На озеро они выбрались в понедельник вдвоём, без мальчишек. Ребята уже успели побывать здесь в выходные, с местными знакомцами, палатками и ночёвкой. Марте с ночёвкой было нельзя, Римма Михайловна возражала, да Платон и сам видел, что как бы она не храбрилась, но уставала пока быстрее обычного. Соседский Петька, - тот самый парнишка, что подвозил Мартину тётю в тот день, когда они искали девочку, - домчал их на мотоцикле до перешейка, отделяющего Тобечик от моря, и отправился к приятелям в ближайшее село Челядиново, пообещав забрать их на закате, "а то комары сожрут". До заката оставалось ещё часа четыре, что их полностью устраивало. Вода в озере сегодня была розовато-персикового цвета, с вкраплениями небесной голубизны. Соль в обмелевших местах у берега лежала белоснежными корками инея,  а пляж окаймляла полоса невероятной бордовой травЫ. "Мы на Марсе?" - спросила Марта. Он не возражал, пейзажи тут и в самом деле казались внеземными.
Сначала они просто пошли вдоль берега, держась за руки, по-другому они теперь, кажется, вообще не ходили. По дороге им никто не встретился, хотя на противоположном берегу виднелось несколько палаток и двое мальчишек в ярких панамках возились в целебной грязи. Марта помахала им рукой, но они были слишком заняты, чтобы ей ответить.
Вблизи трАвы, к которым так стремилась девочка, выглядели ещё более удивительными. Здесь были все оттенки красного - от оранжево-кирпичного до бордового, Марта разве что на вкус эти травинки не пробовала, так они её изумляли. Водила ладонями по гибким стеблям, шептала: "Ты посмотри, они - как Шарик!" - "Скорее уж, как ты," - сказал он в конце концов, и немедленно получил по заслугам.
Когда Платону показалось, что девочка утомилась, он нашёл подходящее место на пляже и расстелил взятые с собой полотенца. Едва бутерброды были съедены, Марта просто придвинулась к нему, а он обнял её. Это больше не казалось ему опрометчивым, это было совершенно естественно и... необходимо. Девочка завладела его ладонью, долго и сосредоточенно её разглядывала и наконец заявила: "У тебя линия жизни, линия судьбы, линия головы и линия сердца складываются в большую букву М". Он немедленно отобрал у неё руку, вгляделся и в самом деле обнаружил на ладони что-то вроде упомянутой буквы. "М-да, не думал, что всё зашло так далеко", - сказал он удивлённо, чем насмешил Марту буквально до икоты. Когда она немного успокоилась, он стал выяснять у неё, где же она всего этого набралась. "Это не я набралась, - фыркнула Марта, - а Леночка Русакова". Леночкой Русаковой звали её одноклассницу, вредную и не в меру любопытную особу, о которой Платон слышал уже много всякого. "Прочитала где-то книжку по этой... хиромантии, и потом половине класса голову заморочила. У тебя на ладони, чтоб ты знал, ещё бугор Венеры есть, палец Аполлона и кольцо Сатурна..." - "Кольцо Сатурна - вокруг Сатурна", - заявил он авторитетно. - "Вот-вот, - согласилась Марта, - а она ходила и вещала, у кого сколько детей будет и кто в каком браке своё счастье обретёт. Ко мне пристала, как банный лист, чтобы погадать, а когда я отказалась, завела шарманку: "Что, Гольдфарб, боишься посмотреть в лицо своей Судьбе?" - "А ты не боишься?" - спросил он непонятно зачем. - "Ничего я не боюсь," - ответила она почему-то дрогнувшим голосом, а потом вдруг вывернулась у него из рук и обернулась. Платон сперва испугался, что чем-то ненароком её обидел, и только целую минуту спустя до него, дурня, дошло, что это она ЕМУ в лицо смотрит. Слов не нашлось никаких, он просто притянул её назад и всё.
----------------------------------------------------
- Ты меня задушишь, - сказала Марта через некоторое время, а когда он, мысленно чертыхнувшись, ослабил хватку, неожиданно продолжила:  - Я весной думала, какие они глупые, что её слушают, а ещё комсомольцы. А теперь... ну, после Риммочкиных видений...
- Марта, и теперь всё тоже самое, - возразил он. - Видения Риммы Михайловны совсем не означают, что теперь нужно верить в любую мистическую чушь.
- Да понимаю я, не маленькая! - Она опять высвободилась и развернулась к нему лицом, правда, глядела теперь с явной укоризной.  - Но раз такие способности есть у Риммочки, значит, они и у других людей могут быть!
- Могут, - согласился он, - и наверняка есть.
- И как отличить тогда?
Вопрос был хорош. Марта вообще умела задавать нужные вопросы.
