За взятие банды Штольману объявили благодарность и торжественно вручили орден Святого Станислава третьей степени. Ладожев свое участие не афишировал никоим образом. Штольман был даже абсолютно уверен, что кроме нескольких высших чинов губернии, о его выстреле никто вообще не в курсе, а оформленные официальные протоколы тем более читать посторонним не полагалось. Впрочем, губернатор, судя по всему, удивлен нисколько не был, и высказался лишь в том плане, что такому счастливому завершению событий очень рад.
В результате Штольман, неожиданно для себя, отпустил все тревоги и попросту наслаждался семейной жизнью. Прошлые полгода всё же были несколько напряженными.
[indent]
Воспоминания. Полгода назад
[indent]
Вначале, не доверяя установившемуся затишью, Штольман постоянно опасался подвоха по службе. А дома, к тому же, ожидал его крошечный Платон Яковлевич, которого, по явным ожиданиям, он должен был брать на руки и радоваться.
А у Якова не получалось. Яков попросту боялся. А еще сильнее он боялся признаться, что боится. Впрочем, проблема неожиданно решилась через несколько дней. И Яков немного привык, и графиня Белецкая заглянула в гости. Женщина принялась рассказывать, как у неё когда-то родилась дочь, и как она радовалась. Тут же оказалось, что брать на руки следует поначалу сидя на кровати – там уронить попросту невозможно, и брать следует не просто так – а вот так, а дети, особенно мальчики, изначально крепкие, сильные и смелые, и ничего, тем более собственных отцов, не боятся. Яков облегченно выдохнул, графиню проводил и пошел учиться брать на руки. И даже получилось.
А Аня была круглосуточно занята ребенком, хотя Яков нашел по рекомендациям очень опытную и толковую няню, которая всем понравилась. Но всё равно, оказалось вдруг, что кормить следовало Ане самой, и нянчится самой, и это умиляло, и внушало какое-то горделивое чувство собственной значительности, но в то же время неведомо чем тревожило.
А на службе Штольман по рекомендации – чтобы следственный отдел не пустовал, взял временного начальника, которого сам же вскорости и выгнал. Так как тот, работы нисколько не зная и знать не желая, взялся указывать Епифанову, весьма неподходящим тоном и в неподходящих обстоятельствах, и угрожать, за то что тот, как раз работу зная, от исполнения попросту совершенно незаконных и бессмысленных указаний пытался потихоньку отделаться. Ладожев, с чьего согласия того на службу устраивали, не прореагировал вообще никак, так что начальник полетел послушно и молча туда, откуда и явился. От Штольмана хотя бы с кадровыми назначениями все резко отстали, и он вздохнул свободнее.
А дома маленький, но уже серьезный Платон начинал понемногу держать головку, и особенно быстро успокаивался как раз у Якова на руках. Анна смотрела на них двоих таким взглядом, что Яков тут же таял и внутренне превращался в малиновое желе. Быть строгим отчего-то не хотелось нигде, даже на работе, и Штольман уже стал запутываться окончательно.
Но тут приехали Мироновы.
[indent]
Мария Тимовеевна весьма скептически отнеслась к Вологде, придирчиво – к дому (что Штольмана, домом уже гордившегося, явно обидело), с настороженностью – к самому Штольману. Так как Штольман был на службе чуть ли не круглосуточно, он давно уже позабыл, когда в штатском выходил из дому. Мария Тимофеевна, увидев его, глазам не поверила. В её мироощущении Штольман – это было нечто опасное. Вначале некое явление в петербуржских костюмах и фраках, неотразимо элегантное, и оттого опасное еще более, затем – нечто невидимое, но страшное, в кандалах и подземельях, где непременно сгинет и её девочка. Штольман в мундире, невольно сразу отождествляющемся с властью, был явлением изначально невозможным.
