Вышли из коляски. Штольман Анну под руку держит – что-то ему тут уже заранее не нравится.
Узнать что-либо на месте оказалось сложно. Покойница лежала в передней комнате, но никто не суетился, ничего не организовывал. Все слуги бродили без особого толку, словно потерянные. Штольман на эту картину глянул, тут же выяснил, что с утра в Вологду слугу с вестью послали, прикинул, сколько у них времени. Объявил всем, что есть подозрения на смерть от внешних причин, и полиция забирает тело в Вологду на освидетельствование.
Сразу же Анну оставил со служанками говорить, сам допросил доктора, быстро, жестко.
Выяснил, что Павел Полыванов действительно заболел простудой – объезжая осенью хозяйства арендаторов, попал под сильный дождь.
- Ему бы в ближайшую избу, да обогреться, и в сухое сразу, а он – ничего мол, со мной не случится, и домой так и поехал. Вот и слёг, вскоре в воспаление легких перешло.
Доктор с ним намучился, но больной свою ошибку понял, предписания все выполнял, жена от него не отходила. Уже на явное улучшение пошло, не было ни жара, ни хрипов сильных, кашель уже почти не беспокоил. А затем вновь состояние ухудшилось – нарушилась речь, координация движений, вскоре и вовсе слег. Ослабленный организм уже не боролся.
- Удар видимо, хватил. В его возрасте бывает.
Штольман смотрел жестко:
- Чем болела Софья Петровна?
Доктор вдруг побелел:
- Расстройство желудка сильное, его лечили, тошнило еще. А потом – заговариваться стала, ходила плохо, шаталась.
Штольман продолжил резко:
- Нарушение речи и координации движений?
Доктор сжал руки:
- Боже мой…
Тут же отправил доктора вместе с Галкиным в местную больницу делать вскрытие, Галкину велел не тянуть. Но не сомневался, что тот всё выполнит быстро и четко – его заключения в любое время дня и ночи были точными и профессиональными.
Ладожев кого попало себе на работу не брал.
[indent]
Штольман осмотрелся вокруг внимательнее. Теперь его очередь работать. Анна давно не была с ним на расследовании, вот так, с самого начала. Ей всё интересно – с кем он говорит, как, что осматривает. Штольман себя на мысли ловит – куда мягче со свидетелями обращается, не давит. Боится жестким показаться? Жестоким?
Одному легче работать. Нет, не одному – а с другим, таким же, как ты. Который жалеть всех заранее не станет.
Оттого и не берут женщин в полицию – заложено у них внутри сначала жалеть всех, а потом думать.
Прошли вместе, осмотрелись. Дом большой, очень, хорошо и дорого обставлен. Его городской дом, где сейчас их трое, а планируют – и более, ни в какое сравнение не идет. Здесь настоящая помещичья усадьба, рассчитанная на большую семью, не из одного поколения состоящую, а в былые времена – и на немалое количество крепостных слуг. А недавно всего лишь двое в хозяйском крыле жило, нынче и вовсе пусто стало. Второе крыло давно уже закрыто полностью.
Прошли в жилое, осмотрели основные комнаты. Кабинет, обставленный строгой старинной мебелью, иконы на киоте в углу. Штольман заметил, что икон в доме было довольно много. В спальне обратил внимание на большую икону, стоящую в красном углу, почти у изголовья кровати, на погасшую уже свечу перед ней. Апостол Павел сжимал в руках Евангелие и смотрел прямо в глаза, пристально и строго. Впрочем, плащ ярко-алым не выглядел, очевидно, несколько потемнел за это время. Явно та икона, которую украсть пытались.
- Яша, пошли отсюда. Не нравится мне здесь.
Встревожился:
- Духи?
Покачала головой:
- Не знаю.
Вышли в гостиную. Штольман велел вызвать управляющего, допросил слуг. Наиболее толковой, проводившей много времени с Сонечкой Полывановой, оказалась экономка. Немолодая, круглолицая женщина выглядела искренне потрясенной:
- Как так? Кто же мог подумать?
- Расскажите всё подробно. Когда Софья Петровна болеть стала?
