Сообщив о задержании Соломина, Штольман обратился к Анне:
- А вы ведь что-то ещё хотели рассказать по Беляеву? Тогда идёмте в мой кабинет. Прошу прощения, Татьяна Сергеевна, служба. Оставляю вас. И, - бровь иронично взлетела, - Антон Андреевич, берегите барышню от нападения грызунов.
Смешливый Коробейников прыснул в ответ, а Таня, зардевшись, укрылась за стаканом чаю.

Анна закусила губу, пряча улыбку, и вышла следом за Яковом. В его кабинете вся весёлость слетела с неё, Штольман тоже был сосредоточен и строг.
- Итак, о чем поведал вам призрачный визитёр? 
Она старательно припомнила все малейшие детали появления духа фотографа. Яков Платонович внимательно выслушал и покрутил головой:
- Значит, так и сказал - гнев падет на непричастных за - как там? - невольную вину?

Анна виновато развела руками:
- Я не понимаю, о чем это он. Но постараюсь вызвать его ещё раз. А знаете, что? Может, мне стоит съездить туда, на место преступления? Беляев покажет что-то определенное...

- Так, Анна, ездить никуда не нужно, - решительно прервал её Штольман. - Пока следствие идёт своим чередом. Данных вполне достаточно. А эта реплика вашего визитера, думается, может означать вот что: мы задержали подмастерья Беляева. Он сидел возле пожарища, весь пропахший керосином, и твердил беспрестанно: керосин, огонь. Судя по вашим сведениям, он не виноват. Служил всего лишь орудием преступника. - После задумчиво проговорил. - Что-то господин фотограф узнал, раз его пришлось ликвидировать вот так.

- Постойте, - осенило Анну, - то есть его ослепление, которое он мне продемонстрировал, это ...гипноз? Опять Крутин? - она оттянула воротничок платья, словно он её душил.
- Вы не переживайте так, Аня, - мягко сказал Яков, беря её за локоть и привлекая к себе. - Вы под охраной. В последнее время благоразумны и осторожны. Так и действуйте, а с ним я разберусь.

- У вас есть версия кто это может быть?
- Да. Я практически уверен, - кивнул он - в глазах зажёгся недобрый огонек.
- Скажите мне! - требовательно попросила Анна.
- Не вижу смысла.
- Но...
- Нет!

    Штольман помолчал и уже спокойнее продолжил, заглядывая ей в глаза. - Нет, Аня, ни к чему это. Вы - открытая душа. Не сможете не проявить свою осведомлённость, а негодяй всё поймёт и может пойти ва-банк. Верьте мне: всё будет хорошо. А теперь ступайте домой.
- Но я хотела в больницу...
- Прошу, побудьте дома несколько дней.
- Ну... х-хорошо, - вздохнула Анна, - как скажете.
- Я провожу вас, - шагнул он следом, но та остановила его.
И уже у дверей обернулась:
- А вы так и не стали мне доверять.

В голосе её прозвучала едва скрытая обида, но Штольман только упрямо склонил набок голову, преисполненный уверенности в правильности своего решения. И она, разочарованно кивнув ему, вышла.

На полпути домой им встретилась знакомая коляска, в которой сидела Софья Лещинская. Анна издали заметила, что та была печальна и бледна, а сидевшая рядом горничная что-то втолковывала, гладя её с сочувствием по плечу.
- Постой! – велела Анна кучеру и вышла из коляски. Таня выскочила с другой стороны. Встречная коляска тоже остановилась, Софья при виде них немного оживилась и тоже спустилась, держась за края коляски дрожащими руками.

- Что с вами, Софья? – встревоженно обратилась к ней Анна, - Вы выглядите такой… потерянной.
- Ах, милая Анна, я и впрямь потерянная. Вернее потерявшая. Похоже, у меня больше нет… состояния. Я совершенно разорена. Поверенный Эмилии Карловны, а теперь и мой тоже, он заявил, что… графиня растратила всё, что у меня было. А кроме того …долги, непомерные расходы. Я…, - она опустила голову и прошептала, - я теперь осталась совершенно без средств. И я ...растеряна.

- Постойте, Софья, я уверена, что всё не так страшно. Не огорчайтесь, - попыталась успокоить её Анна. – Нельзя так сразу опускать руки.
В глазах её собеседницы мелькнули искорки зарождающейся надежды. Анна, воодушевленная этим, продолжала:
- Поверенный покойной графини - это хорошо, но почему бы вам не обратиться ...ну хотя бы к Андрею Юрьевичу Панкратову? У него очень надёжные поверенные. Именно они смогли так много разузнать о ваших близких и о ваших делах. Где он, кстати? – оглянулась Анна, словно ожидая увидеть стоящего поблизости Панкратова. - Удивлена, что он не сопровождает вас.

