Званый вечер продолжался своим чередом. Гостей было немного – уже знакомые Анне соседи по имению, еще три семейные пары: владельца крупного маслобойного завода, лесного промышленника и купца Волкова, что по Вологде из самых первых. Без пары были князь Дадиани и фабрикант Гризнов из Москвы. Князь блистал перед хозяйкою дома, прочим уделяя весьма мало внимания. Гризнов также держался несколько в стороне от местных коллег, беседуя сдержанно и лишь на самые общие темы.
Внимание хозяева должны были уделять всем равное. Купец Волков, грузный, краснолицый и лысоватый, долго беседовал с графиней, подробно рассказывая о тех проектах, где он участвовал. А средства и участие он вкладывал немалые: являлся председателем попечительного совета купеческого благотворительного общества, попечителем Убежища для малолетних детей, казначеем попечительного совета детских приютов. И сам первый рассказывал, которые из проектов являются первоочередными. Рассказ, а следовательно, и он сам, невольно вызывали уважение.
- Уже подано предложение признать его Почетным гражданином города. Я поддержу, - рассказала Белецкая Анне.
Князь Дадиани, недовольно глядя на купца, склонился над рукой Анны с самым дежурным комплиментом, но тут графиня освободилась от разговора с Волковым, и князь вновь завладел её вниманием.
Анне пришлось брать на себя обязанности хозяйки дома. Обойдя всех по очереди, заняла разговором и фабриканта Гризного. Он оказался несколько худощавым мужчиной лет до сорока, среднего роста, довольно непримечательной внешности. Впрочем, жесткие нотки, проскальзывающие в разговоре, уверенный и властный вид выдавали в нем человека, привыкшего повелевать. Анна завела разговор о традиционной Крещенской ярмарке – благодаря Штольману, который там и дневал, и ночевал, да и Вере Петровне тоже, она знала множество различных нюансов. Увы, тема оказалась неудачной. Некоторое время обсуждали последние музыкальные и литературные новинки – взгляды Гризнова оказались довольно консервативны. Тот отошел к образовавшемуся мужскому кружку, Анна оглянулась вокруг. Графиня Белецкая держалась с безукоризненным дружелюбием, но Анне отчего-то показалось, что общество князя её тяготит. Анна подошла с некоторыми вопросами насчет уже накрывавшегося стола. Князь вынужден был отойти.
Жаловаться на усталость хозяйке дома не пристало, но что-то мелькнуло невольно в глазах Екатерины Андреевны. И Анна сказала, очень по-простому, без лишних между близкими людьми церемоний:
- Он утомил Вас?
Та несколько принужденно улыбнулась:
- Довольно однообразны темы, хотя комплименты неплохи и даже не пошлы. Присматривайтесь к подобным, Анна Викторовна. Князь внешне хорош, но он же как тетерев на току, лишь себя и слышит. Иначе давно бы хоть что-то понял и вел себя по-другому. А он второй день: «Ах, царица Тамара, ваша строгая красота…»
И Анна вдруг глянула с мужской, иной точки зрения. А ведь не так уж и стара Екатерина Андреевна. Платье старит, темное и глухое, намеренно консервативное. Но женщина сохранила и стать, и гордую осанку. Черты лица, сухие, но правильные, нос с легкой горбинкой – когда-то женщина была очень красива. Да и сейчас морщин не так и много, и не настолько они возрастные. Возраст в чем-то другом. В темных тенях под глазами, в тонкой линии сомкнутых губ, в чуть прищуренном жестком взгляде.
- А ведь он прав. – Анна, тихо.
Та презрительно усмехнулась:
- Он прав для себя.
Отошла к фабриканту Гризнову. Не так уж долго проговорили, вернулась ни с чем – вечер не задался. Говорили о продаже леса, на ценах уже почти сошлись, но как стали обсуждать условия доставки, тот замялся, разговор перенес.
- Он ведь всего лишь второй сын. А командует там отец, о нем я слышала, тот предприниматель очень известный. Семьдесят лет, а всю семью до сих пор в железном кулаке держит.
И князь вновь тут как тут. Черные глаза сверкают, как звезды во тьме. Анна невольно глянула пристальнее. Энергия, чужая, резкая, била ключом. «А ведь он увлечен хозяйкой дома», – вдруг четко, словно вспышкой, пришло понимание. Насколько искренне, неизвестно – но увлечен.
Что-то негромко произнесла графиня, и тот, хлопнув дверью, выскочил в сад.
Женщина осталась одна. Молчала. Спокойная и величавая, лишь губы сжаты чуть крепче обычного.
Вечер, к счастью, подошел к концу. Проводили гостей, довольных весьма приемом, для них по положению – очень почетным.
Прощаясь, графиня была безукоризненно любезна и вежлива. Анна улыбалась за двоих.
Уехали последние экипажи, закрыли и дом, и ворота.
[indent]
Екатерина Андреевна, вернувшись в комнату, вдруг устало облокотилась о кресло:
- Идите, Анна Викторовна, вас ждут. Я тут распоряжусь.
Анна осторожно подхватила под руку:
- Давайте чаю выпьем. Мы со всеми хлопотами о себе и позабыли.
- Давайте, - чуть веселее глянула женщина, - вино мне сегодня не глянулось.
Подсвечник со свечами подальше отодвинула. Тени легли, странно.
Заговорила вдруг:
- Когда-то я сюда молодой хозяйкою приехала. Тогда много чего еще не было, второе крыло, хозяйское, при мне уже перестраивали.
И вдруг улыбнулась, едва-едва, сама себе. Словно Анны не видела:
-  Покои у нас смежные были. По молодости двери между ними и не закрывались, я даже понять не могла – зачем они отдельные нужны? Разве что как гостиная и гардеробная, а кровать у меня в комнате и не расстилалась никогда.
