Глава Четвертая

Голос

«Их схоронили в разных могилах,
Там, где старинный вал.
Как тебя звали, юноша милый,
Только шиповник знал …»
(А. Вознесенский)

«Милый … вчера я видела тебя … люблю! Твоя …»

Анна осторожно держала в руке опаленный огнем обрывок с черной каймой по краям, напоминавший ей тонкий сухой слой содранной кожицы. Что-то все еще живое, нежное, но увы – безнадежно ненужное. Она прикрыла глаза, опять мысленно призывая Незнакомку Ивашенкина, готовясь почувствовать ее любовь и печаль. Но – словно за распахнутой дверью наткнулась даже не на пустой и холодный коридор, а на мощную, непрошибаемую кирпичную кладку.

« - Михаил Александрович!» – позвала Анна, не желая отступать.

Кирпичи рассыпались. Мир наполнился светом и ласковым теплом, в груди защемило от счастья, восторга и благодарности. Он любим! Он нужен кому-то, нет, не кому-то – самой прекрасной, доброй, умной и чуткой женщине на Земле. Вот ее письмо … Она решилась прийти на встречу, как бы трудно это ни было, она видела его, а он – ее. Можно жить дальше и ждать, ждать, новых писем, столь ласковых и нежных, новых свиданий. Он спасет ее, защитит от грубых людей, от непонимания и одиночества. Пусть только скажет слово, протянет руку, доверится ему …

«Мой муж вернулся … не мучай себя и меня …»

Кто-то перехватывает руку Анны, сжимает крепко, буквально выдергивая из омута чужой острой боли.

- Все, все, - шепчет она, торопясь успокоить, - ничего …

Ведь и правда – все сейчас пройдет, ничего страшного не случится. Она привыкла. Почему Яков никак не может?

… Никогда он к этому не привыкнет! Верить научился, показания духов принимать, встраивать в логические рассуждения их туманные показания. А вот спокойно видеть, как Анна бледнеет, задыхается, теряет сознание, или даже просто замирает, глядя в никуда расширенными глазами – нет. Да, когда он рядом, все эти спиритические допросы проходят куда легче. Но не вовсе без последствий. От которых хочется защитить целиком.

От воды и чая Анна отказалась. Сидела – хмурая, сосредоточенная, не выпуская руки Штольмана.

- С вами кто-то говорил, Анна Викторовна? – не утерпел Коробейников, - эта дама?

Анна кивнула медленно, - и почти сразу отрицательно качнула головой.

- Нет, - вздохнув, она машинально тронула на виске – и принялась крутить выбившийся локон, - все так странно! Понимаете, я ее вообще не могу услышать. И увидеть.

- Но как же … - удивился Антон Андреевич, - вам же показали свидание на берегу …

- Потому что показал Ивашенкин! – пояснила Анна, - и там, в его комнате – мне явилась не она сама, а она – глазами влюбленного в нее человека. Красивая, загадочная … Словно в тумане! И слова из писем, - она чуть взмахнула бумажным обрывком, и тут же, точно устыдившись, бережно вернула его к остальным, чудом сохранившемся в печи уликам, - я слышу мужской голос. Их читает молодой человек, но точно не женщина. Только вот …

Анна задумалась, а потом продолжала:

- Последнее письмо, то, которое мы нашли, читала дама. Но это ведь не могла быть та, кого любил Ивашенкин. Получается, ее подруга ...

- Значит, дух его избранницы не отзывается? – уточнил Штольман.

Объяснений данному факту могло быть несколько. И они интересным образом дополняли картину странностей этого дела.

- Даже не так, - нахмурилась Анна, - если дух не хочет приходить, я все равно хоть что-то чувствую, как слабое эхо. А здесь – вообще ничего. Полная тишина. Может быть, оттого, что я не знаю ее имени …

- Или потому что она жива, - спокойно произнес Штольман.

- Но ведь духи не лгут, - заспорил Коробейников, - а дух Ивашенкина твердит, что Ее убили!

- Это значит лишь то, что он сам до самого конца был убежден в ее смерти, - возразил судебный следователь.

- Но сейчас-то! Оттуда, где он … есть … Разве он не знает правды?

Коробейников вопросительно взглянул на Анну, но она только руками развела. Очень многие законы астрала оставались для нее тайной за семью печатями. И слава богу – не хватало еще его жене целиком погружаться в эти материи! Все равно ведь без вполне себе земных форм расследования по-прежнему никуда.

Итак, в чем они могут быть уверенны? Видение Анны косвенно подтверждает информацию о письме, которое так сильно потрясло Ивашенкина, что довело до самоубийства. Счетовод Веселов обратил внимание на другой почерк, которым был подписан последний конверт, содержащий страшное известие. Отправителем могла быть та самая «дорогая подруга». Она сообщила Ивашенкину о якобы смерти его возлюбленной и возвратила конторщику его письма.

