Одиннадцать экю

В честь первого понедельника апреля, который в 1625 году как раз выпал на 7-ое число

Часть 1.

Каким бы чудодейственным ни был розмариновый бальзам, д'Артаньян всё же оказался несколько выбит из колеи вчерашним происшествием в Мэнге. Юный гасконец, даже ещё не достигнув Парижа, оказался в центре каких-то важных событий, он чувствовал это, но осознание сего вопреки логике подпитывало его провинциальное самолюбие. Однако хоть д'Артаньян в затевавшейся игре уже представлял себя значимой фигурой наравне с прекрасной белокурой англичанкой и наглым дворянином в фиолетовом, всё же привычная бережливость ‒ или привычка к бедности ‒ заставляла подсчитывать потери. Было чертовски жаль шпагу! А из-за пропавшего письма в душе гасконца вскипала такая досада, что он в сердцах повторял про себя одно известное ругательство, приписываемое ещё славному королю Генриху IV!
Украдкой потирая саднящую шишку на затылке, д'Артаньян уже в который раз ловил себя на том, что поминутно вглядывается в проезжающих. В какое-то мгновение ему даже почудилось, что он увидел впереди своего обидчика – дворянина в бархатном плаще и с длинным лиловым пером, свисающим на плечо! Точь-в-точь как у того негодяя в Мэнге! Гасконец пришпорил своего желтого конька, но, увы – испанский жеребец незнакомца определенно был резвее! Предполагаемый обидчик д'Артаньяна снова сумел скрыться!
Понимая, что погоня невозможна, молодой человек вздохнул и перевел несчастное животное на шаг. Мерин так и плёлся, опустив голову, пока за поворотом  дороги не показалась деревенька в десяток домиков с мельницей на речушке, через которую был переброшен ветхий мостик. Надо полагать, речушка в засуху была совсем неприметна в камышах, но сейчас, в неожиданно теплом апреле, журчала бодро и весело. Замытые берега показывали, что днями вода стояла куда выше.
Так вот, возле самого мостика отчего-то собралась возбужденная шумящая толпа. Д'Артаньян, повинуясь своему неуёмному темпераменту, немедленно направился в самую гущу событий. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что на мосту застряла повозка, груженая какими-то большими плетеными корзинами, набитыми соломой. Повозка накренилась, засев колесом в прогнившем бревне настила, и совсем перегородила проезд. Выпряженная лошадка гуляла на том берегу речушки, а бедный возница обливался слезами над одной из корзин, упавшей на землю: среди соломы блестели осколки посуды.
В результате происшествия на дороге скопилось уже несколько подвод, фуры с сеном, ремесленники, четверо пильщиков с пилами, старуха с козлом на верёвке, толстый монах, трое каких-то подозрительных лиц неопределенного рода занятий, крестьяне и прочий, всё прибывавший, люд. 
В общем, картина была прелюбобытная, и всякому, кто взял бы за труд наблюдать, стало бы ясно, что с момента, как повозка застряла на мосту, прошло некоторое время. Это следовало из того, что среди взволнованной толпы люди уже разбились на мелкие группки, отошли на обочину или вообще присели на первой, пробивающейся из земли, травке.
Тут были и две девушки, судя по одежде служанки из богатого дома. Тоже утомившиеся стоять просто так, они устроились подле дороги на подсохшем песчаном откосе, тесно прижавшись друг к другу. Одна, постарше, дородная, веснушчатая и румяная, кажется, забавлялась бедой возницы, вторая же, совсем девочка, худенькая и бледная, с глазами оленёнка, лишь прижимала к груди лыковый короб, накрытый старенькой косынкой и едва слышно шептала:
– Сестрица Онорина… сестрица…
– Ничто́, сестрица Цыганочка! – отвечала ей та.  – Не бойся, успеем. А и не успеем, так тоже ничто́. Работа от тебя не убежит. Ты от неё бегай, коль не глупа!
Напутствуемая так безнравственно, темноглазая девушка совсем засмущалась:
–  Завянут ведь цветочки наши, Онорина!
– Нашим цветочкам тоже ничто́, ‒ хохотнула старшая и тут же продолжила, указывая на новое лицо, явившееся на сцену: ‒ Ох, пресвятая дева! Экие страсти, Глад и Мор едут, костьми гремят!
Как уже догадались читатели, замечание это относилось к старому беарнскому мерину и его молодому хозяину. Вокруг послышались сдавленные смешки. Толстый монах суеверно закрестился.
В это самое время д'Артаньян внедрился в толпу, окинул взглядом разношерстное сборище и окликнул возницу:
– Эй, любезный!
Тот оторвался от скорбного созерцания осколков:
– Я, ваша милость?
– Да, ты! Что у тебя там?
Бедняга запустил руку в солому и извлек оттуда надбитый кувшин прозрачного зеленоватого стекла и такой же бокал на толстой ножке с украшениями в виде круглых виноградных гроздей.
– Вот, сударь. Такая беда! Госпожа баронесса со свету сживёт, ведь это всё барышне на именины да в приданое.
– Ха, ну и поделом, коли так! Ну-ка, убери свою колымагу и дай дорогу! ‒ д'Артаньян не собирался слушать пустые жалобы, потому что торопился в Париж.
В этот самый момент позади раздался сдвоенный топот копыт, полетели комья земли, и над ухом гасконца раздалось:
– О! Недурный waldglas*. Сочувствую госпоже баронессе. А тебя, болван, надобно повесить за этакое варварство!
– Помилуйте! – всхлипнул возница.  – Помилуйте!
Д'Артаньян немедленно обернулся, в глазах у него поплыло сиреневое  пятно, и он остолбенел: в двух шагах от него гарцевал на вороном жеребце  незнакомец из Мэнга!
Он был во вчерашнем камзоле без украшений, простой отложной воротник которого не мешал свободно струиться по плечам туго вьющимся локонам, длинным, как у женщины.
В прежнюю встречу гасконец посчитал, что незнакомый дворянин намного старше, ибо сам был в том счастливом возрасте, когда всякого, кому больше двадцати пяти, считаешь глубоким старцем. И вот теперь д'Артаньян уже готов был усомниться в своих поспешных выводах.
Незнакомца сопровождал какой-то смазливый малый с насмешливой физиономией и весёлыми глазами, одетый прилично и добротно, но явно с хозяйского плеча.
– Не помилую, – нахмурился незнакомец, отвечая вознице. – Бездельники! Разгружайте подводу, да бережно! Иначе её не сдвинешь, не переколотив всего груза, а я спешу. Есть тут другая переправа?
