Глава 8. Эксперимент.

Глава восьмая

Эксперимент

Летний парк дарил тень и прохладу, совершенно необходимые в это неожиданно жаркое для Петербурга солнечное утро. Воздух был неподвижен, ни ветерка, и весь он был напоен ароматом цветущих старых лип. Июнь вообще месяц цветения, и в классических садах царит буйство красок. Но Александра Раевская предпочитала старый, несколько заросший Александровский парк, специально спланированный таким образом, чтобы производить ощущение дикости и стихийности.
Сегодня графиня вышла на прогулку значительно раньше обычного, несмотря на жару и духоту. Ей хорошо думалось на ходу, а подумать точно было о чем.
Вчерашний день, а пуще того вечер вызвали в ее душе полное смятение всех чувств. Саша полагала, что не сможет заснуть нынче ночью, но неожиданно для себя крепко уснула без сновидений, едва легла. А проснувшись раньше обычного подумала, что, раз уж время есть, будет совсем неплохо пройтись и поразмышлять. Но вот уже почти час она бродит по парковым аллеям, а мысли порхают, как бабочки, за которыми она наблюдает с несвойственным ей интересом. Не то, чтобы Саша не любила бабочек. Спору нет, восхитительные создания, поистине прекрасные в своей воздушной легкости, и совершенно безобидные, к тому же. Вот только повода о них размышлять у нее не было никакого. Ну, если не считать таковым, разумеется, нежелание думать о чем–либо другом.
Саша перехватила поудобнее парасоль, чтобы жаркое солнце не мешало. В такой день без зонта не обойтись, но она их не любила. Без причины, не любила и все. Могут быть у нее свои маленькие слабости?
Мысль о слабостях заставила графиню Раевскую недовольно покачать головой. Проявленная вчера ею в присутствии Петра Ивановича несдержанность смущала ее несказанно. Она полностью потеряла самообладание, даже слез скрыть не могла. Это не вязалось с ее привычками совершенно. Но еще более странным для Александры Андревны было то, что она вовсе не чувствовала себя виноватой за свое поведение, только несколько смущенной. Будто это было совсем естественно, чтобы она плакала, а Петр ее утешал.

Почувствовав усталость от жары, Саша присела на скамейку у пруда, укрытую тенью густой плакучей ивы. По тихой воде плавали утки. Можно еще о них подумать, вместо бабочек. Усилием воли она заставила мысли вернуться на нужный путь.
Ее отношения с Петром Мироновым выбивались из привычного русла, но не это её беспокоило сейчас. Могла ли Александра Андревна сказать, что хотя бы в малейшей степени привычно контролирует то, что происходит не только между ними, но даже и с ней самой? Двадцать лет назад она отказалась от их любви ради того, чтобы спасти отца, правда, и по сей день не знала, от чего именно. Да и неважно это было. Граф Раевский согласился помочь Серебрякову, поставив условием ее согласие на их брак. Речь шла о жизни и чести отца, так он сказал ей. Для отказа не было возможности, и Саша согласилась. Раевский получил ее руку, но не сердце. Впрочем, сердце ее, как ей искренне казалось все эти годы, умерло в тот страшный день в Летнем саду, когда она, глядя Петру прямо в глаза, разрушила все его мечты и надежды.
Нельзя сказать, что жизнь ее в замужестве была такой уж несчастной. Граф Раевский был старше Александры без малого на двадцать лет, но он был к ней добр и уважителен, а когда понял, что молодая жена обладает незаурядным умом, привлек ее к своей деятельности, которая и смогла наполнить смыслом ее жизнь. Они стали почти друзьями, и Саша искренне переживала его смерть. А после осталась одна, замкнувшись в своем одиночестве, чувствуя себя в безопасности без привязанностей, все свои силы посвящая работе на благо Отечества.
Но вот двадцать лет спустя человек, которого она когда–то любила, снова вошел в ее жизнь. И не вошел, а просто-таки ворвался. Петр Миронов не пожелал считаться с ее границами, с ее отстраненностью. С настойчивостью, запомнившейся ей еще с юности, он становился частью ее жизни, и не было возможности его переубедить. Да и не хотелось переубеждать, если уж совсем быть с собой честной. Потому что Петр дарил Саше удивительное ощущение, которого ей всегда не хватало в жизни. Она чувствовала себя ему необходимой, и, что даже в душе утаивала от себя, — желанной.

Графиня Раевская нежно улыбнулась, любуясь видом пруда и своими собственными мыслями. А ведь и в этом он не изменился за двадцать лет. Тогда он покорил ее вовсе не настойчивостью, как ему представлялось. Она действительно почувствовала себя привлекательной и интересной, впервые в жизни, и всем сердцем полюбила человека, подарившего ей это сказочное ощущение.
