"Сыщикъ и медиумъ: золотой дым смерти"


Доктор Милц, несомненно, был человеком, занятым до чрезвычайности. Попробуйте-ка сами совмещать обязанности больничного врача с содействием полиции! Но бывали и в его жизни тихие моменты, когда можно было заварить чаек и расслабиться за книгою.
  Последние годы в качестве легкого чтения на его столе периодически оказывались опусы господина Ребушинского. Не то, чтобы Александр Францевич питал к ним особое пристрастие. Когда свет увидела самая первая книжка про приключения героического сыщика, испытываемые им эмоции были весьма противоречивыми, а уж возмущению Антона Андреевича, которым тот поделился с доктором, и вовсе не было предела.
  – Оставьте, голубчик! – пытался утешить его Александр Францевич, ко всему на свете старавшийся относиться философски. – Ни ЯкПлатонычу, ни Анне Викторовне эта писанина теперь не способна причинить ни малейшего вреда. Даст бог, они о ней никогда и не узнают. Ну, а мы с вами… Ну что поделать, голубчик, вот такое нам досталось испытание в лице господина Ребушинского! Объяснить ему всё равно ничего не объяснишь. Бросьте вы расстраиваться, Антон Андреич! Вспомните, как там было у царя Соломона: «И это пройдёт!».
  Но похоже, Антон Андреевич всё-таки попытался что-то объяснить неугомонному щелкопёру доступными для того способами. Когда парой дней спустя Александр Францевич услышал от одного из своих пациентов, что в тёмном переулке журналиста кто-то крепко отмутузил, у него, признаться, мелькнула мысль, что без помощника следователя это дело не обошлось. Ребушинский, похоже, заподозрил то же самое, вот только выводы сделал сообразно своей натуре, и были они прямо противоположны тем, на которые мог надеяться Антон Андреевич. Потому как через некоторое время в свет вышел новый опус затонского творца, в котором образ Гектора Гордеевича Сундукова был выписан запредельно героическими красками, а творимые им подвиги просто превосходили всякое разумение.

  Прототип храброго помощника великого сыщика потом долго и молча сидел у Александра Францевича в мертвецкой, где сострадательный доктор отпаивал его валериановой тинктурой и медицинским спиртом. Придя же в себя, Антон Андреевич, похоже, дал какой-то зарок, и с тех пор начисто игнорировал как творения затонского литератора, так и самого творца, никогда о них не упоминал, а при случайных встречах проходил мимо журналиста, как мимо пустого места.
  Сам Александр Францевич тоже бы с радостью выкинул из головы сочинения Ребушинского, философски решив, что оного господина только могила исправит. Но ради своих отсутствующих друзей, а более того, ради их родных и близких, оставшихся здесь, в Затонске, положил себе держать руку на пульсе.

  Спустя несколько книжек, которые он читал, все больше посмеиваясь и воображая себе реакцию прототипа главного героя на подобную творческую трактовку его личности и деяний, Александр Францевич был вынужден признаться себе, что Ребушинский-писатель радикально отличается от Ребушинского-репортёра. В газетных своих статьях прежних времён гораздый на самые грязные выдумки в адрес той же Анны Викторовны, сделав ее литературной героиней, автор начал относится к ней с куда большим пиететом. Как, впрочем, и ко всем остальным своим персонажам. Превыспренний стиль господина Ребушинского и описываемые им приключения, невероятно далёкие от реальной жизни, могли вызвать только улыбку, но Прекрасный Медиум, как ей и полагалось, была прекрасна и отважна, а Великий Сыщик и его Храбрый Помощник неизменно оставались героями хоть куда. Даже романтическая линия, поначалу вызывавшая у Александра Францевича наиболее сильные опасения, оказалась неожиданно светлой. Любовь между доблестным сыщиком и прекрасной спириткой перо затонского литератора превратило в нечто столь архивозвышенное, что, прочитав пару книжек, доктор Милц начал крепко подозревать, что в глубине души Алексей Егорович всегда был неисправимым романтиком, но большую часть жизни удачно это скрывал.

  Преступления, которые затонский литератор описывал в своих произведениях, порою заставляли Александра Францевича вспомнить некоторые совместные их дела со Штольманом, имевшие место быть в действительности. Но и тут господин писатель проявлял немалую долю изворотливости. Сами истории были перевраны донельзя, покойники сплошь выдуманы, а многочисленные злодеи нарисованы такой чёрной краской, что опознать в оных реально существовавших людей не представлялось возможным. Вот мелькавшие там и сям герои второго плана порою подозрительно смахивали на иных жителей Затонска, но в таких случаях господин литератор рисовал их персонажами сугубо положительными, не давая прототипам поводов для обиды. По слухам, которые донесли до доктора всезнающие его пациенты, почтенный купец Игнатов, найдя себя в одном из героев совершенно неправдоподобной, но залихватской истории с пиратами и крокодилом, страшно этим возгордился, ходил гоголем и вроде как даже ударился в меценатство, оплатив Ребушинскому услуги приличного иллюстратора.

  Сегодня в качестве книги доктор решил прочесть, наконец, переданное ему автором три дня назад новое творение господина Ребушинского. Это очередное сочинение, на титуле коего значилось «Золотой дым смерти», Алексей Егорыч принес доктору лично, в варианте пробном и очень вежливо попросил прочесть и дать свой отзыв ранее, чем книга увидит свет. Просьба была необычной, но отчего бы и не развлечься легким чтением на досуге? Доктор Милц отхлебнул чаю из стакана, уселся поудобнее и принялся читать.

