Сварливая тетка Матрёна меня первым делом обругала так, что хоть святых выноси.
В Казань то я не наобум с закрытыми глазами отправилась, а в надежде именно что на тётку. Приходилась она отцу моему старшей сестрой и с давних пор служила в Казани у господ Вербицких – им, до той поры, как Государь волю объявил, наше село принадлежало. Когда-то и дом большой, господский, над речкой стоял, но еще до моего рождения не то сгорел, не то что еще случилось – словом, от самого имения уже давно ничего не осталось, кроме одного сада заросшего да домишки, что назывался у нас господской дачей. Сторожил ту дача старый дед Андрон, а сами господа приезжали редко, в два года раз. Баяли, что последний барин охотником был заядлым, а в наших краях только рыбалка хороша, а вот охота… На лягушек разве что.
Тетка Матрёна – она почаще наезжала. Последний раз на матушкины девять дней была и сильно тогда по матушке убивалась. А вот батюшку с новой женитьбой даже и не поздравила. На то я и надеялась. И не ошиблась – обругать меня тетка обругала, но все ж историю мою выслушала. Хотя про Русалий Крест я и ей сказать забоялась. Рассказала просто, что новой жене в угоду батюшка меня силком замуж пристроить норовит, за немилого. Но про сватовство правду сказала. Что нет, не сватался еще сам Пахом. Просватанная я бы удрать не посмела, тогда отец точно в лепешку расшибётся – но вернёт, лучше уж в омут головой… Тётка на это только фыркнула:
- Если ему и впрямь тебя не столько замуж хотелось пристроить, а из дому убрать, то так оно даже лучше. И тебя нет, и коровы целы.
А и верно, подумалось мне. Батюшка всегда прижимист был, да и Аграфена копейки считать умеет, у тут в приданное и тёлку бы давать пришлось, и коз, и еще много разного. Да в лавке покупать, потому как позор - девку без приданного отдавать, а своего-то я, в заботах о матушке хворой, да о сестрёнках меньших наготовить не успела. Так что, может, права тётка, пошумит батюшка малость, да отойдет, особенно если повернётся удача мне в городе хорошо устроиться. Девки из нашего села частенько в прислуги шли. По разному поворачивалось: кто как сыр в масле катался, кто - серединка на половинку, а кто и бегом обратно убегал. Но тут я крепко надеялась на тётка Матрёну – раз сразу на дверь не указала, то и дальше пропасть не даст.
Тётка и впрямь подумала малость, да и говорит:
- Попробую я, Клаша, тебя при себе оставить. В доме нынче прислуги нехватка, за последний год все поразбежались, что остались только я да Настасья-кухарка. Я уже стара, тяжело мне одной дом в порядке содержать, а ты девка работящая, непугливая. Вот только что барыня скажет. После несчастья-то, что случилась, она чужих в дом и вовсе не хочет.
- А что за несчастье, тётенька? – только и спросила я.
- Барин зимой помер, - ответила тётка строго, да тут же перекрестилась. – А более тебе пока знать не след.
Не могла я взять толк, в чем несчастье. Ну помер и помер. Отчего слуги-то разбегаться начали? Или барыня в горе своём вовсе несносна стала? Иные бабы, муже схоронив и впрямь точно звереют. Да только не верилось в это. Господ Вербицких я один всего раз и  видела, совсем еще девчонкой, когда на краткое время на господскую дачу приезжали. Сам то барин в годах уже был, собой строгий, поговаривали, что военный и повоевал немало, а барыня много его моложе и на вид ласковая… Что же у них случилось?
Матрёна пообещала с делом не тянуть и краткое время спустя и впрямь пришла в комнаты слуг хозяйка, Наталья Дмитриевна - на меня взглянуть. За годы она переменилась конечно. Вся в черном, траурном, взгляд неулыбчивый… Но я отчего-то не забоялась. Словно почуяла – не обидит меня барыня. Саму бы кто не обидел, такая уж хрупкая, точно дорогая чашка китайского фарфору, что в лавке за стеклом стоит.
