- ...Привет, Яков, это я.
- Здравствуй, Володя, как вы там? Отоспались?
- До полпервого, больше не смогли, зато беспробудно. Даже соседей не слышали, несмотря на отсутствие двери. На цыпочках они ходили, что ли?
- Не исключаю. Просто перегородить твоим креслом дверной проём было правильным решением.
- Думаешь, уважают?
- Конечно. И это они ещё не знают, на что ты способен в гневе.
- Да я и сам, честно говоря, не знаю. Что ночью нёс, не воспроизведу, а жаль - подействовало же. Ладно, я не о этом хотел, а о том, что Римма рассказала.
- Ты откуда звонишь?
- Из таксофона. Хотел от вас, но никого дома не застал. Так что я лучше обтекаемо.
- Я тебя слушаю.
- Ммм... эпизодов у Риммы вчера было три. Все по нашему делу, один тяжелее другого. Такое ощущение, что тот, кто ей всё это устроил, в последнее время наблюдал, как мы расследовали убийство, а потом, обозлившись, обрушил на неё всё подряд, до чего смог дотянуться, чтоб ударить побольнее. Тварь он последняя, надеюсь, его тепло встретили там, куда он отправился.
Теперь по порядку. Первый эпизод был о ребёнке, которого мать пытается поставить на колени на горох.
- Мать?!
- Вот и у меня сначала упало всё. Но это не тот ребёнок и не та мать.
- Галина Борисовна и её старший сын?
- В яблочко. Эта прекрасная женщина обвиняет сына в краже денег, а парнишка лет тринадцати-четырнадцати, глазами которого всё и показано, признаётся, что взял, потому что деньги его, их ему отец вроде бы оставил на чёрный день. Женщина же утверждает, что те деньги уже давно на него, дармоеда, потрачены, и требует вернуть, что взял. При этом она хлещет сына ремнём и пытается загнать в тот самый угол на горох, но в какой-то момент он начинает сопротивляться, вырывает ремень у неё из рук, отталкивает её и удерживается от удара в самый последний момент, когда замечает, что всю эту сцену наблюдает маленький мальчик, видимо, его младший брат. Потом просто выбегает из комнаты, на этом всё. Особой пользы для следствия, на мой взгляд, от этого эпизода нет. Мы и так догадывались, что Влада Никитина мать, скорее всего, личным примером воспитывала.
Второй эпизод об убийстве Геворкяна с точки зрения Бунина.  Он возвращается поздним вечером домой из больницы, где лежит его дочь и где днюет и ночует его жена, за три недели постаревшая на десять лет. И на подходе к дому видит Геворкяна, играющего со своим новым щенком, на той самой детской площадке, где всё с детьми и произошло. Бунин стоит и смотрит со стороны, как щенок яростно рвёт у Геворкяна из рук резиновый мячик, а тот его всё больше дразнит и смеётся. Смотрит Бунин долго - до дрожи, до белых глаз, до иступления. С трудом преодолевает порыв броситься на этого урода сразу, потому что Геворкян не из хлипких и при таком раскладе результат не ясен. Идёт домой вне себя, ещё не понимая толком, что делать. Если б жена его дома была, если б вообще кто-нибудь знакомый ему по пути попался, заговорил бы с ним, может, и не было бы ничего. Но вокруг - никого, дома - пусто, только брошенное лукошко с клубками и спицами на диване, жена дочку за день до происшествия вязать учила. И это становится последней каплей, потому что он понимает, что дочке больше не вязать. Он выдёргивает из клубка одну из спиц, хватает почему-то валяющийся тут же обрывок бельевой верёвки и возвращается на улицу. Площадку обходит по большой дуге и заходит к Геворкяну в подъезд. Это всё, само убийство во втором эпизоде не показано.
- М-да, а ведь тут аффект, Володя.
- Он самый.
- А Бунин осуждён на семь лет по сто третьей статье, ему только за чистосердечное признание скостили, и про то, что он в ночь убийства видел Геворкяна с собакой на детской площадке, в деле ничего нет.
- Точно нет?
- Точно, я только сегодня просмотрел фотокопии материалов дела, что Сергей Викторович привёз.
- И почему нет, как думаешь?
- Не знаю, может, не захотел рассказывать, потому что слишком личное, а может - и не вспомнил даже, в аффективных состояниях иногда бывает и такое. Это значит, что надо опять ехать к нему и беседовать с ним на этот предмет, а потом, возможно, и добиваться пересмотра дела. Я подумаю, что и как тут можно предпринять... А с третьим эпизодом что?
- Там неожиданное. Получается, что первоначально Васильев Никитина убивать не планировал, что он действительно хотел и пытался его припугнуть, чтобы тот немедленно дал жене развод...
---------------------------------------------------
- Зачем вы отмалчиваетесь, Алексей Витальевич? Почему по-прежнему отказываетесь сотрудничать со следствием? Какой в этом смысл?
Васильев сидел на стуле ровно и на его крупной лепки лице не отражалось почти ничего, кроме, пожалуй, усталости. Только когда Штольман заговорил о деле пятилетней давности, подозреваемый напрягся, глянул исподлобья, даже кулаки было сжал, но и этот всплеск эмоций был совсем недолгим.