– Выше по течению, в лесочке, но, чай, там глубоко сейчас будет.
– Люк… – кивнул незнакомец своему спутнику.
Тот поклонился в седле, без всяких лишних слов поняв приказ и сказав только: «Монсеньор…» – двинулся вдоль берега журчащей речушки.
Д'Артаньян в одно мгновение испытал целую гамму чувств, и если начал он с недоумения, то закончил глухим раздражением: это до какой же степени чванства надо дойти, чтобы лакей  всерьез величал тебя монсеньором?!
Выходило, что человек этот сам по себе и даже перо на его шляпе производили на д'Артаньяна то же самое действие, какое производит красная тряпка на разъяренного быка. Горячая кровь его вскипела.
– Вы! Да, вы! Ваша светлость? Или как вас там? ‒ запальчиво и звонко воскликнул гасконец. ‒ Вы всё так же спешите? Важные дела, полагаю? Или вы снова убегаете… От кого на этот раз, если не секрет?
Д'Артаньян надеялся, что эта его тирада прозвучит остроумно, язвительно и хлёстко, но вышло опять так же, как и в прошлый раз в Мэнге.
Незнакомец резко обернулся.
Удивление на его лице постепенно сменилось таким выражением, с каким вспоминают о недавнем веселье, губы его изогнулись в сдерживаемой усмешке и, наконец, в улыбке, которую, как ни старайся, не удержать. Потом незнакомец стянул с руки перчатку, и д'Артаньян заметил, что запястье его обвивает двойная нить жемчуга. Чётки?
Следом в его руке откуда-то взялся платок, и он прижал его к лицу, должно быть скрывая смех.
– О, мой юный друг, – промолвил он, наконец, кивнув д'Артаньяну. ‒ О, дивный конь ботанической природы! – следующий поклон был адресован желтому мерину. – Кажется, я убегаю от себя. Гм… По крайней мере, в который уж раз пытаюсь!
Толпа притихла, прислушиваясь – между двумя дворянами назревала ссора, как есть ссора! А вдруг и до драки дойдёт? Вот ведь будет потеха, даром что ли на мосту повозка-то застряла?
Гасконец задрожал от ярости, не вполне поняв иронию говорившего, но совершенно ясно понимая, что тот снова смеется над его лошадью.
– Сударь, вы повторяетесь! Тогда повторюсь и я: смеется над конем тот, кто не осмелится…
– Сударь, ‒ перебил д'Артаньяна незнакомец довольно резко, ‒ бывает, получаешь меньше, чем рассчитываешь. Это обидно. Бывает, получаешь сполна ‒ а оно не впрок. Тут обидней вдвойне. Но обладание таким сокровищем, – незнакомец указал в сторону жёлтого конька, – гм… всегда послужит утешеньем.
Это смахивало на оскорбление, хуже того ‒ это был намёк на вчерашнее, отчего снова заныла шишка на затылке! Вся кровь бросилась гасконцу в голову, и он схватился за шпагу. К несчастью, он уже совсем успел забыть, что его шпага в этот момент устрашает разве что шпигованных цыплят у «Вольного мельника», и сейчас в его руке оказался лишь жалкий её обломок.
Д'Артаньянов обидчик лишь изумленно повел бровью, прыснул и снова уткнулся в свой платок. Плечи его вздрагивали.
– Вот уж доподлинно сокровище! – фыркнула Онорина. – Зарыть уж, чтоб не свели со двора ненароком! А то ведь есть лихие люди, позарятся ещё! ‒ и  захохотала заливисто и громко.
Вокруг в повисшей тишине раздались отдельные смешки, возгласы, шутливая брань и божба. Так в начале ливня по глади пруда нестройно плещут первые капли. Но ливень приближается, нарастает, и плеск сливается в один немолчный шум. Смех, родившийся как будто из ничего, взлетел и закружился, заплескался, достигнув самой высоты.
Уткнувшись румяной Онорине в плечо, всхлипывала ее сестрица, едва дышал толстый монах, не переставая крестить свое объемистое чрево, хихикала старуха, демонстрируя одинокий зуб, неистово мекал козел на верёвке, и, казалось, даже сами пилы пильщиков тонко зудели, как осы!

***
Сжимая в повлажневших пальцах эфес сломанной шпаги, юноша краснел и бледнел попеременно.
Раньше д′Артаньяну никогда не приходилось быть объектом для насмешки: в детстве  с товарищами, с которыми он лазил по холмистым склонам вблизи родного Тарба, ссоры разрешались просто ‒ тумаками. Мальчишки бросались в драку и, сцепившись, катались по земле, отчаянно лупя друг друга до кровавых соплей, а после мирились, и всё шло по-прежнему. Бывало, юному шевалье перепадало дома: крапивой – от матери, розгой – от отца и линейкой – от учителя. Но смеяться никто и не думал. Правда, в дороге до Мэнга он замечал косые взгляды и кривые ухмылки ‒ чем ближе к столице, тем чаще.  Однако длинная шпага, что ножнами своими билась по тощим ребрам злополучного буланого конька, взывала к благоразумию – и, надо сказать, не без успеха. До вчерашнего дня. Черт бы побрал этот городишко, гори он адским пламенем!
Но чуткому гасконцу, изо всех сил пытавшемуся сохранить величественную осанку, куда более обидным показалось другое – прошло каких-то десять минут, а его уже почти и не замечали!
– Глянь-ка, милая моя, – наконец отсмеявшись, Онорина пихнула сестрицу локтем в бок, – что за кавалер! Чисто картина!
– На желтом коне?
– Не-ет, тот, другой! Налетел-то как! Вихрем!
– Он какой-нибудь маркиз… или граф… ‒ смутилась темноглазая девушка и порозовела, потому что кавалер взглянул на нее.
– Так что же? Хорошо любить такого… маркиза или графа! – высказалась ее товарка самым беззастенчивым образом.
Тут уж щеки цыганочки зарделись, потому что кавалер всё прекрасно слышал, хоть промолчал, но взгляд его стал ласкающим.
Д′Артаньян же, не растративший ещё некоторый запас своей провинциальной добродетели, счел этот взгляд блудливым.
