Доброе дело
«Мой ответ покажется вам дерзким,
Но молчать уже не в силах я,
Я молю, доверься мне, доверься,
Словно ночь, темна душа моя...»
(О.Анофриев: либретто мюзикла по сказке Е. Шварца "Тень",
1987 год. "Дуэт Тени и Принцессы)
Выбор места для разговора с Володей тоже был задачей не из простых. В пансионе их могут подслушать, на улице – увидеть издалека. А ведь неизвестно, какой будет реакция мальчика на то, что его секрет стал известен опекуну. Но все-таки сад представлялся сыщику вариантом более подходящим. Заросший уголок, где был устроен тайник для фотографии, к сожалению, отпадал. Там Володя будет думать только о злополучной коробочке из-под леденцов, и добиться его доверия станет гораздо труднее. Штольман вообще не собирался рассказывать воспитаннику о своей находке, а снимок Люды аккуратно вернуть обратно.
Припомнив мысленно географию не слишком большого пансионского сада, Штольман выбрал одну из отдаленных дорожек, которая проходила рядом с оградой, и не просматривалась из окон. К тому же, там стояла скамейка. Возможно, сидя начать разговор будет легче.
… - Володя, я хочу кое-что тебе показать, - спокойно произнес сыщик.
Мальчик вскинул на него вопросительный взгляд. Штольман достал из внутреннего кармана и развернул к собеседнику фотографию Ирины Федоровны Голубевой. Кровь резко отхлынула от лица Володи, даже губы побелели. Только глаза оставались живыми, словно бы сделавшись еще темнее и больше. Сам того не замечая, мальчик крепко сжал на коленях руки, опасаясь, видимо, что они сами собой вцепятся в снимок.
- Это ведь и есть твоя мама?
Володя сглотнул. Зажмурился. Часто задышал сквозь стиснутые зубы. Но если он пытался таким образом остановить слезы, то это не помогло. Мальчик опустил голову, еще пытаясь уйти в глухое молчание, и тем сберечь иллюзию сохранности остатков тайны.
- Ты был прав, - продолжал сыщик, - она действительно очень красивая. И добрая…
Володя открыл заблестевшие глаза. Уставился на фотографию – отчаянно, жадно. Протянул к ней задрожавшие пальцы, и снова отдернул. Глухо, болезненно произнес, словно перед эшафотом:
- Да…
Нет, он не зарыдал, не затрясся. Но обмяк, точно тряпичная кукла, снятая с руки, и устало сгорбившись, спросил тем же безжизненным голосом:
- Вы все-все знаете… про меня?
- Я знаю о том, что произошло с твоей настоящей семьей, - ответил Штольман, - и понимаю, почему ты согласился участвовать в этом. Но это не выход, Володя.
Мальчик шмыгнул носом и отвернулся.
- Я не думал, что придется… так, - с трудом выговорил он, - сначала мне сказали, что нужно просто жить под новой фамилией, как будто я сын той, другой дамы – Н-нежинской. Чтобы я говорил, что помню ее, и хочу увидеть.
Он вдруг передернул плечами, и признался с горечью:
- Тут я даже не обманывал! Просто думал не про нее!
- Ты имел ввиду свою настоящую мать, - закончил за него Штольман.
Володя глубоко вздохнул, все так же глядя в сторону.
- Да. А эту … даму я никогда вживую не видел. И очень боялся, что она придет. И нужно будет изображать… по-настоящему…
- Очень хорошо тебя понимаю, - согласился сыщик, - но думаю, такую встречу они устроили бы вам только в самом крайнем случае.
Фотографию Ирины Федоровны он не убрал, - просто положил на колени. Видно было, что как бы не отгораживался, не отворачивался Володя, она притягивает его, словно магнит.
- Господин Штольман… - неуверенно, точно предвидя суровый выговор, спросил Володя, - Яков Платонович, а вы не знаете адрес бабушки и Люды?
- Нет, - покачал головой сыщик, - пока нет. Но возможно, с твоей помощью мне удастся это выяснить.
- Как? – Володя сердито мазнул по глазам снятой перчаткой, - мне очень редко передавали их письма. Без конвертов. И многие слова были замазаны.
- У тебя они сохранились? – спросил Штольман.
