Выехали поутру. Извозчик подогнал новенькую коляску, запряженную бодрой гнедой лошадкой. Дорога была не так уж и мала – без малого восемь вёрст. Анна любовалась окрестным видами. Пейзаж вокруг действительно простирался самый идиллический – широкие привольные луга, негустые рощицы меж ними, да видневшаяся вдали голубая лента реки, сплошь заросшей по берегам уже побуревшими камышами. Сам же Штольман едва ли замечал очередные красоты – все мысли его были заняты предстоящим делом. Было оно непростым само по себе, еще и возможная политическая подоплёка внушала немалую тревогу.
Тут дорога резко вильнула, и Яков очнулся от дум. Изба показалась за поворотом, скрытая среди густых яблонь: большая, с высокими окнами – построенная по-городскому. Остановили у ворот коляску. Извозчику заплачено за целый день, если за сегодня не найдут ответы – не найдут уже никогда. Вмешиваться в местные дела Штольману никто не позволит.
Яков подал руку, помогая выйти Анне. Отвлекся на целый долгий миг, ловя благодарную улыбку. Мысли никак не хотели возвращаться к работе. Только сейчас он понял, отчего всегда так старался держать Анну подальше от расследований, даже от самых безобидных. Но руку не выпустил всё равно.
Зашли в приоткрытые ворота. Изба окнами смотрела прямо на улицу, за нею скрывался довольно широкий, со всех сторон огороженный двор с многочисленными, начинающими уже ветшать строениями.
Здесь и проживал ранее ныне покойный Евгений Балашев. Слухи о нем ходили неоднозначные. Евгений, после изгнания из университета, пожелал приблизиться к народу. Как раз в то время, среди считающей себя прогрессивной, молодежи, получила распространение теория «малых дел», согласно которой полагалось жить среди народа, помогая тому в различных делах. Своеобразное продолжение неудавшегося ранее «хождения в народ». Товарищи его подобные идеи поддерживали, и гостили здесь, желая жить поближе к тому же народу, коего следовало просвещать и агитировать.
Штольман нахмурился. С таких товарищей глаз бы спускать не следовало, а эти здесь свободно жили.
На голос выглянула хозяйка - Марья Васильевна, вдова Евгения.
Молодая, по сведениям, девятнадцати годов. Отчего только Евгений женился – бог весть. Простая баба, в широком деревенском сарафане, довольно толстая, в движениях несколько медлительная. Из-под платка волос ни пряди не видать, лицо круглое, в темненьких конопушках. Да и по словам Дальнева, женщина с ними общалась нечасто. Поначалу, как угощение ставила, они о ней беспокоились, старались в разговор втянуть. Да она разговоры поддержать не умела, обществом их тяготилась, всё наособицу держалась.
Яков шагнул вперед, наконец-то выпустив руку Анны и полностью сосредоточившись на деле.
- Штольман Яков Платонович. Моя жена Анна Викторовна. Мы прибыли по просьбе родственников Аркадия, и хотели бы прояснить некоторые моменты.
Женщина смотрит внимательно, приглашать их никуда не спешит, чего-то себе думает. Штольман слишком привык когда-то – к должности, к статусу. Когда отвечать ему были обязаны, и мало кто решался играть в иные игры. И сейчас, рывком вдруг вернувшись в прошлое, он неожиданно оказался между двумя мирами. Вернув внешнюю свободу, надев вместо рубахи сюртук и жилет, кстати, весьма далёкие от прежней элегантности, он вовсе не стал по мановению руки прежним. Он до сих пор – никто, и судьба его по-прежнему зависит от любой случайности.
Чуть шагнула вперед Анна, заговорила мягко. Женщина, ответила ей вежливо, пригласила наконец-то в избу, но по-прежнему глядела на одного Штольмана, явно признав лишь его важным. 
Яков, быстрым взглядом окинув помещение, вспомнил крестьянские избы, в которых доводилось бывать. Практически никакого сходства. Просторно, чисто. Топилось здесь, сразу видно, по белому, убранство городское. Телка да кур тут явно не держали, и хозяйством не занимались.
Женщина села напротив, руки под грудью сложила. Начала первая:
- Зачем приехали-то, господа хорошие?
Штольман уже смотрел с привычной жесткой уверенностью:
– Мы хотели бы выяснить некоторые обстоятельства дела.
Последняя возможность что-либо узнать. Если и есть где-либо зацепки, то только здесь.
- К чему? Всех уж расспрашивали, и довольно, – нахмурилась молодуха.
- Чтобы узнать, кто вашего мужа убил, для справедливости.
Та лишь плечами передёрнула:
- Что мне с того? То барская справедливость – для неё барские чины есть.
Анна, глядевшая на женщину с сочувствием, тут же бабушку видящую вспомнила, юношу в камере.
- Послушайте, ведь Аркадий Христом-богом клянётся – он не виновен. Он Евгения уже убитым нашел. А ведь юноша молодой, пойдёт ни за что на каторгу.
Голос дрогнул.
