... Тёплая белая ночь, костёр, свобода. Печёная картошка с солёными огурцами кажется необыкновенно вкусной. Голова уже плывёт от выпитого, пацаны орут какие-то глупости в розовеющее небо. Паром не орёт, он, как всегда, выпил меньше всех, ему нравится, когда все вокруг пьяные в дым, а он сам - нет. Неожиданно откуда не возьмись у костра появляется Лерка - белое платье где-то извозила, причёску растрепала, даже плакала вроде, зараза. И чего её только принесло? После её сегодняшнего выступления в Шурку Щедрина пришлось стакан водки влить, чтоб хоть как-то его успокоить. Пацаны замолкают, пялятся на пришелицу недобро. Но её не так-то просто смутить. Смотрит прямо, без страха, голос звучит звонко, как всегда:
- Щедрин с вами?
- Неужто извиниться хочешь, стервь? - интересуется Паром.
- Не твоё дело! - отрезает Веретенникова, но по её лицу понятно, что Олег угадал правильно.
- Шурке сейчас не до тебя, - склабится Парамонов, - но если сильно приспичило, можешь передо мной извиниться. Я ему передам.
- Перед тобой? - Лерка презрительно кривится. - Да я лучше умру!
Паром поднимается, нарочито медленно и лениво идёт к ней, останавливается в паре шагов, смотрит, наклонив голову набок, как на насекомое, наконец бросает:
- Какая же ты всё-таки дрянь, Лерка... Вот ума не приложу, почему ты полкласса за людей не считаешь. Что отец твой герой, в том твоей заслуги нет, у нас с Шуркой отцы тоже не в тылу отсиживались.
- Родители у вас - настоящие люди, а вы выросли, как сорняки, - Веретенникова как всегда раздаёт так, будто имеет на это право. - У Щедрина твоего мозги есть, а характера нет, нутро гнилое, слабое, а у тебя, Олег, вроде и мозги, и характер имеются, вон как ты этих всех под себя подмял, а только...
- А я давно понял, что ты ко мне неровно дышишь, - неожиданно перебивает её Паром, - потому и цепляешься, чуть что. Нет, чтоб поумерить свой бабий гонор, записочку написать романтического содержания... - Он издевательски усмехается. - Я, может, и тебя подмял бы, у тебя всё, что надо, на месте. 
Рядом пьяно хохочет кто-то из пацанов. У Лерки такое лицо, будто её, наконец, проняло. Неужели и правда она влюблена в Парамонова? Вот это номер! Впрочем, растерянной она не выглядит и минуты, а потом снова берёт себя в руки. Что ни говори, а она боец:
- Совести у тебя нет, - говорит она спокойно, - а без совести человеком быть нельзя.
- А ты, значит, у нас судить назначена, кого можно человеком числить, а кого - нет, - говорит Паром медленно, растягивая слова. - Надо думать, потому что совести у тебя больше, чем у других. Это от избытка совести ты над Шуркой второй год измываешься?
Веретенникова как-то болезненно морщится, потом объясняет:
- Щедрину вашему я давным-давно сказала, что от меня ему ничего не светит, но он не понял. На медаль понимания хватило, а на то, чтобы не ходить за мной постылой тенью - нет. - Она вдруг смолкает, смотрит в сторону. - Но сегодня я была неправа.
- Так садись, выпей с нами, - неожиданно предлагает Паром. - Извиняться легче будет, а может, и не придётся. Дашь Шурке себя один раз поцеловать - он тебе всё простит, и вообще ему счастья на полжизни хватит. А потом, если будешь себя хорошо вести, я тебя в кустах... поцелую, всё равно платье белое ты уже замарала. Хоть будет, что вспомнить о своей комсомольской юности.
Гримаса на Леркином лице - что это, страдание или гнев? Мгновение кажется, что сейчас она повернётся и уйдёт, но нет, она ещё сказала не всё:
- Подонок ты, Парамонов, молодой, но законченный. Тебе чужие боль и унижение, как хлеб. Такие, как ты, в войну стреляли своим товарищам в спины, выдавали партизан, работали надсмотрщиками в концлагерях...
Звук пощёчины звучит, как выстрел. Веретенникова отшатывается, но не падает, да и ударил её Паром не сильно, просто чтобы заткнуть.
- Пошла вон, ведьма, - Теперь, похоже, проняло Парамонова. - Ещё раз рот свой на меня раскроешь, я тебе его порву. Пошла отсюда, ну!