  "В то хмурое и солнечное летнее утро Гектор Гордеевич Сундуков, пребывая в настроении самом прекрасном, явился в полицейское управление губернского города N и поспешествовал в кабинет. Его мудрый наставник, знаменитый сыщик Якоб фон Штофф был уже там и стоял перед силуэтом раскрытого окна, молча и задумчиво глядя в его прозрачную даль. Верный помощник уже собирался радостно приветствовать своего прославленного начальника, как вдруг ясный взор его упал на стол великого сыщика, и чуткая душа Гектора Гордеевича вздрогнула и перекрестилась. Вместо приветствия с его румяных уст сорвалось изумлённое и потрясённое:
  – Что это, господин фон Штофф?
  – Как вы можете самолично лицезреть, дорогой мой Гектор Гордеевич, это труп, – не оборачиваясь, ответил знаменитый сыщик, который не глазами, но своей непревзойдённой сыскной интуиций прозрел, что так фраппировало его достойного помощника. Господин Сундуков подавил одолевшую его нервозность и подошёл ближе к столу своего наставника, уже внимательнее рассматривая беспомощно раскинувшийся на оном труп. Потрясающее сыщицкое чутьё никогда не обманывало проницательного Якоба фон Штоффа, и раз сейчас он соизволил разместить неизвестное мёртвое тело на своём столе, в этом был несомненный глубокий смысл. Какое-то зловещее криминальное происшествие? На маленьком, тщедушном теле, вызывавшем теперь у сострадательного Гектора Гордеевича определённую жалость, не было ран, и было неясно, что же послужило причиной кончины несчастной особы.

  – Вы расследуете некое таинственное убийство, господин фон Штофф? – спросил он, наконец. – Или же вы были знакомы с усопшей и решили почтить её память, предоставив ей почетную возможность лежать на вашем столе?
  – Нет, я не думаю, что мы с покойной ранее встречались, – задумчиво произнёс великий сыщик. – Но всё дело в том, Гектор Гордеевич, что нынче утром по дороге в наше славное управление, я насчитал четырнадцать подобных трупов, что украшали собой мирную пастораль наших безмятежно спящих улиц. Поэтому, когда пятнадцатое мёртвое тело упало мне под ноги прямо на пороге управления, я не смог устоять перед искушением и доставил бедную покойницу сюда, дабы подумать над этой интригующей загадкой.
  – Четырнадцать? – поразился господин Сундуков.
  – Пятнадцать, – поправил его педантичный сыщик. – Хотя, если в данный момент мои зоркие глаза меня не обманывают, то уже шестнадцать.
  Оторвав глаза от мёртвого тела на столе, Гектор Гордеевич подошел к своему начальнику и тоже посмотрел в окно. Привольно раскинувшись в изумрудной траве, овеваемой ласковым утренним циклоном, там лежал еще один печальный труп, как две капли воды похожий на тот, что ныне украшал собою стол начальника сыскного отделения.
  – Возможно, это какое-то природное явление? – неуверенно спросил господин Сундуков. – Фатальная эпидемия… Наверняка даже есть какие-либо приметы, созданные по данному поводу нашим мудрым и внимательным народом. Ласточки летают низко – это к дождю…
  – …а это вот – к прекрасной погоде. Или к урожаю полевых грибов, – подхватил знаменитый сыщик. – Возможно, вы и правы, любезный Гектор Гордеевич…
  Наконец Якоб фон Штофф стремительно повернулся, недрогнувшей рукой в черной перчатке сгрёб со своего стола окоченевший труп и решительно выбросил в окно. Но его превосходное сыскное чутьё по-прежнему не давало великому сыщику покоя, с неослабевающей силой твердя, что шестнадцать дохлых ворон скрывают в своих мертвых черных глазах какую-то мрачную и зловещую тайну."

  Доктор Милц только головой покачал. Воистину, фантазия господина Ребушинского с каждым новым опусом уносила того всё дальше, но Александр Францевич пока не мог взять в толк, отчего затонский литератор именно ему оказал несколько сомнительную честь, приспособив в цензоры своей писанины. Не по дохлым же воронам давать медицинское заключение!
  Хотя дохлая ворона на столе у настоящего Якова Платоновича и задумавшийся над ней следователь, несомненно, представляли бы собой зрелище презабавнейшее. А Гектор Гордеевич вышел ну просто как живой.
  «Нужно бы всё–таки поговорить с Антоном Андреевичем еще раз, – подумал Александр Францевич, ощущая не то раскаяние, не то раздражение. – Хватит бы ему уже сердце рвать, и было бы из-за чего – из-за писанины Ребушинского! Жизнь-то продолжается. Можно иногда и посмеяться. Vita nostra brevis est, brevi finietur, в конце концов»
  Внутренний голос, впрочем, тут же ехидно подсказал доктору Милцу, что вряд ли бы он так благодушествовал, если бы Ребушинский сделал героем своей не знающей удержу эпопеи его самого. Погодите-погодите, а уж не за этим ли и он явился? Александр Францевич поспешно вернулся к рукописи. Ну, похоже, так и есть! Парой строчек спустя в тексте обнаружился доктор, по вызову которого знаменитый сыщик явился на некое место происшествия.

  "Якоб фон Штофф изучал усопшую внимательным взглядом. Стальные его глаза проникали в самые малейшие детали лица и тела покойной госпожи А, но пока они ничего не могли доложить их достойному обладателю о причинах смерти оной. Покойница неподвижно сидела на диване в позе самой академической, а в соседней комнате столь же неподвижно сидела большая, но тихая как мышь, семья покойницы, проливающая горькие и чистосердечные слёзы.
  За спиной великого сыщика расстроенный доктор негромко и печально звенел ланцетами и прочими склянками, укладывая их в свой незаменимый саквояж. Все немалые багажи знаний, что достойный эскулап насобирал в научных и академических кулуарах Лейпцига и Синекопытинска, ныне оказались удручающе бесполезны, и медицинское светило выглядело потухшим и погасшим. Вся его терапия и патология оказались бессильны перед анамнезом госпожи А, и ни перикард, ни миокард несчастной покойницы так и не захотели раскрыть перед ним своих таинственных секретов."