Юная Саша Серебрякова всегда ощущала себя как будто лишней в собственной семье. Да и была ли у нее семья в том смысле слова, в котором это принято понимать? Мама умерла, когда Саша была совсем маленькой, и она ее совсем не помнила. Правда, ей всегда казалось, что вот мама бы ее любила. Отец дочерью почти не интересовался, он и дома-то бывал редко, проводя много времени в различных поездках, чаще заграничных. Все хлопоты по воспитанию девочки взяла на себя тетушка, Татьяна Николаевна. И не слишком охотно взяла, надо сказать, никогда не забывая напомнить своей племяннице, что ради ее воспитания отказалась от возможности составить собственное семейное счастье. Нынешняя графиня Раевская уже отлично понимала, что это было пустое, всего лишь самооправдания старой девы. Но маленькая Сашенька чувствовала себя виноватой и старалась мешать тетушке как можно меньше. Так что книги были ее друзьями и семьей, тем более что отец, разумеется, и слышать не желал о каких-либо учебных заведениях, предпочитая по старинке обучать дочь дома, и тетушка его в этом поддерживала.
Выйдя в свет, Саша оказалась чуждой этому блестящему, шумному и равнодушному обществу. Она не умела ни болтать попусту, ни краснеть вовремя, но, самое главное, она пользы в этом не видела. Лишь удивлялась тому, как настойчиво отец принуждает ее к посещению всех светских мероприятий, вдруг заинтересовавшись выросшей дочерью, и радовалась, что батюшка начал заботиться о ней, вовсе не понимая смысла его действий до тех самых пор, пока не стало поздно что-то менять.
И лишь Петру Миронову Саша была притягательна сама по себе, вместе с ее книгами, с ее неподходящими для девушки мыслями. Ему не было дела до того, что она не похожа на других юных барышень, напротив, он этим восхищался и согласен был принимать ее такой, какая она есть. С ним было тепло и светло, и притворство не требовалось. И, в конце концов, Саша поняла, что всем сердцем любит этого взбалмошного и веселого молодого человека и хочет прожить с ним всю свою жизнь, делая его таким же счастливым, как он делал ее. Пришлось поволноваться, разумеется, ведь разве возможна первая любовь без волнений и тревог. С несвойственной ему робостью Петр Иванович довольно долго не открывал ей свои чувства, заставляя Сашу переживать и сомневаться. Зато потом было счастье, самое настоящее. Четыре месяца счастья за всю ее жизнь.

Александра была уверена в том, что счастье для нее так и останется чем-то из разряда прекрасных воспоминаний. Но жизнь сделала неожиданный поворот, подарив ей новую встречу с бывшим возлюбленным. Вот только бывшим ли? Или она так и любила его все эти годы, хоть и запрещала себе вспоминать и думать? Имеет ли смысл пытаться в этом разобраться теперь, когда и так достаточно неожиданных событий, в которых разбираться необходимо?
В конце концов, ведь Петр так и не попросил объяснений. Саша ждала от него вопроса о причинах их расставания, хоть и не желала, чтобы он его задавал. Она знала Миронова достаточно, чтобы понимать, что ничего, кроме сочувствия и сострадания, у него подобный рассказ вызвать не может. Но ведь это он был пострадавшей стороной! Она же решила все за них обоих, пожертвовав не только своими, но и его чувствами, и никакого права на его сострадание не имела.
Но Петр так ни о чем и не спросил ее, избавив от неприятного рассказа. Вместо этого он просто был в ее жизни день за днем, непрерывно каждым своим словом и действием давая понять, что она ему необходима. И Александра Андревна сама не заметила, как стала нуждаться в нем, в том, что с ним можно быть собой, не притворяясь, ощущая тепло и заботу, которые он ей дарил.
Единственный человек, с которым она позволяла себе приоткрыться за последние десять лет, был Яков Штольман, ставший ей кем-то вроде младшего брата, порой непутевого и несносного, но, несомненно, любимого. С ним графиня Раевская позволяла быть куда менее сдержанной, чем она привыкла, зная, что он принимает это доверие с благодарностью и никогда не воспользуется ее слабостью.

Вот и еще одна тема для размышлений, от которой она старательно бежит. Вчерашние события вселили в нее надежду на то, что Яков все же жив несмотря ни на что, но поверить в это было страшно. Вернее, страшно было обмануться. Впрочем, думать об этом было рано. Следовало встретиться с Мироновым, расспросить его подробнее об этом странном видении, и вообще об этом проявлении его способностей, вовсе не похожих на прежние, как она поняла.
А до этой встречи нужно было обязательно разобраться в себе. В том, что происходит в ее душе сейчас, в том, чем она все меньше владела, всем сердцем стремясь к человеку, который стал для нее… кем? В их нынешних взаимоотношениях не было места той прежней романтической влюбленности. Он больше не читал ей Байрона на прогулках, не присылал корзины с цветами, которые когда-то так не одобряла тетушка. И говорили они чаще о делах, хотя в исполнении Петра любое важное и сложное дело казалось поводом для забавы. Но Саша чувствовала, что привязанность к нему становится сильнее с каждым днем. Будто бы Петр стал для нее семьей, той самой, которой не было ни в детстве, ни в замужестве, ни, тем более, после.