Та чуть всхлипнула:
- Да сразу, как хозяин умер. Она всё в себя прийти не могла, всё плакала и говорила: «Это я виновата. Надо было из Москвы доктора вызывать. Да Павел Петрович не велел, всё хорошо, говорил. И доктор наш утверждал, что тот на поправку идет. Уже во двор Павел Петрович выходил. Наверное, вышел, мороза глотнул, и ему хуже стало. Это я виновата – зачем я пустила?»
Анна расстроилась – сразу видно.
Штольман насторожился:
- И когда ему хуже стало?
Матрена задумалась:
- Да где-то дней за десять перед тем, как помер. Вначале заговариваться стал, а потом и вовсе и ходить, и говорить перестал. Доктор сказал – удар мол, был, похоже.
Штольман уточнил:
- А что перед тем было? Может, чужой кто в дом приходил?
Женщина головой покачала:
- Вовсе чужие никто не навещал, доктор не советовал. Сын вот приезжал, да недолго побыл, едва заглянул и сразу назад в Вологду уехал. Павел Петрович расстроился, но и говорит – так уж, ничего не поделаешь. Поздно нам уже, говорит.
Штольман перебирал все варианты:
- Сын один с ним находился? Что в подарок привез – вино, конфеты, лекарство?
Та лишь губы поджала:
- Какие там подарки! Вовсе ничего не привез. Видно приезжал денег просить, да смотрит – и вправду отец болен, вот и не стал. Или при докторе не решился. Они как раз с доктором вместе приехали, тот ему всё рассказал, вместе и уехали. Больше и не приезжал до похорон. Да и тогда в дом не ходил, едва поминки отбыл, поминки у нас в нижнем зале были, сразу назад и уехал. С тех пор не видали его.
Штольман задумался. Найти где-то яд, который более чем через неделю подействует, при докторе очень большую дозу подлить, и незамеченным остаться – что-то слишком нереально получалось. А Сонечке тогда кто яд подливал?
- Что ж сын так спешил?
Та вздохнула:
- Он раньше и вовсе никогда не приезжал. Как из училища своего на каникулы явится, так у деда в городе живет. В деревню не хочу, говорит. Что тут делать? Павел Петрович только деньги всё время в училище ему слал.
Посторонних, кроме доктора, постоянно бывавших в доме, больше не оказалось. И что за яд такой может быть? Оставалось результатов вскрытия ждать.
- О хозяевах расскажите. Как они жили? Не ссорились?
Женщина голову рукой подперла, задумалась. Видно, вспоминала. Как хорошо раньше было – и дом живой, и хозяева в доме.
Заговорила:
- Софья Петровна госпожа хорошая была, красивая и добрая. А только по хозяйству вовсе указывать не умела. Без матери росла, вот и не выучили, ни на пианине сыграть, ни обед заказать. Павлу Петровичу её бы учить, да она сама не хотела. Тетка её – та ведь хоть барышню и благородную, а как прислугу держала. Так Софья и не любила вовсе, ни кухню, ни хозяйство. А Павел Петрович лишь улыбался – пусть мол, хоть сколько-то поживет, как желает. Если в жизни придется, так успеет еще выучиться. А пока мы, мол, Матрёна, с тобою и сами справимся. А я говорю – справимся мол, Павел Петрович.
Матрёна всхлипнула, и утерла глаза рукавом.
- Не собирался он помирать-то. А она вот всё ходила, всё спрашивала: «Зачем ты ушел? Зачем ты меня одну оставил? Что я делать одна теперь буду? Как я одна теперь буду?» Вот хоть бы детки у них были – так ради деток и жила бы.
Штольман всхлипывать не собирался. Если от горя и помирают – так не за пару месяцев и не с теми же симптомами.
- А чем же госпожа занималась?
Матрена задумалась:
- Вышивать по зиме она любила. Вот по дому походите – и образа, и картины – то она всё вышила. Цветы еще любила, очень. Так Павел Петрович ей семена и кусты всякие выписывал, тепличку в саду выстроил. Вот сейчас зима, вы не увидите, а кабы лето, то я вам и показала бы – каких только тех цветов не было. Хозяин в помощь и садовника помоложе нанял. Рассаду по весне уже даже в Вологде продавали, еще и задорого.
Штольман, всё выслушав, отправился поговорить с садовником.