Гасконец никак не мог как следует осознать происходящее, он готов был схватиться с наглым дворянином в поединке, обвинив его и в трусости, и, заодно, в возможной краже письма, но шпага была сломана, и результат был предсказуем: получилась бы безобразная сцена, отдающая фарсом, в которой он сам себе отвел бы не самую приглядную роль. За неимением главного аргумента – шпаги, притязания д′Артаньяна выглядели бы смехотворными. Нет уж, довольно – прошли всего какие-то сутки, но юный гасконец чувствовал, что он становится таким проницательным и хитроумным, каким никогда не был доселе. И, конечно же, он был выше этой толпы, чтобы унизиться до ответа. Потому он бросил только:
– Мы ещё встретимся, сударь!
А незнакомец в это время смотрел на девушек, кажется, совершенно забыв о гасконце. Меньшая сестрица была чудо как хороша!
Сам д'Артаньян на столь худосочную и субтильную девчушку никогда и не взглянул бы. Вот если бы к этой хрупкости добавить живых красок её сестры, бойкие речи, розовый румянец, яркую улыбку и светлые локоны… Да, пусть это не облик знатной дамы, а лишь какой-нибудь горожанки, но именно такой гасконец представлял себе свою будущую возлюбленную!
Тем временем разбитная и веселая веснушчатая девица встала со своего места и, оправляя юбку, прошлась туда-сюда, кокетливо поводя плечами, стреляя озорными глазами в сторону дворянина в фиолетовом, явно желая показать себя перед ним во всей красе. Увы, к ее досаде вернулся и лихо осадил коня его лакей, заставив ее отпрыгнуть в сторону. Темноглазая девушка ахнула и едва не выронила свой короб, как оказалось, полный букетиков первых весенних цветов – ветрениц, диких гиацинтов и ярко-синей сциллы.
– Можно проехать, монсеньор! ‒ сказал Люк. – В лесу просто лужа.
– Ну, ты ж! Бесстыдник! – возмутилась Онорина. – Чуть не сбил с ног честных девушек, напугал сестрицу мою, да и даст сейчас дёру! Эх!
– Чего? – воззрился на нее Люк. – Чего сказала-то?
Дворянин в фиолетовом снова хмыкнул в свой платок.
– Люк… ‒ негромко, но как-то очень весомо промолвил он, и лакей вмиг притих. – Будь добр, окажи любезность честным девушкам.
Парень изобразил на лице вопрос, но дворянин взглянул на него, прищурившись, и повёл бровью, указывая на темноглазую девушку: этого оказалось довольно, чтобы тот понял ход мысли своего господина.
Люк немедленно спешился, подошел к маленькой цыганочке, взял её за руку, потащил за собой и в одно мгновение подсадил на коня позади дворянина ‒ та и сообразить ничего не успела!
– Держись, милая, – сказал дворянин, обернувшись к ней через плечо. ‒ Держись крепче.
Тонкая девичья рука несмело обхватила его за пояс.
– Э-э, прекрасные господа, а я как же? Так не годится! – снова возмутилась Онорина.
– Вот ведь настырная! – фыркнул Люк. – А ты и так дойдёшь, невеликая госпожа!
Однако тут дворянин нахмурил брови – не годится, когда лакей непонятлив или, что ещё хуже, строптив, и подчиняется не с первого раза. Уловив хозяйское неудовольствие, парень мигом опомнился и, взобравшись в седло, промолвил:
– Полезай уж! После сочтемся.
Веснушчатая девица не заставила просить себя дважды – в конце концов проехаться с лакеем, гордым своей службой, заносчивым и одетым по-господски – это вам не пешком грязь месить! Онорина даже пропустила мимо ушей обещание неминуемой расплаты.
Едва кавалькада скрылась за ещё голыми деревьями, кто-то воскликнул восхищённо:
– Вот продувные, а!
– Пропали, дурёхи! Господа-то с них взыщут без снисхождения! И с процентами!
– Напросились! И поделом дурищам! – захихикала старуха с козлом на верёвке и добавила с завистью: – Как есть взыщут!
Шумливая у моста речка в лесу образовала нечто вроде озера, неглубокого, но разлившегося туазов на двадцать. В светлой воде как водоросли колыхались прошлогодние травы. Кони, обременённые двойной ношей, осторожно пересекли разлив, и всадники скоро выехали на тропинку, шедшую по противоположному берегу к мосту.
– Ну, красотка, сквитаемся, что ль? – хмыкнул лакей. – Приехали! Чем заплатишь мне?
Онорина соскользнула с конского крупа и уже наладилась задать стрекача, но Люк был проворней: он выпрыгнул из седла, в два прыжка настиг её и со смехом поймал девушку за юбку.
– Ах, мошенница!
– Люк! – окликнул его дворянин.
Онорина воспользовалась моментом и тут же перехватила инициативу: лучше быть охотником, чем дичью! Она немедленно заключила парня в объятия, повисла у него шее и запечатлела на его губах горячий поцелуй! А потом ещё! И ещё!
Толпа на том берегу восторженно засвистела, заулюлюкала:
– Вот отчаянная, а?!
– Огонь-девка!
– Гляди, придушила уж малого! Брось, а то помрёт! Господину убыток!
А господин спешился и стоял рядом с юной темноглазой девушкой: он наклонился к её губам, но она затрепетала и подалась назад.
– Целуй, ваш-милость, меньшую! – подзадоривали с того берега. – Целуй, с девчонок не убудет!
– Не бойся, не обижу, – сказал незнакомец. – Дай цветок, если не жаль.
Маленькая цыганочка несмело протянула дворянину кудрявый гиацинт, а он поцеловал душистые лепестки и прицепил цветок на шляпу.
– О-ооо! – донёсся с той стороны реки  восхищенный вздох. – Вон оно как... по-благородному-то…
– Как звать тебя... египетская царевна? – спросил между тем незнакомец.
– Жасента**, монсеньор.
– Гм...– хмыкнул он и окликнул своего лакея: – Люк, довольно, едем!
Разомлевший парень теперь уже не без некоторого сожаления оторвался от сладких уст бойкой девицы, и скоро оба всадника скрылись за поворотом дороги, там, где в полулье были видны башенки какого-то замка.
Д'Артаньян смотрел им вослед, прикусив губу: юный гасконец был бы не прочь совершить какой-нибудь рыцарский подвиг в том же духе, да только подходящей кандидатуры на роль прекрасной дамы среди присутствующих не находилось. Ну, разве что старуха с козлом на верёвке. Одна эта мысль и отчего-то не в меру разыгравшаяся фантазия заставили д'Артаньяна ещё сильнее кусать губы – теперь уже от неуместного в его положении хихиканья. Нет, в самом деле, хорош бы он был со старой ведьмой у себя за плечами! А её козёл в это время…
Да что… что за дьявольщина? Стоит только подумать и вот, пожалуйста! Д'Артаньян охнул и подобрал поводья: чёртов козёл, воинственно мекнув, низко нагнул рогатую голову, и, очевидно, определив жёлтого мерина как своего потенциального соперника, устремился в его сторону – обрывок верёвки волочился по земле.