  – Бог ты мой! – пробормотал доктор Милц, от полноты чувств прикрывая рукой лицо. Научные кулуары Синекопытинска он еще мог пережить, но перикард с миокардом… Откуда только пройдоха журналист этого набрался? В воображении Александра Францевича все яснее всплывал образ некоего фельдшера или санитара, осчастливленного двумя полтинниками и, на радостях, вывалившего господину литератору целую кучу умных слов из врачебного лексикона, значения доброй половины которых и сам санитар толком не знал.
  Не сомневаясь уже, что в дальнейшем ему встретятся и более зловещие вещи, чем бессильные перед анамнезом покойницы терапия с патологией, доктор продолжил чтение.

  "– Получается, что неведомая сила унесла от нас госпожу А в расцвете лет и красоты, – наконец задумчиво произнёс знаменитый сыщик. – И вы, доктор, своим превосходным многолетним чутьем подозреваете неестественную и злую природу данной силы. Воистину, это труднейшая загадка, над которой мне когда-либо приходилось стоять!
  – Вы правы, господин фон Штофф, это действительно загадка! – разогорчённо воскликнул доктор. – Дело в том, что таинственная смерть госпожи А не была первой. Две недели назад меня вызвали к госпоже Б, скончавшейся столь же скоропостижно в апогее цветущего здоровья и нестарых еще лет. А месяц назад наш бренный мир весьма поспешным шагом покинула всё еще вполне полная жизненных сил и соков госпожа Г! Было бы слишком смело даже для моего холодного и научного ума прозревать все хитроумные способы, при помощи коих Создатель иной раз призывает к себе ту или иную душу, но в данном случае меня терзают смутные сомнения. Сегодня я и вовсе решил, что я впадаю в некое кошмарное помрачение сознания: вот уже третья золотоволосая дама предстала передо мной, как две капли воды похожая на своих несчастных предшественниц, безнадёжно и необъяснимо мёртвая!
  Внимательный сыщик уже обратил внимание на то, что от волос покойной госпожи А, которые величавым облаком плавали вокруг её мёртвого лица, во все стороны исходило прямо-таки непередаваемое сияние. Получается, подобный цвет волос имели все три усопшие по неведомой причине дамы?"

  Череда непонятных смертей среди золотоволосых дам уже подсказала Александру Францевичу, что именно послужило неугомонному литератору источником вдохновения. Несомненно, это было дело куафёра Мишеля и мадам Ле Флю.  И сколь же глубоко сумел закопаться в ту историю пронырливый журналист? Не дай Бог, он доискался до случая с отравлением Анны Викторовны, и до того, какой ценой Штольман тогда выкупил её жизнь у беспринципного негодяя. Вот уж эти факты точно не следовало выносить на публику! Но откуда бы ему знать? Доктор Милц и в кошмарном сне не мог себе представить, чтобы кто-то из немногочисленных свидетелей той страшной истории поделился ею с владельцем «Затонского Телеграфа»!

   «Да что вы так переживаете, батенька! – здравый смысл, неизменный спутник доктора, внезапно подал свой голос. – Даже если господин Ребушинский до чего-то и доискался, то что он напишет? Таинственный Злодей отравил Прекрасную Спиритку, и Великий Сыщик, пожертвовав своими несгибаемыми принципами, отпустил Злодея в обмен на её жизнь? Это же как раз для его романов! Публика в слезах и в восторге, дело давно закрыто, а Яков Платоныч, дай бог, этого никогда не прочитает».
  Однако то, что господин литератор самолично принёс ему свою писанину еще до того, как она отправилась в печать, оставляло некоторые надежды на разумное урегулирование конфликта, если таковой возникнет. Всё же Ребушинский-писатель был куда доступнее для внушения, чем Ребушинский-журналист. Александр Францевич положил себе обязательно прояснить этот вопрос и дочитать данный опус до конца, невзирая на дохлых ворон в любом количестве.

  "Цепкий ум сыщика ухватился за оные волосы, пытаясь хоть за них вытащить на свет божий разгадку безвременных кончин их владелиц. Не могли ли бедные женщины стать жертвой некой таинственной и неизвестной науке болезни, что избирательно поражает только несчастных счастливых обладательниц золотых локонов?
  При этой мысли мозг великого сыщика в панике рванулся далеко в сторону от трупов А, Б и Г, но тут же замер, успокоенный. Прекрасная госпожа Морозова, при всей её исключительной красоте, обладательницей золотых волос не была, стало быть, сия загадочная опасность ей не грозила. Кудри же Авроры Романовны были самого прекрасного каштанового оттенка из всех, что доблестный сыщик мог себе вообразить. Они неизменно навевали мысли о поздней осени в пору самых густых листопадов, о затянутом туманною дымкой утреннем лесе, с ветвей которого тихо и неумолчно падают жёлуди, о треске огня на мокрых поленьях камина, о…
  – Господин сыщик! Господин сыщик! – кто-то настойчиво подёргал Якоба фон Штоффа за рукав. Мысли достойного героя, что в своих поэтических сравнениях добрались уже до бочонка с осенним элем, пронзенного лучами вечернего солнца, разочарованно вздохнули и вернулись к трупу госпожи А."

  Доктор усмехнулся в усы. Великий сыщик, чьи мысли постоянно искали способ покинуть грубую действительность, чтобы снова и снова вернуться к предмету своих пламенных грёз, выглядел до боли знакомо. Правда, настоящий Штольман чаще уплывал в мечты только при появлении на горизонте оного предмета, а в отсутствие Анны Викторовны всё же сосредотачивался на работе, но герой, в которого его превратило перо Ребушинского, был натурой куда более романтической.