Женщина послушала, да и спрашивает:
- А не его ли отец нанял вас? О предводителе дворянства Ветлицком даже я слыхала. Много пообещал, видать?   
Штольман головой качнул:
- Нисколько. Мы по доброй воле помогаем.
Марья усмехнулась:
- Видать, вы очень богатый, барин, раз благодеяния себе позволить можете.
Помолчала, начала медленно:
- Ладно, быть по-вашему. Вот послушайте. Тут никто с чужим говорить не станет – мир сам по себе держится. Да вот дело какое: земля за хозяином моим осталась. Еще и два дома в городе. Я вдова честная, других родичей близких нет – закрепить добро надобно, за вдовой, да за наследником законным. Кабы помогли – наняли за меня чиновника нужного. Деньги у меня отложены, да одно дело, когда баба из деревни придёт, а другое – барин, за вдову дворянскую хлопотать. А я по всем, кто поблизости был, проведу, да представлю так, что землю на себя переписываю – то всем ясно будет. И что сама знаю, расскажу, а дальше уж за вами дело. Пойдёт ли?
Штольман головой покачал:
- Мы сами издалека приехали, помочь вряд ли сможем. Но вот господин Ветлицкий частного поверенного нанял. Если мы узнаем важную информацию, в обмен потребуем, чтобы он вам всю необходимую помощь оказал.
- Что ж, барин, - кивнула Марья. – Так я понимаю, что обязательство с вас толку нет требовать. Но уж коль обманете – на вашей совести будет. Спрашивайте своё.
Штольман всё сказанное обдумал:
- А за каким наследником? Кто еще на имущество претендует?
Анна его за руку взяла, сжала, сказать что-то хотела.
Марья усмехнулась:
- Как же вы тайное искать собрались, когда явного не видите?
Начала рассказывать с самого утра всё подробно. Картина вырисовывалась самая обычная. Встала спозаранку.
- Да какое там спозаранку – скотины у нас нет, сплю как барыня, до свету. Приборку с утра затеяла, печь натопила, обед сготовила, в печи упревать оставила. Квасу да пирогов выставила, а сама и пошла.
- Куда? –  всё хотел допытаться Штольман.
- Как, куда? – удивилась Марья. – То ж был день первого сентября - Семёна Летопроводца. Молебен батюшка с утра правил – как не пойти. Да у брата моего меньшой подрос, один он у них парень – постриг у него был. Как батюшка отслужил – волосы стригли да на коня садили. Как мне было не пойти – я ж сестра.
Штольман к другому приступил:
- Когда точно уехал Евгений? Кто из деревенских мог его видеть?
Марья задумалась:
- Путь со станции стороной от деревни идёт. В другой день ребятишки наверняка бы бегали по дороге, видали бы – а в тот день вряд ли. Праздник же. Ребята все в деревне – за постриг угощение дадут, коврижки медовые. Да мух девки будут хоронить – опять без ребят никак. Кто больше мух наловит, тому хозяйка денежку медную даст. Прокоп Иваныч старшого своего отделял, в избу новую вводил – опять угощение. Никого из ребят на дороге не было.
Штольман нахмурился:
- И как Владимир Дальнев через луга возвращался, тоже никто не видел?
Марья лишь головой качнула:
- Никто.
Еще Штольмана крайне интересовало – кто в то время был на хуторе из деревенских.
- Что там называть? – тут же перечислила всех Марья. – Федька был, его отец прислал телегу чинить. Прокоп Иваныч, сказывает, позже приходил, да я не видала, у брата задержалась чуток. Как Федька назад в деревню прибежал, мне передали, я тогда сюда.
- А кто ж позвал того Федьку? И чего он у ворот топтался?
Марья плечами пожала:
- Бог его знает. Может, идти не хотел – то ухажер мой бывший.
- А Прокоп зачем пришел, если праздник в деревне?
Марья глянула чуть удивленно:
- Так году ж конец. Прежним договорам срок вышел – последний расчет положен. Я его прошлый год нанимала дрова возить – у них хозяйство справное, лошадей трое. Я его в счет аренды лугов дешево наняла.
И пояснила:
- Пашни у мира мало, без коровок кормилиц не проживешь. А земля вдоль реки барская. Миру по краям нарезали, а прохода к водопою никакого нет. Хозяин мой, как узнал, разрешил бесплатно ходить. А про луг позабыл. Так я межи установила, где ходить можно, а то пусти без пригляда, все посевы потравят. И оброк за луга по-прежнему беру – хозяйство ведь как-то держать нужно.
Штольман к делу перешел:
- Телегу осмотреть надо бы.
В просторной конюшне искомая и обнаружилась.
Штольман спрашивает:
- Здесь же и стояла?
- Здесь же, - кивает Марья. – Только лошадь была еще не выпряжена.
- Разрешите там всё осмотреть?
Марья его в конюшню пропустила, сама снаружи стоит. Анна зашла, сразу возле двери встала ей тоже интересно всё.
Штольман внимательно смотрит. На старом дереве многое не разглядишь – вроде бы и похоже на темные мазки на облучке, спереди, да что там, откуда – точно уже не скажешь. И солома везде разбросана – никаких следов нет.
