Крутой поворот          Глава 21                        Ранение

     В это утро Штольман решил до появления в Управлении полиции еще раз съездить в Александровскую Лавру и поговорить с иеродиаконом, служившим в церкви вместе с отцом Илларионом. Якова Платоновича интересовали прихожане монаха-священника, особенно те из них, кто часто исповедовался и причащался  в последний месяц. Иеродиакон Григорий назвал ему три фамилии, особо выделив купца Красина, у него месяц назад умерла жена. Штольман посчитал необходимым встретиться с этим купцом лично и решил навестить его в первой половине дня.

     В Управлении полиции Яков Платонович застал Сысоева за необычным занятием: он старательно чертил на листе белого картона план этажа, где располагались келья убитого иеромонаха и еще пять келей. Юрий Анатольевич с гордостью рассказал, что идею такого чертежа ему подсказал его младший брат - студент технического факультета Петербургского Университета, он приехал в Саратов на каникулы.

     Не успел Сысоев подробно объяснить свою задумку, как в дверь постучали, не дожидаясь ответа, дежурный полицейский ее широко распахнул, и на пороге появился ... Ульяшин. Похудевший, все еще бледный, с капельками пота на лбу, он опирался на палочку и улыбался, переводя взгляд со Штольмана на Сысоева.

     Юрий Анатольевич охнул, вскочил, бросился к Михаилу Петровичу и обнял его. Штольман подошел к Ульяшину следом за ним и крепко пожал ему руку. Тронутый до глубины души таким приемом, Михаил Петрович стал усиленно моргать, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

     Ульяшина усадили за его стол, Сысоев побежал за чаем, Яков Платонович пододвинул стул поближе к нему и тоже сел. Михаил Петрович радостно оглядел комнату сыскного отделения, провел рукой по столу и порадовался в душе за то, что на нем не было пыли, чернильный прибор сиял чистотой, и с правой стороны лежала пачка белой бумаги, аккуратно прикрытая газетой, чтобы бумага не пожелтела от солнца. Сысой постарался, подумал Ульяшин, вот ведь верный товарищ.

     Через полчаса Штольман и Сысоев сидели рядом с Ульяшиным, не спеша попивали чаек, рассматривали чертеж Юрия Анатольевича и слушали его пояснения.

     - На этом этаже всего пять помещений, в самом дальнем углу две кельи, где уже неделю живут два приезжих архимандрита, они в интересующее нас время были на службе в Крестовой церкви у митрополита. Об этом знали все служители.
     В третьей келье живет иеромонах Нектарий, но он давно болеет и на прошлой неделе был переведен в монастырский лазарет. О болезни отца Нектария Грачев мог услышать от сторожа или от коридорного.
     В четвертой келье находился отец Илларион.
     Пятая келья предназначена для отца Григория, но он еще не приехал в Саратов.
     Получается, что отец Илларион оставался в то время один на этаже, и больше там никого не было. Вот тогда-то Грачев и приходит. Я думаю, что ему нужно было застать иеромонаха одного, он действовал обдуманно и подготовлено.

     - Уж очень умно и продуманно для простого крестьянина. А какой у него был мотив? Вещи не тронуты, а денег мы нашли только 30 рублей, - продолжал сомневаться в виновности Грачева Яков Платонович.

     - Я тоже думаю, - понимающе кивнул Сысоев, - что это не кража, что у монаха можно украсть?

     - Но если не кража, - согласился Штольман, - возможна личная причина, но она должна быть очень серьезной, такой как месть или ненависть, чтобы поднять руку на священника, - по лицу Штольмана было заметно, что он и сам сомневается в предложенном мотиве убийства.

     - А если убийцу наняли, и ему заплатили за убийство монаха большие деньги? Ведь Грачеву были нужны деньги, - предложил Ульяшин.

     - А вот это интересно! - Штольман с удивлением посмотрел на Михаила Петровича, - прихожанин не имеет права зайти к монаху в келью, да и отец Илларион ему бы не открыл дверь и не впустил, а бывший коридорный мог прийти попрощаться, и он его впустил!