Графиня Раевская поднялась со скамьи, иронически усмехнувшись собственным иллюзиям. Смешно ей, право, рассуждать о подобных чувствах. Она даже не знает, что это такое, и не узнает никогда. Какими бы ни были нынче их отношения с Петром Ивановичем, мечтать о какой-либо семье при ее роде занятий нелепо. Уже и то плохо, что она позволила Петру настолько приблизиться к ее деятельности, и даже помогать. Неужели история Якова ее ничему не научила? Даже она, графиня Раевская, законодательница светского мнения, не могла чувствовать себя в безопасности рядом с полковником Варфоломеевым. А уж кто иной, особенно Петр с его зачастую легкомысленным отношением к крайне серьезным вещам, был и вовсе беззащитен. Ей следовало давно уже отослать его куда угодно под любым предлогом, лишь бы не подвергать опасности.
Вот только это было проще сказать, чем сделать. Потому что при кажущейся легкости характера Миронов обладал несгибаемым упрямством, и переспорить его было невозможно совершенно. А он явно принял решение, и теперь планомерно приводил его в жизнь, не желая считаться с доводами рассудка. И Саша уже понимала, что даже если она попытается его прогнать, придумав какой-либо повод для этого, он ей просто не поверит. И не уйдет, оставаясь пусть не рядом, но неподалеку – в ожидании момента, когда ей потребуется помощь и поддержка.
Так что же выбрать? И есть ли он у нее вообще, этот выбор? А может, не стоит противиться судьбе, подарившей им новую встречу? Но она не может оставить сотрудничество с полковником, этим она занималась не по принуждению, это был ее долг. А до тех пор, пока господин Варфоломеев волен вмешиваться в ее жизнь ради блага Отечества, никто рядом с нею не будет в безопасности. И еще неизвестно, посмотрит ли полковник на ее отношения с Мироновым благосклонно. Покамест он не придавал им значения, но это только до той поры, пока не станет ясно, что Петр Иванович в ее жизни явление не временное.
А какое, кстати? В смысле, что на самом деле происходит между ними? И чего Петр ждет от нее, от их отношений? Он молчит об этом, не желая, видимо, смущать ее и принуждать к какому-либо решению. Его чувства к ней уж точно не являются для нее тайной, они все написаны у него на лице. И что же? Она радуется при виде его любви, она счастлива тем, что он ее любит. Это не имеет отношения ни к разуму, ни к логике. Это просто ощущение счастья и уверенности в завтрашнем дне. Потому что, просыпаясь утром, Саша чувствовала себя счастливой и любимой. А еще она понимала, что так будет и завтра, и через год, и через десять лет. И больше всего на свете ей хотелось подарить ему такое же счастье, каким он наполнял ее жизнь. Счастье и уверенность в завтрашнем дне. Наверное, это и есть любовь – до боли хотеть сделать счастливым другого человека, видеть свое счастье в том, чтобы оберегать его, заботиться, радовать. Это было тем, за что хотелось поспорить даже с самой судьбой, за что действительно следовало бороться.

Александра остановилась, пораженная внезапной мыслью: все утро она пытается что-то понять, и даже более того, что-то решить об их с Петром отношениях, но какое право она имеет решать сразу за двоих? Однажды она уже сделала это, и разбила не одну, а сразу две жизни. Теперь не поймешь уже, было ли то решение верным. Но поступать так во второй раз она не станет. Каждый из них имеет право голоса, и если Петр не начинает этого разговора, оберегая ее покой, то, стало быть, ей придется его начать. И предоставить любимому человеку выбор, обрисовав ему всю неприглядную картину в подробностях. А после принять его решение, каким бы оно ни было.
Внезапно налетевший порыв ветра едва не вырвал парасоль из ее руки. Небо потемнело, а духота сделалась невыносимой. Да это же гроза приближается! Нужно немедленно отправляться домой, как можно скорее, чтобы хотя бы попытаться успеть до дождя.
А впрочем… Нет, не домой. Квартира на Церковной, где жил Петр Миронов, была куда ближе. Туда она точно успеет дойти. А учитывая погоду, даже репутация ее не пострадает совершенно. Да и не волновала Сашу репутация, на самом-то деле. Куда больше ее тревожило, что капризная погода снова нарушит их планы на прогулку, а ей хотелось встретиться с ним. Им многое следовало обсудить сегодня, а еще она просто хотела его видеть.