Аня смутилась невольно. У них с Яковом отдельных спален вовсе не было. А вдруг когда-нибудь окажется, что нужно?
- А потом дочь родилась. А потом, еще через пять лет - сын. А потом эпидемия была, скарлатина. Ванечка заболел. Дочку мы изолировали с няней, успели, а сами сидели с Ванечкой, по очереди. Серёжа мой никому не доверял, ни сиделке, ни няне. Меня и то проверять приходил. Доктор лекарство выписал, самое новое, из Москвы доставили срочно. Не помогло, наверное, или поздно уже было.
Анна молчала. Горло вдруг перехватило так, словно кто-то там лезвием внутри полоснул.
- А больше детей у меня не было. Серёжа и не ждал, словно знал уже что-то. Мне кажется, тогда словно надломилось в нас что-то, а что-то сплелось. Как были мы вдвоем против целого мира, так и остались. Дальше жили. Хорошо мы жили. Дочь замуж выдали, внуков дождались. Балы и празднества Сережа не очень любил, ради меня ходил. А я ради него. Когда вдвоем – тогда и радость.
Слез в голосе не было, словно давно уже высохли. Была усталость и безнадежность.
- Последние годы болел он, старая рана сказалась. Ноги всё чаще отказывали, всё чаще дома сидел. Днем как раньше всё шло, вроде бы, но дверь между спальнями не открывалась больше по ночам. Если я приходила, хоть поговорить, говорил: «Иди. Я отдохну». Камердинер с ним был, воды подать, встать ночью помочь. Не хотел, чтобы я беспомощного видела. Так год прошел, и два, и три. В свет он давно уже не ездил, а меня посылал. Говорил – нельзя, позабудут, назад не вернешь, а нам дела еще решать. Сейчас я вижу – он меня отпускал. Только я не понимала. Если на пикник дня на три все собирались, я до вечера обязательную часть отбуду – и домой. Говорила: «Что мне там одной делать?» Он лишь улыбался, грустно так. А потом та весна настала.
Она не видела сейчас ни Анну, ни комнату. Словно впервые за последние годы видела ту далекую весну, старательно выкинутую из памяти.
- И вдруг я поняла, что весна вокруг. Что я молодая, сильная. Небо стояло такое синее, как никогда до того не бывало. Зелень вокруг шумела настолько густая, что слепила глаза. Я сама стала угодья объезжать. Коня погоню – и ветер в лицо, тот теплый летний ветер, от которого так хочется жить. Танцевала на балах, и силы не заканчивались. И я думать стала, тайком. О мужчине, неведомом, сильном. Хотя бы на один единственный раз, на прощание. Я же понимала – что годы уже последние и у меня тоже.
А с Сережей мы всё реже разговаривали, всё короче. Как-то и не о чем было. Так, новости кратко упомянем. Хозяйством он не интересовался уже, я с управляющими сама всё решала. Сплетни светские – как-то и ни к чему они ему вроде бы. Он днями на террасе сидел, на солнышке. Я забегу утром, поздороваюсь, и по своим делам. Я как ни приеду – он в кресле сидит. Спрошу, как он. Скажет, что всё хорошо.
- Он вас ждал, - сказала вдруг Анна. – Он сидел и вас ждал.
Наверное, этого никак нельзя было говорить, но и промолчать было совершенно сейчас невозможно.
Но Екатерина Андреевна лишь кивнула. На секунду запнулась. И вновь:
- Потом ему хуже вдруг стало. Доктор каждый день приезжал, лекарства выписывал. Всё наладилось вроде бы, я особо и не думала ни о чем. Жила как привыкла. Однажды я подошла, он за руки взял, к себе привлек и говорит: «Какая ты у меня красивая…»  И в один день его не стало. Сердце. И тогда вдруг оказалось, что жизнь кончена. Что я жила лишь оттого, что он сидел на террасе. Теперь было всё – и свобода, и деньги, только мне уже ничего не было нужно. Сережа же все дела в порядке оставил. Внукам часть, и мне достаточно.
Показала рукой куда-то за спину:
- Наше родовое кладбище там, неподалеку. Все сорок дней ежедневно ходила, разговаривала. Пока он здесь еще был, со мной. Я поняла вдруг – он ушел, потому что решил, что он мне больше не нужен. Если бы он знал, что я не смогу без него, он бы сумел, он бы остался. Он узнал уже, там узнал, только поздно было. Я всё думала – что я не сделала, и что могла бы. Каждый день ходила, и говорила, как я люблю его, как я не могу без него. Что мне не жить одной. Выжить можно, а жить уже нет. Потом опомнилась. Поняла, что ему тоже больно. Последние дни благодарила его – за то, что он был. За то что жизнь вместе прожита.
Через сорок дней, когда покрывала снимали, глянула в зеркало – на меня смотрела старуха.
[indent]
И Анне улыбнулась, спокойно с виду:
- Да вы не жалейте. Давно уже всё наладилось. Думала, год не проживу – уже пятый пошел. Дела веду, как прежде. В свет иногда выезжаю – чтобы не забывали. И в Москву ездила, средства же есть, и беречь их уже не к чему. Но вдруг оказалось, что мне там одной вовсе ничего и не нужно.
[indent]
Поднялась, спокойно, тихо:
- Заговорила я вас. Вы идите, вас ждут.
И свечи подошла, погасила.
[indent]
Анна тихо-тихо в комнату прошла, чтобы не потревожить. Малыш, конечно же, спит давно, а она их бросила так надолго.
Что-то она Штольману сейчас скажет?
Они спали, оба, тесно прижавшись друг к другу. Кто уж там из них кого убаюкал – один Господь ведает.