Куклы и Крысолов

«Мы, куклы, – как тени,
Кто сделал нас? Вы.
Для вашей потехи,
Совсем как живых.
Вот разве что душу забыли вдохнуть,
Забыли, себе на беду…»
(Из сценария спектакля «Тень», театр ПГУ, 1976 год. «Марш кукол».
Автор песен - поэт Валерий Ананьин.).

Вспоминать не хотелось. Оживая, события зимы 1890-го года возвращали ощущение бесконечной, тягучей тоски, которую Антон тогда истово старался заглушить работой – благо, в ней недостатка не было. Не помогало. Он выматывался до последнего, и все равно не получалось загонять себя до состояния бесчувственности. Уставшее тело просило о сне. Уставшая душа отдыхать не желала.

Среди странных вопросов и подозрений, чтобы выстоять и не сойти с ума, нужно было кому-то верить. Антон верил человеку, которого считал своим учителем. И другом. Потому игнорировал все обвинения, высказанные в адрес Штольмана лисьим ли шепотом, откровенным ли рычанием. Проверяющие из столицы менялись несколько раз, у каждого была своя манера и уловки. Но уж от Антона никто и ничего такого, что можно было бы использовать против пропавшего начальника сыскного отделения не узнал.

Горе точно разъедало изнутри. А поделиться им не получалось. Казалось, произнесенное вслух, оно сделается и вовсе неотвратимым, и настоящим.

В каком же чине был тот столичный господин следователь, который единственный проявил понимание и сочувствие? Не намекал на преступление против государства, а словно и впрямь хотел разобраться в происходящем? Имя и звание почему-то напрочь улетучились из памяти. Оставалось ощущение краткой передышки. Еле заметной, спасительной тропинки, которая, правда, в итоге, никуда не привела, исчезнув опять в колючих зарослях.

- О чем он конкретно говорил, Антон Андреевич? – спросил Штольман.

Они собрались в кабинете втроем – Анна Викторовна, судебный следователь, и Коробейников, чтобы обсудить новости, добытые из книжного шкафа младшего Миронова, и заполнить белые пятна в истории теневой болезни. Антон, сгорбившись, сидел за своим столом, обхватив руками голову, мучительно пытаясь добиться от воспоминаний большей ясности. Почти безрезультатно.

Но кое-что выудить удалось.

- Этот господин пришел под вечер, - медленно произнес Антон, - в конце очередного сумасшедшего дня. Я разбирался с бумагами, и понимал, что домой, видимо, вовсе не уйду. Но это даже и неплохо, что там, дома-то… Все то же, только хуже. А вот опять с подобными визитерами общаться – увольте! Надоело… Я, кажется, нечто подобное сказал, но он не обиделся. Наоборот.

- Что значит – наоборот? – вскинул бровь Штольман.

- Ответил, что мол, хорошо меня понимает. Что в мире много несправедливости, и страдают чаще всего невиновные люди. И он сам устал от этого, и хотел бы помочь.
Антон нахмурился. Все, что говорилось тем господином, звучало столь тепло, ровно и гладко! Но при попытках пересказать внятно, его слова, точно радужные мыльные пузыри, лопались в ладонях, оставляя брызги и хлопья пены.

- Антон Андреевич, - взгляд Анны Викторовны был полон самого искреннего сострадания, - это его речь натолкнула вас на мысли о … Тени?

Коробейников с усилием потер лоб, опять и опять прокручивая в памяти сохранившиеся ошметки беседы.

- Да… - выдохнул он наконец, - его. Он говорил о талантливых, но одиноких и несчастных людях, осмеянных. Непонятых. О тех, кому так и не повезло в любви…

«- Вам ведь знакомо имя печального сказочника из Дании, господин Коробейников? Столь мудрый, тонкий человек, нежная, совершенно детская душа, и увы, вечное одиночество. Даже на вершине славы. Его сказка, «Тень» - помните? Ее герою не к кому обратиться во всем мире – и он заговаривает с Тенью. И лишь она слышит его…»

- А я ведь не читал тогда эту сказку, - убито проговорил Антон, - не знал, чем там все закончилось. Просто поддакнул, покивал, мол, да, все так… А потом – он ушел. Наверное…

- Что значит – «наверное»? – нахмурился Штольман.

Антон тоскливо посмотрел на сыщика.

- Я не помню, как мы прощались. Что этот господин сказал еще. Точно я заснул тут, за столом. А потом понял, что уже глубокая ночь, что я очень устал, и почти ничего толком не сделал. И смогу ли сделать – неизвестно, потому что несправедливости и горя в мире слишком много. И так будет всегда. А я вот – один.