- Ничему не доверять слепо, - сказал он. - Думать, анализировать, проверять то, что проверке поддаётся. Присматриваться к человеку, который это самое сверхъестественное "несёт", прикидывать, какие у него цели. Твоя тётя, к примеру, человек удивительно цельный, добрый и честный, ей вообще трудно не верить, даже если она говорит... странное. Её видение о тебе было детальным и до последней детали верным, и никакой другой цели, кроме твоего скорейшего спасения, Риммы Михайловна не преследовала, ничьё воображение поразить не пыталась, ей вообще всё равно было, кто и что о ней подумает, лишь бы найти тебя поскорее...
Тут Марта шумно вздохнула, и закончила за него:
- А таким, как Леночка Русакова, не стоит верить даже тогда, когда они говорят, что у Сатурна есть кольца или что дважды два четыре.
- Умница, - кивнул он.
Платон немного беспокоился о том, как там сейчас Римма Михайловна. После их поездки на завод женщина сделалась необычно задумчивой и сосредоточенной. Они с Мартой так и не смогли толком её отвлечь или развлечь, а дядя Володя уехал. Не получилось у них что-то с Риммой Михайловной, и этого было до обидного жаль. Мартина тётя явно собиралась с духом для разговора с Оксаной Петровной, и кажется, разговор этот мог состояться сегодня в их отсутствие. Как он ещё пройдёт?
- Платоша, ты где витаешь опять? - позвала его Марта. - Ты же мне что-то важное сегодня рассказать хотел?
- Да, - сказал он. - Помнишь, ты хотела сказку про русалку со счастливым концом?
- Конечно, помню, - заинтересованно кивнула девочка.
- Так вот, была у нас в семье одна такая... русалка. То есть она не русалка, конечно, но женщина совершенно необыкновенная. И конец у её истории счастливый. Ты готова?
- Ну, конечно...
- Тогда держись.
--------------------------------------------------
Когда они вернулись от Анны Ивановны, Оксана Петровна сразу прошла к себе с заветным ящиком, и Римма как-то вообще больше не рассчитывала её сегодня увидеть. Но час спустя женщина снова вышла во двор и поставила на стол между ними бутылку вина и две рюмки.
- Не могу я больше реветь, а пока читаю, реву как белуга. Выпьешь со мной?
- Оксана, тебе не пить, тебе давление измерить надо, - сказала Римма укоризненно.
- Ой, не нуди, - скривилась женщина. - А то я не чувствую, есть у меня давление или нет. - Она наполнила две рюмки и пододвинула одну из них Римме. - Вот он вроде тёте Ане пишет, а как будто бы мне, ты понимаешь? Вот что он наделал? Зачем? Ну, не хотел он нам писать, пока встать не мог, это я ещё как-то могу понять, хотя тоже глупость ужасная, мы б его с мамкой, мабуть, быстрее на ноги поставили б. Но потом-то что? Ну, приехал бы на костылях. Кого, скажи на милость, после войны костылями-то напугать можно было? Всем посёлком бы его возвращение гуляли... Что у нас тут школ, что ли, нет? Чем ему Керчь была бы хуже Таганрога? Или дело всё же в том, что я замуж вышла, а?
- Может быть, - сказала честно Римма.
- И что мне теперь, предательницей себя чувствовать?
- Глупости это, Оксана, - ответила Римма твёрдо. - Никого ты не предавала.
- Вот и я думаю, что не предавала. И не предала б никогда! Я чуть не сдохла, когда похоронка на него пришла, три дня ничего не ела, мамку чуть не до смерти перепугала, а он... ни одного шанса мне не дал! Всё сам решил!
- Тише, Оксана, тише... Соседей перепугаешь, - Римма пересела напротив и осторожно обняла хозяйку за плечи. - Ты мне лучше скажи, что ты делать собираешься.
- Как что? - всхлипнула Оксана Петровна. - Вот вы уедете, я отпуск возьму за свой счёт и в Таганрог этот поеду, чтоб его черти забодали.  Заявлюсь к Андрею... не на адрес, конечно, это уж чересчур будет, а в школу эту его номер 4.
- Правильно.
- Думаешь, он мне обрадуется?
- Ну, конечно, он тебе обрадуется. Даже не сомневайся. Он тоже всё помнит, как и ты. И как ты косу в детстве грызла, и как молилась всё время, и как вы на озеро это красное ездили, и как ты его на войну провожала. Всё помнит, понимаешь? Он бы не выплыл тогда, если б не помнил.
- Риммушка, а ты откуда... ты как... ты всё это видела, да?
- Видела. Так что ты езжай и ничего не бойся, всё у вас ещё будет хорошо. Мне потому это всё и показали, что тебе очень надо к нему.
- Конечно, мне надо. Ещё как. Теперь он точно никуда от меня не денется, теперь уж я ему ни одного шанса не дам!..