  Почти год прошёл с тех пор, как Александр Францевич получил последнюю весточку от друзей. Получил, правда, из самых что ни на есть первых рук: будучи приглашён к Марии Тимофеевне Мироновой по причине сильной простуды, выслушал от нее восторженное известие о замужестве дочери. Несмотря на простуду, Мария Тимофеевна пребывала в настроении самом радужном, зятя именовала «французским дворянином» и сообщила радостно, что ныне дочь и «месье Жак» отбыли в свадебное путешествие за границу.
  Как они сейчас там? И где, собственно? Александр Францевич грустно улыбнулся и вернулся на страницы бессмертного опуса, где великий сыщик смог наконец-то выпутать свои мысли из кудрей Авроры Романовны и вернуться к делам более прозаическим.

  "Так и не найдя ни на теле госпожи А, ни рядом с оным телом ничего, что могло бы пролить хоть какой-то свет истины во мрак её непонятной кончины, великий сыщик бдительно и хмуро рассматривал то единственное, что вообще нашлось. На полу недалеко от обитого венецианским бархатом дивана, где нашла свой последний приют злосчастная госпожа А, лежало адресованное ей же письмо, подписанное неким Мышемуховцем. Неизвестный автор письма, рассыпаясь в извинениях самых льстивых, отменял нынешний свой визит к госпоже А. Но вряд ли столь ничтожный повод мог послужить причиной скоропалительной смерти адресата."

  Брови доктора Милца недоуменно поднялись над очками. Письмо? Насколько он помнил, в деле куафёра не было ни писем, ни какого-то Мышемуховца. Впрочем, прежнее, пусть и не столь углублённое знакомство с творениями господина Ребушинского уже убедило его, что к источникам своего вдохновения автор относится весьма вольно. Вот и сейчас ни великому сыщику, ни – что самое обидное – доктору, продолжавшим топтаться около покойницы, даже не пришла в голову мысль о яде. Хотя, возможно, симптомы были уж совсем нетипичные? Доктор, вон, подумал о чём-то неладном только потому, что три покойные дамы были уж слишком похожи. Впрочем, если припомнить, он и сам тогда не подумал об отравлении, даже осмотрев вторую жертву. Лишь случайность, что он упомянул в тот момент о похожем случае. Но вот не было случайностью то, что Яков Платоныч заметил связь между двумя смертями и заподозрил преступление. Так что, пожалуй, тут господин Ребушинский более чем достоверен.

  Ага, доктор всё-таки забирает покойницу делать вскрытие, но в глубине души Александр Францевич был уверен, что вскрытие ничего не прояснит. Фантазия Ребушинского не сдавала своих позиций так легко и просто. Но, раз силы обычного уголовного розыска зашли в тупик, следовало бы уже выйти на сцену силам необычным.

  "– Они не желают говорить со мной, – расстроено до глубины души сказала Аврора Романовна. – Или же им что-то мешает. Признаюсь, господин сыщик, такое со мной впервые: словно бы сложенная из каменных кирпичей стена отгораживает мои спиритические чувства от всех покойных дам. Одно видение у меня было, но, по моим ощущениям, оно не связано ни с одной из них. Такое странное… А нет ли у вас в этой таинственной истории еще какого-нибудь трупа?
  Великий сыщик молча поперхнулся, изо всех сил сохраняя свое благородное лицо невозмутимым. Спиритический энтузиазм госпожи Морозовой иногда приводил в трепет даже его закалённый организм.
  – Хвала Создателю, нет, фройляйн, – начал он, но в тот же момент его перебил обрадованный голос Гектора Гордеевича.
  – Ну как же, господин фон Штофф! А шестнадцать несчастных ворон, таинственная и необъяснимая смерть коих вас так потрясла?
  Великий сыщик поперхнулся снова, но сказать своему помощнику ничего не успел.
  – Вы сказали, шестнадцать ворон? – воскликнула прекрасная спиритка, и было похоже, что слова господина Сундукова ее весьма заинтриговали. – Это очень интересно, Гектор Гордеевич!  То непонятное видение, что меня посетило… Понимаете, в нём я словно бы сидела на крыше, и из высокой трубы, что вздымалась ввысь, валил золотой дым!
  – Но причём тут э-э… усопшие вороны, фройляйн? – Якоб фон Штофф наконец обрёл заново дар речи. – Или вы думаете, что видение вам послала одна из них?
  – При том, что в этом видении я чувствовала себя птицей! – торжествующе провозгласила Аврора Романовна, воздевая в воздух свой нежный пальчик. – Птицей, которая сидит на крыше! И на вашем месте, господин фон Штофф, я бы отнеслась к этой крыше очень серьёзно.

  – О, да! – воскликнул Гектор Гордеевич с самым серьёзным и значительным выражением лица. – Тонкие миры суть велики и неопознаны, потому не стоит пренебрегать их предупреждением, даже если оно исходит от дохлой вороны! И благодарю вас, госпожа медиум, ваши проникновенные слова навели меня на превосходную мысль кое-что добавить к горестному описанию несчастной усопшей!
  С этими словами господин Сундуков вытащил из бездонного своего кармана пачку листов и принялся перебирать их с самым вдохновенным видом:
  – Так… «Покойница, госпожа А. Зубы ровные, белые, блестящие точно жемчуг в утренней росе, трех не хватает. Глаза большие, ясные, небесно-прозрачные, полные печали. Волосы нежные, вьющиеся, волнующие, сияющие…» Вот, к описанию волос добавлю «как золотой дым».
  – Стойте, мой дорогой друг! – перебила его явно удивленная спиритка. – О чьих волосах вы ведёте столь возвышенную речь?
  – Злополучная госпожа А, – несколько растеряно ответил Гектор Гордеевич, замерев недоуменно с карандашом в руке. – Ее прекрасные волосы, они… Они именно как золотой дым, как…
  Сыщицкое чутьё в светлой голове Якоба фон Штоффа зазвонило набатным колоколом, напрочь разогнав из нее всех дохлых ворон.
  – Что вас так удивило, фройляйн? – резко вопросил знаменитый сыщик, пристально глядя на госпожу Морозову. Прекрасная Аврора Романовна по-прежнему выглядела озадаченной.
  – Я не была знакома с несчастной госпожой Г, – медленно произнесла она, поднимая на сыщика задумчивые синие глаза. – Но и многострадальная госпожа А, и злополучная госпожа Б – они всю жизнь были брюнетками!"