Надо отдать должное ловкости гасконца, равно как и внезапной прыти его примечательного коня: д'Артаньян успел поворотить его, и тот резво прянул в сторону,  косясь на промчавшуюся мимо обезумевшее рогатое чудовище.
Неудачная попытка ничуть не смутила козла: он тряхнул бородой и снова понёсся на всадника. В толпе раздались возгласы недоумения, грубоватые шутки, визг и смех. Снова смех! Но уж теперь-то д'Артаньян безошибочно выбрал единственно верный образ действия: он приосанился в седле, а затем раскланялся с публикой на манер кабальеро, пусть вместо быка его противником был всего лишь козёл.
Об испанских играх с быком юный гасконец имел весьма смутное представление, хоть и слышал об этой забаве от однорукого солдата-инвалида, которого призрел в доме отец. Месье Бертран не был уж совсем бесполезным, потому что временами брал в здоровую правую руку шпагу, а на искалеченную левую кисть наматывал плащ – и они с отцом "разминались", кружа по двору и пугая кур с цыплятами. Этот же месье Бертран кое-чему научил и юного Шарля: нескольким приемам дестрезы***, нескольким фразам на латыни, полудюжине английских ругательств и, как сам он думал, благородному кастильскому наречию. Поэтому образование шевалье к восемнадцати годам было весьма широким и разносторонним.
Но рассказы об увеселениях мадридского двора – это одно, а другое, что рога у свирепого зверя нешуточные! Под несмолкаемый хохот и клики зрителей гасконец пару раз проделал тот же трюк, уклоняясь от удара, взмахивая беретом и с нарочитой важностью отдавая поклоны, но козёл не выдыхался. Зато выдыхался жёлтый мерин.
Не то, чтобы д'Артаньян сильно переживал за здоровье своего скакуна, но после Мэнга он понимал, что риск оконфузиться и так никогда нельзя исключить совершенно, а уж с помощью такого коня… Словом, наш юноша составил насчёт жёлтого мерина некоторый план, исполнение коего не предполагало возможность битвы с козлом. Потому д'Артаньян на этот раз действовал с особым расчётом: он подъехал к самому ручью, заставив мерина в последний момент совершить невообразимый кульбит. Козёл, летящий как камень из осадной пращи, в то же мгновение оказался на глинистом карнизе, подмытом ещё недавно бурным потоком. С отчаянным "ме-е-е" бестолковое животное, обрушив часть берега, рухнуло в воду.
Д'Артаньян, заслуживший восторг зрителей и проклятия беззубой хозяйки козла, поспешил свернуть на тропинку, ведущую к броду. Ошибиться было невозможно – мягкая земля хранила отпечатки копыт двух коней, и было видно то место, где всадники, проезжавшие здесь получасом ранее, вошли в широкий разлив. Не колеблясь ни секунды, д'Артаньян направил своего коня той же дорогой.
Гордый успехом, гасконец не сразу сообразил, что его буланый не вышел ростом перед вороным незнакомца из Мэнга. И уж наверняка фиолетовый господин проехал за лакеем там, где вода не достигала стремян. Но у д'Артаньяна, увы, не было лакея: конёк зашел в ручей едва ли не по грудь, и теперь у его незадачливого хозяина в сапогах плескались холодные весенние волны. Закончив перебирать в голове все слышанные когда-либо ругательства (включая и те, что были позаимствованы из лексикона месье Бертрана), д'Артаньян вздохнул. Сохранять победные настроения, когда репутация так явно подмочена, было не просто. Не оставалось ничего иного, кроме как с высоко поднятой головой позволить невозмутимому мерину вывезти себя на другой берег.
Мерин и вывез, но выглядел он совсем заморённым.
На тропе вдоль берега вновь показались отпечатки копыт – д'Артаньян держался их, как какой-то мифологический древний грек держался путеводной нити. Правда, грек ехал не через реку, а, кажется, заблудился – то ли в сумрачном лесу, то ли в лабиринте. Лабиринт юный гасконец видел своими собственными глазами в саду магистрата в Тарбе и недоумевал: как можно заблудиться на давно не стриженной клумбе? 
"Однако ж только заблудиться ещё не хватало", –  думал меж тем наш герой, прикидывая, ехать ли дальше, как он и собирался, или всё-таки свернуть в замок. Не мешало бы просушить сапоги и дать отдых коню. Тем более, там намечался праздник, как д'Артаньян понял из услышанного у моста, а потому было бы грех не воспользоваться обстоятельствами.
На этом он и порешил. Навстречу шевалье попались пятеро работников, посланных из замка разгружать застрявшую повозку. Вид жёлтого мерина произвёл на неотесанных деревенщин своё обычное действие: те, вытаращив глаза и открыв рты, тыкали пальцами в его сторону, указывая друг другу на этакое чудо! Уже провидчески зная, что за этим последует, д'Артаньян вскинул голову и, пресекая новую волну насмешек, прокричал:
– Вы! Эй, вы, бездельники! Поторопитесь-ка к мосту спасать господское добро!
И, оставив изумлённых слуг, он пришпорил своего мерина.

__________________________________________________________________
* waldglas (вальдглас, "лесное стекло") – сорт прозрачного стекла и изделия из него;
** Жасента – французский вариант женского имени Гиацинта
***дестреза – испанский стиль фехтования

Часть 2.

***
В пронизанной солнцем тени цветущего клёна укрылись двое всадников. Один, темноволосый, в фиолетовом камзоле и бархатном плаще, кого-то сосредоточенно и терпеливо высматривал в толпе, а второй, белокурый, обмахивался шляпой, и, кажется, готов был вот-вот потерять всякое терпение.
Двое их слуг расположились поблизости.
– Кузен, – наконец не выдержал белокурый, – объясните, чего мы ждём здесь сутки напролёт?
– Вчера лил дождь, – был лаконичный ответ.
На обращённый к нему недоуменный взор он лишь пожал плечами и продолжил:
– Ваш конь, сударь, не создан для того, чтобы месить дорожную грязь, да и шёлк с кружевами не вынесут испытания ливнем – и отомстят.