--------------------------------------------------

--------------------------------------------------
Рубиновая жидкость в рюмке знакомо пахла летом и ягодами.
- Что это за вино?
- Не узнаёшь? - хохотнула Оксана. - Так не вино это, наливка смородиновая. Нравится?
Римма задумчиво кивнула. Конечно, смородиновая, вроде той, что они в тётей Зиной пили во время памятного разговора в поезде. Символично.
- У нас тут, когда народ гуляет, бутылки на столах какие хошь могут быть, с любыми этикетками, а внутри - или наливка, или самогон. Ещё будешь? - Римма допила последний глоток и поподвинула Оксане рюмку. - Я ещё наливку из лепестков розы люблю, но только она сладкая очень, а сейчас не хочется сладости, сейчас - лучше так. Может, споём с тобой что-нибудь? Душевное и тоскливое...
- Ох, нет, это без меня, - отказалась Римма. - У меня со слухом и голосом не очень.
- Так и я не Эдита Пьеха.
- Лучше детей дождёмся и Марта с тобой с удовольствием споёт.
- Пионерские песни, что ли?
- Почему пионерские? Она много романсов знает. У нас соседка по подъезду - в прошлом оперная певица, так Марта к ней заниматься ходит.
- Это ж, небось, кучу денег стоит?
- Нисколько это не стоит. Пожилая женщина, болеет, плохо ходит и очень скучает. Я ей уколы делаю, а Марта романсы с ней поёт...
- Хорошие вы люди... - протянула хозяйка задумчиво.
- Нормальные люди. Иногда просто нельзя не помочь. Ты мне лучше вместо песен расскажи, что здесь было в шестьдесят четвертом и почему к Штольманам в Героевке такое особое отношение.
- Просто так любопытствуешь или информацию собираешь? Да ладно, не сверкай глазами-то, расскажу я, не жалко... Только я сама-то не всё видела, так и знай.
Римма кивнула. И так было понятно, что за четырнадцать лет история не могла не обрасти всяческими подробностями, и услышит она сейчас местную легенду.
- Всё началось с кавунов,  - начала Оксана Петровна и довольно улыбнулась отразившемуся на Риммином лице недоумению. - С арбузов, то есть. Вот ты знаешь, как хороший, спелый арбуз выбрать?
- Ну-у...  - растерялась Римма. - Хвостик сухой должен быть и пятно жёлтое на боку.
- Пятно - это правильно, - подтвердила Оксана Петровна, - а хвостик - так себе примета. Пока до вас в Ленинграде арбузы доедут, у всех хвостики позасыхают. А чтобы выбрать спелый арбуз, по нему нужно постучать, похлопать, а потом как следует сжать и послушать, как хрустит.
- А постучать и похлопать - в данном случае разные вещи?
- Конечно. Постучать так, - Согнутый палец несколько раз клюнул столешницу. - Звук при этом должен быть звонким. Потом хлопнуть, - Тяжёлая ладонь опустилась, и Римма порадовалась, что в рюмках больше ничего нет. - Должна быть отдача, потому что спелый арбуз - упругий. Ну, и потом сжать его повдоль и к уху поднести.
- Ну, это точно не для меня, - открестилась Римма и продемонстрировала хозяйке свои маленькие руки. - Ни за что мне не сжать большой арбуз до хруста. И вообще, при чём здесь арбузы?
- Так Штольманы их тогда в воскресенье на рынке покупали. Они недавно совсем приехали и у Руденок на Рубежной остановились, ну, там, куда вы от меня чуть не съехали. И никто не знал тогда ещё, что он из милицейских, ленинградцы и всё, акцент у жены почулы и решили, что из Прибалтики она. В общем, в воскресенье пришла машина с кавунами, сложили их в кучу на площади, и народ выбирал. Платоныч тоже ходил-выбирал, как положено, по науке, и пацан с ним, ему тогда лет восемь-девять было, а маман их у  прилавков другое что-то смотрела. А ещё там Танька Власенко была со своим хахалем. Хахаля этого она весной ещё на постой взяла, и он у неё прижился. Она всем рассказавала, что он после инфаркта на реабилитации, но ты б видела этого инфарктника - здоровый лоб, косая сажень в плечах. Бабы злословили, что если он к осени не съедет, то в милицию заявят, что тунеядец у ней окопался. Валька, продавщица, что на арбузах в тот день работала, потом рассказывала всем, что в какой-то момент Штольман и Танькин хахаль буквально в полуметре друг от друга оказались. И вдруг сыщик как гаркнул на пацана своего: "Платон, к матери!", тот мухой прям отлетел, видно отработано у них такое было, а Платоныч арбуз свой отшвырнул, так что тот всмятку, и Танькиному хахалю в запястья вцепился. Тот сначала вякнул что-то вроде: "Гражданин, вам что арбузов мало?", а Штольман ему: "Пономарёв, стоять!". И тут, как Валька рассказывала, этот инфарктник весь преобразился: вот только что был весь из себя расслабленный дядечка в шляпе, а тут как ощерился - волчара волчарой, тоже арбуз бросил и стал выдираться, но Штольман его мёртвой хваткой