     - Пока вы ждете Грачева, я поеду к Красину, прихожанину отца Иллариона, и поговорю с ним. Может он что-то знает или заметил. Иеродиакон сказал, что купец после смерти жены часто приезжал в Лавру и исповедовался у иеромонаха, - Штольман встал и похлопал Ульяшина по плечу, - Я быстро, через час вернусь, а вы, Михаил Петрович, сможете меня подождать? Тогда и поговорим о Затонске.

     - Конечно, Яков Платонович, - Ульяшин поднялся и пожал протянутую ему Штольманом руку, - не торопитесь, я уже здоров.

     Два часа пролетели быстро - Сысоев рассказывал, Ульяшин слушал, не перебивая. Они даже удивились, когда дежурный полицейский доложил, что Грачева привезли в Управление полиции, и он умоляет допустить его к полицейскому начальству, чтобы сознаться в убийстве батюшки.

    Сыскари предполагали добиваться признания Грачева в убийстве, предъявляя ему косвенные улики. Кроме отпечатков пальцев на ноже, других неоспоримых улик у них не было, и то, если бы отпечатки Грачева и отпечатки на ноже совпали. Но раз подозреваемый сам был готов признать свою вину, надо было действовать быстро, пока он не передумал. Сысоев приказал дежурному полицейскому привести Грачева.

     В комнату сыскного отделения боязливо вошел высокий и худой мужик с загорелым лицом и небольшой редкой бороденкой. В больших натруженных руках он сжимал холщовый мешок со своими пожитками и мятую шапку. Одет он был бедно, но аккуратно и чисто, одежда его была пошита из сарпинки, хорошо известной в Поволжье дешевой ткани, которая вырабатывалась на ткацких фабриках в Саратовской губернии.

     Мужик с недоумением оглядел Сысоева и Ульяшина, хотя и выглядели они как господа, но на полицейское начальство были явно не похожи. Решив, что сидевший за столом господин был старше по возрасту, он поклонился ему и быстро заговорил:

     - Ваше благородие, я убил отца Иллариона, - губы у него задрожали, и он зашатался.

     Сысоев кивнул Михаилу Петровичу, передавая ему право вести допрос, а сам сел за стол записывать.

     - Сначала скажи, кто ты?

     - Иван Грачев, обходчик Саратовской железной дороги, проживаю в деревне Окунево, - он замолчал, а потом добавил, - с хворой женой и тремя детьми.

     - И за что же ты убил отца Иллариона?

     - За деньги ... за 500 рублей.

     - Украл у священника 500 рублей? - Юрий Анатольевич прекратил писать и оторопело смотрел на бедного мужика.

     - Зачем у священника? Боже упаси, ваше Благородие, у священника я и копеечки не могу украсть. У купца Красина взял, да он мне их сам отдал, когда я из Лавры вышел.

     - И где деньги?

     - Сжег... - Гаврилов поднял голову и посмотрел Ульяшину прямо в глаза, - в печке сжег. Я как приехал, так жене все и рассказал. Она, конечно, поплакала и велела мне разжечь печку и все эти окаянные деньги, - он тяжело вздохнул, - туда, значит, бросить, а иначе этот грех будет на наших детях...

     - И ты все деньги сжег? - Ульяшин откинулся на спинку стула, с недоверием рассматривая мужика.

     - Как есть - все, - тихо пробормотал Грачев.

     - Откуда ты знаешь Красина? - не выдержал и вмешался в допрос Юрий Анатольевич.

     - В церкви он ко мне подошел, я как раз просил отца Иллариона помочь отправить жену в больницу. Батюшка отказал, твоя жена - тебе за ней и ухаживать, а раз три года болеет, то никакая больница не вылечит.

     - Я-то не против, мне деток жалко, устали они от ее болезни, радости в доме нет, а как детям расти без радости, - Грачев махнул рукой и уронил свой узелок на пол.

     - А что было потом? - вернулся к допросу Михаил Петрович, - когда он тебе деньги пообещал?