  «Краска для волос? Ядовитая?» – удивленно подумал доктор Милц. Нет, не может быть, чтобы всё было так просто. Кроме того, оставались еще дохлые вороны, чьи тени угрюмо реяли где-то невдалеке, насылая пророческие видения на Аврору Романовну – они-то зачем?

  Просто, действительно, не было. Все три покойные дамы и впрямь красили волосы, но происходило это когда за неделю, а когда и за три до их таинственной смерти. Но этот факт оставался единственной ниточкой в руках великого сыщика, потому он отправился побеседовать с куафером, коим оказался тот самый господин Мышемуховец.
  «А вскрытие, милостивый государь? Вскрытие-то что показало?» – чуть не воскликнул доктор Милц, но данный вопрос проигнорировали и автор, и его герой.

  "Господин Мышемуховец, молодой еще человек средних лет, среднего роста и среднего телосложения, слушал великого сыщика с видом самым сокрушённым. По его бледному лицу то и дело пробегали еще более бледные веснушки, а губы изгибались подобно двум влюблённым червям, к которым то и дело прикладывался надушенный платочек. Куафюра же самого господина куафёра, вопреки его романтической профессии, представляла собой жалкие остатки неопределенного цвета волос, густо смазанных бриолином.
  – К сожалению, не знаю, чем я могу помочь вам, господин фон Штофф! – воскликнул он, исказившись в самой угодливой улыбке и подёргивая востреньким носиком. – Как вы могли понять из моего же письма к госпоже А, я отменил свой нынешний к ней визит, стало быть, мы с ней так и не увиделись.
  Знаменитый сыщик и сам не мог понять, что бы он хотел услышать. Но тот факт, что все три безвременным и непонятным образом почившие дамы были клиентками мастера, а также то, что госпожа А в самый волнующий момент своей скоропостижной смерти или незадолго до оного читала письмо господина Мышемуховца, гвоздём крутился в его сыщицком чутье, не давая ему покоя.
  – У вас есть журнал регистрации, милостивый государь? – спросил он, наконец. – Какие-либо записи о ваших клиентах и оказанных им вами услугах?
  – Увы! – воскликнул куафёр, разводя руками еще более сокрушённо. – У меня был оный журнал, но к величайшему моему сожалению, я хранил его без надлежащего образа, оттого он оказался без остатка съеден мышами! Представьте, вместе с бочкою, что я использовал вместо сундука для бумаг!"

  Ого! Брови Александра Францевича поднялись в недоумении. Несомненно, перед ним был некий отрицательный герой данной истории. Загвоздка была в том, что во всех своих прежних опусах господин литератор выписывал своих злодеев, как персонажей, не вызывающих ни малейших симпатий, но при этом совершенно неузнаваемых. На этот раз всё обстояло иначе. Портрет для своего душегуба господин литератор определённо, хоть и несколько карикатурно, срисовал с совершенно конкретной личности, вдобавок наградив его вполне говорящей фамилией и, для совсем уж непонятливых, добавив известную почти всему Затонску историю с мышами и бочками, в которой не хватало только керосина.

  Господин Ребушинский явно и недвусмысленно бросал перчатку нынешнему начальнику сыскного отделения господину Мухину.

  За время, прошедшее с момента появления в затонской полицейской управе нового следователя, доктор Милц уже и сам успел неоднократно с ним столкнуться. Даже философское отношение к жизни не могло помочь. Подобные эмоции пробуждали у Александра Францевича разве что покойный доктор Клизубов да мерзавец Уваков. Антон Андреевич никогда на своё новое начальство не жаловался, вообще о нём говорил редко и сухо, но жилось молодому человеку под началом господина Мухина явно несладко. Никаких тёплых чувств Аполлон Трофимович не вызывал и у большей части тех жителей Затонска, что были вынуждены так или иначе со следователем пересекаться. Очевидно, господин Ребушинский не стал исключением. Что же могло случиться? По морде, что ли, схлопотал господин литератор? От господина Мухина вполне можно было такого дождаться.

  Поразмыслив, Александр Францевич решил, что дело обстоит серьёзнее, и неведомая обида, учинённая Алексею Егорычу, не исчерпывается простой зуботычиной. В конце концов, подобные презенты от почитателей своих талантов Ребушинский на протяжении своей карьеры газетчика получал неоднократно. Но сейчас он разъярился настолько, что кинул в бой своё отточенное на пасквилях в «Затонском Телеграфе» перо, расписав своего обидчика в таких красках, что хотелось зажмуриться. Не хватало только таблички с надписью «Злодей».
  Хотя, может быть, не злодей, а безобидный сумасшедший? Мыши наводили на такие мысли. Но неизвестно, что бы меньше понравилось господину Мухину, доведись ему читать сию беллетристику.  Доктор Милц лукаво усмехнулся в усы и уже с новым интересом вернулся к творению затонского литератора.