держал. Жена ему крикнула по-немецки, с перепугу, видимо: "Якоб, вас ист лос?" - и он ей в ответ тоже по-немецки про то, что это бандит в розыске. Но ответ-то мало кто понял. А тут Танька, которая до этого с открытым ртом наблюдала, как они топчутся, как заорёт: "Фашисты наших бьют!". Это, конечно, не сороковые уже были, но народ напрягся. И потом, к Танькиному хахалю как-то привыкли все, почти свой стал. В общем, стали мужики переглядываться, и неизвестно, чем бы ещё кончилось, но тут Штольман пнул этого Пономарёва в голень, а потом почти сразу левую руку того выпустил и в кадык ему двинул. Уложил, скрутил, сверху сел и говорит: "Спокойно, товарищи, я из УГРО, гражданин Пономарёв в розыске за ограбление сберкассы и убийство милиционера!" По карманам у него пошарил, вытащил складной нож и всем продемонстрировал. Танька орёт, в истерике бьётся, что фашистам никакой веры нет, но мужики покумекали и послали кого-то за участковым. А к Таньке, чтоб орала поменьше, подошла Августа, как её бишь там по-батюшке, в общем, супруга Платоныча. Спокойно подошла, вся такая в туфельках и крепдешиновом платьице, белом в синю крапку, но только Танька сразу заткнулась и ка-ак шарахнется от неё. Ну, тут уж бабы наши заржали, разрядилась обстановка совсем.
Прибежал участковый, тогда у нас другой ещё был, Вадька Морозов - толковый парень, не то, что нынешний - рыба снулая. Переговорил со Штольманом, посмотрел его удостоверение - оно у него в кармане пиджака было - и сказал, что в порядке всё. Вдвоём они этого Пономарёва подняли, наручники на него надели и в дом к участковому отвели. А жил Вадька там же, где и нынешний участковый живёт - прямо от меня через дорогу. Парень потом к людям вышел, сказал, что Пономарёв этот и правда в розыске, Яков Платоныч его по татуировке и шраму заметному на руке узнал, когда они кавуны-то щупали, и скоро за ним милицейская машина из Керчи придёт. Народ расходиться стал, чего зря стовбычить, а я во дворе осталась, интересно мне было. И Августа не ушла, мальчонку своего куда-то отправила и по нашей улице прогуливалась. Машина пришла через полчаса где-то, я за это время тазик яблок на повидло перечистила. Двое милиционеров из неё вышли и в дом прошли, ну, и минут через десять опять появились все вместе. Пономарёву наручники вперёд перестегнули, чтоб в машину усадить. Вот только когда один милиционер-то из приезжих дверь открыл, чтобы усадить арестованного на заднее сидение, тот как-то у него пистолет выхватил и сразу ему же в живот выстрелил. Потом говорили, что пистолет у этого дурня не в кобуре был, а за поясом торчал, но этого уж точно никто не знает. А Пономарёв развернулся и сразу по второму милиционеру пальнул, прежде чем тот опомнился, в плечо его навылет ранил, тот  тоже навзничь рухнул. Штольман с Вадькой чуть поодаль стояли, у калитки, парень что-то у Платоныча выспрашивал и к Пономарёву спиной был. Когда это всё произошло, он даже понять ничего не успел, следующая пуля его должна была быть, но Штольман его отпихнул с силой из-под выстрела, а сам его пулю в правое плечо и получил. Шатнуло его, конечно. Тут уж я сама налякалась и за забор присела, и что дальше было, не видела, только слышала. Ить твою мать, кино гангстерское. Вадька потом рассказывал, что бандит ещё пару раз в Платоныча пальнул, но тот больше не подставлялся, за Морозовым во двор заскочил и калитку за собой захлопнул. А Пономарёв за машиной присел, как раз возле милиционера, которому он в живот стрелял. Штольман ему орёт: "Пономарёв, сдавайся, пока ещё кого-нибудь не убил!" - Тот в ответ истерически: "Так убил уже!" - Яков Платоныч ему: "Нет, пока только ранил, сам посмотри. Надо скорую вызвать немедленно. Уйти ты всё равно не сможешь, Крым в двух точках перекроют - здесь в Керчи и на Чонгаре - и будут тебя травить, как бешеную собаку, и живым никто тебя уже брать не будет. Сдавайся, пока шанс есть на зону пойти, а не под расстрел". Потом тихо стало, вроде как действительно этот упырь задумался, через несколько минут орёт: "А сдаваться-то кому? Сам выйдешь или мальчишку-участкового отправишь?" - "Сам выйду. Пистолет участкового у меня. Своё оружие бросай вперёд на дорогу, и подальше, чтоб мы видели, а потом выходи с поднятыми руками. И имей в виду, я левой рукой стреляю ничуть не хуже, чем правой". Потом вроде и правда что-то на грунтовку полетело, зашуршало. Шаги раздались, калитка скрипнула.  А потом вдруг крик яростный женский, глухой удар, потом ещё один, вроде как упал кто-то, и наконец, голос Штольмана: "Ася, это что такое?!". И в ответ, с сильным акцентом: "Сметана!"