Белокурый всадник быстро оглядел свой костюм и, не найдя в нем изъянов, улыбнулся несколько самодовольной улыбкой молодого человека, совершенно уверенного в своей силе, здоровье и красоте, и ни на минуту не допускающего, что может быть как-то иначе. Темноволосый меж тем, не отрываясь, смотрел куда-то поверх людских голов и даже приподнялся в седле. Белокурый проследил за направлением его взгляда и снова обманулся шляпой:
– Какой убогий городишко… Душно и скучно.
– Помилуйте, вы же не скучали, когда зачем-то бросились сопровождать леди Винтер. Но отчего не до самой Булони? Вы вернулись с полдороги: вы наскучили даме?
Белокурый вспыхнул:
– Рошфор, приберегите свою насмешливость для другого случая.
– Извольте, господин де Вард, только поскучаем ещё немного.
– Да что ж за мучение? То вы говорите «едем немедленно», то теперь мы ждём неизвестно чего. И всё потому, что вам вздумалось наблюдать за мальчишками!
Рошфор приподнял бровь.
– Да, в Мэнге, – продолжил де Вард, – за несуразным гасконцем, которому так славно досталось, а здесь за  этим… – И он кивнул в ту сторону, куда смотрел его кузен.
– И вы понаблюдайте, – хмыкнул тот. – Ну, что скажете?
Молодой человек вздохнул и наморщил лоб:
– Лет четырнадцать, паж какого-нибудь вельможи. Или нет… младший сын в почтенном семействе.
– Браво! Именно так – на первый взгляд. А на второй?
– М-ммм…
– Тогда на третий.
– Но, нет… Не может быть! Или может? – Де Вард обратил вопросительный взгляд к Рошфору. – Женщина?
– Вы правы, это и не мальчишка вовсе. Узнаёте нашу милейшую кузину?
– О! Неужели герцогиня де Шеврез? Что ей понадобилось в этих краях?
– Окажите мне любезность, последите за её светлостью.
– Отчего ж не вы сами?
– Меня она тотчас узнает.
– Гм… Что у вас с нею, а?
– У меня с Мари…
– С Мари! У вас уже и до имён дошло? Ого!
– У меня с мадам герцогиней ничего.
– Так-так…
– Заклятая дружба, и только.
– Ах, вот что! Тогда непременно узнает! Но что мне сделать, чтобы проследить за её светлостью? На дерево влезть?
– Да полно, просто поезжайте вокруг площади.
– И?
– И посмотрите, кто подойдёт к ней.
– И кто же?
– Монашек, семинарист быть может.
– Монашек?! Господи Иисусе! Да на что же герцогине монашек?
– Эта герцогиня в любой монастырь войдёт – и, подозреваю, со своим уставом.
Де Вард прыснул, потом бросил острый взгляд на кузена и взялся за поводья. Один из лакеев тронулся за ним следом.
Некоторое время спустя белокурый всадник в сопровождении лакея вернулся под спасительную сень клёна.
– Как же душно-то, а? Невыносимо! Полагаю, ливень снова соберётся к вечеру.
– Кузен, какого чёрта, рассказывайте уже, не томите!
Молодой человек лишь хмыкнул в ответ.
– Так к Мари… – снова начал Рошфор, – к ней подошёл кто-нибудь?
– Нет. То есть, да.
– Ничего не понимаю. Был монах?
– Нет.
– Дворянин?
– Нет.
– Слуга, посыльный?
– Нет.
– Так кто же?
– Служанка.
– Служанка?
– Да.
– Чёрт возьми! – воскликнул Рошфор и задумался на минуту. – А какова из себя была эта служанка, не вспомните?
– Ну, так себе… Смазлива с лица, рослая, но угловата, и держалась она как-то… не так.
– Неловко?
– Право же, не знаю.
– А что не так?
– Ну… положим, она…
– Как семинарист в юбке?
Де Вард удивленно уставился на кузена, а тот фыркнул раз и другой, а потом вообще уткнулся в свой платок, опять извлечённый неизвестно откуда.
– Мы с вами, сударь… нет, не вы… Я – сущий болван и простак!
– Не могу утверждать того же, но рад, что хоть вы не скучаете. Вы намерены вмешаться в интригу кузины?
– Прямо сейчас? Ни за что! Пусть развлекается, пока может.
Пока оба графа обменивались любезностями подобным образом, на городской площади, ярко освещенной утренним солнцем, вдруг возникло какое-то движение. Медленный водоворот вовлекал в себя честных горожан и нищих бродяг, стражников и торговцев, почтенных матрон, простоволосых девиц из местного веселого дома, и даже одну веселую герцогиню, наряженную пажом. А центром этого водоворота был тощий юнец в старомодном берете с обломанным пером и потёртом голубом камзоле. Юнец имел вид лихой и задорный и держал в поводу коня. О, что это был за конь! Впрочем, наши снисходительные читатели уже имели честь познакомиться с этим чудом природы, и нам нет нужды снова описывать его примечательные достоинства. Скажем лишь, что светло-оранжевая с зеленцой масть беарнского мерина неизменно привлекала взоры.
Скучающий взор белокурого кузена в это время лениво просеивал толпу, но вдруг вспыхнул от неожиданности.
– Что такое? Взгляните-ка, сударь!
Темноволосый кузен взглянул, да так и застыл с платком, поднесённым к губам.
– Не пойму,  – продолжил де Вард, – это мы преследуем гасконца или он нас?
Гасконец же в это время подбоченился и воскликнул:
– А кому коня, почтеннейшие!? – Публика на площади внезапно онемела. – Недорого отдам!
Подвижная физиономия юнца приняла такое выражение, словно он держал под уздцы арабского жеребца, а не престарелого мерина. Или, может, в обличье мерина как раз и скрывался, как в сказке, волшебный скакун, но об этом было известно одному лишь рассказчику? Короче говоря, гасконец интриговал беззастенчиво, и никто не мог бы и заподозрить, что д'Артаньян был близок к отчаянью. Мучила ли его совесть, потому что он не собирался последовать отцовскому завету в отношении желтого мерина, нам  доподлинно не известно, однако, справедливости ради, нашего героя куда больше мучило уязвленное самолюбие.
И в самом деле, как легко было там у себя, в далёком Тарбе, быть сыном старого солдата, снискавшего расположение самого Беарнца! Отблеск былой отцовской славы озарял существование юного шевалье – вплоть до того момента, как он покинул родное захолустье. А дальше… дальше стало уж совсем ни на что не похоже! Д’Артаньян все ещё негодовал в душе из-за своих приключений в Мэнге и надеялся непременно сквитаться с обидчиками, но ему хватило ума – и гордости! – чтобы не отравлять сердце бессильной злобой. И надо отдать должное юному гасконцу: было бы в его власти повернуть время вспять, он, умудренный опытом, многое сделал бы иначе.
