Штольман улыбался. Городок ему нравился. Дожился - петербуржский житель, раньше ему губерния казалась глухой провинцией, думал – куда он Анну везёт, а теперь крошечный уездный городок в радость. Но вечер был такой тихий-тихий, что заходить в дом не хотелось. Почти в полной темноте стояли во дворе у крошечной беседки, опираясь на резные перила и смотрели на звездное небо.
В Петербурге не видно звёзд. В Вологде? Наверное видно. Но отчего ему в суматошной круговерти не приходило в голову поднять голову и на них посмотреть?
Небо кружило над головой, и куда-то вдаль затягивало обоих.
Анна произнесла задумчиво:
- Нас сегодня исключительно хорошо принимали.
- Что и не удивительно, - усмехнулся Штольман. – Мы же страшная и грозная комиссия с правом судить и миловать.
Самому странно – ранее в такой роли выступали другие. А он был в стороне – всегда. Сейчас право решать у него. Вроде бы.
Аня уловила его сомнения, спросила с явной иронией:
- Мы вершители судеб человеческих?
Тот засмеялся:
- Нет. Подобную прерогативу скорее уж Ладожев себе узурпировал, а я несколько поскромнее.
Городской полицмейстер губернией не командует. Его задание, по большому счету, как и в молодости – принести в зубах информацию, а решать уже будут другие. Но Анна качнула головой:
- Я же смотрела сегодня.
Сегодня все вели себя по-разному, как и всегда, и всюду. Кто-то держался естественно, кто-то угождал изо всех сил, а кто-то искренне желал понравиться. Кого-то проверка вовсе не касалась, как вот выбранное земское начальство, но председатель управы старался за двоих – то ли из местной солидарности, то ли из желания преподнести свой город с лучшей стороны. А исправник, к которому Штольман и приехал, держался сдержанно и чуть настороженно.
- И что же?
- Яша, они все уверены, что все права у тебя, и что как ты решишь, так и будет.
Тот недоверчиво покачал головой:
- Хорошо бы так. Знаешь, здесь гораздо лучше, чем ожидалось. Удивительно тихая и неспешная жизнь, и даже при виде нас никто никуда не торопится.
Анна посмотрела странно:
- Знаешь, Яша, многие бы сказали – тихое провинциальное болото. Мне приходилось слышать, и не раз.
Тот дернул головой:
- Риторика юных идеалистов. Надеюсь, я от них уже достаточно далеко.
Анна на миг прикрыла глаза:
-Знаешь, Яша - здесь тишина заросшего ряской пруда, где под внешним слоем может быть всё, что угодно.
Яков засмеялся:
- Но увы, нам, как чужакам, они не поторопятся открываться. И наш удел – лишь любоваться картинами полнейшей благодати.
Поймал тонкие пальчики:
- Идем, уже пора.
Горничная, что должна была их ожидать, задремала на диванчике в прихожей. И к лучшему – сейчас не нужны ни чужие руки, ни взгляды. Прокрались на цыпочках, беззвучно переглядываясь, поднялись на второй этаж.
- Аня, как там наш малыш без нас? Может, к себе забрать?
Покачала головой. Шепотом:
- Тише, Яша, все давно уже спят. Не буди.
Непреклонно:
- Всё равно загляну хоть одним глазком, проверю всё.
Заглянул.
- И правда, все спят. Ладно, завтра заберем.
И возмущенно:
- А кого я целовать сегодня буду на ночь?
Анна отвела руки:
- Не знаю, Яков Платонович. Вы уже отдыхайте, а мне переодеться еще нужно.
Давно уже справившийся со всеми делами Яков ожидал задержавшуюся в ванной жену.
- Э-э, эм… амм…
Удивленное:
- Яков Платонович, вы разучились говорить?
Невнятные «эмм» всё же перешли в слова:
- Э-э, Анна Викторовна, а что это на вас надето?
- Как что? – еще более удивилась Анна. – Ночная рубашка.
- Э-э, вот это?
- А что вас не устраивает, Яков Платонович?
Он попытался взглянуть логически и отстраненно:
- Э-э, а кружева вологодские?
- Что вы, Яков Платонович, парижские. Как вам?
То собрал всю силу воли и произнес как можно более внятно:
- То-то я смотрю, в Париже явный недостаток материала. Ни на кружева, ни на рубашку не хватило. Никуда не годится, Анна Викторовна.
Анна ловко увернулась от ставших слишком длинными, рук:
- Точно не годится?