Тут уж я не выдержала, выглянула из-за забора-то. Штольман от калитки шёл, пиджак в крови, и с пистолетом. Бандюга этот ничком  перед машиной лежал, вид жуткий, будто мозги по дороге размазало, но я сообразила сразу, что это сметана и есть. Платоныч над ним наклонился, и тут же жена к нему подбежала, залепетала что-то по-немецки опять, видно было, что на рану его хочет посмотреть, но он только на секундочку буквально приобнял её, коротко что-то сказал и отстранил. Она глазами сверкнула, но послушалась, пошла посмотреть, что с другими ранеными... Тут уж и Вадька подоспел, и мужики, кто-то с ружьём даже, толпа собралась, тёть Аня из медпункта прибежала, она тогда фельдшерила ещё у нас, это сейчас на пенсии уже. Потом ещё милиция приехала и скорая. В общем, полный сбор.
- Милиционеры выжили? - спросила Римма.
- Тот, что в плечо был ранен, выжил. А второй - нет. В этом Яков Платоныч ошибся. Пономарёв как стал его проверять, увидел, что тот уже труп, и решил, что терять ему нечего. Поэтому отшвырнул он не пистолет, а кобуру, которую у милиционера отстегнул, засунув в неё какой-то камень, а пистолет за пояс заткнул, чтоб не видно, но легко выхватить. Не знаю, получилось бы у него Штольмана надурить или нет, но как только он встал, ему по балде полулитровая банка со сметаной прилетела. Августа Германовна...
- Генриховна...
- Ой, ну ты поняла меня! Где она всё это время пряталась, я не поняла, вроде не было её на улице, когда началась вся эта заваруха.  То есть в начале была, а потом подевалась куда-то. То ли она видела манипуляции Пономарёва с кобурой, то ли просто на всякий случай решила кинуть, я не знаю, да и без разницы это. Банка прилетела знатно, прям по маковке... Лёг бревном бандюга с тяжёлым сотрясением мозга. У нас потом долго забава была у ребятни не сильно мирная - такую банку с водой по мишени запулить. Мой Андрейка говорил, поди попади ещё... Так что маманя у Платона тоже дама непростая. Как они с Мартой ещё на одной кухне уживутся?
Римма вздохнула. Она упустила возможность расспросить Володю об Августе Штольман. Сам же он с удовольствием, уважением и даже, пожалуй, восхищением рассказывал о Якове Платоновиче, с искренней любовью и теплотой о его матери, а вот об Августе сказал, получается, только, что она очень красива и любит мужа. Даже в том, что она сейчас услышала от Оксаны, информации было больше, пусть даже и странной. Какой она была, мать Платона? Отчаянно смелой, способной на реальную деятельную помощь в опасной ситуации. И... умелой? Или бросок был жестом отчаяния, а попадание - случайностью? Это представить себе было как-то проще. Спросить теперь можно разве что самого Платона. А почему бы и нет, в конце концов? Отношения с парнем и до поездки были хорошими, теперь же она без всякой натяжки могла бы назвать его другом. Удивительно это, на самом деле, учитывая разницу в возрасте.
- Так, - сказала вдруг Оксана, - ты как хочешь, а я заспиваю. "Нiч яка мiсячна" знаешь? Из "В бой идут одни старики"? Вот и поддержи...
--------------------------------------------------
До заката они успели уже и окунуться в до горечи соленую озёрную воду, и перемазаться в якобы чудодейственной грязи и смыть это лечебное безобразие в море, по другую сторону от перешейка. Теперь снова сидели на песке, наблюдая как закат окрашивает облака в густо-розовый цвет озёрной воды.
- Как будто кто-то перья Жар-птицы по небу размазал, - пробормотала восхищённо Марта.
Да, зрелище не могло не впечатлить. Был бы он хоть немного поэтом, непременно сейчас что-нибудь наваял бы, просто чтобы отвлечься. Они сидели на одном полотенце. К вечеру на перешейке поднялся свежий ветерок, поэтому вторым полотенцем он с ног до головы укутал Марту, когда она озябла после купания. Девочка немного поворчала сначала, а сейчас совершенно отогрелась и расслабилась. И он сам, обнимая её, слушая ее дыхание, никакой вечерней прохлады, конечно, не чувствовал. Где-то он читал недавно про "глубинное тепло", так вот это оно самое и было.