Даже по таким запискам можно понять очень многое. И даже заштрихованное прочитать.
- Нет, - тут же разрушил его надежды мальчик, - я их читал, и сразу отдавал обратно. Писал короткий ответ, что у меня все … хорошо. Учусь, делаю успехи…
Он криво усмехнулся, но почти сразу улыбка превратилась в гримасу, очень далекую от веселья. Штольман решительно придвинулся ближе, положил воспитаннику руку на плечо. Тот странно замер, застыл, не доверяя происходящему, опасаясь, что за прежним дружелюбием опекуна теперь может таиться осуждение и гнев.
- Давай-ка ты расскажешь все с самого начала, - предложил сыщик, - кто и когда предложил тебе изображать сына Нины Аркадьевны Нежинской?
Ожидаемо, это случилось после пожара. Когда Люду выписали из больницы, и семья воссоединилась в паре дешевых съемных комнат, навещавший девочку врач объявил однажды, что печальная история Голубевых заинтересовала некоего богатого человека, который готов анонимно помочь. Однако, у филантропа есть определенные условия, выполнить которые будет вовсе нетрудно, особенно, если учесть обещанное вознаграждение.
- Бабушке сказали, что я, по мнению… благодетеля, должен как можно скорее начать настоящую учебу, поэтому останусь в Петербурге, и поступлю в пансион. Этот человек его полностью оплатит. А Люда, в сопровождении бабушки, как и советуют врачи, поедет на юг, где ее вылечат. И тогда она опять сможет ходить. Я… то есть мы… согласились.
Штольман помолчал, стараясь усмирить чувства, которые вызвал в нем неведомый покамест «благотворитель». Володя сейчас легко может принять их на свой счет.
- Тебе ведь сказали больше, чем твоим родным? – спросил сыщик, не оставив без внимания оговорку мальчика.
Тот кивнул.
- Да. Доктор говорил со мной отдельно. Он объяснил, что я – единственный мужчина в семье. И мой долг – сделать все, чтобы помочь Люде и бабушке. И меня все равно что нанимают на службу, где просто нужно изображать другого мальчика. А вместо платы мою сестру вылечат, а я получу… образование. Чтобы потом зарабатывать по-настоящему.
Володя все еще не решался взглянуть на опекуна. Может быть, и к лучшему. Вряд ли окаменевшие лицо сыщика, с резко обозначившимися желваками прибавило бы мальчику спокойствия.
Штольман с трудом разжал стиснутые зубы.
- Как звали этого доктора? – спросил он.
- Я не знаю, - чуть слышно ответил Володя, - он, кажется не называл своего имени.
- Хорошо, а как он выглядел?
Мальчик нахмурился и закусил губу, добросовестно припоминая. К сожалению, результаты оказались скудными. Никаких особых примет Володя назвать не мог. Ни молодой, ни старый мужчина, обычного роста, без бороды и усов.
- Он смотрел так… особенно, - немного оживился Володя, - как будто не видит тебя, но при этом прямо в душу забирается. Или в голову…
Конечно, маленький мальчик, переживающий потерю матери и болезнь сестры, мог забыть лицо незнакомого прежде человека. Но вполне вероятно, ему помогли это сделать. Пронзительный взгляд – это очень похоже на гипноз.
- А еще, - Володя повернулся к опекуну, и признался с отчаянной решимостью, - я видел того благотворителя. Один раз. Доктор возил меня к нему. Он хотел убедиться, что я подхожу на роль.
- Расскажи все, что помнишь, - Штольман наклонился к мальчику, серьезно глядя ему в глаза, - не спеши. И ничего не бойся.
… Поздний вечер середины весны. Тем более темный, что небо опять закрыто рыхлыми дождевыми тучами. Большой, видимо богатый дом, рядом с которым останавливается экипаж. Но мужчина и мальчик идут не к крыльцу, а к черному ходу. Длинные, какие-то бесконечные коридоры и лестницы тянутся словно на много верст. Стены и предметы теряются в густом сумраке. Только случайные отблески то и дело падают на зеркала и вазы, а неожиданный сквозняк шевелит занавеси. Тишина – пугающая, настороженная. Оглядываться страшно, порой и вовсе охота зажмуриться, и крепче вцепиться в руку спутника. К нему большого доверия, правда, тоже нет. Но ведь доктору Володя зачем-то нужен, значит, он не бросит его здесь, на полпути, во власти притаившихся в углах теней!