Но что сожалеть о дне минувшем, когда вот прямо сейчас и так забот хватает: надо продать коня, а конь никак не продаётся.
«Лицом этот товар не продашь. Ни его, товара, конским, ни своим, гасконским. Значит, надо либо врать, как жёлтый, тьфу, сивый мерин, либо продавать кота в мешке».
Промелькнувшая мысль о коте почему-то заставила д'Артаньян  вздрогнуть, но он лишь тряхнул головой и выпалил:
– Конь редкой масти «шафран»! Вынослив, как верблюд, покладист, как мул!
«Что я несу, тысяча чертей?!» – изумился про себя гасконец.
Но как, скажите, продать мерина человеку, у которого есть глаза? Д'Артаньян оглянулся по сторонам в поисках подходящих слепых или хотя бы одноглазых покупателей, но, ожидаемо, таких не заметил.
«Какой же долгий день, – вздохнул он про себя. – Будто уже целую вечность тут!»
Вон в Мэнге как быстро все завертелось, и на мосту потом: приключение за приключением. Дворянин этот, потом козел... Хотя если подумать, оба они... И д'Артаньян обиженно шмыгнул носом.
А упомянутый им дворянин наконец отдышался, спрятал платок и в эту минуту старательно пытался сделать серьезное лицо. Однако получалось плохо. Его кузен внезапно припомнил ту фразу, что была сказана им в Мэнге, что-то вроде: «Смеюсь я, сударь, редко…» Де Вард едва не высказался, что теперь уж точно знает тому причину: всякий раз кузен рисковал попросту задохнуться от смеха! Однако он вовремя прикусил язык: в этот, обещавший стать не скучным, день не стоило, конечно же, напоминать кузену о его странном нездоровье.
– Похоже, наш юный друг вознамерился продать это… гм… благородное животное, – сказал он.
– Немилосердно, но вполне объяснимо, – пожал плечами Рошфор.
– Вы думаете, найдётся хоть один, столь отчаянный, покупатель?
– Сейчас и увидим. Только жаль, что нельзя подъехать ближе. Вот что, уступите мне вашего лакея на полчаса.
– Располагайте им, – кивнул де Вард. – Эй, Любен, поди сюда! Служи его сиятельству.
Парень немедленно подошёл к обоим господам, ожидая приказаний. За ним, нахмурив брови, ревниво следил Люк.
Граф, наклонившись с седла, что-то объяснял лакею, указав на гасконца с жёлтой клячей, ярким пятном выделявшейся на унылой и серой городской площади.
– Всё ли понял? – спросил он наконец.
– Как есть всё, монсеньор!
– Отлично. Иди, смотри и слушай хорошенько.
Тот поклонился, отошел в сторону, обошел площадь и незаметно смешался с толпой. Пока Любен предпринимал все эти действия, д'Артаньян безуспешно пытался оттащить своего коня от корзины хорошенькой горожанки, которая в тот момент торговалась с лавочником. Из корзины притягательно торчал пучок какой-то первой весенней зелени: прожорливое животное со вкусом сжевало его и уже пристраивалось к прочим покупкам! Девушка, желая удобнее перехватить корзину, потянула её на себя, следом, разумеется, потянулся мерин, а за мерином, как легко догадаться, взрывая землю каблуками и шпорами, проехался наш гасконец. Девушка обернулась, взвизгнула и загородилась корзиной. Жёлтая коняга, поняв этот жест по-своему, немедленно опустила туда морду и захрустела редиской. В толпе засмеялись.
Смешки, которые д'Артаньян теперь уже безошибочно улавливал вокруг себя, заставили его припомнить наставления месье Бертрана: дерись там, где можно, и, особенно, там, где нельзя, но если не можешь преодолеть течение – отдайся потоку. С первым д’Артаньян был абсолютно согласен, а вот со вторым…  Но оказалось, именно этот второй принцип, ранее отвергаемый задиристым гасконцем, готовым всегда и всем давать отпор, неплохо выручил его в недавней схватке с козлом.
Наконец сладив со своим скакуном, юноша раскланялся с девицей, а потом заставил мерина согнуть колено и потрясти головой. Вышел ни дать ни взять придворный поклон. В толпе одобрительно загудели.
– Удивительно смышлёный конь! Всегда сам отыщет пропитание себе, – д’Артаньян отобрал у мерина последнюю редиску и с хрустом надкусил, – а также своему хозяину! Ходит под седлом и в упряжке. Отдам недорого, но только сегодня! Завтра будет дороже!
– О-о, восхитительно! – фыркнул на это маленький миловидный паж и дёрнул за рукав высокую служанку, что, прикрывая лицо краем косынки, стояла рядом. – Сегодня… хм… просто конские скидки! Говорят, господин конюший кардинала как раз выбирает лошадей для нового полка гвардейцев. Готов купить ваше диковинное животное как образец!
– Э, малыш, – снисходительно глядя на мнимого пажа, воскликнул д’Артаньян, – с алым гвардейским плащом эта масть будет смотреться как само пламя преисподней, да сохранит господь его высокопреосвященство! – И гасконец при упоминании кардинала склонился едва не до земли.
В толпе засмеялись, а рослая служанка, совершенно непочтительно обхватив пажа за талию, повлекла его прочь  – должно быть, от греха подальше.
Проводив глазами эту в высшей степени странную пару, д’Артаньян огляделся в надежде найти настоящего покупателя. В уме он в это время производил математические вычисления, а поскольку он с детства считал, как Архимед, то учёл величины положительные (имеющуюся наличность), неизвестные (будущие расходы) и мнимые (доход от продажи мерина). Тут он с досадой подумал, что расходы могут значительно возрасти, если придётся заплатить за уничтоженные мерином овощи, но той хорошенькой девушки с корзиной нигде не было видно. Д’Артаньян вздохнул с облегчением и уже открыл было рот, чтобы вновь похвалить своего удивительного коня, как от тележек и лотков торговцев, плечом раздвигая любопытствующих, к юному гасконцу направился некий человек, весь вид которого не позволял сразу определить, кто он есть таков. Он приблизился, остановился, оглядел мерина с головы и до хвоста, пожевал губами, скорчил брезгливую гримасу и сказал:
– Два экю за эти ходячие конские мощи, сударь.