- Платон, - позвала Марта, когда он уже было заподозрил, что она задремала. - Вот ты говорил,  что мы ещё сюда приедем? Ты это серьёзно?
- А что, было похоже, что я шутил? - переспросил он осторожно.
- Нет, не было, - сказала она задумчиво. - Просто от Саяногорска это как-то уж очень далеко...
- Да ну, ничего особенного, - возразил он. - У нас на турбазе по соседству две семьи из Нижневартовска отдыхают.
И тут вдруг запнулся. Получалось, что они обсуждают это, как будто всё было уже делом решённым, как будто решённым делом была будущая совместная жизнь. И как это получилось, если он две недели назад даже подобные мысли ещё считал преждевременными? Тут Марта шумно вздохнула, высвободила из складок полотенца ладошку и тихонько погладила его по плечу:
- Ты не переживай, пожалуйста. Я понимаю, что это далеко ещё, что всё не так легко, и что ты старше, и много чего ещё. Но просто... - Он буквально затаил дыхание, ожидая продолжения. - Я не понимаю, как жить, если не знать, что это будет.
Понадобилось пару минут, чтобы справиться с комком в горле. Не-ет, Платон Яковлевич, придётся вам как-то учиться отвечать на всё это. "Душить в объятьях" - это, конечно, тоже ответ, но кажется, нужно что-то ещё. В тишине над перешейком отчётливо раздался стрёкот подъезжающего мотоцикла.

--------------------------------------------------
На турбазу Платон вернулся очень поздно и в отменном настроении. Когда он уходил от Оксаны Петровны, женщины ещё пели, не очень стройно, но очень душевно. Судя по всему, разговор с хозяйкой у Риммы Михайловны состоялся, между ними царила какая-то особенная идиллия, в которой, конечно, известную роль сыграла смородиновая наливка, но не только. Расспросить Мартину тётю сегодня у него никакой возможности не было, но сомневаться в том, что всё хорошо, не приходилось. А подробности можно и завтра узнать.
На колоде перед домиком сидели Шурка Бочкин и Борька Самсонов, что само по себе не могло не радовать, но вот то, что они явно его дожидались, а Борька при этом ещё и курил, Платона насторожило.
- Чего сидим? И дымим? - спросил он, остановившись напротив.
- Нервы лечим, - буркнул Шурка.
- Наталья приходила, - ответил Борька более конкретно. - Увольняют её.
- За вещами приходила? - уточнил Платон.
- Не-а, к Борьке подольститься пыталась, - сказал Шурка желчно.
- Это в каком смысле? - удивился Платон. В искреннее раскаяние женщины верилось не очень, а впрочем...
- Уехать она хочет, новую жизнь начать. Невыносимо ей тут, затюкали совсем, из дому не выйти, - объяснил Самсонов с каким-то непонятным выражением.
- А ты тут при чём?.. Подожди, она что, с тобой хочет уехать?! - Платон шумно втянул воздух. Ну, Наталья! Получается, он в очередной раз её недооценил.
- Да, просила взять её с собой, - Борька затянулся последний раз, бросил окурок, тщательно его затоптал и вздохнул. - И ты понимаешь, ещё неделю назад я с ума бы, наверное, от счастья сошёл и привёз бы её в нашу крохотную двушку к бабушке и Алёнке...
Алёнкой звали Борькину младшую сестру. Отца у Борьки не было, мать спилась и её четыре года назад лишили родительских прав, так что Борька и его сестра жили с бабушкой.
- Дурак, - сказал Шурка выразительно.
- Да понятно уже, что дурак, - сказал Борька с досадой, - потому что если б не эта писулька, я б сегодня, может, и повелся бы на этот её ... "плач Ярославны"!
- Какая ещё писулька? - не понял Платон.
- Так показания её письменные на меня за рукоприкладство. Мне их Владимир Сергеевич оставил...  - Про письменные показания Платон слышал впервые. Об этом ему дядя Володя рассказать не удосужился. - Ведь ты когда мне сказал, что Наташа меня обвинила, я ж тебе даже не поверил до конца. Думал, может, ты что-то не так понял или... наговариваешь на неё, чтобы окончательно меня от неё отвадить, раз она в каком-то нехорошем деле оказалась замешана.
- Я бы не стал тебе врать, - сказал Платон серьёзно, но Борька как будто его не услышал и продолжил:
- А потом читал это... как она там зачеркивала, исправляла, слова получше подбирала, чтобы меня заклеймить. А зачем? Вот можете вы мне сказать, зачем?
- Считай, что как раз за этим, - фыркнул Шурка. - Чтоб ты прочитал и у тебя в голове просветлело. Можешь ей быть даже благодарен.