- А какой смысл в моих показаниях? - спросил он наконец. - Они ведь ничего не изменят. Вы и так всё, что вам нужно, выяснили: нашли кровь Никитина на моём полушубке, ботинки, спицу, свидетелей, и даже мотив раскопали. С какой же стати мне ещё перед вами исповедоваться? Пишите обвинительное заключение как есть и передавайте дело в суд. Пусть судят, всё равно уже...
- Нет, выяснили мы пока не всё, и показания ваши нужны мне не для галочки. К примеру, без ваших показаний невозможно окончательно снять подозрения с Людмилы Никитиной и Алисы Бережной. Пока вы молчите, остаётся вероятность, что обе женщины были вашими сообщницами, тем более что есть в их поведении подозрительные моменты. Людмила Петровна обратилась за помощью не в день убийства, а лишь на следующий день, а кроме того, она так и не смогла или не захотела вас опознать, сославшись на сильную близорукость. Да и Алиса Андреевна молчала о вашем участии в деле, сколько могла, отказывалась верить, что вы преступник, и это при том, что она обижена на вас за обман.
- Не на что ей обижаться... - Васильев пожал плечами с кажущимся равнодушием. - Этот "обман" скорее как комплимент ей можно рассматривать. Алиса Андреевна - умная и привлекательная женщина, общением с которой я дорожил. Стала бы она вести со мной эти еженедельные, почти задушевные беседы, если б знала, в кого я превратился? Вряд ли. А так и мне была отдушина, и ей небезынтересно. Обман тут был бы, если бы я на какую-нибудь перспективу с ней прицеливался, но об этом и речи не шло.
- А вы не допускаете, что она могла видеть перспективу, которой не видели вы?
Васильев криво усмехнулся и покачал головой.
- Не было у неё ко мне женского интереса. Вы же сами мужчина, знаете, что подобное быстро становится заметно. Пустоту она заполняла со мной, больше ничего. А сверх того предложить мне ей было нечего...
- Вы предложили ей помощь.
- Тут я уже по-другому не мог. Если вы моей историей занимались вплотную, то должны это понимать. Я и мальчишку этого видел, Антона Никитина, познакомился с ним в читальном зале во время осенних каникул, книжку ему посоветовал. Серьёзный очень, на Николку моего похож, такого, каким он стал после всего... В том числе и по моей вине. А потом Алису вдруг прорвало в разговоре со мной - да как! Страшно это, когда женщине, даже двум женщинам, не к кому обратиться за помощью, кроме постоянного посетителя библиотеки.
- О чём она вас попросила?
- Ни о чём, так и запишите. Ни о чём они меня не просили. Людмилу Никитину я вообще не знал, до разговора с Алисой видел её всего пару раз в библиотеке совсем мельком. Смешная она, в своих очках чем-то на черепаху похожа. Очень естественно смотрелась среди книжных полок. Я потом, когда её историю слушал, подумал даже, что слишком много книг могут и повредить. Равновесие должно быть между книгами и людьми. И Алиса ничего от меня не хотела и не ждала, разве что совета, а когда я предложил вмешаться, даже растерялась, глазами захлопала.
- Но она дала вам адрес Никитиных на Моховой?
- Не сразу, но дала. Почему нет, в конце концов, я же только поговорить с ним предлагал. А даже если бы не дала, я бы сам выяснил. Съездил бы в Комарово, нашёл дачу академика Родницкого, проследил за свекровью. Я сразу для себя решил, что это дело так не оставлю.
- Как вы узнали о продаже колеса?
- Из объявления. Я уже несколько дней ходил вокруг дома, присматривался, и пару раз видел Людмилу с мужем. А потом тот вышел расклеить объявления, я полюбопытствовал и понял, что это очень удачный вариант. Сразу нашёлся и повод для знакомства, и способ выманить Никитина за город. Поговорить с ним я собирался обстоятельно, подробно и без свидетелей. Не так, как с Геворкяном, которого публичное унижение, кажется, ещё больше раззадорило.
- Вы собирались поговорить с Никитиным без свидетелей, но не изменили своего намерения, даже когда вместе с вами и мужем в воскресенье за город поехала Людмила Никитина?
- Просто она позже вышла. Если бы они вместе ждали меня около машины, я бы вообще к ним не подошёл. Ну, передумал покупатель и всё, мало ли. Но Людмила выскочила, запыхавшись, когда мы с её мужем уже стояли и разговаривали. И честно говоря, меня удивляют ваши намёки на то, что она меня узнала. Мне так совсем не показалось, наоборот, подумалось, что она, как многие близорукие люди, ужасно ненаблюдательна, потому что не привыкла полагаться на своё зрение.
Потом мы ехали в машине и я раздумывал, что делать. У меня ведь не было никакого плана Б на подобный случай. Заехать с ними в один из  посёлков в окрестностях Петрокрепости и попросить высадить меня где-нибудь на окраине? Как же тогда я в следующий раз подберусь к Никитину, не вызвав подозрений? А потом я послушал, как он всю дорогу отнюдь не беззлобно подтрунивает над женой, которая тоскливо смотрит в окно прямо перед собой, и решил, что сделаю всё, как наметил.