Хозяйка и впрямь гнать не стала. Порасспросила меня, как должно – как звать да откуда, кто родители, сколько годов да что умею, - подумала и кивнула.
- Оставайся. Раз тётка за тебя ручается. Прислуга и впрямь нужна. Что делать, Матрёна тебе покажет, где жить, где столоваться, ну и жалование – три рубля в месяц. Это пока опыта не наберёшься.
Глянула на меня как-то странно, словно прощения попросила. А я онемела прям. Повезло-то как! Господ – одна хозяйка молодая: ни тебе стариков, себя не помнящих, ни приживалок вредных, ни барчуков-развратников. Кормят, поят да еще три рубля в месяц дают! Да в такой дом прислуга ломиться должна, под забором толпами стоять, а взяли меня, Клашку деревенскую, неотёсанную, безо всякого опыта! На Наталью Дмитриевну я молиться была готова. Не знаю уж, какое несчастье у них тут случилось, но мне оно точно счастьем обернулось. Дом, правда, большой, да ничего. Видали мы зверей и пострашнее. А я сноровистая.
Но поперву даже мне тяжко пришлось. Дом большой, а самое-то главное – что чужой. Устроено все не так, как в обычной крестьянской избе, да все такое, что и рукой тронуть боишься, да все незнакомое! Скажем, та же пыль. В избе, известное дело, тряпкой протрут, коли надо, а тут особая метелочка из перьев, этой метелочкой и метешь, а мебель вся хитровырезанная, какими у нас разве самые праздничные сундуки бывают. И в кажну щёлочку надо добраться. А полировать? Да кто у нас в селе такое бы слово знал! А ковры чистить или вилки серебряные - много ли кто из деревенских хозяек умеет? А статуэтки на каждом комоде? Как я ни старалась, но одну всё ж таки разбила. Ой, чего передумать успела: барыня осерчает, выгонит, ежели не выгонит, так до конца жизни буду за ту безделицу отрабатывать теперь!.. А хозяйка только вздохнула.
- Пустое, Клаша, - сказала. – Осколки только убери хорошенько, чтобы никто случайно не поранился. Алексей Иванович их расставил, почему-то думал, что они мне очень нравятся…
Осеклась вдруг и из комнаты чуть не бегом выбежала, руки к лицу прижавши. А я битый фарфор весь до последней крошки собрала и впредь старалась на те статуэтки да прочие безделицы даже не дышать лишний раз. Алексей Иваныч поставил! Одно я себе твердо уяснила – имя покойного барина тут свято. В кабинет его, скажем, хозяйка и не заходила почти, но не стала ни выносить ничего, ни даже чехлами закрывать и убирать велела, как все прочие комнаты, где сама живет.
Жила Наталья Дмитриевна тогда тихо. У себя почти никого не принимала, сама никуда не ездила, даже в церковь, хотя дома не раз я её перед иконами заставала. Подолгу хозяйка о чём-то молилась, а опосля часто плакала. По всему видно было, что тоскливо госпоже нашей и маятно. Почему бы? Нешто так по мужу покойному убивается? Поначалу я так и думала, но вскоре поняла - другое тут. Не то ли несчастье, про которое тётка Матрёна случаем проболталась? Но больше ничего так и не сказала, кремень – не тётка.
Правду я узнала от Настасьи-кухарки. А помогла мне наливка вишнёвая.
Полграфинчика наливки в столовом буфете стояло. Наталья Дмитриевна на них порою поглядывала, но однажды словно решилась – вытащила графин из шкапа, сунула мне да велела выплеснуть. Я удивилась про себя, но сказать ничего не сказала: отнесла Настасье на кухню, передала барский наказ. Настасья только вздохнула:
- Наливку то эту я сама делала. Барин покойный уж очень до неё был охоч. Придёт бывалоча с графинчиком: «А наполни-ка, Настасья Лиодоровна, сей сосуд своим волшебным зельем!» А Наталья-то Дмитриевна не пьет совсем, так графинчик энтот уже скоро год в буфете стоит. Видать заплесневела…
Подумала, да сама из графина отхлебнула. Потом еще разок. Плечами пожала да буркнула:
- Хорошая наливка, и чего барыне неймется…
Я рискнула словечко вставить:
- Настасья Лиодоровна, так неймётся и впрямь. Я тут хоть и служу без году неделя, так тоже не без глаз. Что-то с барыней неладно, да вот что – не пойму.