- Да ну тебя, - отмахнулся Самсонов.
- А что ты Наталье-то сказал? - спросил Платон. Ответить на риторические Борькины вопросы ему было нечего. Натальиных мотивов он и сам не понимал. Версия, что устроила она это всё от скуки и ему назло, потому что он так резко отшил её полторы недели назад, казалась какой-то сомнительной, но другой у него не было.
- Сказал, что Союз большой. Есть много мест, где она сможет всё начать с чистого листа и я ей для этого не нужен.
- Он ещё сказал, что она молодая, красивая, и что всё у неё, твою ж мать, ещё будет хорошо, - добавил ядовито Шурка.
- Благородно, - выдавил Платон. Он пытался себя сейчас поставить на Борькино место и что-то пока не мог.
- Меня от другого сейчас корёжит, - Борька, казалось, размышлял вслух, не замечая ни его замешательства, ни Шуркиных шпилек. - А что, если я через полгода опять встречу такую же "молодую и красивую" и меня опять накроет? Что тогда?
Платону стало понятно, что на сей раз вопросы отнюдь не риторические и от него ждут немедленного ответа или даже совета. Вот только он вряд ли являлся экспертом по этой теме. Да и где они вообще, эти эксперты?
- Очень даже может быть, что накроет, - сказал он, - не через полгода, так через год. Хотел бы я пообещать тебе, что, наученный горьким опытом, ты будешь умнее, но не факт. Может, будешь чуть осторожнее, но и в этом уверенности нет. В любви все люди немножко идиоты. Ты главное, только не вообрази теперь, что все такие, как Власенко, потому что это уж точно будет самая большая глупость из всех возможных.
- Ты тоже? - встрял Шурка.
- Что тоже?
- Тоже идиот?
Платону стало смешно:
- А что, не похож? Видимо, в этом преимущество взросления: ты по-прежнему периодически чувствуешь себя идиотом, но им уже не выглядишь.  Хотя тоже, всякое бывает...
--------------------------------------------------
- ...Приветствую начальство.
В дверях стоял Володя Сальников, отдохнувший и загорелый.
- Здравствуй, Володя. Каким ветром? Ты же до понедельника в отпуске.
- Так и ты до понедельника, а говорят, уж третий день здесь...
Володя выбрал себе стул поудобнее и сел напротив. Никакое приглашение ему для этого уже много лет не требовалось.
- Просматриваю последние протоколы допросов Гришина. Дело можно закрывать.
- Это хорошо, но об этом как раз можно и в понедельник. Ты лучше спроси меня, как я съездил в Керчь.
- Так пришло письмо вчера уже от керченских коллег с благодарностью "за помощь в раскрытии эпизода дела номер 1389 об ограблении и убийстве инкассаторов в Бахчисарайском районе". Я, правда, не знал, что в Крымском деле больше одного эпизода.
- Теперь, наверное, можно сказать, что и больше...
- Когда-то ты, помнится, жаловался, что мы в отпуске черт знает чем занимаемся.
- Я жаловался? А впрочем, с кем поведёшься. Причём я там не один расследовал, с Платоном, так что всё равно это ваше штольмановское тлетворное влияние. И кстати, "тлетворное влияние" - это тоже "штольманизм", я раньше и слов-то таких не знал.
Тут Володя лукавил, слова он знал всякие, и складывать их в предложения у него получалось иной раз даже лучше, чем у самого Штольмана.
- А кроме расследования ещё что расскажешь?
- Кроме? Ну, разве то, что уже говорил: пора тебе с Мартой и Риммой знакомство сводить, а то будет, как у меня тогда с Машкой: "Здравствуй, папа, это Марта, мы вчера подали заявление в загс". Ася твоя как, созрела уже? - Штольман только неопределённо дёрнул подбородком. - Тогда сам иди знакомиться. Можешь и спонтанно, без особых церемоний... Нет? Тогда передай с Платоном письмо с просьбой о разрешении нанести им визит.
- А ты сам-то к ним теперь как? Спонтанно или тоже через письмо? - поинтересовался Яков Платонович.
- Я? А чёрт его знает! Можно и спонтанно, наверное, точно не прогонят, ещё и вкусно накормят, но... Так, Яков, ты меня напои сначала, а потом о неудачах на любовном фронте расспрашивай. Ты ж в отпуске пока, сверхурочных не будешь сегодня делать? Так давай мы с тобой в ресторане на Московском вокзале посидим. Я тебе расскажу про Керчь, а ты мне... про Ярославль.