Ей так явно нравилось красоваться сейчас перед ним, что Яков никуда не стал спешить. Спешить было вовсе незачем. Рождалась новая игра. Даже когда зимой Анна наденет вновь самую длинную и теплую, он скажет: «А мне что-то помнится, вот здесь должны быть кружева». И покажет, где.
Вздохнул:
- Точно-точно. Носить такое нельзя. Только снимать.
И всё же поймал за руки. Хрипло:
- Идите сюда, Анна Викторовна.
[indent]
Анна вновь встала одновременно с ним. Ему на службу, ей чуть попозже в больницу заглянуть. А с утра обязательно за завтраком нужно проследить. Он уже даже перестал шептать по утрам: «Спи, еще рано». Хотя сегодня вовсе не так уж и рано – здесь спозаранку бежать незачем и некуда.
А хорошо всё-таки, что они сюда приехали. Хорошо повидать новые места, иную жизнь. Вырваться из начинающего становиться привычным, рутинного круга. Взглянуть новым взглядом, на себя, друг на друга, на мир вокруг.
Штольман послушно взглянул на мир вокруг. На кресле лежало шелковое нечто, напоминающее ночную рубашку. Мир вокруг был хорош.
Впрочем, пора в столовую, его уже ждут.
В фарфоровых чашках отражалось солнце. Штольман пригубил кофе – тоже очень хорош… Намазал на кусок ноздреватого, чуть сероватого хлеба прозрачное, словно святящееся золотистое масло.
- Анна Викторовна, ничего лучшего я в жизни еще не пробовал.
Анна улыбалась.
Легко сбежал с крыльца. Опаздывать тоже не следовало, хоть он и начальство.
Уже на последней ступеньке, не услышал – дыханием уловил: «Яша…»
Вернулся назад, перепрыгнув три ступеньки разом.
- Аня!
Анна держалась одной рукой за спинку кресла, другою слепо шаря в воздухе:
- Кто вы? Что с вами случилось?
Исправилась вдруг:
- Кто ты? Как тебя зовут?
И сама же, тихо:
- Аля… Алевтина.  Где ты? Кто тебя убил?
Штольман подхватил, обнял за плечи:
- Аня, что случилось?
Она всё еще смотрела перед собой. Медленно:
- Девушка, мертвая. Лицо порезано, словно ножом, и руки, словно она закрываться ими пыталась.
И вновь:
- Где ты? Что с тобой случилось?
- Что, Аня?
- Она молчит. Только головой качает. Она вспоминать не хочет, только пятится от меня. Я спросила: «Где ты?» Показала высокий забор, а сразу за ним – узкий глухой овраг, там, на самом дне, только сверху не видно – наверное, землею закидано. И всё. Она плачет. Она ушла.
И тихо:
- Яша, я совсем ничего не узнала. Только имя – Алевтина. Платье простое, ситцевое, коса длинная, темная, глаза черные. От обращения на «вы» отшатнулась сразу.
Штольман держал за руки – вроде бы не холодные.
- Аня, с тобой все нормально?
Она уже приходила в себя.
- Да, кажется.
Выдохнул:
- Хорошо.
Анна уже смотрела ясно:
- Знаешь, я начала понимать. Насчет мертвых. Если они недавно погибли, их души еще на земле, рядом с нами, тогда им легко прийти. Они или возле места смерти какое-то время держатся, или домой к себе идут. Вот и эта девушка, она шла домой, и просто по пути меня заметила. Или я её. А если уже давно умерли – тогда они уже ушли. Их очень трудно дозваться, почти невозможно. Тогда только видящие могут в наш мир пройти, и то – добровольно.
Штольман обнимал, успокаивал:
- Всё нормально. Если недавно погибла, день-два назад, сегодня будет в сводке. Я разберусь.
И попросил:
- Аня, тебе отдохнуть надо. Побудь сегодня дома, пожалуйста.
Анна в его лицо встревоженное посмотрела, не стала спорить:
- Хорошо. Я постараюсь.
Пришел вечером, усталый, словно потемневший весь:
- Пусто. Ни погибших, ни заявлений о пропаже. Я все документы просмотрел, всех полицейских опросил. Возможно, рано, не нашли еще. Завтра поиски продолжим.
Ужинал, словно не видя, что берет.
На ночь попросил кроватку с малышом к ним в спальню перенести:
- Надежнее будет.

Отредактировано Еленаsh (29.11.2024 00:27)