- Что именно вы сделали?
- У Синявино я попросил Никитина свернуть на просёлок, по которому мы проехали километра полтора, после чего я приставил к его горлу охотничий нож и велел ему остановить машину, а Людмиле - выйти из неё. Она растерялась совсем, а Никитин - как раз не очень, он подтвердил мой приказ, а когда она вышла, спросил, что мне нужно. Я сказал, что поговорить, убрал нож и просто положил руки ему на плечи. Он отъехал ещё на пару километров вдоль просёлка, потом я заставил его загнать машину на обочину, поглубже в снег, чтобы пришлось её выталкивать, и остановиться. Какое-то время я молчал, тогда он, наконец, занервничал, стал снова спрашивать, кто я такой и что мне надо. Если денег, то у него с собой немного, но я могу забрать его бумажник, часы, машину и идти своей дорогой. Да, ещё добавил, что я зря не снял серёжки с его жены, они дорогие. Тогда я ответил, что здесь не из-за денег, что хочу, чтобы он прекратил издеваться над сыном и дал развод жене, а если нет, то следующую нашу встречу он не переживёт. Он затих на пару минут, переваривая мои слова, а потом решил, что его осенило и рассмеялся. Я удивился настолько, что позволил ему вывернуться из моих рук и обернуться. Это было не важно, я уже понял, что физически смогу справиться с ним в любой момент. Он смотрел на меня с подчёркнутым любопытством, таким исследовательским интересом, как на редкое животное, и явно больше не боялся. Сказал, что уже не рассчитывал со мной познакомиться, но если мальчишка мой, то я могу забирать его и убираться. Я не сразу понял, что он принял меня за отца Антона. Но его уже дальше несло: "Этот сопляк мне не нужен, могу даже приплатить, чтобы больше никогда его не видеть!" Я уточнил: "Сколько?" - "Десять тысяч", - ответил он. Тогда я сказал - почти наобум - что хочу Людмилу и детей, квартиру на Моховой и двадцать пять тысяч, а остальное он может оставить себе, если согласится на развод и никого больше не побеспокоит. И услышал в ответ: "Бери деньги, своего мальчишку за шкирку и вали опять туда, где тебя носило десять лет. Насчёт денег можем поторговаться. А всё остальное - моё, и эта матрёшка Люська - моя... до гроба. Не для того я столько лет её терпел, чтобы сейчас отпустить". Вы, наверное, не поймёте, но после этого у меня не осталось никакого другого выхода, кроме как использовать по назначению верёвку и спицу, взятые с собой на самый крайний случай.
--------------------------------------------------
Римма рассказывала о своих видениях, уткнувшивь Сальникову в плечо, и ему казалось, что это даётся ей труднее, чем ночное изгнание духа. Сам он так скрипел зубами, пока слушал, что аж челюсти свело. Просто невозможно было не думать о том, что это её ночью хлестали ремнём, это она стояла с Буниным у детской площадки, каменея от боли и ненависти, и она же с Васильевым убивала Никитина и закапывала его тело в снег. И даже если сейчас, по прошествии времени, всё это ощущалось как ночной кошмар, врагу не пожелаешь таких кошмаров и, в особенности, необходимости пересказывать их во всех подробностях.
После долго сидели обнявшись и молчали, делились теплом. Когда Сальникову показалось, что Римма опять засыпает, и он попытался устроить её под пледом, она вдруг открыла глаза и сказала:
- А я всё слышала...
- Что, моя хорошая? - переспросил он недоумённо.
- Всё и всех - Женьку, Анну Викторовну, тебя.
Тут он даже испугался немного, потому что это уже напоминало бред:
- Римм?
Она поймала его руку, которой он попытался пощупать ей лоб на предмет температуры, и пристроила её себе под щёку.
- Володечка, всё со мной уже хорошо, а завтра будет ещё лучше... Я просто не до конца ещё рассказала. После всех видений я как будто провалилась ещё глубже, там было пусто, тускло и затхло, ни страха, ни боли, ни верха, ни низа, ни даже воздуха... - Сальников поёжился. - А потом я расслышала Женьку, который велел мне не позорить его и барахтаться, не зря же он меня плавать учил. После этого Анна Викторовна сказала, что чтобы услышать, я должна прислушаться, а лучше - потянуться навстречу. И тогда я вдруг поняла, в каком направлении мне надо тянуться и барахтаться, потому что там - ты. Ты говорил про счастье между лопаток, и про жизнь до самой старости, и про то, что ты сделаешь с моими духами, если я не вернусь, и про нашу девочку... И я сама не поняла, как, но ты меня вытащил.
Сальников был абсолютно уверен, что часть всего этого он говорил не вслух, но это было сейчас неважно.
- Надо же, какой я молодец, - пробормотал он и поцеловал её в лоб, в висок, в щёку, в уголок улыбающихся губ. - Римчик, если честно, то я слегка устал от этой мистики. Можно, я схожу Штольману позвоню и доложусь?