Доктор останавливается перед какой-то дверью. Стучит по три раза с перерывами. Получив короткое разрешение, нажимает на фигурную ручку, и переступает порог. Володя оказывается в большой комнате, где так же правит темнота. Тусклым, багровым светом горят угли в камине. Слабо мерцает несколько свечей. Из темноты выдвигается высокая фигура, к которой и обращается доктор:
- Вот он, Ваше…
- Имен и званий не нужно, - прерывает его хозяин холодным, тягучим голосом, - подойди к свету.
Последние его слова адресованы Володе. Тот, подчинившись приказу незнакомца, и весьма ощутимому толчку от доктора, оказывается между камином и столом, на котором стоит подсвечник. Обитатель комнаты, по-прежнему почти скрытый темнотой, внимательно рассматривает мальчика.
- Что же, неплохо, неплохо, - выносит он свой вердикт, - похож. Это тоже может оказаться важным. Но главное, он сам хочет помочь нам. Ведь правда?
Лица этого человека не разглядеть, но Володя убежден, что тот улыбнулся.
- Д-да, - выдавливает мальчик, и вновь замолкает, не зная, как обращаться к благодетелю – без имен и званий.
- Все правильно, - продолжает хозяин дома, - люди должны помогать друг-другу. Ты – нам, а мы – твоим близким. С ними все будет хорошо. Честное слово. Ты ведь знаешь, как это важно – держать данное слово?
Голос у Володи пропадает окончательно. Остается только кивнуть в ответ.
- Робок слишком, - констатирует незнакомец, - зато вызовет больше сочувствия. Отличный выбор.
Уже в экипаже Володя, не выдержав, пытается узнать у спутника, зачем нужно столько тайн?
- Господин филантроп – человек скромный, - с усмешкой отвечает доктор, - а добро надо делать тихо, без лишних слов. Иначе получается, что ты жаждешь признаний и благодарности. А какое же это, в таком случае добро? Согласен?
... - Потом бабушка и Люда уехали, - заканчивает свой рассказ Володя, - а доктор отвез меня в Дом воспитания. Сказал, что скоро за мной придет новый опекун. И чтобы я не забывал своего нового имени, и называл ту даму… мамой.
Он тоскливо смотрит на фотографию, которая так и лежит на коленях Штольмана. Потом переводит взгляд на сыщика, и с мучительным усилием задает вопрос:
- Из-за меня случилось что-то очень плохое? С вами?
Шумно вздохнув, Штольман крепче обнимает мальчика за плечи. Вкладывает ему в руку фотографию Ирины Федоровны Голубевой.
- Дело не в тебе, а в этих людях, - спокойно и твердо отвечает он, - им нужна эта игра. И ты не волнуйся так – плохое случилось еще до того, как вы с мамой приехали в Петербург.
Володя озадаченно молчит, прижимая к себе фотографию. Потом спрашивает:
- А как вы узнали, что все … не так? Что я не Нежинский?
Ответ на этот вопрос сыщик успел придумать заранее, почти не кривя против истины:
- Оказался по делу в гимназии, где училась твоя сестра. Увидел ее на фотографии, стал расспрашивать. Вы ведь очень похожи…
- Да, - слабо улыбается Володя, - только у Люды волосы другого цвета. Она очень хорошая. Старше меня, а нос никогда не задирала. С ней играть интересно … было…
Голос мальчика опять предательски задрожал.
- Ты ведь получаешь от нее весточки? – спросил сыщик, - кто их передает?
- Какой-то мужчина, - ответил Володя, - если я вижу его у ограды, на прогулке, значит, нужно подойти, так, чтобы никто не заметил. Он дает мне письмо. Я читаю сразу, и возвращаю ему. Пишу карандашом свой ответ. Вот и все. Этот человек почти нее говорит со мной, и я почему-то не помню совсем, как он выглядит. И появляется он очень редко.
Володя снова смотрит на снимок матери, и как-то жалобно говорит:
- Этой зимой он только один раз приходил...
Продолжение следует.