До Церковной улицы пришлось уже почти бежать, пытаясь обогнать надвигающийся ливень. Извозчиков в Царском селе было немного, большинство господ, живущих здесь, имели свой выезд. Да и пешком добраться до любой точки было не великой проблемой в этом крохотном, будто бы игрушечном городке. Так что извозчики в основном собирались на привокзальной площади, высматривая приезжих.
Собственная непредусмотрительность Сашу просто возмущала. Ну что стоило еще утром понять причину немыслимой духоты и догадаться о возможной грозе? Легкий кружевной парасоль не послужит защитой от ливня, и если дождь ее все же догонит, зрелище выйдет плачевное. Да и сам вид едва ли не бегущей бегом графини весьма комичен, даром, что на улицах практически пусто, все попрятались уже.
К дому, в котором жил Петр Иванович, Саша добралась, обогнав дождь на какие-то секунды. В тот миг, когда она уже стучала в дверь, первые крупные капли упали на землю, а следом загрохотал гром, сердясь, как видно, что ей удалось ускользнуть.
Дверь открыла пожилая служанка, явно удивившаяся неожиданной гостье, но впустившая ее в дом без единого вопроса, опасаясь, как видно, подступающего дождя.
– Доложите, пожалуйста, Петру Ивановичу, – обратилась к ней слегка запыхавшаяся от быстрой ходьбы Александра, – что графиня Раевская просит ее принять.

Служанка ушла, а Саша оглянулась с любопытством. Было интересно увидеть дом, в котором он живет. Впрочем, рассматривать в прихожей было особо нечего, эта часть дома явно не носила на себе отпечатка хозяина, лишь блистательной своей чистотой рассказав о характере старой служанки. Петр упоминал о ней, Дарья служила у него всю жизнь, вечно ожидая барина, редко заглядывавшего в Петербург. Но когда бы он ни приехал, в любое время дом был готов встретить хозяина.
– Ваше Сиятельство! – услышала она изумленный голос Миронова, вышедшего в прихожую самолично. – Надеюсь, все благополучно? Я чрезвычайно рад Вашему визиту, но это хоть и приятная, но неожиданность.
– Все хорошо, кроме погоды, – улыбнулась ему Саша. – Гроза застала меня в парке, и я не успела добраться до дому.
– Экая прекрасная погода нынче! – восхитился Петр Иванович. – Недаром я всегда грозы любил. Проходите же, мой дом с радостью укроет Вас от непогоды. Могу ли я предложить Вам чаю?
– С удовольствием, – кивнула графиня, проходя за ним в кабинет.
Комната, служившая Миронову кабинетом, была совсем небольшая, но удивительно уютная. Сразу поражало огромное количество книг, приставшее скорее мизантропу, проводящему за чтением всю свою жизнь, нежели человеку столь веселого нрава. Корешки книг выглядели потертыми, видно было, что их не раз раскрывали.
– Кошмар, не правда ли? – усмехнулся Петр Иванович, проследив за ее взглядом. – Было время, когда я путешествовал с небольшим саквояжем, и мне вполне хватало его содержимого, чтобы чувствовать себя удобно, а теперь вот переехал с прислугою, и даже с библиотекой. Видимо, с возрастом понятие о комфорте меняются. Старею.
– Я не оторвала Вас от дел? – поинтересовалась графиня, взглянув на бумаги, лежащие на столе.
– Ни от чего серьезного, – отмахнулся Миронов, помогая ей устроиться в кресле. – Вы не продрогли под дождем? Я затоплю камин.
– Не стоит, – сказала Саша, – я успела обогнать дождь. А сегодня такой душный день!
– В таком случае, – улыбнулся Петр, – я открою окно. Аромат грозы изумителен.
В раскрытое окно немедленно проникли звуки летнего ливня, заполняя всю комнату. Петр Иванович заботливо укрыл колени графини теплым пледом и подал ей чашку с ароматным чаем. Все это создавало ощущение непередаваемого уюта и спокойствия, и вовсе не хотелось разрушать его сложными разговорами. А хотелось, напротив, по примеру хозяина дома наслаждаться данным моментом, положившись на благосклонность судьбы. Может, это и есть тот самый ответ, который она искала?
– Скажите мне, прошу Вас, как Ваше самочувствие? – спросила Саша, смущенная ситуацией и принимая его заботу. – Я беспокоилась о Вас после всех вчерашних потрясений.
– Все в абсолютном порядке, – с успокаивающей улыбкой ответил Миронов, устраиваясь в кресле перед ней. – Если не считать полного сумбура, царящего в моих мыслях. Я лишь надеюсь, что Ваш блистательный разум справится и с этой задачей.
– Что ж, давайте попробуем разобраться, – согласилась графиня Раевская с предложенной темой разговора. – Вы упомянули вчера, что Ваши новые способности отличаются от прежних. Расскажите, чем именно. Я не эксперт в этих вопросах, но, быть может, рассказ поможет Вам самому понять происшедшее.