     - Да уж и не помню, когда... Пошли мы с ним в трактир, там выпили, он мне свою горькую историю рассказал. У него жена тоже три года лежала, отец Илларион и ему не помог, а вот две недели назад его жена померла, батюшка его винит, что он плохо за ней ухаживал, - Грачев задумался, словно что-то вспоминал, но ничего не добавил, тяжело вздохнул, подобрал свой узелок, руки его тряслись и сам он еле стоял, - обещал дать 500 рублей, если убью монаха, очень он был на него зол.

     - Ваше благородие, - опять обратился он к Ульяшину, - прикажите меня в камеру отвезти, трясет меня всего, лечь мне надобно, как бы не упасть здесь.

     Ульяшин махнул рукой полицейскому, и Грачева увели.

     - Значит все-таки я был прав - заплатили за убийство. Кто такой Красин, не знаете, Юрий Анатольевич?

     - Знакомая фамилия, где-то я ее сегодня уже слышал, - Сысоев вскочил, прошелся по комнате, остановился у стола Штольмана, посмотрел на бумаги, лежащие там, и воскликнул:

     - Так ведь Яков Платонович к нему поехал, иеродиакон ему назвал Красина как самого прилежного прихожанина за последний месяц. Надо немедленно предупредить Штольмана, - он вернулся к своему столу, выдвинул ящик и вытащил пистолет.

     В комнату без стука вошел Звягин.

     - Кого это повели? Убийцу иеромонаха? А где Штольман? - Звягин был оживлен и сыпал вопросами, - Я ведь вчера говорил Якову Платоновичу, что ничего сложного в этом деле нет, - и увидев, что Сысоев торопливо прячет пистолет за пазуху и не обращает на него внимание, скомандовал, - Сысоев, доложите, что происходит!

     Выслушав сбивчивый рассказ Юрия Анатольевича, он приказал ему подготовить полицейский экипаж, подождать его минуту, пока он тоже возьмет оружие, и захватить с собой еще двух полицейских. Ульяшину было приказано оставаться в Управлении полиции на случай, если появится Штольман.

     Полицейский экипаж летел так, что все другие коляски и экипажи шарахались от них в разные стороны, но все-таки они опоздали.

     На центральной дорожке, ведущей от крыльца дома к воротам, лежал Яков Платонович, уткнувшись лицом в речной песок, которым она была обильно посыпана. Шляпа, трость и саквояж валялись в траве по сторонам от дорожки. Руки Штольмана были под телом, видимо, падая, он прижимал их к груди. На спине сюртук был порван и дырка от пули спряталась под лужей крови. Вид его распростертого на земле тела казался ужасным и нереальным.

     Сысоев застонал и остановился, Звягин махнул на него рукой и ускорил шаги. Он легко опустился рядом с головой Штольмана  и нащупал пульс на шеи.

     - Жив! Пульс частый, но слабый, - крикнул он Сысоеву, - Нельзя, не трогать, могут быть закрытые огнестрельные повреждения ребер, лопатки, - одернул он полицейских, собиравшихся перевернуть Штольмана на спину.

     - Сысоев! - Михаил Иванович подозвал молодого следователя, - берите наш экипаж и в больницу за докторами. Везите их сюда, лучше двоих, и чтобы один из них был хирург, надо знать, как правильно довезти Якова Платоновича, - заметив, что Юрий Анатольевич не может оторвать глаз от Штольмана и не соображает, что делать, громко приказал, - Быстро!

     Команды и движения Звягина стали четкими и отработанными. Он снова был на поле боя и помогал своему раненному боевому товарищу. Не оглядываясь, он в несколько шагов оказался у крыльца дома, где на ступеньках лежал невысокий мужчина с животом, похожим на пивную бочку. В опущенной руке он сжимал пистолет, а из бедра текла струйка крови. Две старухи ползали вокруг него и что-то причитали.

     - Встать, - гаркнул им Звягин, они ошалело посмотрели на него  и стали торопливо подниматься.

     - Немедленно в дом, несите чистые полотенца, подушку и самый большой плед. Быстро, я кому сказал, - повторил Звягин свою команду, видя, что старухи не двигаются.