В другое-то время Настасья бы наверняка промолчала, а тут от наливки вишнёвой, видать, язык-то и развязался. Отошла, посудой погремела чуток, да и буркнула:
- Склеветали её, барыню нашу.
Я не поняла:
- Как – склеветали?
- Да очень даже просто. Как барин помер, так нашлись злые языки, начали болтать. Что не просто так барина удар хватил, а оттого, что барыню с молодым полюбовником застал.
Я так и села. Наталья Дмитриевна? С полюбовником?! А Настасья дальше ворчит:
- Да только лжа все это! Был один молодчик, что в дом шастал – так чего он шастал, он с барыни-то картину рисовал! Барин сам его в дом позвал для того. И ничего другого меж ними не было! Мальчишка совсем, ему только пирожных да печений сахарных подавай. Дак люди и тут грех углядели, принялись языками трепать. Совсем заклевали хозяйку нашу. От тех слухов и народ из дому побежал.
Я только головой закивала. Многое мне понятно стало – и что с барыней твориться, и куда прислуга делась и почему иного никого Наталья Дмитриевна в дом брать не хотела…
- А много народу-то убежало? – спросила я Настасью. Ничего другого на язык не лезло.
- Лакей, да садовник, да горничная вот. За садовника теперь Матвей-конюх, в конюшне-то одна Савраска осталась. А в доме – я да тётка твоя. За них не скажу, но я про себя подумала – барыне верю. И никуда отсюда не пойду, хоть бы в царский терем!
Поразмыслила я и решила, что тоже не верю. Такая как наша барыня ни в жисть бы с полюбовником не спуталась. Не тот человек. Злым-то языкам только дай потрепать, уу-у, косоплётки поганые! Ухвата на них нет! Подумалось, что услышу каки сплетни про наш дом да про госпожу – так первая прибью.
А еще подумалось: вот как ведь судьба играет, барское несчастье мне дважды счастьем обернулось – что на работу взяли, а еще немалая удача что в доме мужиков нет – хоть своих, хоть пришлых. Матвей разве что, но он в летах уже, семейный, степенный такой, да все больше около конюшни толокся, встречались редко. А молодых, до баб охочих и близко нет. Прямо скажу - после Пахома-то я их бояться стала.
Не сразу этот страх ко мне пришел. В селе все мысли были, как из батюшкиной воли вырваться, да от замужества немилого утечь – а вот уже когда в Казани обосновалась, тут страх и пришел. Поняла я, что мужиков молодых избегаю, а уж ежели который, не дай бог, в мою сторону глянет, то и вовсе замороженная делаюсь. Он, может, ничего дурного и не хотел, вовсе про меня не думал – а у меня точно ком ледяной внутри. И перед глазами – Пахом Метелин.
Был случай уже зимой, что пошла я к поленнице за дровами. Утро настало, печи в комнатах затопить уж пора, а Матвей подзадержался что-то, ну я думаю – не беда, сама сбегаю. Набираю дрова в две большие корзины и тут вижу – из-за забора на меня какой-то молодчик пялится. По всему видать, из соседских слуг. В лицо-то я из них мало кого еще успела узнать, да кому бы еще в соседском саду болтаться? А парень увидел, что я на него смотрю, и давай с ходу заигрывать. Кто, мол такая, да как зовут, да откуда взялась.