– Если честно, я даже не знаю, как это описать, – задумчиво произнес Петр. – Мне показалось, будто стена исчезла, а вместо нее я увидел совсем другое место. Там был лес и солнечный день, и на тропинке стояли Аннет со Штольманом. Но все это длилось лишь несколько мгновений, а затем исчезло.
– Давайте попробуем рассмотреть подробности, – предложила Саша, настойчиво игнорируя собственные чувства, всколыхнувшиеся при упоминании знакомого имени. – Возможно, они помогут нам что-то понять. Вспомните как следует все, что Вы видели, еще раз.
– Да я толком ничего и не видел, в том-то и дело, – огорчился Миронов. – Лес – так он везде лес. Сосны там всякие, березы, пихты опять же. Кусты вот, видимо, ежевичник. Еще были горы на заднем плане, но не слишком высокие и поросшие лесом.
– Пихты? – удивилась Александра, – Это уже что-то интересное. Пихты в наших краях не растут. И горы опять же. А что еще Вы видели?
– Только Штольмана и Анну, – ответил Петр Иванович, – и по зрелому размышлению я нахожу увиденное странным. Знаете, я уже жалею, что рассказал Вам все. Вовсе не обязательно, что я увидел то, что было на самом деле. Может, это были просто мечты духа, например.
Его колебания Александре Андревне были понятны. Она и сама задумалась бы, наверное, в подобной ситуации, стоит ли будить надежду там, где ее, казалось, и быть не может. И все же Саша не намерена была отступать, желая прояснить странную ситуацию со смертью друга. А ситуация была куда как странной, потому что вот в чем графиня Раевская была абсолютно уверена, так это в том, что полковник Варфоломеев искренне считает Штольмана мертвым. Так кто же прав?
– Не беспокойтесь сейчас об этом, прошу Вас, – покачала головой Александра Андревна. – Я буду в порядке в любом случае, обещаю. А что именно показалось Вам настолько странным, что заставило засомневаться в достоверности увиденного?
– Штольман, – подумав, ответил Петр. – Я его таким никогда не видел. И еще, как мне кажется, в моем видении он был моложе лет на десять, нежели я его помню.
– Действительно, странно, – задумчиво произнесла Саша. И вдруг улыбнулась грустно, – но может, он просто от счастья помолодел?
Представить Якова по настоящему влюбленным и счастливым она не могла, пожалуй. Некоторые его увлечения не в счет, да и встревать в эту часть жизни друга Саша считала нетактичным, а сам он не рассказывал, разумеется.
– Александра Андревна, – тепло заглянув ей в глаза сказал Петр, видимо, уловив ее печаль, – ну, не переживайте так, еще ведь ничего не известно. Все варианты равновероятны, а для более точных выводов у нас слишком мало данных. Вполне возможно, Яков Платоныч и в самом деле жив. Вот ведь Зайдлиц не смог вызвать его дух, а он настоящий медиум, уверяю Вас.
– А Вы не думали с ним поговорить? – спросила Раевская. – Возможно, господин Зайдлиц помог бы Вам пролить свет на это событие. Он мгновенно разобрался вчера, что происходит.
– Думал, – согласился Миронов, – и поговорю всенепременно. Надеюсь, он не откажет мне помочь. А до того не будем строить никаких предположений.
– Ну, некоторые предположения строить все же придется, – возразила графиня огорченно. – Прежде всего, я хочу предостеречь Вас, мой друг: никто не должен знать о Вашем даре, ни в коем случае. А о том, что именно Вы видели, и подавно.
– Но почему? – удивился Петр.
– Потому что мне не дает покоя одна мысль, – сказала графиня, поднимаясь и в задумчивости подходя к окну. – Если Яков на самом деле жив, стало быть, Затонск он покинул тайно. Он не вернулся в Петербург, и полковник искренне считает его мертвым. И это странно, право, потому что я с трудом представляю себе ситуацию, в которой Штольман мог бросить неоконченное дело и бежать.
– Я, пожалуй, тоже, – согласился Петр, – и это, к сожалению, еще один довод за нереальность мною увиденного.
– Представить с трудом и не представлять вовсе – несколько разные степени допущения, – ответила Александра Андревна. – Он мог так поступить, если ситуация сделалась угрожающей, например, для его близких. Я имею в виду Вашу племянницу, которая тоже пропала, причем в то же самое время.
– Но тогда получается, – задумчиво сказал Петр Иванович, – что Виктор знает правду. И именно поэтому изо всех сил старается помешать мне разыскивать Аннет.
– Да, если вспомнить странности в поведении Вашего брата, мое предположение выглядит еще более правдоподобным, – согласилась графиня.
– Ну, так я могу спросить его напрямую, – воодушевился Миронов. – Виктор не сможет мне солгать в ответ на прямой вопрос, по крайней мере, не сможет солгать убедительно. Завтра же поговорю с Зайдлицем, а после отправлюсь в Затонск и все выясню.
