Мир "Другой ночи". Затонск, ноябрь 1896 года.
Семейная жизнь Якова и Анны, уже в собственном доме течет счастливо и нескучно. Без загадочных происшествий она точно не может обойтись. Есть дух. Но было ли преступление?

К читателям:

Дорогие друзья. Сразу признаюсь, что для детективной завязки я использовала один малоизвестный рассказа русского писателя. Указывать его, как кроссовер, я, тем не менее, не стала, чтобы не разрушить интригу. Кто узнает автора и произведение, очень прошу, напишите в личном сообщении об этом, но не в комментариях, чтобы не было спойлеров для других читателей.

Я не могу пообещать на этот раз такой же скорости регулярности, как это было с "Другой ночью". Но очень постараюсь не затягивать с новыми главами.

Надеюсь, новая встреча с нашими героями доставит вам радость.

Спасибо за поддержку Isur и Круэлле!

Глава Первая. Гармония

«Десяток мимолётных вёсен
Нам поздняя приносит осень …»
(В. Берестов)

Луна – яркая и чистая, точно умытая ледяной водой, светила сквозь тонкие ветви. Листьев на них уже почти не осталось, и ломаные линии казались нарисованными черной тушью. Но мрачной картина темного сада никак не выглядела. Вечер суток – и вечер года словно убирали лишнее, гасили краски, размывали звуки, позволяя насладиться хрупкой тишиной. Слабый морозец покусывал щеки и кончик носа, и в самом воздухе чувствовался неуловимый, с трудом облекаемый в слова запах первого снега. Который еще немного … чуть-чуть … И, честно слово, обязательно пойдет!

Повинуясь мгновенному желанию, Анна свернула с дорожки на газон. Под ногами тут же плотно хрустнула прихваченная холодом листва. А вот крошечная лужица издала совсем иной звук – ледяная корочка лопнула тонко, звонко и будто бы насмешливо. Анна и сама засмеялась, и притопывая, как в танце, прошлась еще и еще. Благо, с улицы никто не увидит, как госпожа супруга судебного следователя, точно гимназистка, азартно ломает лед.

А и увидят – пусть!

Домашние и вовсе не удивятся. Только вот Надюша тоже потопать захочет наверняка – она любит этот мир на прочность пробовать, всеми способами. Острожное, правда, но весьма решительно. В прошлом году дочка была слишком маленькой в момент предзимья. Зато теперь не просто ходит уже, а бегает, не сразу порой и догонишь! Ничего, Анна крепко возьмет Надину ладошку, и они вместе послушают, как по-разному хрустят и листья, и лужи. Так, чтобы ног не замочить. Только носки надо будет потеплее надеть обязательно … Хотя Надя их очень не любит. Как и все дети, судя по всему.

Чудо ее кудрявое, голубоглазое! Маленькое чудо, - уточнила Анна, кивнув сама себе. Потому что еще ведь и большое есть.

Потому что все равно, одновременно с нежными мыслями о дочке, озорными – о танцах на газоне, она ждала, ждала, прислушивалась, ловила сквозь шелест и хруст иные звуки. Скрип ажурной калитки, шаги, голос … От которого все так же сердце сначала замирает, а потом несется вскачь, и она сама летит, пусть даже всего несколько шагов, чтобы приблизить встречу, обхватить, и самой оказаться в объятиях. Припозднился он сегодня, и Надюша без него долго не желала ложиться спать, еле-еле справились – вдвоем с няней. И теперь такое время несуразное, что и навстречу не выйдешь – разминуться могут. Остается здесь ждать, в комнатах находиться никаких сил нет. Ничего, уже вот-вот он войдет в их сад, и они вместе войдут в их дом. Пусть не такой большой, как особняк на Царицынской, но столь же уютный и теплый.

Будет, конечно, ворчание – «Простудитесь, Анна Викторовна!», и попытки поправить – то ли локон, то ли пуховую шаль на ее голове. И это говорит человек, который считает, что для него самого время надевать шарф наступает, только когда уже весь Затонск утопает в снегу! Никакого слада с ним нет!

И ему – с ней. Полная гармония.

Она опять засмеялась коротко – и тут же замерла. Нет, не показалось. Вот он, на дорожке – в свете луны хорошо видно. Котелок, трость … Господи, коротко обожгло воспоминание, какое счастье, что опираться на трость ему больше никакой необходимости нет! Задохнувшись от счастья и острой тревоги из прошлого, Анна бросилась вперед – встречать мужа.

Якова Платоновича Штольмана.