Опять Володя замечал и понимал больше, чем хотелось бы, видел его если не насквозь, то близко к тому, как в былые годы мать.  Раньше от этого становилось неуютно, хотелось язвить и отгораживаться, потом это прошло. Конечно, он ничего не станет ему рассказывать ни о ссоре с женой, ни о примирении, ни о том странном и недосказанном, что осталось витать в воздухе. Все десять дней в Ярославле, Суздале и Владимире он чувствовал в Асе неуверенность, настороженность, тревогу. Несколько раз он пытался поговорить с ней снова, чтобы разобраться, что именно с ней происходит, но она всячески этого избегала. Подумалось в конце концов, что ей тоже сейчас, как ему самому пять лет назад, кажется, что она совсем его не знает. В ответ на его "Как она могла это сделать?" он услышал её "Как он мог так долго молчать?". Штольман решил дать жене больше времени. С тем и вернулись. Нет, рассказывать об этом он не будет, это невозможно, но посидеть с Володей и правда хорошо было бы.
--------------------------------------------------
Письмо пришло в середине октября. Римма не сразу сообразила, что Василец О.П. - это и есть Оксана, но увидела таганрогский адрес и догадалась. Хорошо, что конверт она открывала сидя, потому что вместе с конвертом ей навстречу распахнулось окно в жаркий летний день. Оксана в белой отутюженной блузке и синей плиссированной юбке, - такой красивой и растерянной Римма ее никогда не видела, - стоит перед смутно знакомым школьным крыльцом, собираясь с духом. На минуту прикрывает глаза, что-то неслышно бормочет, привлекая в себе внимание, и наконец, решившись, открывает тяжёлую дверь. В вестибюле школы - обычная школьная суета и галдёж. Женщина осматривается, останавливает девочку Мартусиного возраста, чтобы о чём-то спросить, и вдруг замечает что-то краем глаза и резко оборачивается. По ту сторону вестибюля мужчина с тростью в руке, на которую он, впрочем, даже не опирается, беседует с двумя старшеклассниками. Оксана оставляет девочку в недоумении, целеустремлённо идёт к мужчине, не замечая попадающихся навстречу детей. В конце концов она замирает, не смея преодолеть последние метров десять. Стоит, смотрит, узнавая и не узнавая. Её взгляд заставляет мужчину повернуть голову, он недоумённо спрашивает что-то и вдруг замолкает, не закончив фразы. Делает неуверенный шаг вперёд, тяжело и неловко опирается на трость, близоруко щурится, а потом вдруг распахивает глаза, в которых сперва недоверчивое, а потом радостное изумление. Губы вздрагивают, произнося одно единственное слово. Там, в шуме вестибюля, его никто не слышит, только женщина, на секунду вдруг ставшая много моложе, читает по губам: "Ма-ле-ча..."
"Дорогая моя Риммушка! Собираюсь написать тебе уже две недели и всё не могу, как говорила моя мамка, "собрать мозги в кучу". Столько всего нужно бы мне тебе рассказать, но о таком я сроду не писала, так что и теперь не получится, может, что-то сама увидишь, ты у нас такая. Я страшно благодарна тебе за всё, за эту новую, немного безумную, но очень счастливую жизнь, с единственным моим человеком. Ближайшие два года, пока сыну не исполнится восемнадцать, я буду мотаться между Крымом и Таганрогом, потом перееду на несколько лет к Андрею, а когда он выйдет на пенсию, мы вернёмся в Героевку. Он до сих пор говорит "Эльтинген", значит, в Эльтинген. Когда я ему про тебя рассказала, он мне сперва не поверил, решил, что это я его так разыгрываю, а на самом деле тётя Аня в конце концов проговорилась. Как был он Фома неверующий, так и остался. Но потом я упомянула твою фамилию, он уточнил отчество и глубоко задумался. В ночь с 8 на 9 декабря 1943 года его подняли из воды моряки одного из бронекатеров Азовской флотилии и доставили на большую землю. Дальше он вместе с другими тяжелораненными был эвакуирован самолётом в Пятигорск, где долгое время проходил лечение в эвакогоспитале номер 2171. Его первого лечащего врача, который спас Андрею почки и вообще убедил его, что стоит жить и бороться дальше, звали Михаил Львович Гольдфарб. Мы думаем, Риммушка, что это твой отец, потому что таких совпадений не бывает. Он погиб в феврале сорок четвёртого во время операции, которую отказался прервать, несмотря на воздушную тревогу. Низкий ему поклон и Царствие небесное. А тебе, дорогая моя, я скажу, что пока мы живы, и ты, и Мартуся, и Платон, и все твои близкие будут у нас в доме желанными гостями. А когда через пару лет я, старая дура, пойду за Андрея замуж, то хочу, чтобы вы все были на нашей свадьбе. Пиши мне иногда, и я тоже обязательно буду тебе писать. Береги себя, свою девочку и не бойся своего Дара, он у тебя очень светлый. Сердечно твоя, Оксана."

Германия, август 2023 г. - январь 2024 г.
------------------------------------------------------------
Содержание

Отредактировано Isur (13.11.2024 14:02)