– Подождите, Петр Иванович, – встревоженно сказала графиня, снова опускаясь в кресло, – все не так просто, как Вам кажется. Если Ваше видение истинно, и Штольман жив, то мы должны сделать все, чтобы полковник Варфоломеев об этом не узнал. Что бы ни заставило Якова поступить подобным образом, я абсолютно уверена в том, что он ни в чем не виноват. Но это лишь моя уверенность. Боюсь, для полковника все может быть совсем иначе.
– Полагаете, Штольман сбежал от Варфоломеева? – изумился Миронов. – Но зачем, ради Бога! Как я понял, они чуть ли не друзьями были!
Саша только головой покачала, огорченная подобной наивностью.
– Полковник Варфоломеев самый умный и самый опасный человек в Империи, – сказала она. – У него нет друзей и быть не может. Вся его жизнь посвящена лишь его работе, ради нее он сделает все что угодно с кем угодно. И кем угодно пожертвует, если будет считать это необходимым. Он не злодей из оперетты, просто таковы его принципы.
– А Вы? – встревожился вдруг Петр. – Вам он тоже может угрожать?
– Наконец-то Вы начинаете понимать всю серьезность ситуации, – вздохнула Саша. – Меня защищает мое положение, так что беспокоиться не стоит. Но вот Вы не защищены ничем. И если Ваш новый дар привлечет его внимание, неизвестно, какова будет реакция.
– Ерунда! – решительно отверг эту мысль Миронов. – Вы зря тревожитесь. Я недостаточно заметен, чтобы такой человек обратил на меня внимание. Да и откуда бы ему знать? Ну, случился на Вашем приеме обморок с одним из гостей! Что тут такого?
– Вы как всегда слишком легкомысленно относитесь ко всему, Петр Иванович, – попеняла ему Саша. – Я просто прошу Вас пообещать мне, что Вы будете осторожны в речах.
– Обещаю! – с готовностью кивнул Петр. – Всенепременно буду осторожен. А сейчас, раз уж этот замечательный и чрезвычайно своевременный дождь по-прежнему не дает Вам меня покинуть, не думаете ли Вы, что мы могли бы провести маленький эксперимент? Я хочу попробовать повторить вчерашнее видение. Возможно, это что-то для нас прояснит.
– Вы с ума сошли? – взметнулась взволнованная графиня. – Вчерашний опыт едва не вышиб из Вас дух. Это может быть опасным для Вас!
– На счет духа – точно так. Очень похожие ощущения, – рассмеялся Петр Иванович. – Но Вы же не думаете, что я в самом деле откажусь от эксперимента? Полноте, Александра Андревна, Вы же прекрасно понимаете, что мое любопытство куда сильнее меня. Но кое в чем Вы, несомненно, правы: это слишком нервирующее для Вас зрелище. Думаю, мне стоит отложить эксперимент на другое время.
– И остаться в этот момент без помощи? – возмутилась Саша. Да он просто невыносим со своим легкомыслием! И с этой его заботой, будто она нежный цветок из Императорской оранжереи. – Неужели Вы думаете, что я позволю Вам щадить мои нервы таким образом? Приступайте, раз уж решили, а потом мы обсудим результат.
Петр Иванович взглянул на нее с упрямым недовольством, судя по всему, собираясь настоять на своем. И переспорить его будет, ох, как непросто. Но разве обязательно спорить? Есть и другие способы переменить чье–то мнение. Отступать Саша не собиралась. Если уж он решил, что ему нужно играть с этим новым даром, она твердо была намерена в этом участвовать.
– Вы же помогаете мне, – сказала она с милой, нежной улыбкой, – и настаиваете, чтобы я принимала Вашу помощь. Почему же Вы теперь отказываете мне в том же? Это несправедливо! Друзья должны помогать друг другу, Вы мне сами об этом говорили.
Петр посмотрел на нее с иронией. Судя по всему, ее не слишком тонкий намек он расшифровал с легкостью:
– Ваше Сиятельство! Вы никак шантажировать меня вздумали?
– Нет, – невозмутимо улыбнулась ему Саша, – всего лишь оказываю давление.
И они оба весело расхохотались
.
Отсмеявшись, Миронов кивнул согласно:
– Хорошо, если Вы так настаиваете, пусть будет по-вашему. В конце концов, я сам понятия не имею, что получится. Может быть, и вовсе ничего. Если мое видение было вызвано тем, что господин Зайдлиц вызывал духа, то вряд ли мне удастся что-то сделать.
– У Вас все получится, – убежденно сказала Саша. – Приступайте уже. Или мне снова держать Вас за руки?
– Как мне помнится, это мало помогло в общении с духами, – поднял бровь Миронов. – Вы ставите меня просто перед непереносимым выбором, сударыня.
– Да перестаньте уже шутить! – возмутилась графиня. – Неужели и в данной ситуации можно увидеть что-то смешное?