  Знаменитый сыщик, так и не придя ни к какому выводу относительно Мышемуховца, тем временем отправился к себе в управление. И опять не заходя в мертвецкую! А как же результаты вскрытия?
  – Вам бы, милостивый государь, только крокодилов голыми руками на части рвать! – иронически пробормотал доктор Милц, хотя, разумеется, никакой вины великого сыщика в этом не было, поскольку литературный герой есть личность совершенно подневольная. Надо бы всё-таки провести с Ребушинским просветительскую беседу о том, как проходит настоящее расследование. И о том, сколько времени проводил в морге прототип его героического сыщика. Правда, журналист ныне пишет не уголовную хронику, а приключенческий роман, читателям коего крокодилы, несомненно, интереснее.

  Доктор несколько отвлекся от чтения, погрузившись в воспоминания. Яков Платоныч, в отличие от литературного персонажа господина Ребушинского, любил посещать доктора не только по поводу проведенного вскрытия, но и просто по-дружески, чтобы посидеть за стаканом чаю или рюмочкой чего покрепче, обсудить дело, подумать вместе, а иногда и просто побеседовать на различные темы. Собеседником он был интересным, и доктору часто не хватало этого их общения нынче. Да и сотрудничество Александра Францевича с управлением полиции в те времена было куда более плотным благодаря тому, что Штольмана интересовало не только мнение доктора по вопросам, касающимся медицины, но и прочие его суждения о деле. Нынче же следователем был Мышемуховец, тьфу ты, пропасть, Мухин, который каждое убийство желал видеть самоубийством либо несчастным случаем, и даже доктора не всегда приглашал. И лишь Антон Андреич по-прежнему часто забегал в мертвецкую посоветоваться. Но Александру Францевичу сильно не хватало бесед со Штольманом, к которым он успел привыкнуть за полтора года. Знать бы, доведется ли им еще встретиться и поговорить, как встарь?
  Кстати, всенепременно надо будет найти и сохранить на память экземпляр того потрясающего бреда про Хозяйку! Земля, как известно, круглая. Даст бог, они с Яковом Платоновичем всё же еще встретятся – исключительный бы вышел презент!
  Нынешний опус, впрочем, тоже был неплох.

  "Якоб фон Штофф уже собирался распечатать столь интригующее послание, как дверь его кабинета распахнулась с поистине нечеловеческим шумом и грохотом. На пороге, оцепенев взглядом, стояла крайне взволнованная Аврора Романовна, и этот взгляд немедленно упал на письмо в руках героического сыщика.
  – Нет! – воскликнула прекрасная спиритка мятущимся голосом и стремглав кинулась к изумлённому её ошеломляющим появлением сыщику. Наполовину распечатанное письмо выпорхнуло из растерянной руки фон Штоффа и упало на пол. Сыщик машинально потянулся за ним, но Аврора Романовна решительно преградила ему путь.
  – Не прикасайтесь! – воскликнула она полным ужасом голосом. Взгляд её бескрайних синих глаз не отрывался от лежавшего на полу письма и был полон отвращения. – Нам нужно как можно скорее уйти отсюда!
  Вызывавшее у нее столь сильные чувства письмо упало прямо перед раскрытой дверью, и всё поведение прекрасной спиритки ясно показывало, что данный выход для неё теперь неприемлем. Оглянувшись по сторонам, решительная Аврора Романовна бросилась к окну и оттуда кинула полный отчаяния взор на своего остолбеневшего героя:
  – Господин сыщик! Скорее же, прошу вас!

  Немногочисленные прохожие, в этот мирный и ранний час передававшиеся праздности на мирных улицах N, замерли от охватившего их удивления при виде зрелища как нельзя более странного. Из окна кабинета начальника сыскного отделения стремительным каскадом выпрыгнул сам хозяин оного кабинета, а вслед за ним, несколько менее поспешно, с лицом сердитым и отчаянным, вылезла сиятельная госпожа Морозова. Вне всякого сомнения, в полицейской управе происходило что-то невидимое простому глазу, но способное мирного обывателя ввергнуть в глубочайший шок и трепет.
  Несмотря на всегда присущую ему безграничную крепость духа и разума, великому сыщику пришлось несколько невероятно долгих мгновений ждать, пока его голова перестанет идти кругом после того, как прекрасная спиритка буквально силой своего умоляющего взгляда вытолкнула его в окно собственного кабинета.
  – Аврора Романовна, – наконец произнёс он, глубоко вздохнув. – Силы небесные… Может, вы мне расскажете, что это было?
  Прекрасная спиритка тоже глубоко вздохнула.
  – Я… Я просто хотела вас спасти!
  – Вам это удалось, – пробормотал потрясённый до глубины души сыщик. – Но теперь, когда я, вне всякого сомнения, спасён окончательно и бесповоротно, хотя и несколько радикально, меня терзает неодолимое любопытство: а от чего именно?"

  Александр Францевич изо всех сил пытался сдержать обуревавший его приступ веселья. Ситуация выглядела до боли знакомо. Доктор Милц не был непосредственным свидетелем потрясающей сцены бегства барышни Мироновой из полицейского участка через окно, но вот последствия помнил прекрасно.