- А он не знает, что я поехала к своему поверенному. Знаете, он ведь… он сделал мне предложение на днях.
При этих словах она мило покраснела. Анна с Таней переглянулись, невольно разулыбавшись. А Софья продолжала, опустив голову, в голосе зазвучала печаль:
- Но я не могла ответить согласием, не будучи уверенной, что мои дела в порядке. Не могу допустить, чтобы он женился на мне и взял на себя все затруднения и беды, связанные со мной. Поэтому теперь я вынуждена буду…

- Софья, о чём вы говорите! – возмущенно перебила Анна. – Андрей Юрьевич любит вас и почтет за честь помочь выстоять в этих, как вы говорите, бедствиях! Да ведь он только счастлив будет защитить вас, уберечь. А вы? Как бы вы поступили, угрожай господину Панкратову какая-то беда? Тоже бы бросили его, устранились?

- Ну, что вы! Как вы можете! – Софья на глазах преобразилась: выпрямилась, на щеках заалел румянец, голос окреп, а взгляд преисполнился решимости. – Я никогда бы не оставила его!
- Но почему же тогда вы отказываете ему в возможности проявить благородство? – мягко спросила Анна и пожала её ледяные пальцы. – Расскажите ему обо всём.

- Вы… думаете? – неуверенно протянула Софья.
- Если вы сомневаетесь, то есть ещё такой выход: обратиться к моему отцу. Он на днях возвращается в город и, я не сомневаюсь, охотно поможет вам. Так что обдумайте и это предложение.
- Спасибо вам, Анна, - девушка прижала руки к груди. – Вы как всегда, помогаете, поддерживаете. С вами мне становится спокойнее. И я прошу вас обеих: как будет время, заезжайте на чай. Я буду так рада видеть вас!

Софья села в коляску, помахала им рукой. Анна в ответ махнула тоже, а потом поделилась с Таней:
- Ну, вот, надеюсь, у этих молодых людей всё уладится. Довольно они страдали.
- Анна, как же ты умеешь убеждать, находить нужные слова. Софья совсем была в унынии, а теперь, смотри-ка, такая окрыленная.
- Просто я хочу помочь. Если получается, я счастлива, – ответила ей Анна.

***

Допрос лже-художника решено было произвести сразу по его прибытии. Беглец, хотя и изрядно помятый, - по докладу Ульяшина, оказал яростное сопротивление при задержании, - сидел, развалясь на стуле, всем своим видом демонстрируя, что он не раскаивается ни в чем.
Штольман расположился за спиной у арестованного, а Коробейников уселся напротив.
- Как ваше настоящее имя? - приступил к допросу Антон  Андреевич.
- Борисом назвали. Фамилию, надеюсь, не требуется сообщать? - с нагловатой усмешкой отвечал задержанный.

- Глеб Герасимович Соломин - ваш родной брат?
- Роднее не бывает. Неужто наши физиономии вам не доказывают это без лишних вопросов?
- Как вы присвоили имя и жизнь брата?
- Присвоил! И что же? - выпалил Борис, словно это всё объясняло. - Глебке всё, а мне ничего?
- Он не помнит вас совсем.

- Так не только меня не помнит. По моим сведениям, он совсем ничего не помнит. А вообще я не удивлен. Он же пай-мальчиком был всегда, тихий, милый. Все его обожали. А я сбежал из дому! Как родители умерли, бросили нас, - он на глазах заводился - щеки покраснели, губы начали подергиваться, - я не захотел, чтобы кто-то мною командовал. Не нравилось им, видите ли, что я вот такой... вольный человек. Не терплю над собой командиров. Потому как все они - идиоты малоумные! Мораль у них, устои! Богобоязненность! Да плевать я хотел на эти ваши устои! Это тем нужно, у кого на плечах вместо головы пустой котелок!

Коробейников вынужден был осадить разошедшегося Соломина, и тот, нервно кусая губы, чуть притих, потом с кривой ухмылкой продолжил:
- Я вечно был не такой, неудобный, строптивый. Да и что собственно такого я сделал? Деньги те стащил, так я право на них имею. То, что лакея обвинили да в тюрьму упекли, а он там на другой день повесился, так сам виноват. Слабак! Туда ему и дорога. После служанка с лестницы упала да шею свернула, так несчастный это случай всего лишь. При чем тут я? Просто неуклюжая колода! Да и не стоило ей подглядывать за мной, - Борис словно бы бахвалился своими подвигами, поглядывая свысока на Коробейникова. - Дядька же, у кого мы на попечении остались, затащил меня к себе в кабинет да давай стращать, что отправит в каторги, дескать, лопнуло его терпение. И так разорался, что там удар его и хватил. Так и грянулся в кабинете об пол.

