А тут уж и сама деревня показалась. Вначале направились к Прокопу. Сам Прокоп – крепкий мужик, с окладистой темною бородой, новый картуз с головы сразу снял, кланяется. Марья к бабам отошла, Штольман начал беседу:
- Владимира Сергеевича Дальнева, что на хуторе жил, знаете? Говорят, он со станции сюда шел, может, видел кто?
Прокоп призадумался:
- Знаем, как не знать. Он на сходке про подати читал – толковый барин. Так когда, говоришь, дело было – на Семёна-летопроводца? Тогда точно никто не видал. Там дорога далее за рекой идёт. И дети малые знают - на Семён-день на утренней заре выходит из воды на берег рыба-угорь и ходит по лугам на три версты по росе. С себя болезни смывает, кого встретит – передаёт. Там никто поутру видеть не мог.
- А Евгений Ильич телегой мимо ехал – тоже не видали?
- А…- почесал бороду Прокоп. – Так тот к кузнецу приходил, соседи сказывали.
Яков подумал, да и заявил, что ему уже пора:
- И мне к кузнецу тоже надо. А хорош ли мастер?
- Старый Иван хорош, да и Федька неплох.
Тут Штольман и вспомнил:
- А правду говорят, что он когда-то Марью хотел сватать?
Прокоп тоже не смолчал. Так и выложил всё: что девка и неплоха была, так кто ж Федьке позволит сватать. У них хозяйство из первых, еще и ремесло в руках. А у Марьи добра – три кола вбито да ветром покрыто. Семья не так уж мала была - мать, да Марья, да невестка, да дети малые, а работников на всех - один сын, брат Марьин. Всех один тянул.
- Так что ж Федька, так и не женился?
- Как не женился? – удивился Прокоп. – Ему мать еще тогда жену нашла, он-то и не особо рад был. После и Марья за барина вышла, чуть не среди зимы. А Федькина молодуха этой весной в родах померла, ему по осени новую искать будут.
Тут Прокоп глаза прищурил: 
- Ты это, барин… Хутор теперича без хозяина. А как бабе хозяйство держать, как одной зимовать? Никак нельзя. Ты бы ей присоветовал: землю теперича в аренду сдавать надобно. С чужого спроса нет, а я бы под хороший оброк взял.
Тут уже Марья подошла, и отправились все к кузнецу. По пути Штольман и упомянул между прочим, что Прокоп, мол, землю арендовать хочет.
Марья кивнула:
- Да я так и думала. Мы уже раньше с ним говорили. У нас ведь и скотины нет, а основной доход от чего идет – от молока, да и хорошо бы, маслобойни своей. А поле и не посеяно толком. Но, как я хозяину своему сказала, он и говорит, мол, нельзя плату брать, крестьянам и так тяжело, надо землю на всех поровну разделить. Я уж и не рада была, что упомянула, вот до времени и отложили.
Анна с сочувствием смотрит. Спрашивает Марью:
- А как же вы теперь зимовать одна будете? Неужели не поможет никто?
Марья спокойно смотрит:
- Вы за меня не переживайте, барыня. На хуторе мне одной всё равно не жить. В город перебираться надо. Один дом там издавна под казначейство сдаётся, те деньги ранее хозяин мой на свои расходы брал. Теперь тоже пригодятся: другой заколоченный стоит, чуток подновить, можно будет второе крыло гимназистам под жильё с пансионом сдавать. Дело верное, я как прошлый раз в городе была, интересовалась.
Анна пытается рассказать:
- В городе всё по-другому, и одежда, и обычаи.
Та лишь головой повела:
- Разберёмся, не впервой. Коли надо – оно всё сможется. А здесь землю в аренду сдам да брату приглядывать поручу.
Вздохнула:
- Ведь какой бы ни был мужик, а в дому оборона. Мать моя вдовою горе мыкала, пока брат не подрос, и мне, видать, суждено.
Тут же глянула прямо:
- Да ничего – барыней, оно всяко легче. У бар дети с голоду не мрут.
Зашли во двор. Тут кузнец им навстречу выходит. Здоровый мужик, плечи – косая сажень, руки чуть не до земли тянутся. Второй, помоложе, такой же здоровый – явно Федька, как гостей увидал, сразу боком-боком, да и вышел.
А Марья стоит, ему вслед смотрит. Здоровается к ней кто-то, а она молчит.
Штольман вновь стал выяснять, когда и зачем Евгений приходил. Кузнец точно вспомнил – как раз на Семёна - Летопроводца: «До полудня далеко еще было. Сказывал – колесо поломалось, никак ехать невозможно». Тут же дальше пояснил: что телега, по словам Евгения, посреди дороги стояла, как раз за Кривой балкой у рощицы. От хутора менее версты отъехала.
- Федька на другом краю гулял. Я его послать обещался, он не так чтобы совсем скоро, но пошел. Да барин у нас ждать не стал, сказал – у него вещи в телеге брошены.
Штольман сразу спрашивает:
- Нам бы Федора опросить. Он на хутор приходил, возможно, что-нибудь видел.