- Лерка, ты что, совсем дура?! - Собственный голос звучит как-то испуганно и тонко. - Давай, иди уже отсюда, пока цела!
Веретенникова резко поворачивается к нему, смотрит прямо в глаза.
- Это тебе надо бежать отсюда, Севка. Попадёшь ты с ним так, что полжизни расхлёбывать будешь...
Потом она поворачивается и уходит. Белая ночь, запах дыма, непонятная горечь на языке.
--------------------------------------------------
Видение ушло, а горечь и запах гари остались. И ещё холод - такой, что даже дышать было трудно. Сквозь шум в ушах пробились голоса - испуганный Мартусин, взволнованный Володин, успокаивающий Платонов. Но судя по всему, в этот раз она пробыла без сознания  недолго, даже успела ощутить, как её подхватили на руки и почти сразу положили на что-то мягкое, на диван, должно быть. Тут же, растапливая сковавший её нутряной холод, побежали ручейки тепла: один от пальцев рук, второй почему-то ото лба. Стало легче, и вообще, куда важнее обморочной слабости было то, что у неё, наконец, всё получилось, но её близкие пока этого не знали и тревожились. Надо было объяснить.
- Ох, дядя Володя, она просыпается! Что ты говоришь, Риммочка?
- Я... здесь.
- Римм, ты как? Чем тебе помочь?
- Марта, где глюкоза, что специально для спиритических сеансов покупали?
- Ох, ну конечно! Какая же я глупая! Сейчас... - Шаги, звук выдвигаемого ящика комода, снова шаги. - Риммочка, ты сможешь взять таблетку под язык?
Она смогла. Горечь во рту сменилась сладостью. Не штрудель, конечно, но сил прибавилось.
- Римм, ты меня слышишь?
Она медленно кивнула и попыталась улыбнуться:
- Всё в... порядке, не надо так волноваться.
- Что-то не похоже. Пальцы у тебя окоченели совсем.
- Дядя Володя, может, плед?
Плед не заставил себя ждать, но больше всего тепла было от самого Володи. Даже не тепла - жара, удивительно благотворного. Одну руку он положил ей на лоб, другой грел пальцы. Захотелось перевернуться на бок и лечь на его ладонь щекой.
- Володечка...
- Что, моя хорошая?
- Малыш, пойдём, наверное, мы с тобой на кухню, посуду помоем. 
- Но...
- Дядя Володя позовёт, если мы понадобимся.
Вздох, шаги, скрип двери. Наконец, виска, а потом и щеки коснулись тёплые губы.
- Ты корицей пахнешь...
- Угу. Наливкой ещё. Римм, что ты со мной делаешь, а?
- Я не хотела никого пугать... Зато у меня всё получилось. Я сама её услышала. Ты понимаешь?
- Я понимаю, что тебя до сих пор трясёт. Погоди-ка...
Он вдруг убрал руки, и Римма задохнулась от ощущения потери и внезапного одиночества. Глаза распахнулись сами. Володя, конечно же, был здесь. Он снял пиджак, швырнул его в кресло и вернулся к ней. Наклонился, шепнул: "Ты подвинуться сможешь?" Ещё бы она не смогла! Он лёг рядом и немедленно привлёк её к себе, укутал пледом с ног до головы, обхватил одной рукой, другой продолжая согревать ей пальцы.
- Володечка...
- Не сейчас. Сейчас ты отдохнёшь хотя бы десять минут.
Римма вспомнила август, своё видение и обморок в присутствии Штольмана-старшего, и то, как он готовил ей чай и бутерброд с вареньем. Тогда она тоже отдыхала на коврике десять минут. Сговорились они, что ли?
- Только не надейся, что я усну.
- Я и не надеюсь. Ночью ты уже сказала мне, что так не привыкла. Я запомнил.
Она тоже помнила всё о сегодняшней ночи, и это было сильнее любых видений. Кажется, ей только сейчас ударила в голову наливка. А скорее всего, она не только согревалась, но и пьянела от того, что Володя был так близко.
- Ночью я сказала глупость. Это лучшее место на свете...
- Это я тоже запомню.
Его голос был ещё одним источником тепла, обволакивал, давал силы.
- Мне уже намного лучше, правда. Ты очень... быстро на меня действуешь. Может, у тебя тоже есть какой-нибудь дар?