Штольман лишь криво улыбнулся и вежливо поцеловал руку. Впрочем, дом, достаточно просторный и идеально убранный к приезду гостей, вежливая и исполнительная прислуга – всё в результате было признано вполне приемлемым. Затем Мария Тимофеевна познакомилась с Платоном Яковлевичем. Через полсекунды он стал Платончиком, и Мария Тимофеевна растаяла. С тех пор женщины для мира пропали. Штольман мог надеть хоть два генеральских мундира – никто бы и не заметил. В один миг он потерял всю свою грозную и пугающую значимость.
Штольман вдруг понял странную вещь – мужчины интересуют женщин лишь до тех пор, пока не появились дети.
Об этом стоило подумать – но потом. Или не стоило – всё равно не поможет.
После посиделок с Виктором Ивановичем решил окончательно, что не стоит.
Но зато после приезда мамы Анна стала гораздо спокойнее, увереннее, перестала вскакивать, тревожиться, постоянно проверяя няню. Стала подолгу гулять, когда с мамой и ребенком, а когда – даже с Яковом, потому что бабушка желала подольше побыть с внуком. Щечки у Анны сразу округлились, глаза заблестели, в улыбке вновь появилась мягкая безмятежность.
Штольман раз и навсегда простил Марии Тимофеевне всё – и прошлое, и будущее.
Семейная жизнь даже в присутствии тестя с тещей оказалась вовсе не страшной.
[indent]
В один из дней с визитом явился Ладожев. По каким-то крайне важным служебным делам, которые никак не могли обождать, пока Штольман хотя бы в участке окажется. Причем не просто явился, а изображая перед родителями Анны Особо Важную Особу. Ладожев при необходимости умел себя держать так, словно обладал титулом не менее, чем князя. Чаще всего на балах среди аристократов – и как ни странно, вполне себе успешно. Причем ни в делах, ни на службе, ни тем более со Штольманом даже тени того никогда не проявлялось. Наоборот, наедине с Яковом в его речи иногда проскальзывали жаргонные словечки – что в разговоре о полицейской работе было уместным, но всё же… И пару раз, во время сложнейших разговоров, присел на подоконник с таким видом, словно всю жизнь там сидел – что вовсе ни в какие правила не вписывалось. Яков мог бы утверждать, что тот от этикета куда как дальше самого Штольмана, который внешней безалаберности себе никогда не позволял. Но лишь сейчас подумал – Ладожев всего лишь демонстрировал каждому то, что тот и желал видеть. И то, что родители жены попали в категорию «светская маска» всё же чуть царапнуло.
Пригласил в кабинет:
- Вы желали меня срочно видеть?
Пара фраз средней важности, пара чуть ли не о погоде. И затем:
- Яков Платонович, если возможно, небольшой разговор. У вас же скоро крещение, и графиня Белецкая, я слышал, крестная?
Штольман подобрался. Невозмутимо:
- Её племянница. И Евдокимов.
Но Ладожев лишь кивнул:
- Неплохо… Яков Платонович, вы же уже давно работаете. Вам же всё равно приём придется хоть раз устраивать. Так почему бы не сейчас? Повода лучшего не найти, и гости как раз у вас.
Штольман нахмурился. Советчикам он рад не был, да и внятные мысли по тому поводу его пока не посещали.
Но Ладожев лишь рукой махнул:
- Да ладно, один раз как-нибудь переживете, а то потом ведь вас не уговоришь. А если сейчас пропустите, воспримут как обиду. В церковь можно звать лишь самых близких, а для вечера в доме у вас все равно места мало, здесь принято зал ресторана арендовать в таких случаях.
Штольман задумался. Здравая мысль в том была. Да и Мироновы, опять же.
- Я подумаю.
Ладожев, самым невинным голосом:
- Вспомоществование, может, выдать?
Штольман буркнул:
- Обойдусь.
Ладожев, тем же небрежным тоном:
- Если надумаете, вот этих по списку звать обязательно. Всего хорошего.
Штольман со странным чувством смотрел вслед. Догонять и возражать было поздно. Провожать, как того следовало по этикету, тем более.