Кузнец только рукой махнул, с явным огорчением:
- Да мы уж спрашивали. Он едва до ворот дошел, вовсе ничего не видал и не слыхал. Никакого с него толку.
- А ведь и в сарае был? Может, и убийцу видел?
Кузнец оживился:
- Это да, как позвали его, то и видал. Говорил: дерево так перед собой одною рукою держал, как барышни платочки, небось, держат.
Штольман тут же спрашивает:
- А полиции он о том рассказывал?
- Где там. Тогда напугался – им он вовсе ничего не говорил. Да и не дело нам – с властями говорить.
Анна глядит – у кузни у самого входа стоит, решетка – не решетка: из тонких прутьев узор железный кованый. Не удержалась, залюбовалась:
- Это кто ж такую красоту сотворил?
Кузнец неловко с ноги на ногу переступает:
- Старший мой. В городе он, на заработках. Приехал в страду, вот придумалось ему что-то, взял и сделал. И толку с того нет, и тронуть жалко.
Анна сразу советует:
- Вам бы на ворота приделать. И красиво очень, и сразу видно, что кузнец живёт.
Кузнец мнется, головой качает:
- Как так? А соседи что скажут? Нам супротив соседей идти невозможно, потому — обижаться будут. Станут спрашивать: откуда такую моду взял? Никак нельзя – у нас такое не заведено.
Штольман лишь рукой махнул – ладно мол. Меньше всего его решетка интересовала. Федьки и не видать, явно тут не о чем больше спрашивать. Хотел было уже уходить, да Анна вновь говорит:
- У вас Федор вдовец, и Марья одна. Неужели теперь совсем забудет, и даже не поможет ничем?
Кузнец отшатнулся даже:
- Христос с вами. Федьке девку молодую найдем, а Марью никак нельзя – она больше не наша. Марья уже не мирская, барская, ей назад никак ходу нет.
Попрощались, на хутор возвращаются. Первые сумерки уже по ложбинам наползают, от межевых столбов длинные тени косые через дорогу ложатся, как заставу кто поставил.
Анна рядом с Марьей идет, Штольман за ними. Анна всё своё думает:
- Что ж Федор, неужели против родителей так никогда и слова не скажет?
Марья только головой покачала:
- Где уж ему. Он меньший, ему отца с матерью до старости держать. Он всегда в их воле будет. Да и мне то что ж – я всё равно за барина вышла.
Анна что сказать не знает, и потревожить страшно, и видит - Марья и поговорила бы, да не с кем.
- А как же так вышло всё?
Марья усмехнулась горько:
- Повезло попросту. Приехал Евгений Ильич и заявил, что мол жениться на простой хочет, да трудом своим жить – в хутор мол переселяется. Которые хозяева побогаче, те стороной держались. Ясно же, чем барская любовь заканчивается. А мне терять нечего, да и видно ведь, что не со зла, попросту барин чудит. Мне бабка про старые времена многое рассказывала. Я давай говорить, как брат ходил поначалу грамоте учиться, да и я хотела – а кто ж девке позволит. Разговоры его слушала. Он замуж позвал – я сразу и пошла. Семье моей то спасение было.
Анна словно и хотела что-то сказать, а слов отчего-то не было.
Марья продолжила негромко:
- Да мы неплохо жили. Поначалу хозяин мой всё меня образовывал, грамоте учил – я немного и выучила. А после и перестал – долго уж оно больно, образовывать-то…   А теперь и вовсе уж…
Штольман глянул, головой покачал:
- Товарищи у него гостили неблагонадежные. О Дальневе скверные слухи ходят, он в Москве с тайной организацией связан. Всё могло плохо кончиться, хоть тюрьмой, хоть ссылкой.
Марья не согласилась:
- Я по своей воле жила. Хозяин мой хороший был, добрый. А что блаженный чуток – так дети пошли бы, глядишь бы, и опомнился.
Долго идут. Уже видно, что Марье тяжело, отдыхать чаще стала. Телегой действительно быстрее было бы. Тут Штольман спрашивает задумчиво:
- А кто из них смог бы телегу сам починить? С чего-то ведь не стал Евгений на дороге кузнеца ждать, домой решил ехать.
Марья ничем помочь не смогла:
- Дело-то нехитрое, видеть – все видели, а вот самому сделать – то дело другое. Владимир Сергеевич Дальнев взялся бы – а вот сумел бы, не знаю. Николай Воронов – тот вряд ли, он в тот день всё ходил, за поясницу держался. А Аркадию и поднять нелегко было бы – там сила нужна. Да и не чинили её толком – колесо, я сама видела, криво стояло, ничем не закреплено. Как только доехали – чудом, видать.
Изба нежданно-негаданно выглянула, спрятанная за пригорком да за поворотом. Старый сад густыми тенями обступил, длинные ветви над самой дорогой свисают. Тишина вокруг – и сверчки уже не стрекочут, и птицы к осени не поют. Только ветер издали отзывается, едва слышно: его время еще не пришло.
Анна обещает:
- Что бы ни вышло, а помочь постараемся.
И Штольмана за руку взяла – мол, поможем ведь?
Марья усмехнулась:
- Езжайте уже, барыня. Все вы обещать горазды.