***

Брегет, подаренный ему драгоценной Анной Викторовной, бесстрастно демонстрировал тот факт, что и сегодня избежать опоздания никак не получится. Дело о серии гостиничных краж оказалось куда легче раскрыть, чем отобразить его ход в бумагах, после чего привести оные в подходящий вид. Поэтому, засидеться на работе пришлось в лучших традициях прошлой холостой жизни.   Интересно, какое наказание за это нынче грозит? Прибьют ли его кулачком, попытаются задушить в объятиях, либо лишат возможности даже слово сказать в свое оправдание - при помощи поцелуя? Штольман поймал себя на том, что по лицу расползается широкая улыбка, и постарался снова принять серьезный вид. Пусть на улице темно и пустынно, но не стоит доставлять согражданам лишнего удовольствия – наблюдать судебного следователя в мечтательном состоянии. По таким вопросам – к Якобу фон Штоффу *! Вот уже кто готов и взглядом затуманиться, и пылкую витиеватую речь сказать, и даже достать кружевной платочек, чтобы «снять хрустальную слезу с мужественных ресниц» **. Чтобы потом с еще большим воодушевлением «причинять справедливость во все темные места с помощью пяти револьверов и острого, как саблезубый клинок сабли, сыщицкого чутья»!

Ну, хоть какой-то толк есть от писанины господина Ребушинского и помощницы его и вдохновительницы, Елизаветы Тихоновны! Улыбка никуда не делась, но «многообещающей кровожадной насмешки» в ней стало гораздо больше. Главное, донести оное выражение хотя бы до поворота на Петровскую улицу, где в доме, который ранее снимали Кареевы, *** теперь квартировало семейство Штольманов. И где судебного следователя ожидал час расплаты за позднее возвращение.

А ведь теперь, кроме одной воительницы в семье подрастает вторая. У которой есть несокрушимое оружие – посмотреть исподлобья голубыми глазищами, и очень серьезно, а потому особенно убедительно сказать: «- Папа де? Папа лю!». Что означает: «Где ты, папа? Я тебя люблю и жду!». По крайней мере, так переводит слова дочери Аня, и у него нет никаких оснований ей не верить.

Штольман ускорил шаг. На Петровской стояла тишина, а вот до кромешной тьмы было далеко. Несколько электрических фонарей (спасибо городским властям и фабриканту Яковлеву) исправно несли свою службу, а кроме того, им на помощь вышла на дежурство яркая луна. Впрочем, свой дом Яков отыскал бы в любом случае. Прищурившись, он понял, что в детской огни погашены, а вот в гостиной свет точно есть. Ну, Анна Викторовна! Вот что с вами делать, а?

… А ведь клумбы уже пусты. И выручавшие его не один раз осенние листья опали и пожухли. Еловую лапу здесь и сейчас не раздобыть. Если только …

Совершать акт вандализма не пришлось. Видимо, один из порывов ветра оказался достаточно силен, чтобы надломить тонкую ветвь рябины с не расклеванной птицами тяжелой гроздью. Осталось только окончательно отделить ветку от дерева, и идти сдаваться – хотя бы не с пустыми руками.

Уже из-за ограды он увидел, что кто-то под аккомпанемент похрустывающих листьев, танцует рядом с дорожкой, ведущей к дому. И кто бы это мог быть? Кому не сидится дома, в тепле?

Ну, Анна Викторовна!

Но сказать Штольман ничего не успел. Все логические построения и предположения сбылись: его и крепко обняли, и известным способом принудили к длительному молчанию – пока дыхания хватило. Зато кулачки удалось занять, вручив их обладательнице рябиновую ветку.

- У вас нос совершенно холодный, Анна Викторовна!

- У вас тоже.

- Но вам-то совершенно не обязательно было …

- Обязательно! А тебе пора надевать шарф.

Очень закономерный вывод. Но то, что им обоим пора в дом – это совершенно точно.

***

К детской Яков и Анна подкрались тихо-тихо, но прямо перед ними дверь неожиданно растворилась, явив на пороге молодую сонную девушку в наброшенном платке.

- Проснулась? – спросила Анна, без большого, впрочем, удивления.

- Проснулась, барыня, - вздохнула девушка, - вот вам крест – не слыхать было ничего, а она глазки-то и открыла. И ждет. Ну, значит, вы идете.

- Ничего, Таня, - улыбнулась Анна, - зато теперь точно до утра заснет.

Няня посторонилась, пропуская их в комнату. В слабом свете лампы блестела распушенная шерсть второй няни: Пушкин важно сидел рядом с детской кроваткой, хитро щуря зеленые глаза. А из-под белого одеяла протянулись две маленькие ладошки.

- Па-па! – радостно произнесла дочь.

Просто поцеловать было, конечно, слишком мало. Штольман взял ее на руки, прямо в одеяле – теплую, почти невесомую, вдохнул запах мягких щекотных кудряшек. Опять его обхватили за шею, может быть, еще не слишком крепко, но горячо. Надя повозилась немного, успокаиваясь – ведь все важное в ее мире встало на свое место, и можно было засыпать. Со спины подошла Анна, обняла их обоих. Об ноги потерся сипло мяукнувший Пушкин.

- Лю … - чуть слышно протянула Надя.

- Люблю … - столь же тихо подхватила Анна, одновременно переводя, и сама желая сказать тоже самое.