[indent]
Вечером поделился с Анной. Яков, когда хмурил брови и мрачнел, особенно из-за необходимости идти в гости, или, особенно, устраивать прием (хотя они еще ни разу не устраивали) становился таким забавным, что удержаться было совершенно невозможно. Провела пальчиками по нахмуренным бровям, разгладила суровые складки у губ. Привычно перехватил пальчики, прижал к губам, вздохнул. Время шло, а с Аней они не так уж много времени проводили вместе, то служба его, иногда уж вовсе выматывающая, а теперь и малыш, то у Анны на руках, то ночью в кроватке рядом – кормить же надо. Нет, ради такого зрелища Яков потерпел бы что угодно, но всё же…
Сегодня, как и все последние дни, малыш был у бабушки с няней.
- Яша, - Ана вовсе ничего страшного в предложении не видела. – Всё равно праздник нужен, так какая разница, чуть больше, чуть меньше? И мама поможет.
Разница была. Почти семейные посиделки дома – и торжество для всей губернии. Яков вздохнул:
- Вот за что мне это всё…
В это всё попадала и служба, где преступления и расследования занимали одну часть из десяти, и начальство с его вечными интригами, будь они все неладны, и еще неведомо что.
- Яша…
Уточнять, что еще попадало в категорию «это всё» Анна не стала.
- Ты просто устал. Последние дни что-то вовсе такие суматошные.
И прижалась, прильнула всем телом:
- Я уже соскучилась, Яша…
Гладила плечи, словно закаменелые, и чувствовала, как постепенно отпускает застывшая где-то внутри струна.
Яков перехватил руки:
- Хватит, Аня. Нам же пока нельзя.
Указания доктора он помнил четко.
Руки вновь скользнули под рубашку, сразу напомнив давнее.
Анна, невинно:
- А мы и не будем, мы же просто так.
Штольман мог бы сейчас сказать, что за «просто так» руки привязывали и обещали, что там всё отсохнет, но невинная девочка ведь не поймет, а если что-то поймет, то сразу ужаснется. Поэтому промолчал и решил чуть потерпеть.
Когда губы коснулись его груди и маленький язычок обвел по кругу соски, терпеть как-то резко перехотелось. Запустил руки в волосы и прижал к себе покрепче.
Вопросов, зачем ему это всё, больше не возникало.
При его шепоте: «А давай сегодня просто так» Аня отныне всегда краснела.
[indent]
Приём удался идеально. С рестораном Анне помогла графиня Белецкая, хорошо знающая все местные традиции. Обряд в церкви организовывала Анна с Марией Тимофеевной. И все были счастливы.
На Якова наибольшее впечатление произвел именно церковный обряд – не запомнился, описать затем хоть что-то из действа он смог бы с трудом, а именно впечатлил. Как-то вдруг резко пришло осознание. Что вот он. И вот его сын – и это уже навсегда. Что сын вырастет, а у него всё равно в памяти останется малыш, и то, как замирало сердце, словно это Якова вместе с ним сейчас собираются окунуть куда-то, наверное, в очень холодную воду. Хотя, конечно же, вода вовсе не была холодной, а смелый малыш ни разу не заплакал, но странное чувство единения отчего-то лишь укрепилось и поселилось где-то внутри. И то, что мальчика сейчас держит не он, а чужие руки, причиняло почти физическую боль. Но вновь звучал голос священника, и вновь приходило осознание – всё правильно, всё так и должно быть.
Вышел Яков уже не очень твердо держась на ногах. Голова кружилась, непривычно и странно. Малыша перехватил, не дав больше никому, и так и держал на руках до самого дома. Где-то внутри билось странное – это его сын. Как будто до сегодняшнего дня он этого не знал.
[indent]
А впереди еще ожидал многолюдный званый вечер.
Мария Тимофеевна вовсе не была счастлива. Она была в шоке. Виктор Иванович довольно сильно изумлен. Они несколько иначе представляли себе должность полицмейстера где-то в провинции.