Он болезненно поморщился, и возразил сам себе:

- Что это был за бред? Почему – один?!! А вот под же, в голове стучало просто, что, мол и помощи просить не у кого. И тут на стене увидел Тень…

- Он знает, - напряженным глухим голосом произнесла Анна, - этот … господин очень хорошо знает, за какую ниточку дернуть! Даже нас, настоящих. Он смог заменить нас Тенями, чтобы дальше играть в свое удовольствие! Ведь Тенью, как куклой, управлять еще легче!

- Именно, - кивнул Штольман, - настоящий человек даже под гипнозом может проявить собственную волю, если дело касается действительно важных для него вещей. Зоя Вернер – ребенок, и то сопротивлялась, когда поняла, что, выполнив приказ, погубит отца.

- Чудовище, - передернулся от отвращения Коробейников, - детей в свои игры втягивать! Что теперь будет с девочкой?

- Когда я поборола внушение, - там… в церкви, - медленно, с трудом заговорила Анна, - никаких его следов не осталось. Но к Зое почему-то вернулись голоса.

- Вероятно, дело в том, прокурор все равно был убит, пусть и не руками дочери, - предположил Штольман, - и горе, которое она не смогла предотвратить, вернуло Зою в состояние… воздействия.

Анна содрогнулась. Она всячески гнала от себя мысли, чем могло обернуться для нее завершенное венчание, и отъезд – неведомо куда, неведомо с кем. Раз Крутин не просто похитил ее, связав, и усыпив, значит, ему зачем-то нужно ее добровольное согласие. Пусть и вырванное обманным способом. Значит, сказав под венцом «да», она окончательно потеряла бы себя? Превратилась бы в послушную куклу. А «хозяин» для верности велел бы ей еще раз призвать Тень… И последняя точно была бы весьма удобной игрушкой.

Какое счастье, что у нее есть Штольман! Какое счастье, что он успел!

Она посмотрела прямо в глаза своему сыщику, надеясь хотя бы так передать все то, что чувствует. И натолкнулась на ответный взгляд – внимательный. Напряженный. Любящий. Когда-то только так они и могли разговаривать – молча, но зато искренне. Обо всем, что чувствовали.

- Хорошо, что вы оказались сильнее, Анна Викторовна, - говорит Яков, - этот мерзавец упорно добивается того, чтобы вы согласились на участие в его планах. Даже в виде Тени.

- Потому что внутри все равно останусь я, - прошептала Анна, - и ничего не смогу сделать. Ему, кажется, это особенно … сладко.

Ей вспомнился садист Жорж, который получал удовольствие, пугая и мучая купленных им на ночь девушек. Носивший с собой аккуратные блестящие инструменты, которыми умел мастерски пользоваться.

- Аня? – резко наклонился в ее сторону Штольман.

- Нет, ничего, - она попыталась взять себя в руки, и даже улыбнуться, - все в порядке.

- Может быть, чай организовать, Анна Викторовна? – спросил Антон.

- Не будем отвлекаться, - она покачала головой, - мы вот-вот поймем что-то… Об этом человеке.

- С ноября пытаемся понять, -  вздохнул Антон, - и топчемся на месте.

- Вот и займитесь делом, - сердито оборвал его Штольман, - вспоминайте, что можете о том… деликатном господине, который вам говорил про Андерсена.

Коробейников опять постарался вытянуть из памяти хоть что-то. И замер, пораженный открытием.

- Яков Платонович, - он посмотрел на следователя, - вот еще тогда у меня было ощущение, что я этого человека знаю. Видел! Только вспомнить не могу. И сейчас так же. Лицо, фигура – все расплывается, но вот чувствую, - сталкивались. И при неприятных обстоятельствах…

- Он всех нас знает, Антон Андреевич, - подтвердил Штольман, - и очень хорошо. Что для нас важно. Чего боимся. И как на этом можно сыграть. А еще понимает, что какими бы не были, подлости совершать не будем. А его цель – заставить сделать именно это.

- Поэтому цепочка удлиняется, - подхватил Антон, - на Тени, которое охотно пляшут под его … дудочку Крысолова.

- Да уж, - сквозь зубы цедит Штольман, - приманки для Теней у него отличные!

… Бедная Нина. Он так просит – почему бы не помочь? Приятно чувствовать себя великодушным и благородным. Ну, преступница, шпионка, какая разница… Другие обязательства? О них никто не знает, и не узнает. Анна – где-то далеко, а Нина здесь. С ней я развяжусь очень быстро, и тогда вернусь к Анне. И для всех останусь хорошим… Я – женат, и не имею права? Чушь! Этот брак ненастоящий, зачем огорчать девушку такой мелочью… Никто не узнает…

… «Помоги, спаси, пожалей!» Мне надоели все – и живые, и мертвые. Не хочу. Я умная, гордая, красивая. Пусть все это видят. Пусть он видит, и страдает, что я с другими, пусть унижается и просит. Я ненавижу его. Он подлец, и заслуживает и боли, и смерти. А я скажу спасибо тому, кто в него выстрелил.