– De tristesse et ennui, nul fruit, – улыбнулся он, – а нам сейчас как никогда требуются результаты.
Затем он сделался серьезным, наконец, глядя на окно с дождем за ним. Вчера Саша стояла позади Миронова и не видела того момента, когда видение настигло его, и теперь внимательнейшим образом следила, желая его не пропустить, затаив дыхание, чтобы не нарушить сосредоточение. И вдруг глаза Петра Ивановича расширились, будто бы вместо окна он видел что-то поистине кошмарное, а в следующий миг смертельная бледность разлилась по его лицу, он резко вдохнул, будто лишенный воздуха и – потерял сознание. Счастье еще, что кресло было в достаточной степени глубоким, так что Петр не упал на пол в беспамятстве, а просто обмяк в нем, откинувшись головой на подголовник. Саша бросилась к нему в испуге, не зная, что делать, пытаясь справиться с подступающей паникой. Господи, да как она могла допустить подобное? А если проклятый дар его убил? В ужасе она пыталась звать его по имени, чувствуя, как срывается голос, как перехватывает горло от подступающих слез.
К счастью, обморок длился не более пары минут. Но вот его глаза открылись, Петр моргнул раз, другой, и, взяв ее руку, бережно поцеловал в ладонь.
– Все в порядке, – сказал он чуть хрипло, – но, если Вас не затруднит, Ваше Сиятельство, то лекарство в графине на столике.
Саша налила коньяк и сердито подала ему бокал.
– Вы меня напугали! – сказала она, изо всех сил стараясь взять себя в руки, чтобы он не заметил, до какой степени она на самом деле перепугана. – И больше никаких экспериментов. Это дар Вас убьет!
– Полноте, – усмехнулся Миронов, выпивая залпом коньяк, – нет никакой опасности. Ощущения малоприятные, но, я думаю, мне просто нужно привыкнуть к ним. Со временем я научусь.
– Если раньше не умрете, – все еще сердясь, ответила Саша, снова опускаясь в кресло. – Судя по столь яркой реакции, эксперимент был успешен? Что Вы видели?
– Боюсь, я все-таки что-то сделал не так, – задумчиво покачал головой Петр, – потому что я видел что-то совершенно непонятное, но точно это было не похоже на вчерашнее видение. И ни Аннет, ни Якова Платоновича мне мироздание не показало.
– А что показало? – поинтересовалась графиня с неприкрытым любопытством.
– Почему-то Петербург, Исаакиевскую площадь, – ответил Петр Иванович в замешательстве, – странно, я о ней точно не думал.
– И что же в Петербурге? – изумилась Александра. – Что именно Вы видели?
– Какая-то карета, и в ней человек, – принялся вспоминать Миронов. – Она ехала по площади по направлению то ли к Адмиралтейству, то ли к Дворцовой площади. Лучше всего было видно двоих, стоявших на тротуаре, что наблюдали за каретой. И знаете, Ваше Сиятельство, – неожиданно закончил он, – я думаю, мне необходимо встретиться с господином полковником, и как можно скорее.
– Что случилось? – встревожилась графиня. – Что Вы видели?
– Эти два человека, – ответил Миронов очень серьезно, – я слышал, как один из них упоминал о взрыве. Мне кажется, они хотели бросить бомбу.
Саша сильно побледнела, сжав руки. Если речь на самом деле идет об очередном выступлении бомбистов, то, несомненно, полковник Варфоломеев должен узнать об этом незамедлительно. Но рассказать ему все, значит рассказать и про новый дар Миронова. И если его видение окажется правдивым и укажет на готовящееся преступление, то полковник ни за что не выпустит носителя такого дара из рук. Нужно все как следует выяснить и обдумать прежде, чем идти на такой шаг.
– Это все, что Вы помните? – спросила она. – Что конкретно Вы услышали?
– Он сказал: «Кинешь и беги. Рванет отлично», – ответил Петр. – Жаль, я рисовать не умею, этих двоих я видел очень четко, но вот портретист из меня никакой.
Саша лихорадочно пыталась сообразить, как правильно повернуть разговор с полковником, чтобы не привлекать его внимание к Миронову. Выходило, что никак. Не могла же она на самом деле передать такие сведения, не сославшись на их источник. И еще далеко не ясно, как полковник Варфоломеев, отнюдь не страдавший склонностью к мистицизму, отреагирует на подобное известие, полученное путем каких-то там видений. Но и скрыть подобное было нельзя никак.
– Зато Вы сможете их описать, это уже очень много, – утешила Петра Ивановича графиня. – И Вы правы, такие сведения никак нельзя скрывать. И не будем терять времени. Я пошлю полковнику письмо с просьбой меня навестить. Он знает, что я не стану тревожить его по пустякам, так что прибудет как можно скорее, будем надеяться, сразу. А нам следует перебраться из Вашего дома в мой, благо дождь стихает.