  Тогда его, находящегося в состоянии полного ошеломления от нападения доктора Клизубова, привезли в управление городовые. Ребята были к доктору внимательны, да его там вообще любили, ведь он часто лечил и их самих, и их семьи. Усадили у стола дежурного, налили чаю, развлекли разговором. Позже прибыл и Яков Платонович, и вот то, что доктору довелось увидеть далее, он будет вспоминать даже на смертном одре, причем со смехом.
  Как выяснилось, покидая управление, Штольман в очередной раз попытался оградить барышню Миронову от опасностей расследования. Ну, или расследование от барышни Мироновой, это как поглядеть. И для этого он применил меры довольно радикальные, а проще говоря, запер Анну Викторовну в собственном кабинете и открывать дверь запретил. Разумеется, никакой кабинет удержать такую особу не смог, но Яков Платоныч был абсолютно уверен, что она упросила-таки дежурного ее выпустить. Каково же было его удивление, когда выяснилось, что для избавления от плена Анна Викторовна воспользовалась окном. Выражение лица следователя доктор хранил в своей памяти бережно, как воспоминание особо ценное, но описать бы его не взялся не то, что парой слов, но даже парой страниц. На всякий случай поспешил предложить другу подлечить рюмкой коньяка расстроенные нервы, а то ведь с такими потрясениями и удар получить не долго.
  Никогда еще доктор не был так близок от того, чтобы вмешаться в чужую жизнь. Да и вмешался почти, предложив другу «сдаться, пока капитуляция еще принимается», но Яков Платоныч сделал вид, что не понял истинного смысла данных слов.

  Но вот откуда об этом мог узнать проныра-журналист? Ведь как из-за угла подглядывал! Правда, его Аврора Романовна мало того, что вылезла в окно сама, так еще и вытащила своего сыщика. Прототип госпожи Морозовой был тоже барышней смелой и энергичной, но Прекрасная Спиритка у Ребушинского порой вела себя настолько решительно, что у доктора закрадывалось подозрение, что автор тайком почитывает суфражистские памфлеты и ими вдохновляется. Иначе откуда бы такое расхождение с образом типичной романтической героини, которой положено сидеть и скромно ждать, пока некий герой придёт и спасёт?  Аврора же Романовна при каждом удобном случае брала миссию спасения в свои руки, и даже Великий Сыщик, при всём своем безудержном героизме, не мог оказать ни малейшего сопротивления её эскападам. Собственно, именно его чаще всего и спасали. Интересно, как бы отнесся к подобной трактовке сам Яков Платонович?

  "– То письмо, что вы получили и как раз собирались вскрыть! – взволнованно воскликнула Аврора Романовна. – Это была предательская ловушка! Вероломный злодей пропитал бумагу зловещим ядом, от которого нет спасения! И если бы вы её только коснулись, даже если бы просто вдохнули исходившие от неё смертельные миазмы… Возможно, даже того краткого мгновения, что это предательское письмо успело провести в ваших руках, было достаточно для того, чтобы причинить неизгладимый вред вашему здоровью!"

  Разумеется, прекрасная спиритка получила оное предупреждение от астрала. Некий дух сообщил ей и о письме, и о содержавшейся в нём опасности. Неисправимый материалист Александр Францевич ехидно отметил про себя, что как-то даже странно, что столь осведомлённый дух в придачу не назвал ни имени убийцы, ни его адреса. Видимо, не желал отбивать хлеб у полиции. Героическому сыщику тоже нужно хоть изредка оправдывать свою репутацию!

  "В полицейском управлении города N царила привычная атмосфера охраны правопорядка и ежедневные труды доблестных служителей закона по-прежнему деловито сновали по кабинетам.
  – Вы видите, фройляйн, всё в порядке, – суровый сыщик внимательно обозревал свой несколько потрёпанный кабинет. – Что же касается таинственного послания, то, как вы сами можете лицезреть, доблесть моих подчинённых оказалась сильнее любых коварных замыслов.
  По загадочному письму, что по-прежнему тихо и зловеще украшало собой пол кабинета, и впрямь успели не раз пройтись грозные сапоги бестрепетных полицейских. Очевидно, после замысловатой выходки своего начальника они уже побывали в данном кабинете всей удивлённой толпой. Якоб фон Штофф решительно поднял поверженного врага своим верным пинцетом и повернулся к прекрасной спиритке, что следила за его действиями, затаив дыхание.
  – Мы немедленно отправим это нашему доброму доктору для установления полной и окончательной истины!
  – Вы в мертвецкую? – оживилась Аврора Романовна. – Я с вами!"

  Да уж, чего только не повидала затонская мертвецкая за те полтора года, когда в неё то вместе, то порознь заявлялись Великий Сыщик и Прекрасный Медиум… Все это время доктор Милц, как, впрочем, и большая часть населения Затонска, с интересом наблюдал за развитием их романа. До споров, правда, не опускался, но про себя гадал иногда, когда же, наконец, его друг сдастся на милость победительницы. Сколько раз Анна Викторовна приходила сюда в надежде застать Якова Платоныча, если им случалось поссориться, и не сосчитать. А какие взгляды бросали они друг на друга, забывая порой даже о лежащем на столе трупе! Ох, уж эта любовь! Доктор Милц тяжело вздохнул, отложил рукопись в сторону и встал налить себе чаю. Хотя можно было бы и чего покрепче.

  "Высокоучёное лицо доктора испускало сплошное воодушевление.
  – Это совершенно потрясающий, исключительный и изумительный по своему действию яд! Он вызывает необратимую миопию миокарда, единым махом убивая все нервопатологические клетки сразу и не оставляя их обладателю ни единого шанса! Причём спустя малое время оный яд исчезает как из тела несчастной жертвы, так и из полученного ей письма. Если бы вы, господин фон Штофф, открыли сие послание, то спустя несколько минут вас нашли бы мёртвым, а убившее вас письмо лежало бы рядом, приняв облик мирный и полностью безвредный. Восхитительно! Как бы мне хотелось понаблюдать его мгновенное воздействие, это был бы невероятный научный эксперимент, достойный любого естествоиспытателя!
  При этих словах брови великого сыщика взлетели под потолок. Иногда исследовательский энтузиазм их премудрого эскулапа заставлял вздрагивать даже много повидавшие глаза бесстрашного служителя закона. Аврора же Романовна тихонько охнула и отступила на шаг, испуганно прижимая руки к щекам. Доблестный сыщик немедленно воспользовался этим моментом, чтобы закрыть прекрасную спиритку своим широким плечом, из-за которого она продолжала уже с меньшим ужасом слушать доктора.