Анна сильно сжала руку Штольмана, наклонилась, настойчиво ловя взгляд.

- Но зачем? – спросила она, - это ведь жестоко: обманом уверить человека в том, что тот, кого он любит, мертв!

- Иногда, - серьезно произнес Штольман, - это может показаться лучшим выходом.

- Никогда! – сердито и убежденно воскликнула Анна.

Кажется, они заговорили о чем-то своем, не случившемся, к счастью, но все равно горьком и страшном. И Антон Андреевич решил, что вот здесь и сейчас прервать их он имеет полное право.

- Дама-то была замужем, - заметил он, - возможно, муж, узнав о переписке, угрозами заставил именно так завершить этот роман? Жену увез, а любовник, мол, пусть горюет и мучается. Не подумал, что Ивашенкин счеты с жизнью сведет. Хотя … мужа бы это вряд ли огорчило!

- Подождите, - встрепенулась Анна, - может быть, женщина и не знала ничего об этом последнем письме? Его же писала не она! Она вообще могла отправить другую записку, которую перехватили. А вместо нее послали бедному Ивашенкину сообщение о смерти дамы и все его письма, которые забрали у нее!

- Жестокий муж и его сообщница? – изогнув бровь, спросил Штольман.

- Да! – запальчиво ответила Анна.

Муж таинственной дамы упорно виделся ей почти полной копией Сашеньки Вишневского, и никакого сочувствия к нему Анна не ощущала. В отличии от Ивашенкина и его возлюбленной. Если она, как и Лида, не знала любви и уважения в браке, мучаясь с чужим человеком, можно ли ее осуждать? Да и было ли что-то в этой истории, кроме писем и свидания, когда только и удалось, что посмотреть друг на друга через Затонь? Или Ивашенкин не показал ничего иного только из скромности?

- Яков Платонович, - спросил Коробейников, - а помните, вы в деле утопленниц сказали, что мол, бывают мужья, которые с женами и не живут, а потом убить за любую интрижку готовы? А если и правда – убил? Или собирается? И Ивашенкин, получив письмо, от горя помешался. В таком состоянии и в петлю полез. Поэтому теперь его дух толком ничего сообщить и не может.

- Они толком никогда ничего сообщить не могут, - буркнул Штольман.

В убийство таинственной дамы он почти не верил. А вот в причинах смерти самого конторщика нужно было разобраться. Несмотря на то, что окончательное заключение доктора Милца полностью подтверждало факт самоубийства.

- Нужно снова расспросить коллег Ивашенкина, - подвел итог Штольман, - и насчет последнего письма – особенно.

***

Маятник межсезонья нынче днем снова качнулся к осени. Ночной мороз, подсушивший было улицы, отступил, и воздух снова набух ощутимой влагой. Серые низкие тучи, черные мокрые ветви над головой – и в отражениях темных луж … В одну из них грузно шлепнулась, растекаясь ягодами, точно каплями, гроздь рябины. Анна Викторовна, увидев ее, вдруг просияла ярче солнца, бросив на мужа лукавый взгляд. Яков Платонович в лице вроде и не сильно переменился, только улыбнулся коротко – так, как он только барышне Мироновой, а теперь госпоже Штольман улыбается. Опять они о чем-то своем – о хорошем на сей раз.

Антон глубоко вздохнул, сам стараясь смотреть в другую сторону. Вот ведь, воистину, велика сила этой истории любви, что каждый раз согревает и радует. Особенно после таких сюжетов, что им сегодня судьба подкинула. Жаль Ивашенкина. Когда ты один на свете, так хочется, чтобы тебя любили. Чтобы родная душа отыскалась. И не только, как друг, а больше, много больше. Антону это чувство очень хорошо знакомо. Когда даже на обман, нехитрый, понятный, готов глаза закрыть, лишь бы удержать немного это ощущение – нужен. Кому-то нужен, именно ты, вот такой. Не дурак же он, понимал, что Глафира лжет ему, не слишком стараясь даже. Игра такая была, и правила оба знали. Но тогда казалось – и это лучше, чем ничего. Но хорошо, что оно надолго не затянулось. Душе-то все равно нужно настоящее.

А здесь как раз – такой возвышенный, искренний роман двух одиночеств. Замужней, но несчастной женщины и молодого служащего. Который и работой спастись не мог, в отличии от Антона. Потому что дело делал вроде хорошо, но, судя по всему, не были цифры его призванием. Нежная душа, поэтическая. Ринулся в любовь, как на воздух из подземелья, а как ее не стало – задохнулся. Нечем больше стало дышать. И никого рядом не оказалось, чтобы ему помочь. Может быть, его избраннице еще помочь можно? Или виновных в ее смерти наказать, если ее уже нет.