Он сам уложил дочь обратно в постель, подоткнул одеяло, посидел несколько минут. Строго – для порядка, - глянул на Пушкина, который запрыгнул на кровать и свернулся клубком. Мол, бди! В том, что сам Пушкин ничего дурного Наде не сделает, все были уверенны. Тот зевнул и фыркнул – не учи ученого. Вдохновенно и старательно замурлыкал …

Уже выходя из комнаты Яков услышал, как няня, гасившая лампу, бормочет, одновременно сердито и растроганно:

- Ну вот и хорошо … Вот и ладно … А то ишь, как у некоторых – «неправильный ребенок», видите ли …

Штольман замер в дверях, несмотря на попытки Анны его вытащить. Няня, осознавшая, что ее слышали, если и смутилась, то несильно. Вновь стиснула в горсти углы платка, и вышла вместе с хозяевами в коридор.

- Так что за «неправильный ребенок»? – спросил Штольман.

- Это не про нашу девочку вовсе, Яков Платонович! – шепотом зачастила Таня, - это другое у меня все из ума не выходит, вы уж простите. У Вишневских, знаете, сын недавно родился? Так вот их няня-то мне и говорила, что хозяина аж от гордости распирает, так сам и сказал, что наконец-то правильный, дескать, ребенок есть, сын! А Катя их, старшенькая, значит, уже и неправильная какая-то …

- Таня! – остановила ее Анна.

- Так я же не сплетничаю, Анна Викторовна, я же вот вам, раз спросили …

- Вот и не надо об этом больше. Ступай. Доброй ночи …

***

В их маленькой гостиной еще горел камин. Было так уютно и тепло, покончив с поздним ужином, сидеть на диване в обнимку, глядя на золотистое пламя. Как жаль, что вот так – не у всех. Лидия Вишневская не может так проводить вечера. Если они с супругом и сидят перед огнем, даже совсем рядом, то самой Лиде при этом наверняка холодно. И маленькую Катю отец не держит на руках перед сном. Хорошо, что сама Лида другая. Она умеет согревать и заботиться, как бы трудно не было ей самой. И дочку любит, просто потому, что та, вот такая, есть на свете. И Катюша точно об этом знает. И тоже любит. Как она погладила маму по щеке, тогда, зимой, когда Лида объясняла дочери, почему они пока никуда не могут уйти ****. Сколько нежности в этом было, и силы. У маленькой девочки! А адвокат Вишневский – глупый напыщенный индюк, вот и все! Дочка от него уже сбежать хочет.

А у Нади одно из первых слов - «Лю». И именно Яков это слышит от нее очень часто. И смотреть на него при этом … Невозможно, до чего хорошо! Как все-таки много значат слова, если они искренние, конечно. Хотя, ее сыщику до сих пор легче объясняться как-то иначе, не вслух. Вот и сегодня – ветку принес с гроздью рябины. Получается, тоже «аленькая». Как цветок.

Анна поднимает голову, натыкается на взгляд мужа – тот самый, при котором и слова-то не нужны. Но сама их все-таки произносит еще раз:

- Я тебя люблю …

Они все-таки сумели прерваться, чтобы закончить начатое уже в спальне. Поздний вечер плавно перешел в ночь, она же неостановимо перетекала в утро. Анна нежилась в полузабытье, таком приятном и одурманивающем, что не хотелось ни выбираться из него, ни проваливаться в настоящий глубокий сон. Она чувствовать щекой плечо Якова, слышала его дыхание и стук сердца … А минуты казались такими длинными, тягучими, бесконечными.

Знакомый холод коснулся лица, толкнул в солнечные сплетение так, что перехватило дыхание. Анна резко села, всматриваясь в смазанные контуры комнаты. Незнакомый молодой человек в мятой рубашке без воротничка, на голой шее видна веревка.

- Что с вами случилось? – спрашивает Анна.

Яков тоже проснулся, сел, крепко прижал ее к себе. Дух долго молчит, смотрит беспомощно и недоуменно, и наконец произносит с мучительной тоской:

- Ее больше нет. Они убили ее …
_______________________________________

*Якоб фон Штофф – персонаж произведений А. Е. Ребушинского «Приключенiя героическаго сыщика» (авторы – Solga и Atena). Эти истории составляют часть цикла «РЗВ» (Расширенной Затонской Вселенной), их можно прочесть на литературном форуме «Перекресток миров», или прослушать в виде аудиокниг на ютуб и рутуб каналах Авторов.

**Здесь и далее – цитаты из «Приключенiй героическаго сыщика». Примечание автора: в мире «Другой ночи» и последующих историй события, подталкивающие журналиста к литературному творчеству, сложились несколько иначе, и потому тексты произведений Ребушинского (и Елизаветы Тихоновны) могут несколько отличаться от каноничных.

***Супруги Кареевы – персонажи рассказа «Лучшее лекарство», который рассказывает о некоторых событиях лета 1895 года. Можно прочесть на Фикбуке, и на литературном форуме «Перекресток миров», в сборнике драбблов.

****См. роман «Другая ночь», Глава Пятьдесят Первая «Было, или не было».

Очень надеюсь, что продолжение выйдет через неделю.