– Что?! – возмутился д’Артаньян. – Мой конь стоит сто экю! – Однако он тут же опомнился и продолжил: – Но я, так и быть, уступлю его за десять!
– Коняга этот не сгодится даже на колбасу, но в неделю употребит овса больше, чем стоит сам. Так что предложение очень выгодное.
Мерин будто ждал этих слов и с непреодолимой силой двинулся в сторону прошлогодней мелкой и кривой моркови. Торговец овощами немедленно завопил, будто его, по меньшей мере, режут грабители, в толпе заулюлюкали и захохотали, а д’Артаньян повис, удерживая своего коня за поводья.
– Восемь экю!
– Два экю и двадцать су сверху, соглашайтесь, сударь.
– Семь, и не лиаром меньше!
– Не в Париж ли едет ваша милость? – внезапно спросил покупатель.
– А хоть бы и в Париж? – гордо выпрямился и  подбоченился д'Артаньян.
– У вашей милости есть знакомства в свете?
– Разумеется! – задрал нос гасконец. – У самого господина де Тревиля, капитана королевских мушкетёров!
– О, ваша милость! Молодой человек ваших достоинств… э… достоин самого лучшего. Невозможно же явиться перед самим господином капитаном на таком коне, сударь.
– А что ты, любезнейший, имеешь против моего коня? – вспыхнул д’Артаньян.
– О-о, конь прекрасен! Три экю.
– Шесть! А на что тебе конь? Если его будут морить тяжёлой работой и держать впроголодь – нипочём не продам, так и знай!
– Помилуйте, зачем же?
– Вот я и спрашиваю – зачем?
– Мой хозяин… он…
– Так что твой хозяин?
– Он весьма богатый вельможа и человек эксцентричный.
– Экс… чего?
– Мой хозяин собирает редкости.
– Это всякие горшки и вазы, сто лет как вышедшие из употребления, что ли?
– Ваша милость прекрасно осведомлены. Но мой хозяин собирает редкости натуры.
– Да, конечно! Натуры! Понимаю! – многозначительно воскликнул д'Артаньян, хоть не понимал решительно ничего. – А какие редкости?
– Хозяин держит удивительных животных: белого змея семи футов длиной с алыми глазами, толстого, как бревно, трёх гиен, обезьяну, ехидну, полосатую лошадь и цветную птицу попугая.
Юный гасконец от удивления не мог вымолвить ни слова: есть же чудаки на свете, что тратят огромные деньги на пустяки вроде гиен и толстых гадов! Вот в его родном Тарбе тоже были любители натуры, но, как было известно д’Артаньяну, дальше абсолютно бесплатных чёрных котов они всё же не заходили!
Конечно, оранжевый мерин был достоин пополнить собою даже придворный зверинец, но гасконец не мог знать, что теперь речь шла вовсе не о причудах скучающего вельможи, а лишь о бродячей труппе ловких фигляров, без зазрения совести обманывавших простодушного зрителя. Так, гиенами были назначены собаки, отловленные на улице и местами ощипанные для пущего сходства, африканской лошадкой служила раскрашенная в полоску кобылка, старая обезьяна и удав были настоящие, и если первая имела вздорный нрав, то второй по три недели мирно переваривал кролика, проглоченного к вящему восторгу публики. Был ещё попугай, облысевший, как гриф, и громко бранящийся на всех европейских языках не хуже пьяного матроса.
Таким образом, участь беарнского мерина была предрешена: проданный д’Артаньяном, он влился бы в звериную компанию, чтобы служить потехой простолюдинам и тем зарабатывать себе на пропитание.
Тут юный гасконец, придя в себя, сообразил, что коня такой масти и впрямь больше нигде не сыскать, а ежели покупатель в средствах не стеснен, то можно не особенно сбрасывать цену.
– Так вы покупаете, любезный? Шесть экю – моё последнее слово.
Тот задумался, почесал в затылке и сказал:
– Мерин уничтожил товару на экю, никак не меньше. Буде я его куплю, то и взыщут убытки с меня. Никак нельзя больше четырёх экю, право, никак нельзя!
– Пять!
– Но вместе с седлом!
– Тысяча чертей, это моё седло!
– Извиняюсь, сударь, седло поедет в Париж верхом на вашей милости?
Вокруг захохотали.
– Дьявольщина! – рявкнул д’Артаньян и покраснел, хватаясь за шпагу. Однако, прикосновение к холодному металлу мигом отрезвило его – извлекать на свет божий обломок клинка на виду у всех? Ну уж нет! Гасконец вскинул голову, повел бровью, копируя жест незнакомца из Мэнга, и надменно произнёс:
– С вас пять экю, милейший!
Покупатель отсчитал д’Артаньяну оговоренную сумму и взял мерина под уздцы, а наш юный друг взвалил на плечо сумку со своими скромными пожитками и пешком зашагал через площадь. Ему засвистели, захлопали, и он даже поймал кем-то брошенную маргаритку.

***
Если вслед гасконцу устремились взоры многих горожан, то пристальнее всего, кажется, следили за ним те двое, что укрылись в тени клёна на краю площади. Сейчас они выслушивали вернувшегося лакея: приступ весёлости заставил и второго кузена отыскать свой платок.
– Так, стало быть, вопрос о масти коней кардинальской гвардии ещё не решён? – фыркнул Рошфор. – Напишу-ка я кузине, попрошу у неё совета.
Де Вард расхохотался, а Любен, не зная, что отвечать, лишь поклонился обоим господам.
Не в силах сдержать улыбку, Рошфор, между тем, подумал, что если бы юный гасконец в Мэнге принял приглашение подняться к ним с кузеном и выпить за здоровье беарнского мерина, то весь путь до Парижа они бы проделали втроём – в нескучной компании, и, кто знает, шевалье д’Артаньян мог бы оказаться неплохим приобретением для его высокопреосвященства. Но гасконец направлялся к де Тревилю, и, значит, в будущем их дороги неминуемо разойдутся: что ж, очень жаль…
Таковы были мысли Рошфора, но додумать до конца он не успел: через площадь метнулась оранжевая молния! Люди бросились врассыпную, опрокинулась повозка с плетёными птичьими клетками, пролетела курица, хлопая крыльями, как ворона, и звонко прокричал петух. Однако, наваждение не развеялось: чёртов мерин, а это был он, ещё не расседланный, мчался галопом, развевая поводьями и тряся гривой. Оба кузена в недоумении переглянулись, а дикий буцефал ринулся вниз по единственной улице городка, догоняя своего хозяина. Стук копыт затих вдали, повозку поставили на колеса, дети ловили кур и водворяли их в клетки, словом, публика на площади понемногу приходила в себя – а зря! Не прошло и десяти минут, как гасконец вернулся верхом на мерине! Никто не успел испугаться снова, потому что наш юный герой, недолго думая, привязал его к столбику коновязи и пустился прочь едва ли не бегом. Рошфор проводил его приподнятой бровью:
– Какую удивительную преданность иной раз можно встретить у тварей бессловесных, кто бы мог подумать!