Все дело в пропавшем пакете и последнем письме, с какой стороны ни взгляни. Они и могут привести к разгадке. А видели их, получается, только коллеги Ивашенкина. Значит, от конторы снова и надо танцевать. Именно там, по сути, и произошла драматическая развязка, когда конторщик узнал о смерти своей возлюбленной. А значит, мог и письма там забыть, раз ему сделалось все равно. Но куда же они тогда делись? Ценнейшие свидетели, пусть и немые. Свидетели настоящей любви и истинного горя.

А могла ли эта история кончится счастливо? Если бы не дотянули люди до трагичного конца?

… Если настоящее пришло – тянуть нельзя, вот это точно. Особенно, когда и препятствий никаких нет. Вот он, Антон, чего тянет? Ведь если Вале прямой вопрос задать, она наверняка ответит: «Да». Не просто же так тогда, после венчания Якова Платоновича и Анны Викторовны, она именно ему сказала, что тоже хотела бы такую свадьбу. * И смутилась. И он тоже. А потом они целый вечер говорили – как и всегда обо всем, и все было интересно. В доме их Коробейников давно свой человек. Лешка, паршивец, брат Валин, хитро так поглядывает. И Грише Трегубову, кажется, что-то рассказал, тот с похожим выражением смотрит. И даже Цезарь, когда ему булку, или яблоко даешь! Вот уж точно, не Цезарь, а Брут!

А ведь Валя тоже, наверное, ждет. А он молчит. Надо сказать, наконец. Будь что будет …

… Контора, в которой служил Ивашенкин, с утра переменилась мало, разве что пыльная тишина казалась уже не сонной, а настороженной, когда любой стук и чих болезненно бьет по нервам. Конец рабочего дня близился, но еще не наступил, и оба коллеги погибшего были на месте. Вряд ли усердно работали, но усиленно делали вид, перебирая за конторкой счетовода какие-то бумаги, на которые, впрочем, и не глядели.
Объяснять присутствие Анны и как-то представлять ее Штольман не стал. Она просто вошла за сыщиками в комнату, и замерла у стены, внимательно глядя на пустое рабочее место Ивашенкина.

- Господин Веселов, - сразу обратился к счетоводу Яков Платонович, - вы хорошо разглядели письмо, пришедшее вчера. На нем, и на пакете были почтовые отметки?

- Гха … - тот явно без всякой цели опять зашуршал бумагами, собираясь с мыслями, - честно говоря … Нет, никаких печатей я не припомню, но тогда просто не обратил внимания.

- Понимаете, - вмешалась Раиса Андреевна, - вся корреспонденция оставляется на столе у входа, и просто зайти туда с улицы и подложить послание легко! Письма мы обычно забираем сами, и передаем друг другу. Как и … - она сглотнула, - бедному Мишеньке.

И тут вдруг раздался негромкий ровный голос Анны:

- «Выполняя последнюю просьбы моей бедной подруги, я возвращаю все ваши письма. Она оставила вам сердечное пожелание быть счастливым. Проболев двое суток, она скончалась, и увезена мужем на родину для погребения …»

Полунина ахнула, отшатнулась, неловок прижав руку к подолу юбки, со страхом глядя на госпожу Штольман.

- Вы … читали? Но как? Откуда? – и застыла, широко раскрыв глаза.

- Это вы читали, - ответила Анна, - я узнала голос.

- Письмо до сих пор у вас, - резко сказал Штольман, в упор глядя на Полунину, - в кармане, не так ли?

У Раисы Андреевны задрожали губы. Она торопливо вытащила порядком измятый уже узкий сиреневый конверт, и бросила на конторку, словно он обжигал ей пальцы.

- Мы прочли, да, - мрачно признался Веселов, глядя исподлобья, - не слишком хорошо, конечно, но слаб человек. Михаил Александрович ушел в растрепанных чувствах, а письмо и пакет забыл. Мы хотели просто спрятать до следующего дня, и вернуть ему. Но … вот как-то так все вышло, - с искренним недоумением и раскаянием закончил он.

- А что же следствию не отдали? – спросил Антон.

- Мы думали – это уже не важно, - зачастила срывающимся голосом Полунина, молитвенно сложив руки на груди, - Мишеньку не вернуть, так пусть и он, и его несчастная возлюбленная … спят спокойно!

______________________________

*См. роман «Другая ночь», Глава Сто Восьмидесятая «Прошлое и будущее».