Ну, я уж не стал дожидаться, когда явятся за мной. Забрал у него из кармана бумажник, вытащил деньги из шкатулки на столе да и - дай бог ноги! А Глебка остался. Куда ему из гнездышка выпадать, сразу бы пропал! - презрительно скривился он. - Прибился я тогда к одной компании. Гастролировали мы по городам разным. Эти людишки, они ж идиоты все, сами деньги совали в руки. Верили любой чуши, что им ни наплетёшь! - он заливисто расхохотался. - Так и жил. Хорошо жил, грех жаловаться.

И вот на тебе, случай! Приехал я в столицу - решил перебраться в богатый город. С компанией своей тогда уж мы разошлись, я и сам себе голова. И кого же я вижу на Невском! Портрет мой! Идёт себе по улице, ворон считает, озирается. Я в шутку хотел у него кошелёк стащить, а у бедолаги этого в карманах один ветер гуляет.

Проследил я за ним, потом человечка своего подослал, тот всё про него и разузнал. И что дядька наш не помер тогда, болел только долго. И что отдал Глебку учиться живописи, а потом ещё и в Италию отправил, чтобы там, значит, набирался он мастерства. А уж как помер, так всё ему и отписал, недотёпе этому. А мне что же? Вычеркнули отовсюду, стерли из жизни! Я, может, тоже право имею! - он снова почти кричал, и Коробейникову опять пришлось призвать к порядку разошедшегося задержанного.

Тот, набычившись, помолчал, а после, уже без улыбки, продолжил мрачный свой рассказ:
-  Сговорился я тогда с одним шельмой. Был он свой человек в этой среде. Всё узнал: и что братец мой - художник нынче, и что выставка у него готовится. И главное - жениться собирается. Это тихоня-то, братец мой! И невеста тоже из богатеньких, да к тому же одинокая и с наследством. Кругом выгадал, мерзавец. Ну, как его было не пощипать-то?

Просто в тот момент зло меня взяло: отчего этому маменькину сынку всё в этой жизни, а я так, на её обочине! Ну, и задумал дельце это обстряпать. Лопахин, ну, тот самый пройдоха, вызвался помочь за долю малую. Да и должен он был мне по одному делу, - он заговорщически понизил голос с гаденькой ухмылкой. - Прикрыл я его однажды от ареста. Померла барышня у него в постели. Он тоже того был, с фантазиями, придушил, а она возьми да сомлей. Ну, я отмазал, помог спрятать мертвую. Так что он за то, чтобы я простил ему долг этот, сказал, что всё сделает, не найдут этого курёнка больше никогда.

- И как бы вы заняли место художника-то? Вы же не умеете рисовать, - недоверчиво воскликнул Антон Андреевич.
- Да ведь это самое простое, - усмехнулся Борис. - Руку бы повредил, а без руки как рисовать. Да у Глебки столько картин было, а у жены его столько денег, что жить можно было безбедно до самой смерти!

Когда мы всё это обдумали, я попался братцу на глаза однажды. Как же он обрадовался! Едва не в слёзы ударился. Проговорили мы с ним весь вечер да после у него дома ещё просидели ночь напролет. Он всё выложил. Дурак, - последнее слово Борис прошипел сквозь зубы. - Сам же полез в западню. Грех было не воспользоваться... Да всё бы получилось. Но вот чёрт дернул из всей империи поселиться здесь, где мой братец отыскался. Роковая ошибка моя... Зря я послушал Наталью, увёз бы её заграницу. Никто бы ничего и никогда не узнал.

В кабинете повисло молчание. Штольман смотрел исподлобья в затылок задержанному, который, чувствуя взгляд, всё головой крутил да ёжился. Коробейников кусал губы и сжимал кулаки, едва сдерживаясь. Потом двинул стулом и отчеканил, сверля сидевшего напротив исполненным презрения взглядом:
- Борис Соломин, вы обвиняетесь в покушении на убийство своего родного брата Глеба Соломина, в мошенничестве и присвоении его имени и имущества.
После придвинул к себе листы бумаги и, едва не прорывая бумагу пером, принялся писать протокол допроса.

***

- Анечка, солнышко моё, как же я соскучилась! – мама с порога с жаром обняла дочь, потом повернулась к сестре. – Липа! Родная моя! – Дальше настал черед племянницы. – Танечка, дорогое дитя!
Отец, пряча улыбку в бороде, протянул руки к дочери, и она приникла к его груди, потом отклонилась, внимательно посмотрела на него и заметила, понизив голос:
- Папа, милый, вы выглядите невероятно здоровым!

Он расхохотался, откинув голову:
- И чувствую себя так же!
Потом отпустив её, поклонился домочадцам:
- Олимпиада Тимофеевна, Таня, как вы тут поживали?
- Да не о чем беспокоиться! – всплеснула руками тётя Липа. – Всё у нас тут в порядке.
Мария Тимофеевна покосилась на стоявшую в отдалении Домну, и та, помедлив, степенно кивнула. Олимпиада тоже посмотрела на строгую экономку, та ответила ей спокойным, полным достоинства взглядом, и тетка улыбнулась облегченно.