– Нельзя разлучать создания, столь необходимые друг другу, как вы считаете? – откликнулся де Вард. – Что господь соединил… гм…
– Вы подумали о том же, о чём и я? – хмыкнул Рошфор и позвал своего лакея: – Люк, теперь и тебе найдется дело. Кошелек при тебе?
– Да, монсеньор.
– Отыщи давешнего барышника, или кто он там, и выкупи у него вот этого чудесного коня. За любую цену.
– Что, мерина? – вытаращил глаза Люк и тут же осклабился до ушей: – Понял, монсеньор! А дальше?
– Увидишь. Мы поедем шагом, а ты не мешкай.
Люк осклабился снова, предвкушая потеху (в этот момент он любил своего господина больше, чем всех господ на свете), состроил насмешливую физиономию и замешался в толпе. А Рошфор уже снова напутствовал Любена:
– Поезжай вслед за гасконцем, глаз с него не спускай, но так, чтобы он ничего не заметил. Как будет подальше от города, дай знать. Мы последуем за тобой на некотором отдалении.
Любен поклонился и поехал вниз по улице. Оба графа тоже наконец покинули своё место возле клёна и тронулись вслед за ним.

***
Солнце светило так весело и ярко, как только может светить солнце в апреле, проклюнувшиеся почки источали дурманящие ароматы смолы и свежей зелени, изумрудная трава услаждала взор. Но, кроме красот природы, всякий любопытствующий мог насладиться видом двух молодых дворян, блистающих роскошью одежд, драгоценных пряжек и колыханием завитых перьев на шляпах. Однако куда большее любопытство вызывал прилично одетый слуга, ехавший чуть поодаль на очень приличном коне и державший за повод другого коня, которого вряд ли пришло бы в голову назвать приличным. Это был старый мерин цвета птичек с Островов*, понуро переставлявший мосластые ноги. Никто бы не заподозрил, конечно, что мерин мог иметь хоть какое-то отношение к двум дворянам, но тем больший интерес разгорался при виде него у зевак и прохожих. Группа всадников двигалась неспешно, словно не имея никакой иной  цели, кроме самого неторопливого движения.
Уехавший вперед Любен догнал д’Артаньяна довольно скоро, хоть предприимчивый гасконец, не рассчитывая на прочность собственных сапог, пристроился на крестьянском возу. День разгорелся, припекало совсем по-летнему: юноша чуть не задремал под скрип колёс, но возчик с дороги свернул к селению, и гасконцу волей-неволей пришлось спрыгнуть наземь. Лишь полтора лье осталось за спиной, и до Парижа было ещё далеко.
Любен увидел, что преследуемый им юнец остался без попутчиков, кроме случайных прохожих, что впереди нет ни жилья, ни постоялого двора. Он остановился и подал знак своим господам, едущим позади.
– Смотрите, Любен машет нам, – промолвил де Вард. – Пора выпускать.
– Люк, давай! – велел Рошфор, и тот, не заставив себя ждать, легонько хлестнул мерина по крупу. Коняга от неожиданности вздрогнул всей своей жёлтой шкурой и припустил, подгоняемый ехидным лакеем. Дорога шла под горку, и мерин неуклонно набирал скорость. Д’Артаньян, шагавший сосредоточенно и ходко, услышал приближающийся топот копыт (очень знакомый топот!), и замер, напрягшись спиной и втянув голову в плечи. Неужели опять?! А когда обернулся, то увидел своего верного рыжего, несущегося к нему в облаке пыли.
– Тысяча чертей! – вырвалось у гасконца. – Про неразменный золотой я слышал, про неразменного Золотого – ни разу!
Он поймал мерина за повод и расхохотался. Это и понятно, ведь в кошельке снова приятно звенели монеты – вместе с платой за коня как раз в том же количестве, что и до приезда в Мэнг!
В это время группа всадников, остановившихся поодаль у густого кустарника, следила за нашим юным героем.
– Сдаётся мне, что мы ещё не раз будем иметь удовольствие видеть этого молодого человека, – сказал Рошфор, – и, надеюсь, с конём. Люк, – продолжил он, – а во что мне обошёлся старый жёлтый беарнский мерин?
– В одиннадцать экю, монсеньор.
– Подумать только! – насмешливо покачал головой де Вард. – Как дорожает жизнь!
– О, да! – хмыкнул в ответ Рошфор. – Зато не скучно. Но мы всё ещё торопимся в Париж, а, кузен?
– Безусловно, кузен, и опаздываем!
– Тогда вперёд!
– Вперёд!
Четверо всадников проехали по дороге мимо д’Артаньяна. Он обмахнулся от пыли собственным беретом и увидел знакомого уже господина в темном бархатном плаще и с лиловым пером на шляпе. Тот обернулся, а потом кивнул юноше, приложив пальцы к полям своей шляпы. Гасконец покраснел и потянулся к эфесу шпаги, но ладонь только сжалась в кулак.
– Я найду вас, сударь! – бросил он ему вслед. – Где угодно найду!
В это время злокозненный мерин рванулся вперед, изловчился и едва не ухватил вороного жеребца за круп. Тот прянул в сторону и затанцевал на месте. Фиолетовый господин прыснул от смеха, но и д'Артаньян не удержался от смешка: его весьма позабавила проделка мерина. Он одобрительно похлопал рыжего по шее, и в общем веселье четверо всадников пришпорили коней, помчавшись дальше, пока не скрылись за поворотом. Гасконец своими зоркими глазами еще долго различал вдали тёмный бархатный плащ и лиловое перо, летящее по ветру.
– Три тысячи чертей, – пробормотал наш герой, – видно, это судьба. До скорой встречи, господин из Мэнга! До скорой встречи в Париже!

______________________________________________________________
*Канарские и Азорские острова – родина канареек, завезенных испанцами в Европу в 1478 году. Особенно популярны канарейки стали в конце XVI — начале XVII века, когда среди зелёных птиц начали появляться особи жёлтого цвета.

Отредактировано ЮВ (10.04.2025 13:48)