По дороге в больницу Алешка жалел, что не сел рядом с городовым. В компании Штольмана ему было неуютно. В других обстоятельствах учиненный полицмейстером скандал стал бы для Булатова поводом позлорадствовать. Но теперешний начальник отличался от прежних – ему Алешка сочувствовал. Однако выказывать подобное было неловко, и проводник маялся, не зная, куда себя деть.

Штольман ничего не замечал. Короткая передышка нужна была, чтобы хоть как-отдышаться и встать на ноги. Иначе нокдаун превратится в нокаут. А ему нельзя позволить себе слабость. Он и так уже допустил ошибку, которая стоила жизни двум женщинам.

Сосредоточиться на настоящем. Запретить себе думать о будущем. Есть только здесь и сейчас, убийство, которое нужно раскрыть как можно скорее. Все остальное потом, когда будет время и место для уединения.

- Приехали, ваш-бродь, - осторожно сказал сидевший на козлах городовой. Ежели промолчать, их высокоблагородие до вечера останутся в пролетке. Видать, думы одолевают, и не заметил, как добрались.
- Да, конечно, - невпопад ответил Штольман. Пора было заняться делом.

Что-то холодное ткнулось в руку. Яков невольно отдернул ее и увидел, что на него смотрит Бриг: уши торчком, брови вопросительно подняты, голова чуть склонена налево. Розовый язык вывалился из жарко дышащей пасти. Что же вы, Яков Платоныч?

Штольману вдруг полегчало. Он похлопал пса по загривку. Бриг мотнул головой и первым выскочил на улицу. Оглянулся и коротко гавкнул, призывая следовать его примеру. Булатов выпрыгнул следом, запоздало цыкнул. Штольман поправил котелок, встал, глубоко вздохнул. Вышел из пролетки и направился ко входу в больницу. Городовой Синяев с фотоаппаратом следовал за ним.

Он успел буквально в последнюю минуту: у дверей знакомой палаты уже стояла санитарка с ведром и тряпкой и ругалась с рослыми мужиками, вооруженными носилками.
- А я говорю, выносите! Пока мертвяков не уберете, мыть не буду!
- Дура, да туда ж войти нельзя, все в кровище! Разнесем потом по больнице, тебе ж работы прибавится!
- Вот тряпку распластаю, оботретесь, и вся забота! А раньше намывать не стану, все равно своими ножищами все испакостите!

Бриг, не любивший перепалок, рявкнул на спорщиков. Уборщица ахнула и схватилась за обширную грудь. Мужики попятились. Штольман воспользовался паузой и спросил:
- Кто велел здесь убрать?

Санитары запереглядывались. Штольман не стал ждать добровольного ответа и велел отвечать тому, который спорил с уборщицей.
- Дак это… Василь Федосеич приказали.
- Полицию почему не позвали?
- Дак была полиция-то! Сам господин полицмейстер были.
- Василий Федосеевич – это Петраченко? Тот, что в морге работает?
- Он самый.
- Веди его сюда. Остальных не задерживаю.

Уборщица подхватила ведро и оказалась вне досягаемости, пока не нашлась другая работа. Мужики посомневались, но с благородием спорить не посмели. Штольман заглянул в палату.

С первого взгляда казалось, что кровью залито все. Но на самом деле большая лужа растеклась под кроватью Степаниды и пробралась до середины комнаты. Там, где лежала Авдотья, образовалось лишь небольшое пятно. Пожалуй, Бригу здесь делать нечего, этот запах перебьет все остальные. Велев Алешке никого не пускать, Штольман осторожно вошел в палату.

Лицо Авдотьи было спокойным. Если бы не торчащий из груди скальпель, можно было бы подумать, что она спит. Ни к чему не притрагиваясь, Яков Платоныч внимательно осмотрел орудие убийства, тело, кровать. Проверил окно. Перешел к Степаниде. Тот же умиротворенный вид. Разрез на платье небольшой, но удар попал прямо в сердце. Неудивительно, что крови так много.

Еще раз осмотреть комнату. Заглянуть под кровати. Закрыть и открыть дверь, тумбочку, приоткрыть кастрюлю. Проверить волосы, руки, ногти, ноги, трупные пятна. Ни о чем не думать, кроме службы. Не жалеть. Они больше не люди – тела, подлежащие осмотру. Некогда винить себя! И поздно.

- Господин Штольман?

Петраченко. Штольман отстранил его нетерпеливым жестом и в третий раз прошел по палате. Только полностью удовлетворившись результатами осмотра, разрешил городовому фотографировать.

- Что здесь происходит? – как-то неуверенно спросил Петраченко.
- Это я у вас хочу спросить. Почему вы приказали начать уборку?
- Но ведь господин полицмейстер уже все видел.
- Господин полицмейстер не занимается сыском, - жестко сказал Штольман. – Впредь имейте в виду – место преступления должно оставаться в первоначальном виде до тех пор, пока сыскное отделение не произведет осмотр!
- Уж простите, не понимаем ваших тонкостей.
- А что тут понимать? Разве господин полицмейстер входил в палату?
- Н-нет…
- Осматривал тела?
- Не знаю…
- Фотографировал?
- Но позвольте…
- Не позволю! Своими действиями вы чуть не сорвали расследование.
- Но ведь здесь все ясно! Одна больная убила другую, а потом себя.
- А кто так решил?

Петраченко дернул плечом.
- Разве это не очевидно?
- Нет! – отрезал Штольман. – Кто обнаружил убийство?
- А… э-э-э… не знаю. Я не здесь работаю… Тела только приказал доставить в морг.

- Господин Штольман! – знакомый голос грянул из глубин коридора и намного опередил своего обладателя. Яков Платоныч велел Петраченко подождать в ближайшей палате, а Алешке - разогнать набежавших любопытных. Ему не нужны были зрители для разговора с Меером.

- Слушаю вас, доктор.

Холодный тон был призван остудить настроенного на боевой лад Исая Яковлевича. Несмотря на то, что вину свою Штольман вполне сознавал, каяться и подставлять Мееру какую бы то ни было щеку он не собирался.

Доктор тяжело дышал и яростно сверкал глазами.
- Кто позволил вам здесь распоряжаться!
- Я действую по полицейскому протоколу.
- А я вам не об этом говорю! Вчера вы без моего разрешения положили вместе двух больных, которые сегодня найдены мертвыми! Их смерть на вашей совести!

Штольман молча слушал, чтобы дать Мееру возможность выговориться и спустить пар. А потом вполголоса сказал два слова, которые лишили доктора дара речи. Воспользовавшись его молчанием, Яков Платоныч приказал Алешке:
- К двери никого не подпускать!

И жестом пригласил Меера в палату, ставшую местом преступления.