Анна отчего-то молчала и даже духов вызывать не пыталась:
- Я не знаю отчего, но мне кажется – не придет она в доме. Пошли вместе к садовнику. Не хочу я здесь оставаться.
Садовник оказался бородатым мужиком за пятьдесят, весьма в садоводстве толковым. Штольман, выучив новые слова: акклиматизация, пикировка и прививка, решил, что возрастом следовало поинтересоваться заранее. Если этот молодой, то какой же у них старый был?
Опрашивать здесь было больше некого. Решили появления генерала не дожидаться, ехать узнавать насчет вскрытия.
Управляющему и экономке настрого приказал хозяйское крыло закрыть, уборки не делать, никого не пускать и никому и самой малости выносить из дома не давать.
Что искать, Штольман пока не знал.
Галкин встречал на крыльце больницы. Ходил, нервно.
- Что такое? – нерадостные новости Штольман уже предчувствовал.
Тот доложил сразу же:
- Серьезные поражения внутренних органов, легких, печени, почек. Для молодой женщины естественных причин быть не может.
Штольман нахмурился:
- Всё же отравление. Яд определили?
Галкин покачал головой:
- У себя в лаборатории попробую выяснить точнее, что-то я где-то подобное читал, кажется, но ничего не гарантирую. Есть некоторые симптомы мышьяка, но картина очень смазана. Нет, не он. С пищей, во всяком случае не принимала.
Штльман тут же насторожился. Слышать ему приходилось разное:
- А не с пищей? Яды бывают самые разные. Через кожу, иными способами? Оставайтесь в имении, я вызываю группу. Всё подозрительное изымайте, в первую очередь из спальни и кабинета. Указания Епифанову дам. Вы проследите, чтобы соблюдали осторожность, без перчаток не работали, перчатки затем все изъять тоже.
Анна стоит бледная. Зря он её потащил. Тяжелое дело, даже для него.
- Аня, а мы в город вернемся. Мне необходимо будет допросить генерала и его внука. Они наследники – первые подозреваемые. С ними просто не будет.
Покачал головой:
- Два месяца со времени смерти мужа прошло, никого постороннего нет в имении. Могли нанять кого-то, подкупить слуг. Доказать очень трудно. И ведь полная глупость выходит. Если бы только мужа травили, или только жену – могло бы всё с рук сойти. Но две смерти одна за другой с теми же симптомами? Даже полный глупец самое меньшее изменил бы способ убийства. Возможно, действительно где-то случайность? Или мы чего-то не видим?
Анна присела на стул в коридоре. Шубку не снимала, только платок с головы сбросила и на стул повесила, шапку в руках крутила.
- Я попробую, Яша. Может, Сонечка поговорить захочет.
Сонечка откликнулась почти сразу.
- Ей идти некуда. Духи или домой приходят, или к родным, а ей некуда идти и не к кому. Не знает она ничего, и не обвиняет никого. Говорит: так Господь решил.
Штольман откликнулся:
- За наследство спроси и имение подмосковное. Когда она туда собиралась?
Анна тихо заговорила:
- Ей Георгий, как завещание зачитали, сразу сказал: ваше имение там, туда сразу же и езжайте. Это уже ему принадлежало. Сонечка уже вещи приказала собирать, после девяти дней сразу ехать хотела. А потом задержалась. Говорит – как я мужа одного тут оставлю? Придет в дом – а там нет никого. Он же столько в имении сделал, всю жизнь положил. Вот до сорока дней и осталась. Думала – ведь не выгонят так скоро вдову, да и уехали все, некому выгонять. А потом плохо ей стало, не решилась ехать. Как на кладбище пойдет – только там лучше и делалось.
- На свежем воздухе, - подытожил Штольман. – Значит, нечто в доме находится. И Сонечка должна была уехать и помереть далеко отсюда, где никто бы ничего не расследовал и ни с чем не связал. Значит нечто, что не так давно появилось в доме, и что наверняка бы с собой забрала. Спроси у неё…
И тут же сам себе ответил:
- Икона новая. Которую после смерти мужа украсть пытались, а как завещание услышали, так и на месте оставили. Анна, я остаюсь. Изымаем икону, всё остальное тоже осматриваем. И разбираемся с семьей генерала.

Отредактировано Еленаsh (16.11.2024 10:50)