Они решили пройтись пешком, дом на углу Садовой и Оранжерейной, принадлежавший Раевским, находился совсем недалеко. Гроза и вправду миновала, и дождь утих, оставив после себя восхитительные ароматы мокрой листвы и свежести. Но сейчас Саше было точно не до того, чтобы наслаждаться природой. Ей не давала покоя тревога за человека, идущего рядом с ней.
Он был совершенно беззащитен перед миром, в который собирался войти, со своей вечной беспечностью, с легким отношением ко всему на свете. Это надо же, на полном серьезе полагать, что Варфоломеев и Штольман могли дружить! Невольно вспомнились опустевшие глаза Якова, чудом оставшегося в живых после той дуэли. Страшное чувство – ощущать себя преданным. А Варфоломеев просто выбросил тогда Штольмана, пожертвовал им, как пешкой, как кем-то ненужным и не важным. И это лучшим своим сотрудником! Что же говорить о Миронове, чей дар может принести так много пользы? Да Варфоломеев будет заставлять его снова и снова погружаться в видения, пока проклятый дар не убьет его, наконец.
– Что Вас тревожит? – спросил ее вдруг Петр. – Я же вижу, что Вы чрезвычайно взволнованы.
– Я боюсь, – неожиданно для себя призналась Саша жалобно. – Вы не представляете себе, насколько полковник Варфоломеев страшный человек.
– Александра Андревна, – рассмеялся Миронов, – я был своим в цыганском таборе, плавал на пиратском бриге и метал ножи в марсельских кабаках. Неужто Вы полагаете, что я не могу за себя постоять?
– Драться Вы, возможно, умеете, – ответила Саша, сердясь на него за эту несерьезность, – но вот против подлости Вы бессильны.
– Против подлости бессильны такие, как Вы или Штольман, – с неожиданной серьезностью ответил Петр. – Вас невозможно согнуть, только сломить. Вы не станете лгать и притворяться. А вот я предпочитаю хитрость, она может служить прекрасной защитой. Мимикрия, как в природе. Чем я не гусеница?
– И как же Вы намерены маскироваться? – заинтересовалась Александра.
– Да я просто буду вести себя, как обычно, – весело рассмеялся Миронов. – Ну, кому придет в голову, что такой открытый и веселый малый может что-то скрывать? Главное – не привлекать к себе пристального внимания. И не рассказывать лишнего, при этом говоря как можно больше. Цыганский гипноз так и работает, знаете ли.
– Вы и им владеете? – рассмеялась Саша.
– Я Вам больше скажу, – многозначительно поднял палец Петр Иванович, – я владею даже высоким искусством конокрадства! И можете мне поверить, уговорить чужую лошадь добровольно пойти с тобой куда труднее, чем заморочить голову любому человеку.
Он рассмеялся, и она невольно рассмеялась вместе с ним. Какой он все-таки удивительный в этой своей легкости! Перед нею отступают любые проблемы, и остается лишь ощущение радости и тепла. И почему-то защищенности, будто Петр обладал способностью отводить все беды, делая их незначимыми.
– До чего же Вы прекрасны, когда смеетесь, – сказал он внезапно, глядя на нее с нежностью.
– Вы потому меня и смешите все время? – смущенно спросила Саша, чувствуя, как неудержимо краснеет, будто бы она была не светская дама, невозмутимая в любой ситуации, а юная девушка на первом свидании.
– Разумеется, – ответил он с чуть заметной иронией, – а теперь я еще и дразнить Вас стану, потому что, как выясняется, в смущении Вы вовсе прелестны.
– Вы просто невыносимы, – рассмеялась вновь Александра, – я с Вами сама себя не узнаю!
– Я хочу, чтобы Вы смеялись всегда, – сказал ей Петр вполне серьезно. – И я намерен все что угодно сделать, лишь бы Вы были счастливы. Всегда счастливы.
Он смотрел на нее очень серьезно и очень спокойно. Ни тени волнения или сомнения в теплых карих глазах она не видела. Он все решил – для себя, да и для нее тоже – и явно не собирался ни в чем от своего решения отступать. Было несколько странно ощущать, что кто-то решает для нее и вместо нее. С того самого дня, когда отец смог принудить ее к браку с Раевским, Саша не допускала, чтобы кто-то управлял ее жизнью. Но вот сейчас сопротивляться, отстаивая свое право решать, вовсе не хотелось. А хотелось наоборот — довериться человеку, с которым она чувствовала себя в безопасности, и позволить ему решать, что для нее лучше и правильнее. Так что ее держит, кроме привычки управлять собственной жизнью безопасности ради? И почему бы не сделать счастливыми их обоих?
– Хорошо, – неожиданно задорно и весело рассмеялась графиня Раевская, – я согласна, делайте. Но имейте в виду, я намерена отплатить Вам тем же.

Следующая глава Содержание