     Плед расстелили на траве рядом со Штольманом и перенесли его на плед, не меняя положения тела,  аккуратно подложили под лицо подушку. Достав из кармана перочинный ножик, Михаил Иванович разрезал на спине Штольмана сюртук, жилет и рубашку. Открывшуюся рану он зажал чистым полотенцем.

     Сысоев привез врачей удивительно быстро, и когда два немолодых доктора склонились над Яковом Платоновичем, переговариваясь непонятными медицинскими терминами, Михаил Иванович смог свободно вздохнуть. Он расстегнул китель, снял фуражку и широким платком вытер пот на лице.

     - Ну что, доктор? - обратился он к поднявшемуся с колен врачу, - мы его не переворачивали, это было правильно? Я помню, что первая помощь при закрытых огнестрельных повреждениях и переломах костей - покой и бережная перевозка.

     - Да, - врач внимательно посмотрел на Звягина и уточнил, - военный опыт?

     Михаил Иванович кивнул, облегченно вздохнул и посмотрел по сторонам. Посмотрел он вовремя. От ворот сада к группе людей на центральной дорожке летела тонкая женская фигурка. Это была Она, Анна Викторовна.

     - Черт возьми, кто вздумал сообщать ей о ранении Штольмана? - рассердился Звягин и сердито посмотрел на Сысоева, но тот отрицательно потряс головой.

     Звягин поспешил ей навстречу, одной рукой застегивая пуговицы на кителе. Ни шляпки, ни перчаток, ни сумочки у нее не было. Волосы были собраны в пучок, простое летнее платье, взволнованное и бледное лицо, горящие глаза... Никто ей ничего не сообщал, любящая женщина сердцем почувствовала, что случилась беда с ее любимым мужем, грустно подумал Звягин.

     Анна налетела на Звягина как на ненужное препятствие, он вытянул руки, взял ее за локти и остановил.

     - Жив, он жив, - быстро заговорил Михаил Иванович, - тише, тише, здесь доктора, все будет хорошо!

     - Я сама доктор, - Анна с силой вырвалась из его рук и бросилась к группе людей, стоящих около Штольмана. Теперь ее остановил один из докторов и стал ей что-то говорить, повторяя слова "закрытый пневмоторакс", но она оттолкнула и его. Опустившись на колени перед пледом, на котором лежал Яков Платонович, она одной рукой нащупала пульс у него на шеи, а другой рукой стала гладить волосы на затылке и шептать ему неразборчивые слова.

     У Звягина не было сил спокойно смотреть на них, он позвал Сысоева, и они вместе с доктором пошли к лежащему на крыльце Красину. Пока врач осматривал сквозную рану на бедре, Красин пришел в себя и с ужасом уставился на свою рану. Звягин, еле сдерживаясь, чтобы не ударить по его дрожащему пухлому лицу, стал задавать короткие вопросы:

     - Вы Красин?
     
     Мужчина с трудом оторвал взгляд от рук доктора, осматривающего рану, и кивнул.

     - Почему вы стреляли в следователя Штольмана?

     - Он все понял, он понял, что я нанял пьяницу-коридорного, чтобы убить отца Иллариона.

     - Зачем надо было убивать отца Иллариона? - Звягин задавал вопросы, как стрелял из пистолета - вопрос за вопросом, точно в цель.

     - Я задушил подушкой жену, и на исповеди покаялся монаху, а он требовал, чтобы я пошел в полицию и сознался. Он был такой суровый и злой, что я решил... - купец перевел дыхание и опять уставился на руки доктора, - Он мог нарушить тайну исповеди и сообщить сам... Ой - ой, -закричал Красин, когда доктор нажал на рану, - я хотел застрелиться сам, но не смог, только ранил...

     - Да уж, - со злостью подал голос Сысоев и плюнул, - где голова, а где ваша рана!

     - В острог его! - отдал распоряжение Звягин и вернулся к лежащему на пледе Штольману.

     Подхватив плед за четыре угла, полицейские, Сысоев и Звягин понесли Штольмана к полицейскому экипажу. Анна Викторовна шла рядом, поддерживая голову Якова Платоновича.