Весь вечер в доме звучали разговоры, рассказы о поездке. Родители привезли небольшие подарки всем домочадцам. Олимпиаде была подарена узорчатая шаль. Анна удостоилась красивой, искусно вырезанной из дерева шкатулки, словно бы пропитанной солнцем, Тане подарии серьги из фарфора. Даже Домне мама вручила сверток с какими-то приправами и травами, и экономка, благоговейно держа на вытянутых руках пакет, торжественно удалилась к себе.

Анна любовалась родителями, загоревшими и даже помолодевшими. Они словно вернулись в чудесную пору своей молодости, глаза их блестели, мама стала спокойнее и, кажется, ещё красивее, и отец время от времени восхищенно засматривался на неё, словно они не были женаты уже более двадцати лет.

Потом, лёжа в постели, она всё вспоминала их рассказы, и, задрёмывая, подумала, что у неё с Яковом тоже будет такая же долгая прекрасная жизнь, уж она постарается сделать всё, от неё зависящее. Где-то на периферии сознания промелькнула лёгким пёрышком какая-то неясная тревога, но она уже совсем спала, а утром и не вспомнила об этой тревоге.

***

К завтраку вышли все в полном составе.
- Ну вот, окончился наш отпуск, - с улыбкой отметила мама, придвигая мужу ближе тарелку с сырниками. – Всё же домашние завтраки мне много милее гостиничных.
- Уж конечно, дома-то завсегда привычнее, - назидательно заметила тётя Липа. – А нам с Танюшкой пора и честь знать да к отъезду готовиться.

- А… может быть, Таня останется ещё погостить? – вскинула на неё глаза Анна.
- Не знаю…, - неуверенно протянула Липа. Таня посмотрела на неё умоляюще. – Хорошо, давай напишем твоей матери. Как она решит, так и будет.
- Кстати, папа, у меня к вам дело, - серьёзно сказала Анна, прихлёбывая ароматный кофе.
- Так-так, – заинтересованно повернулся к ней отец.
- Витенька, ты поел бы сначала, - поморщилась мама. – А то снова с места в карьер.

- Одно другому не мешает, - отмахнулся тот. - Что там за дело у тебя, дорогая?
- Помнишь семейство графини Потоцкой?
- Ну, ещё бы не помнить, - покачал он головой.
- Так вот, буквально вчера я встретила Софью, воспитанницу графини. Она, бедная, совершенно убита: дела финансовые её в полном расстройстве. Графиня оставила после себя столько долгов, и Софья думает, что окончательно разорена. Во всяком случае в этом её убеждает поверенный графини. Я подумала, что вы как опытный адвокат, могли бы ей что-то посоветовать.

- Бедная девочка, - вздохнул Виктор Иванович. Потом задумчиво кивнул своим мыслям. - Не думаю, что всё так уж страшно, хотя смотреть надо. Но в любом случае опекуну не может быть доступен весь капитал. Опека же над Софьей Казимировной с кончиной графини естественным образом завершена, и девушка может вступить в свои законные права наследства её умерших родителей. А вот в наследство графини она может и не вступать. Тогда всё выморочное имущество и пойдет в оплату долгов Потоцкой.

- То есть всё может быть улажено? – уточнила Анна и восхищенно покачала головой. – Как же вы меня успокоили!
- Так что если твоя знакомая пожелает, пусть обращается, я всегда окажу ей помощь. - Он отодвинул опустевшую чашку. - Ну что, дорогие мои, позвольте откланяться. Я в контору. Посмотрю, что там мой помощник. Телеграммы с докладами мне слал постоянно, теперь надо оценить, как обстоят дела на самом деле.

Мария Тимофеевна отложила салфетку:
- А я встречусь с нашими дамами-благотворительницами. Я привезла хороший чай, а сегодня как раз у нас ежемесячное чаепитие. Да и рассказать есть что. Если желаешь, Олимпиада, ты можешь меня сопровождать. А что ты, Аннушка?
- Мама, я, пожалуй, навещу Софью Лещинскую, расскажу ей о вашем решении, папа.
- А можно мне с Анной? – попросила Таня, и Анна поддержала:
- Тем более, что Софья нас вместе приглашала к себе.

- Ну, что же, мои дорогие дамы, - заключил Виктор Иванович, - вижу, вы все при делах. В таком случае я вас оставляю, а сам с вашего позволения откланиваюсь.
С этими словами он поднялся из-за стола и, приняв из рук Домны трость и шляпу, вышел за двери.

Следующая глава          Содержание