  – Мои квазинаучные опыты показали, как можно изготовить подобный яд! – продолжал тем временем доктор. – Но у вашего хитроумного отравителя, господин фон Штофф, должна быть превосходная лаборатория, сотворённая по новейшему слову химии и физики, ибо при изготовлении сего смертельного эликсира неизбежно появление опаснейших миазмов и испарений!
  – Труба! – возбуждённо воскликнула за плечом знаменитого сыщика Аврора Романовна. – Труба и крыша в моих видениях! Так вот отчего погибли несчастные вороны!  Я сумею её найти!"

  На мгновение Александр Францевич задумался, пытаясь сообразить, что же за яд использовал злодей, но вовремя вспомнил, что перед ним беллетристика, а стало быть, яда такого не существует, слава Богу. Но тут же он почувствовал и тревогу: если пронырливый Ребушинский сумел каким-то образом докопаться до истинной истории с отравлением Анны Викторовны, то, по мнению обеспокоенного доктора, нечто подобное должно было произойти именно сейчас. Мизансцена уж очень соответствовала. Но у автора, похоже, были другие планы, поскольку его Аврора Романовна отправилась не на поиски таинственной лаборатории, а к себе домой. Из текста, правда, было непонятно, то ли сама госпожа Морозова проявила несвойственное ей благоразумие, то ли хитроумный фон Штофф воспользовался наручниками, полицейским возком и отрядом городовых.

  Реальный Яков Платонович, надо полагать, не раз мечтал о таком решении проблемы по удержанию своей неугомонной спиритки вдали от опасности, но так и не отважился на подобное. Интересно, изменилось ли что-нибудь после того, как Анна Викторовна стала наконец-то госпожой Штольман, перед алтарём поклявшись слушаться своего мужа? Александр Францевич в этом сильно сомневался.

  На медицинские ляпы доктор Милц давно махнул рукой, простив Ребушинскому даже нервопатологические клетки. От своих собственных пациентов, многие из которых считались людьми образованными, доктор порой выслушивал вещи и похлеще, так чего же ждать от господина сочинителя? Начнёшь объяснять господину писателю все его ошибки, он эти исправит, так других наделает. Да и не хотелось Александру Францевичу брать на себя роль просветителя. Всё едино основная масса читателей Ребушинского в подобных вещах разбиралась не лучше самого автора, и пока данный автор не начинал описывать настоящие яды или способы лечения, доктор был готов мириться со всей этой ахинеей и только посмеивался над очередным псевдомедицинским шедевром.

  "Ни в самом зловещем письме, что представляло собой лишь безмолвно чистый лист бумаги, ни в принёсшем его конверте, премудрый эскулап не смог найти ни крошки следа, оставленного таинственным убийцей, но для проницательного сыщика всё казалось кристаллически ясным. Точно на таком же листе бумаги было начертано краткое послание куафёра, что получила несчастная госпожа А. Стало понятным, как погибли все три многострадальные клиентки господина Мышемуховца, хотя мотив данного преступления от мозга сыщика по-прежнему отгораживала неприступная железная стена.
  Но теперь, без сомнения, он поймает жестокого убийцу и заставит его ответить на этот вопрос! В охотничьем азарте мужественное сердце в груди храброго сыщика начало лихорадочно сбиваться с ритма и вприпрыжку отбивать многочисленные такты и обертоны."

  – Да у вас аритмия, голубчик! А то и аневризма! – не смог удержаться от ироничного комментария Александр Францевич. – Удивительно, как вы до своих лет то дотянули, с таким сердечком, да при такой жизни!  Обследоваться, срочно обследоваться!
  Жизнь у героического сыщика и впрямь была не из самых легких. Уже которую книжку он не спал-не ел, поскольку творческий гений Ребушинского не снисходил до столь презренных мелочей, зато регулярно попадал во всяческие неполезные для здоровья передряги. Хотя, если вдуматься, не так уж много тут было от авторской фантазии. С реальным Яковом Платоновичем дела обстояли весьма похоже. Доктор Милц сам неоднократно пытался на правах хоть врача, хоть друга уложить следователя на больничную койку, скажем, после того случая, когда ему мало не проломили череп польские шулера, но каждый раз терпел неудачу. Он только диву давался, как при таком образе жизни, приправленном постоянными травмами и нервными потрясениями, Штольман практически никогда не болел. Видимо, организм у него был на редкость крепким.
  И сомневался доктор, что Яков Платонович хоть когда научится себя беречь: так и будет жить изо всех сил, такова уж его натура. Оставалось только надеяться, что теперь голубушка Анна Викторовна взяла эту часть жизни супруга в свои нежные, но крепкие ручки.

  Героический сыщик Ребушинского пока еще был от подобной заботы свободен, потому отправился ловить злодея, не прерываясь на сон и обед. Куаферня Мышемуховца стояла запертая и опустевшая, но кое-что сыщикам все-таки досталось.

  "Осторожно дотянувшись до покрытого зловещими пятнами стола, Якоб фон Штофф взял с него небольшую тетрадь в сером переплете. На обложке тетради крупным размашистым почерком было начертано «Моя жизнь».
  – Нам очень повезло, Гектор Гордеевич, – резюмировал знаменитый сыщик, разглядывая тетрадь. – Ибо, вне всякого сомнения, перед нами дневник оного беспримерного душегуба, из которого мы узнаем о его злодеяниях всё и даже больше."

Отредактировано SOlga (11.08.2017 08:49)