--------------------------------------------------
Она действительно скоро перестала дрожать, согрелась, расслабилась в его руках и даже взялась шутить, восстанавливая своё, а заодно и его душевное равновесие. Хотя, на самом деле, весёлого было мало. В первую очередь потому, что Сальников не имел ни малейшего представления, как защитить любимую женщину от бесцеремонно ломившейся в её жизнь чертовщины. Вряд ли Римма предполагала заниматься спиритизмом сразу после идиллического семейного завтрака, но прогонять несвоевременно явившегося духа она не стала. Не станет и впредь, ругать и уговаривать бесполезно. Чтобы спустить пар, можно посетовать на Платона, так некстати вернувшегося ко вчерашнему разговору, или на себя самого, рассказавшего о старом деле во всех подробностях. Но Владимир Сергеевич уже понимал, что смысла в этом мало. Не было бы этого дела, нашлось бы другое. Дар всё равно возьмёт своё, духи и видения будут приходить снова и снова. И что делать ему? Согревать и утешать? Ещё неизвестно, кто после сегодняшнего сеанса больше нуждался в утешении. Читать заветные дневники  вместе с Риммой, что хоть сколько-то в предмете разобраться? Теоретик из него никакой, но он просто обязан понимать, что имел в виду Штольман, когда говорил, что его деду приходилось держать свою духовидицу "двумя руками по эту сторону черты". И конечно, нужно будет отрабатывать по старым и новым делам, уголовным и не очень. Благо, это он умеет делать хорошо. Похоже, каждому медиуму полагается свой сыщик... или два, или даже три, потому что сбрасывать со счетов Платона тоже нельзя.
- Володя, я должна рассказать, - сказала Римма довольно решительно и попыталась приподняться, она явно считала, что десять минут истекли.
- Только что говорила "лучшее место на свете", - проворчал Сальников, - и уже вырываешься?
- Володечка... - Она снова прильнула к нему, прижалась щекой к щеке. - Честное слово, я готова всегда так обсуждать видения и показания  духов, но там дети... - Римма кивнула в сторону кухни.
Тут она была, конечно, права. Владимир Сергеевич поддержал её за локоть, помогая сесть. Потом снова укрыл пледом как следует. С пледом у них тоже получался какой-то ритуал. Ну и пусть, чем больше, тем лучше. Римма была всё ещё бледна, но нормальной бледностью, а не той странной, безжизненной и восковой, как сразу после обморока. Не теряя больше времени, она начала свой рассказ. Сальников слушал, всё больше мрачнея. Чёрт возьми, дух и видение дуплетом! И это называется: "У меня всё получилось"? 
- Я не понимаю, что означают Лерины слова, - говорила Римма взволнованно. - Она умерла от сердечного приступа? Утонула? А при чём здесь запасной путь и вагон со щепой, о которых она упомянула в прошлый раз? И потом, как она может говорить, что её маме нужно на дно, это же...
- Погоди, - Он через плед нашарил её руку, - скорее всего, матери нужно не на дно, а в Дно.
- В город? - оживилась Римма.
- Да, это город в Псковской области и одноимённая узловая станция Октябрьской железной дороги, на той же ветке, что и Крестцы, если я не ошибаюсь, поэтому вагон сюда очень даже вписывается. Так что в этот раз твой дух загадал нам совсем простой ребус. А ещё он нам, похоже, свидетеля подкинул.
- Севу? Это же Всеволод?
- Если это сокращение от имени, то скорее всего. Но может быть и от фамилии, Парамонов, к примеру, Паром. Надо будет посмотреть в деле Веретенниковой, кто там ещё свидетелем проходил... Вообще, это всё неожиданно. Как-то я за восемь лет привык к мысли, что Веретенникова - первая жертва Щедрина. А тут получается, что с Парамоновым у неё конфликт был даже более серьёзный, чем со Щедриным, так что это может быть преднамеренный оговор.
- Володя, Лера сказала, что её никто не убивал.
- Это я понял, но принимать показания свидетелей просто на веру не привык. К духам это тоже относится... Ладно, и так ясно, что для начала надо следователю Крюкову в Новгород звонить, чтобы дело Веретенниковой поднял, и запрос в Дно посылать по поводу тела... Ты как, моя хорошая? Детей позовём?
- Конечно, позовём, они же волнуются. Володечка, я опять чаю хочу.
- Это очень хорошо, что аппетит прорезался. Жаль, штруделя больше нет.
- Зато варенье есть. И ползапеканки...
-------------------------------------------------
Следующая глава     Содержание

Отредактировано Isur (21.11.2024 04:49)