти из лаборатории хоть что-нибудь было совершенно невозможно. Осознав это, фотограф бросился в дом, который располагался чуть поодаль, и огнем затронут не был. А вернулся он, еще более взволнованный и бледный, как раз в тот момент, когда мимо пронесли тщательно прикрытое тело, найденное в догорающем сарае.
- Это… это… - забормотал Тимофеев, - моя жена? Да? Ее нет дома… Неужели это она?
Антон крепко взял его за руку, и отвел в сторону, стараясь встать так, чтобы загородить от несчастного носилки с трупом.
- Не будем делать поспешных выводов, - сказал он, - сейчас никак нельзя провести опознание.
- Тело слишком сильно обгорело, - тихо подтвердила Валя, с сочувствием глядя на фотографа, - нужно дождаться медицинского заключения.
Тимофеев ссутулился и прикрыл рукой глаза.
- Возможно, это кто-то из прислуги, - предположил Антон.
- Нет, - сдавленно произнес фотограф, - этого не может быть. Мы не держали прислугу, это … пережитки прошлого. Леночка в доме была одна…
Он сглотнул, безнадежно глядя куда-то в сторону.
- А где вы сами были? – строго спросил Антон, пытаясь вывести мужчину из оцепенения.
Тот снова оглянулся, отыскивая глазами тело, шумно вздохнул и зажмурился, точно от сильной боли. Заговорил быстро и монотонно, боясь разрыдаться:
- Я был в ресторане, встречался с нашими московскими друзьями, Лена тоже должна была пойти… Но она плохо себя почувствовала, у нее разболелась голова…
И замолчал, не в силах продолжать, явно потрясенный тем, что его супруга приняла мучительную смерть в тот миг, когда он сам, спокойный и довольный, сидел за изящно сервированным столиком. Антон понимающе кивнул.
- Мда… - кашлянул он, так как едкий дым от пожарища расползался все дальше в морозном воздухе, - что же вашей жене могло понадобиться в сарае?
- Там наша лаборатория… была, - тихо пояснил фотограф, опять оборачиваясь в сторону страшной находки, - Лена часто помогала мне проявлять снимки… Да и печатать.
- Пожарные установили, что возгорание произошло именно внутри, - сказал Антон, - пламя распространилось мгновенно. Там, вероятно, хранились какие-то химические реактивы?
- Да… - безучастно подтвердил фотограф, - если огонь … перебросился на них… Они могли взорваться.
- Ваше благородие, - к Антону подошел городовой, - вот, взгляните – замок от сарая. Дверь выгорела, а этот-то железный.
Коробейников внимательно осмотрел улику, и нахмурился.
- Получается, что дверь была не заперта, - констатировал сыщик, - почему же ваша жена не выскочила?
Тимофеев молча качнул головой.
- Задохнулась может быть, - предположил городовой, - не успела…
- Ваше благородие! – позвал из развалин пожарный, склонившись на какими-то обугленными досками.
- Что там? – шагнул к нему Антон.
Валя осталась на месте, и попыталась удержать фотографа. Но тот, как сомнамбула, упрямо двинулся к остаткам лаборатории. Когда доски, на которые указывал пожарный, были подняты, под ними обнаружился еще один труп…
***
- И как отреагировал Тимофеев на второе тело? – спросил Штольман.
- Точно получил еще один удар. И я бы сказал, куда более сильный, нежели смерть жены, - ответил Коробейников, - побледнел, хотя до того казалось, что больше и некуда, губы затряслись, заикаться начал. Твердил, что ничего не понимает, и мол, некому было к Леночке приходить. Они в Затонск месяц назад переехали, ни с кем тесно пока не сошлись – чтобы визиты наносить в неурочное время.
- Видимо, такой визит был – как раз для неурочного времени, - сделал вывод Штольман.
- Верно, - вздохнул Антон Андреевич, - ко мне потом старуха-соседка подошла. Ну и рассказала, что да, приходил к Елене Тимофеевой мужчина, да не в первый раз. Только, говорит, муж из дома, - так этот к ней в сарайку – шмыг! И в тот вечер он был. Но являлся всегда в темноте, так что лица соседка не видела. Опознать не сможет, если что. Хотя, тела так обгорели, что и опознавать нечего.