… Чем я хуже этого вашего Штольмана? Я сам уже начальник. И еще выше пролезу. Главное знать, как. Только бы этот оживший мертвец под ногами не мешался. А мы его сейчас вот так и эдак! И словом пнем, и делом! И с Анной помириться не дам, я что, зря столько времени на нее потратил в роли верного поклонника? А вообще-то новая дама еще лучше… Шут с ней, с Анной, пусть, что хочет делает… Сама снова связалась со своим обманщиком, даже утешать не пойду. То ли дело – Пелагеюшка! Без ума от меня и моих подвигов…

… Свобода от старой жены и непослушной дочери. Пусть сами разбираются со своими бедами. Новая жизнь, новая женщина, молоденькая, свежая. Обман? Предательство? Вы ничего не понимаете в истинном чувстве! Я полюбил!!!

… Деньги, деньги, деньги! Их можно делать из всего, люди глупы, что не понимают. Женщины… Девушки… Чем больше коллекция, тем лучше, чем ближе объект, тем удобнее. Служаночка, соседка, любовница брата… Дуэль? Нет, зачем же мне такое беспокойство, вот секундантом – еще ладно. Да-да, все ради чести племянницы, безусловно. Пусть радуется, когда мы пристрелим ее соблазнителя…

- Хватит! – Штольман негромко хлопает ладонью по столу, и жутковатые шепотки, тараканами расползшиеся по кабинету, ссыхаются и исчезают, - Антон Андреевич, вы не помните внешность. Но как держал себя этот человек?

- Он был очень вежлив, - отвечает Антон, - даже слишком… Вот! – внезапно оживляется он, - в нем все было «слишком»! Вкрадчивый, обходительный, настолько понимающий, что просто неловко становится. Но это я сейчас … анализирую. В тот момент так хотелось, чтобы кто-то… понял.

Коробейников смешался, замолчал. Анна напряглась, ловя ускользающую мысль, некое слабое воспоминание… Увы, смутное ощущение мелькнуло и пропало. Антон тем временем продолжил:

- Ничего я ему не сказал нового. Но его слова в душу запали почему-то. Вот и ляпнул. Пошутил… Эх!

Он отвернулся, и спросил, не глядя на друзей:

- Неужели с меня все началось?

- Я думаю, ему было все равно, с кого из нас начать, - спокойно ответил Штольман, - видимо, к вам было легче подобраться, только и всего. Он поставил опыт, и понаблюдал, что будет. Мы стали бы его жертвами в любом случае.

- Антон Андреевич, - окликнула его Анна, - если бы вы не смогли вернуться после дуэли … Нам пришлось гораздо тяжелее.

Коробейников вскинул голову, собираясь сказать что-то… Но не смог.

- Кстати, - продолжила Анна, - вы говорили, что в доме Клюева нашли пластинку. Давайте, я хотя бы посмотрю на нее.

Антон метнулся к сейфу, и вынул из него плоский пакет. Под слоями желтоватой бумаги обнаружился диск, с нечитаемой, захватанной этикеткой. Анна вздрогнула, но заставила себя внимательно рассмотреть улику.

- Мне кажется, это та самая пластинка, - призналась Анна, - внешне – очень похожа. Но, Яков Платонович, опять нам придется ее послушать.

Штольман хмуро кивнул.

- К сожалению, если это и она, это только докажет, что Крутин подарил нам Клюева, снабдив сей дар доказательствами. Но разобраться, как пластинка действует, нужно. Поэтому беседа с доктором Мезенцевым необходима.

- Мы пойдем к нему сегодня же, - объявила Анна, - как и собирались. Его помощь нужна Зое.

- Он может оказаться не союзником, а врагом, - серьезно посмотрел на нее сыщик, - в нашей ситуации человек, разбирающийся в гипнозе, выглядит очень подозрительно.

- Яков Платонович, - возмутилась она, - ну как вы можете! Мы с ним во время эпидемии работали!

- Мы никому не можем полностью доверять, - ответил Штольман, и вдруг усмехнулся, чуть смягчившись, - только друг другу. Поэтому сначала сами побеседуем с Мезенцевым. И если попросим о помощи Зое, договоримся чтобы лечение происходило только в нашем присутствии.

В кабинете управления повисла тишина. Только взгляды продолжали говорить, меняя упреки на благодарность, насмешку – на смущение. Тоска превратилась в надежду.

… А еще в клетке тихонько шуршал Цезарь, не собираясь следовать ни за какой дудочкой Крысолова.

___________________________

Продолжение следует.