Да и сам Штольман тоже.
Он несколько увлекся городовыми и карманниками. Понимал он умом – не более. Осознавал полностью лишь сейчас, видя несколько ошарашенное лицо тещи. Губернский город всё же был куда значительнее маленького Затонска.
На приеме присутствовали все высшие чины губернии во главе с губернатором, а Штольман совершенно легко общался со всеми – они давно и хорошо были знакомы по службе. Совершенно неотразимый вице-губернатор присутствовал не как руководитель, и не как важный гость. Они с супругой явно выступали в роли друзей дома, взяв на себя те обязанности – ненавязчиво помогать хозяевам, следить за тем, чтобы всем было уделено внимание, все гости чувствовали себя непринужденно и были заняты. Что, учитывая количество важных чинов, было вовсе не лишним. И при них все слухи и разговоры о хозяевах велись лишь в доброжелательном тоне, что также являлось немаловажным – причину позабудут, а вспоминать и прием, и то, о чем тут говорили, будут еще долго.
То, что подобную роль Ладожев присвоил себе самовольно, никого, впрочем, не интересовало. Штольман, взглянув затем критически, в очередной раз плечами пожал. Ладожев умудрился одновременно дать всем понять, что полицмейстер его человек, и он того полностью поддерживает, и в то же время – что Штольман самостоятельный игрок, с которым придется считаться. И если первое еще было понятно, то второе… Возможно, после недавних споров, Ладожев, поняв, что управлять полицмейстером полностью не выйдет, решил сделать хорошую мину при плохой игре, и изобразить, что подобное было запланировано изначально? Так думать было лестно. Но было бы оно всё так просто…
В конце концов выводы Штольман сделал явно противоположные ожидаемым. Он решил раз и навсегда оставить все интриги Ладожеву, и пусть тот сам у себя творит что хочет. А со Штольмана и службы хватит.
[indent]
И снова осень
[indent]
И как ни странно, удалось тому следовать. Ладожев занимался своими прямыми обязанностями, в полицейские дела вовсе не вмешиваясь, о его прежних торговых интригах и слуху не было – то ли было когда, то ли Штольману с перепугу показалось? И длилась эта тишь да благодать еще несколько месяцев – до происшествия с чашей.
После чего Штольман, да и вся полиция вместе с ним сразу стали героями.
Его орден всеми отделениями обмывали дня три, не меньше – всем полицейским выдали крупную премию, в том числе за счет благодарных владельцев банка. А куда еще полицейским можно с пользой потратить неожиданные средства? Происшествие наконец-то затмило незабвенное рождение седьмого сына у Епифанова. Теперь вспоминать с мечтательной улыбкой будут новый орден господина полицмейстера.
[indent]
Ладожев, после неожиданной откровенности, сделал свой обычный вид – ничего не было, ни о чем не знаю. И работал как раньше.
Штольман теперь не удивлялся жаргонным словечкам – наверняка тот их побольше Штольмана знает. И сидеть тому приходилось явно не только на подоконниках. И понимал, что больше ни с кем тот себе подобного позволить не может – пресловутая профессиональная солидарность.
Пожалуй, тот ушел со службы слишком молодым. Умом понял, что пора – но не наигрался еще. Сколько ему было – двадцать семь? В двадцать семь у Штольмана карьера была в самом начале - на взлёте. В двадцать семь Штольман бы и отъезд в Затонск не пережил, а этот добровольно уехал. Теперь полицмейстеру понятна была и некоторая излишняя авантюрность Ладожева, и некоторая зависть – у Штольмана было и свободы побольше, и возможность лично принимать участие в операциях. И то, как упрямо и охотно Ладожев рванул вслед за бандитами. Не наигрался.
Впрочем, с возрастом пройдет. Уже проходит.
Но вот, что тот еще створит, пока окончательно не утихомирится, и во что еще Штольмана втянет?
Спокойная жизнь надолго явно не ожидалась.
Отредактировано Еленаsh (13.10.2024 11:27)