- Посмотрим, что Александр Францевич скажет, - не согласился следователь, - возможно, у него уже есть результаты.
- Сомневаюсь, - огорошил Штольмана Коробейников, - Валя… Валентина Сергеевна говорит, что доктор Мезенцев заболел. Анна Викторовна – ну, вы знаете. Один Александр Францевич остался из врачей. Так что, неизвестно, когда он сможет сделать вскрытие.
- Вот сейчас я это и выясню, - объявил Штольман.
***
В больнице и правда наблюдались суматоха и столпотворение. Казалось, что из строя вышел тщательно отлаженный механизм, и все его шестеренки ныне проворачиваются впустую. Пациенты ворчали и роптали, требуя внимания и помощи, но длинная очередь на прием никак не уменьшалась. Снующие туда-сюда сестры и санитарки пытались навести порядок, самоотверженно, но почти бесплодно.
Из палаты вышел хмурый Милц, и Штольман тут же устремился к нему.
- Добрый день, Александр Францевич. Скажите…
- Ничем пока помочь не могу, Яков Платонович, - прервал его доктор, - видите, что творится? А я сегодня один за всех! Сергей Петрович болен, Анна Викторовна…
- Я здесь, - прозвучал сбоку знакомый голос.
Врач и сыщик обернулись. Анна стояла рядом, запыхавшаяся, но решительная. Чуть поодаль маячил охранявший ее сегодня рыжий городовой. Реакция мужчин последовала незамедлительно:
- Очень хорошо, что вы пришли!
- Зачем вы пришли, Анна Викторовна?!
- Я вернулась на службу, - подчеркнуто спокойно ответила она, - со мной все в порядке, значит, мое место – в больнице. Особенно, если не хватает рук.
- Садитесь на прием, Анна Викторовна, - отдал распоряжение Милц, - я же закончу обход, и смогу заняться вскрытием. Тогда к вечеру, Яков Платонович, у вас будут результаты.
… Ну вот, рассердился! Лицо закаменело, только желваки играют на щеках. Неужели он не понимает, что не может она прятаться дома, когда нужно помочь? Вот, у полиции новое расследование, а вскрытие сделать некому. Разве это правильно?
Быстро кивнув, Александр Францевич исчезает в ближайшей палате. Анна подходит к Штольману, и осторожно касается его руки.
- Все будет в порядке, правда, - убеждает она, - вот и охрана со мной.
- Недавно вы ушли из дома через черный ход, - резко напоминает сыщик, не замечая, что с силой стискивает ее пальцы, - и вам никто не помешал!
Она вздрагивает, чувствуя какую-то детскую беспомощную обиду. Но тут же напоминает себе, что Яков, как всегда, просто очень-очень боится за нее. И пытается защитить. А ведь сам вышел на работу почти сразу, как только его из больницы после ранения выписали! И рекомендаций Анны не послушался. Врачебных, между прочим.
- В приемной нет черного хода, - тихо отвечает она, - а городовой может стоять прямо у двери. И я никуда не денусь, честное слово. Но вы же сами видите, что творится! Я не могу бросить коллег.
Яков вздыхает – с явным недовольством.
- А как же Виктор Иванович? – он пытается зайти с другой стороны.
Но за отца Анна сейчас почти спокойна.
- Папе гораздо лучше. Мама с ним. Для него это сейчас самое главное.
Она смотрит Штольману прямо в глаза, стараясь высказать и понимание, и нежность. И свою уверенность в том, что все будет в порядке. Нельзя сказать, что ей удается полностью рассеять хмарь. Но все-таки взгляд сыщика несколько теплеет. Анна легко читает там любовь.
И неистребимую тревогу.