Анна помолчала, глаза на миг прикрыла, вздохнула:
- Не приходят ко мне больше духи.
Штольман сразу к ней:
- Анечка, и хорошо ведь, что не приходят.
Анна дальше, немного удивленно:
- Да он и не хотел приходить. Плохо ему тут было, одного бросили, лежал уже мертвый, всеми покинутый.
Штольман вопросительно глянул:
- Как одного, когда, судя по показаниям, тут толпа свидетелей стояла?
Анна тем же, чуть замедленным отстраненным тоном:
- На полу лежал, не нужный никому, один, брошенный.
Штольман глаза чуть прищурил:
- Вот как?
И, словно встряхнувшись, вновь вокруг осмотрелся.
К Марье вышел.
- Скажите, а зачем Евгений, вернувшись, лошадь прямо с телегой в конюшню загнал, если ему еще колесо надо было чинить?
Марья лишь плечом повела:
- Вовсе незачем. Да хозяин мой еще и саквояж с собой взял, он вовсе возвращаться не собирался, собирался Владимира Сергеевича прямо в город везти. Владимир Сергеевич из Ярославля должен был прокламации доставить, я слыхала. После золу в печи нашла, да много – там и сгорели, видать, все их прокламации.
Штольман поразмыслил:
- Слишком много неясного. Пошли в деревню, со свидетелями говорить.
Штольман на женщин глянул:
- Сейчас коляску велю подогнать.
Марья головой покачала:
- Тогда сразу полдеревни соберётся, никакого толку не будет. Пешком через луг пойдём, тут рукой подать.
  Вышли за двор. Изба, как и везде по деревням, без замка и без засова, разве что ворота Марья за собой потянула, руку в щель просунула, брус изнутри задвинула.
  Анна спрашивает удивленно:
- Что ж у вас, вовсе ничего не запирается, ни изба, ни ворота?
Марья пояснила:
- Чтобы запираться – так сколько жила, того не видела, в миру такого не заведено. Как со двора уходили, избу наружно не запирали, а вот ворота хозяин мой всегда прикрывал – приучен был.
Штольман тут же уточнить решил:
- А в тот день ворота открыты или закрыты были?
Марья кивнула:
- Весь день открыты, и все господа так полиции рассказывали, я слыхала. Так ведь день на дворе, да полон двор гостей, кто ж тут запираться стал бы?
Так и идут они через луг. Травы уже чуть пожухлые, с весны отросли, но с краю протоптанная тропинка вьётся. Марья впереди, дорогу показывает. Вроде и не спешит, движения неторопливые, плавные, а идет легко, ловко. И стебли у неё под ногами не путаются, и тропинка сама под ноги стелется.
Уже вскоре и к дороге вышли. У самой обочины, в неглубокой яме, сплошь заросшей сорняками, виднелся покосившийся, уже чуть подгнивший серый деревянный столб с выжженным сбоку черным пятном. Немного прошли, далее к ложбине вновь показался такой же унылый, набок склонившийся столбик.
- Здесь межи старые, издавна стоят, - пояснила Марья, заметив их интерес. — Вот по низине, где имение господское раньше было – нынче в аренде оно, так там чего только не случалось. Как межи перемеряли, то и в острогах мужики отсиживались немало, и деньгу шапками носили – а всё равно по-барскому вышло. Миру ошметки бросили, а уж вдовам да сиротам – тем из ошметков самые крайки.
И замолчала враз, словно позабыв обо всём. Солнце светило полегоньку, уже не припекало. Марья спустившись в ложбинку, замерла на миг, вскинула голову солнечным лучам навстречу. Небо над головою стояло, словно в чаше перевёрнутой, наполненное синью, тихое, ласковое. Оттого и зовут тёплую осеннюю пору бабьем летом: оттого что минула страдная пора, с трудами от зари до зари. Оттого что роздых бабам настал – можно и в гору глянуть, и небо отзовется не безжалостным зноем, а тихим глубинным спокойствием.
Анна всё смотрит. И сердце давит – от жалости, от того несказанного – как она сейчас одна, эта женщина, без поддержки и без помощи. И от тоски, невольной, глубинной – по тому свету мягкому, что уже в той живет. К Якову шагнула, ухватилась за руку его крепче. Тот не понял, но сжал, задержал в руке.
Анне словно тяжелое что-то сбросила, очнулась. К Марье вновь повернулась:
- Вы не устали? Далековато идти нам.
Та усмехнулась:
- Да уж справлюсь как-нибудь. Сами с барином вон как ловко держитесь, врёте видать, что из города. 
Издали всё четче доносился неторопливый мерный скрип, изредка пофыркивала лошадь. Вот уже выглянула из-за поворота, поравнялась с ними лениво катящаяся навстречу телега. Резко потянуло дёгтем, ясно и ярко слышимом в душноватом, словно на привялом сене настоянном воздухе. Мужик в телеге привстал, снял шапку, кланяясь. Долго на них оборачивался: то-то видно, новость по деревне будет.