С соседями я ладить привыкла, оттого сначала, зубы сцепив, отвечала, как положено: звать Клавдией, роду отецкого, откуда взялась? – вон, за воротами столб стоит, треснись лбом, так две таких появятся. Парень и разошелся, давай шутки шутить. Больно тончавой я ему показалась, он и начал: поди, не кормят, не поют, на завтрак Псалтирь, и на ужин он же? Не тошно ли мне, молодой и красивой, у барыни богомольной в служанках обретаться, а то может с ним, Федотом, на гулянку пошла бы - он бы меня в кофейню сводил, кофием-шоколадом угостил, да со сладкими булками… Посмотрела я в его глаза масленые, и так противно мне стало, зачем-то опять Пахом припомнился, как он с рыком русалку на берегу… Вот они – булки ваши сдобные! Да еще барыню мою зачем-то приплёл! Чуть было поленом не запустила, с трудом сдержалась! Плюнула только в рожу, корзины подхватила и бежать. Он еще вслед крикнул что-то: барыня, мол, чокнутая и служанка под стать. А я для того ли из дому убегла, чтобы каждый Федот пустоглазый ко мне лапы свои немытые тянул!..
Дом родной я за те годы один только раз и видела - когда хозяйка решила как-то летом дачу, что в нашем селе, навестить. Пришлось нам с тёткой Матрёной вперед ехать, вещи везти, домишко в порядок приводить. Слава Богу, Матрёна сразу в село утянулась, всю работу на меня спихнув и был у меня достойный повод самой к родным не бежать. Хоть и хотелось сестрёнок с братишкой повидать, но пуще того боялась на Метелина наткнуться. Подуспокоилась лишь, когда тётка днём спустя вернулась и сообщила мне новости, в том числе и то, что Пахом с обозом нынче в отъезде. Только тогда рискнула я с господской дачи высунуться.
Батюшка с Аграфеной к тому времени на меня уже и вовсе не гневались. Тут тетка правильно рассудила – коль сватовства не было, так и обиды нет, на приданное мачехе с отцом тратиться не пришлось. Попеняли мне, но не сильно, для порядку; спрашивали больше, нельзя ли и меньшую сестру, как подрастёт, в тот же дом устроить. Видно, сильно им к сердцу пришлось, что не они мне, а я им с заработков своих деньги посылаю! Гостинцев опять же привезла, сестрам – ситцу на платьишки, Аграфене полушалок с кистями, благо мачеха свое слово держала, о малых радела… Всё в доме было благополучно, только на сердце у меня всё одно покой не наступал. Ну как Пахом Метелин в село вернётся? Слава богу, барыня в тот раз задерживаться на даче не захотела – побыла недели с две, после чего в один час скомандовала:
- Собирайся, Клаша, уезжаем.
Я и спрашивать не стала зачем. Про себя только подумала, что и тут, видать, господин Волженин руку приложил. Он, господин Волженин, покойному барину племянником приходился и Наталью Дмитриевну в её чаще других навещал: вроде как, чтобы поддержать да развлечь, да только видела я, что после тех визитов барыне еще тошнее, чем было. Иной раз господин Волженин пять минут поговорит и за порог, а она ко мне: «Клаша, ванную!» - словно смыть те слова хочет. Вот и гадай, что он ей наговорил. И на дачу заявился – как бы навестить, часок погостил да обратно в Казань уехал, а хозяйка и трех дней после этого в деревне не выдержала. Матрёна, правда, ворчала, что, мол, надо оно было, туда-сюда подушки таскать; я помалкивала, да у меня своя радость – с Пахомом повстречаться не пришлось.
Вернулись мы в Казань и зажила Наталья Дмитриевна по-прежнему, затворницей. Редко когда на богомолье в дальний монастырь съездит, а о даче и не вспоминала. Тётка Матрёна той же зимой расхворалась сильно, кашель мучать стал – одряхлела быстро, к лету и померла. Весь дом на мне остался, другой прислуги барыня нанимать не стала. Мне не в тягость было, так я уже наловчилась, одна беда – поговорить не с кем, кроме как с Настасьей старой да с самой барыней. Может я, когда, забывшись, и лишнего себе позволяла, но Наталья Дмитриевна никогда меня не упрекала и жили мы с хозяйкой душа в душу. Годы шли себе тихонько – так, думала, вдвоём и состаримся…
До той самой Масленой.
 
Следующая глава          Содержание