***
Хорошо, что она все-таки вышла на работу, и никакой рекомендованный «домашний арест» ее не остановил! Поток пациентов казался бесконечным. Через три часа голова уже гудела, а в глазах начало рябить. И вот как бы справился сегодня в одиночку доктор Милц? Анна выписала рецепт простуженному дворнику, а когда он скрылся за дверью, зажмурилась, и устало потерла лоб. Однако, услышав, что в кабинет вошел новый посетитель, тут же спросила:
- На что жалуетесь?
- На то, что женщина, которую я люблю, совершает ужасную ошибку. Но не слушает меня, и не позволяет себя спасти, - раздался голос – проникновенный и печальный.
О Господи, нет!
- Андрей Петрович… - строго произнесла Анна, открывая глаза.
Он смотрел на нее с жалостью, трагически заломив брови, словно на безнадежно больную.
- Анна Викторовна, - Клюев вынул что-то из внутреннего кармана сюртука, и приблизился к столу, - я понимаю – вы боитесь. Вы уже пытались бежать, и вам это не удалось. Но я … Я готов вам помочь. Защитить от слухов и сплетен, а главное – дать свое имя. Мы уедем отсюда – куда захотите! Вы говорили об Индии – я подарю ее вам. Взгляните!
На его ладони лежало кольцо с темно-красным камнем.
- Это цейлонский рубин. Я давно мечтал увидеть его на вашей руке.
- Нет!
Анна быстро встает, чтобы Клюев более не нависал над ней. Делает шаг назад, пряча за спину ладони. Как можно спокойнее и тверже произносит:
- Я не нуждаюсь в спасении, Андрей Петрович. То, что говорят о моем якобы венчании – глупое недоразумение. У меня есть один муж – господин Штольман. И я не собираюсь от него бежать. Кто бы и что не думал по этому поводу!
Все-таки сорвалась. Но как, как еще докричаться до этого человека, как прекратить это настойчивое, пугающее покровительство?
И снова он не желает ей верить. На красивом лице – выражение самого искреннего сострадания.
- Чем он так запугал вас? Как сумел поработить вашу гордость? Опомнитесь, Анна Викторовна! Я обещал более не беспокоить вас, но это выше моих сил. Вы губите себя, приговаривая к боли и унижению…
- Не смейте! Я не позволю оскорблять его!
Наверное, только то, что она крепко сцепила пальцы за спиной, помогло удержаться от пощечины. Но гневный взгляд и без того оказался достаточно красноречивым. Клюев отступает. На губах – горькая улыбка.
- Опять… Да, опять, женщина готова страдать и мучиться, и любить виновника своих мучений. А тот, кто любит преданно и честно, ей скучен. Но я буду ждать, Анна Викторовна. Когда вы решитесь – просто скажите. И я выполню обещание.
Он уходит. Анна снова садится за стол, дрожащими пальцами машинально перебирает бумаги с записями. Не зря, ох не зря, был ей послан недавний сон. Как хорошо, что наяву она сумела отказать настойчивому поклоннику.
Взгляд цепляется за посторонний предмет. Анна резко одергивает руку. Клюев все-таки оставил это проклятое кольцо с рубином! Она смотрит на алые всполохи, и чувствует отвращение и страх – как при виде ядовитого насекомого. Выдвигает ящик стола, и смахивает в него непрошенное украшение. Не догонять же Клюева, пробиваясь через толпу пациентов. Придется встретиться с ним еще раз, и отдать кольцо. А сейчас…
Анна глубоко вздыхает. Массирует виски, хлопает себя по щекам. Подходит к дверям, и зовет – доброжелательно и спокойно:
- Следующий.
____________________________
Продолжение следует.
А... Ну, да. И вообще, поцАлуй за измену можно и не считать. Может, он был дружеский? 
Правда, потом они почти сразу побежали паковать чемоданы и вскоре отправились в соседнюю губернию. На заслуженный отдых. И зачем только вернулись? 
Без них в Псевдозатонске как-то поспокойней было. А как приехали, так сразу и началось: то полено взорвётся, то рубиновой крошкой кого угостят, то шайтан-машину в подвале запустят, то горемыке сумасшедшему булавкой дырочку в шее сделают. 
Не помню, каким было заключение судмедэксперта.
