Как Алешка ни старался, слежки не увидел. Осталось неприятное ощущение чего-то скользнувшего по краю сознания. Какое-то время он стоял у отделения, безрезультатно оглядывая улицу. Нет, ничего подозрительного. Но что-то все-таки было. Расстроенный, он забылся и вошел через главный вход, а не черный. И, конечно же, тут же попался на глаза Штольману.
Минут за пять до этого Яков Платоныч с Анной Викторовной вошли в приемную, полную служивых. При виде дамы все они примолкли и превратились в зрение. Этого было достаточно, чтобы Штольман пришел в нешуточное раздражение. Дело было даже не в том внимании, которое любые мужчины, не исключая полицейских, неизбежно обращали на его жену. Он не выносил, когда личное выставлялось на общественное обозрение. Почему-то Яков Платоныч не подумал о том, что это неизбежно, если она будет ходить на службу именно в его отделение.
Буркнув в качестве пояснения: «Анна Викторовна будет вести журнал происшествий», Штольман поскорее увел ее в свой кабинет. Все еще раздраженный, зачем-то вернулся в приемную и наткнулся на проводника.
- Входить в отделение после начальника – привилегия более высокого начальства, господин Булатов. Пока вы им не являетесь, будьте добры не опаздывать!
Безусое лицо сначала вспыхнуло, потом окаменело. Мальчишка привычно прикрылся казенщиной:
- Так точно, ваше высокоблагородие! Прощенья просим, ваше благородие! Готов искупить, ваше благородие!
Неизвестно, что сказал бы Алешке в ответ на его шутовство пришедший в еще большее раздражение начальник, если бы не Николай Ефремович. Последний появился в отделении как по волшебству и обратился к Штольману:
- Яков Платоныч, на пару слов!
Штольман подарил Булатову долгий и многообещающий взгляд, но позволил увести себя. Алешка мысленно дал себе подзатыльник за чрезмерное беспокойство о вечном враге подчиненного и пожелал начальнику провалиться поглубже с его неприятностями, которыми отныне он, Алешка, интересоваться не станет.
Направляясь в кабинет, Николай Ефремович говорил на ходу:
- Побывал сегодня у Тюлькина. Позволь, доложу, есть интересные подробности.
Он открыл дверь, вошел вместе с Яков Платонычем и несколько оторопел, обнаружив за своим столом даму. Признав Анну Викторовну, вежливо поздоровался и взглянул на Штольмана.
- Анна Викторовна будет у нас журналистом. Можно сообщать Захарову, что в отделении полный комплект, - сказал Яков Платоныч.
Бойцов выслушал эту новость и постарался не выказать резонного удивления, оно было не ко времени. Он спросил лишь:
- Приказать принести еще один стол или Анна Викторовна будет вести журнал в архиве?
- Пусть принесут стол и ключи от архива, - распорядился Штольман. Николай Ефремович вышел.
- Вести протоколы лучше здесь, - объяснил Штольман Анне. – В архиве будут все нужные папки и журнал.
Анна молча кивнула. Ей было неуютно, хотя она не понимала, почему. Она чувствовала себя чужой в отделении, имея, тем не менее, полное право тут находиться. Ее неловкость передалась мужу. Оба не знали, куда себя деть, и появление городовых, обремененных столом, было как нельзя кстати.
Воспоследовали шум, суета и топот, сдержанные возгласы «левее, левее», сдавленный вопль Еременко, которому отдавили ногу. Наконец, стол был утвержден у окна, к нему приставлен стул и приложены канцелярские принадлежности. Анна перебралась на теперь уже свое место. Дружный вздох облегчения всколыхнул занавески.
- Что вы говорили о Тюлькине, Николай Ефремович? – вспомнил Штольман.
- Месяца два назад в его жизни появилась возвышенная, но безнадежная любовь, - ответил тот, усаживаясь за освободившийся стол.
- Возвышенная? – не понял Штольман.
- В прямом смысле слова. Возлюбленная выходила на балкончик, воздыхатель пел серенады и шептал признания.
Штольман пристально посмотрел на Бойцова. Тот вскинул ладони в защитном жесте.
- Я всего-навсего повторяю слова молодого человека. Избыток романтичности объясняется банальной нехваткой средств. Как мы знаем, маменька пеклась о сохранности его портмоне, а потому деньги в него не клала. При этом славила осторожность именно сына и приписывала заслугу ему. Так вот, у Тюлькина не было денег на то, чтобы погулять с барышней, тем более с барышней «из салона».
Штольман не удержался и иронически вскинул брови.
- Да-с, поэтому любовь была не только возвышенная, но и безнадежная. Из сочувствия к его душевным мукам Эля посоветовала Тюлькину сходить к Мадам за чудесным эликсиром. Якобы он успокаивает душу, укрепляет сердце и обостряет ум.
- Поистине чудесное средство, - согласился Штольман.
- Мало того, Эля туманно намекнула на то, что Мадам может помочь с деньгами. Тюлькин отправился по адресу, попробовал опий, ощущения ему понравились. Все.
- Действительно, занимательная история.
Анна переводила взгляд с одного на другого.
- И что же теперь?
Штольман пожал плечами.
- Примем эту историю к сведению, навестим владелицу дома терпимости, чтобы ей не пришло в голову продолжить предприятие Мадам. Такие курильни, хотя и разрешены законом, всегда рассадник преступлений.
- И все?
- Что же еще? Давать советы не противозаконно. Опий вполне легальное средство.
- Но ведь Мадам преступница! А девушка отправила к ней бедного Тюлькина. Надо рассказать ей, чем это могло кончиться.
- Пока нам нужно больше узнать о преступлениях Мадам. Анна Викторовна, я собираюсь в морг. Поедете со мной?
Анна вскочила, выражая полную готовность ехать куда угодно. Ей было по-прежнему не по себе в отделении. Николай Ефремович был так явно фраппирован предложением, что Штольман счел нужным пояснить:
- Анна Викторовна давно помогает работе полиции. Иногда не вполне обычным, но действенным способом. И в морге ей доводилось бывать.
Все еще не убежденный, Бойцов пробормотал:
- Вам виднее, Яков Платоныч. А я тогда посмотрю, кого там за ночь привели.
Штольман кивнул, подхватил трость и котелок и вместе с Анной покинул кабинет.
