Тот июльский день 1630 года в лагере французских войск начался совершенно обычно: утренняя зоря, перекличка, скромный, но сытный завтрак.
Ближе к полудню к палаткам мушкетеров прибежал лейтенант д`Артаньян и отдал распоряжение: Тревиль велел десятерым добровольцам встретить фуражеров.
Задание восприняли без особого энтузиазма. Ехать в ближний тыл французской армии, в деревеньку, которая была расположена в трех или четырех лье от лагеря, а затем сопровождать телеги с сеном и провиантом - это, разумеется, не боевая вылазка. Славы здесь не добудешь.
Но приказ командира не обсуждается. К тому же господа мушкетеры понимали, что распоряжение Тревиля вполне разумно. Не встретишь фуражеров сам - не в меру расторопные соседние части на подступах к лагерю растащат половину припасов.
Сам лейтенант хотел бы ехать со всеми, но у него, к сожалению, были неотложные дела в лагере.
- Атос, выручите! - попросил гасконец своего лучшего друга. - Пожалуйста.
Слова были подкреплены выразительным жестом.
Атос молча поднялся с места. Даже не вздохнул, как это сделали его соседи, несколько раздосадованные тем, что так некстати была прервана очередная партия в кости. Впрочем, господа мушкетеры нынче имели право на отдых: накануне рота отличилась в бою. Все солдаты порядком устали. Плащ, который Атос накинул на плечи, был прострелен в пяти местах; перо на шляпе мушкетера наполовину укоротила шальная пуля.
- Господа, кто со мной?
Задание было пустяковым. Атоса, который носил мундир простого солдата, уважали ничуть не меньше, чем лейтенанта д`Артаньяна. К тому же в ожидании обоза можно было продолжить игру.
Семеро игроков живо сложили кости и вызвались в добровольцы.
- Еще двое! - Атос оглядел свое маленькое воинство. Даже без приказа лейтенанта было ясно, что именно Атос возглавит отряд.
Д`Артаньян грустно улыбнулся. Еще несколько месяцев назад к Атосу присоединились бы Портос и Арамис. Их было четверо: верные сердца, отважные рыцари. Но Портос женился на деньгах из сундука вдовы - прокурорши Кокнар. Его не осуждали, напротив: пожелали всего самого хорошего в мирной жизни. Портос достиг того, к чему стремился, стал богатым и важным барином. Или еще не успел таким стать? В свадебном наряде он выглядел роскошней, чем когда-либо, но никто не сомневался, что щедрость нареченной господина дю Валлона имеет пределы.
В любом случае, Портос сейчас осваивает премудрости жизни в провинциальном поместье.
А они трое... у них все по-прежнему. Служба, ранние подъемы, тяготы военного времени. Грех жаловаться: под Ла-Рошелью было труднее, чем сейчас.
Атос, кажется, думал о том же самом, потому что на его губах появилась схожая улыбка.
- Д`Артаньян, хватит и восьмерых!
- Капитан сказал, что должны ехать десять человек! Вчера испанцы совершили налет на обоз, который шел к гвардейцам Кавуа!
Все захохотали. «Игрушечная гвардия» Ришелье тоже участвовала в военных действиях, но особой славы пока не снискала.
- И как - отбили? - спросил главный шутник роты, Бернар де Рожье. - Или добровольно уступили испанцам в качестве залога на мировую?
- Рожье, вы не правы. - возразил д`Артаньян. - Завязался бой. И пока десять гвардейцев ловили в лесу шестерых испанцев, еще шестеро быстро умыкнули с телег три бочки доброго вина!
- Самое ценное взяли! - хохот усилился. - Нет, господа, мы не позволим испанцам пить наше вино!
На шум из палатки вышли еще двое мушкетеров. Молоденький виконт Венсен де Сен-Пре на ходу натягивал левый ботфорт - не иначе, как решил прилечь перед обедом, но подумал, что может пропустить что-то интересное. Господин Арамис имел вид несколько недовольный и держал в руке четки и молитвенник.
- В чем дело, господа? - спросил Сен-Пре.
Ему объяснили, и юноша тотчас присоединился к добровольцам. Еще бы! Он был готов ехать вслед за Атосом хоть на край света: новобранец смотрел на своего кумира с беспредельным обожанием. Кумиром был и д`Артаньян, но лейтенант, похоже, никуда не собирался.
Арамис после некоторого колебания положил четки в карман.
- Я тоже поеду.
- Отлично! - обрадовался д`Артаньян. - Господа, к вечеру возвращайтесь.

***

Этот мирный разговор теперь вспоминался как нечто далекое и невозможное.
Над головами семерых французов простиралось ночное небо. Бархатное, непроглядно черное и бездонное. Очень звездное. Вечер канул в прошлое.
Их ждали в лагере. Десятерых. Сейчас могли вернуться только семеро. То есть - хотели, но не могли.
Лагерь располагался в пяти лье от домика священника, у которого днем сделали привал. Всего пять лье. Не менее роты испанцев расположились между домиком кюре, где засели семеро храбрецов, и лагерем.
Над головами было небо - и обгоревшие балки. Сам домик, на счастье, оказался каменным, как и большинство местных построек. Крышу испанцы подпалили почти сразу - видимо, надеялись, что французы задохнутся или вынуждены будут бежать из своего укрытия.
Французы не сделали ни того, ни другого. Они приняли бой.
Испанцы не знали, что в домике засела лишь горстка храбрецов. Иначе бы дом был взят штурмом уже к вечеру. Но французы стреляли так, что испанцам пришлось занять оборону.
В домик успели перетащить почти все содержимое первой подводы - боеприпасы, и немного провианта со второй. Порох и мушкеты были в полном порядке. Имелись некоторые запасы вина, воды, соленого мяса и хлеба.
Продержаться до утра. А там их придут выручать. Не могут не придти.
Семерым, засевшим в домике, не хотелось думать о том, что испанцев может быть не рота, а много, много больше...
Французы установили очередь дежурств. Было очевидно, что до утра испанцы не возобновят попытки овладеть домиком. Им хватало дела: судя по звукам и зареву пожара, в деревне продолжался грабеж. Выйти наружу никто из мушкетеров не пытался. Довольно было вечерней попытки, когда нелепо погибли двое самых отчаянных. Еще одного потеряли во время пожара: на несчастного рухнула балка. Той же балкой зацепило де Брэ: вот уж потеря, так потеря... отменный был фехтовальщик. Теперь у него оставалось мало шансов выжить. Он даже не стонал, когда его пытались перевернуть на бок, чтобы заменить повязки на голове.
В самую глухую ночную пору не спали Атос и Сен-Пре. Атос караулил. Сен-Пре же просто не мог понять, как люди могут спать спокойным сном в тот момент, когда с четырех сторон их окружает враг.
- Спите, милый мой. Это лучшее, что вы сейчас можете сделать! - сотый раз повторял Атос, стараясь говорить спокойно и ласково.
- Но испанцы... - горячился виконт.
Что поделать! Девятнадцать лет, горячая кровь, вторая или третья стычка с врагом. Сен-Пре отменно стрелял, но этого было мало для того, чтобы стать настоящим солдатом.
Атос покосился на мирно посапывающих Арамиса и Лабурера. И того, и другого он помнил такими же необстрелянными юнцами, которые не могли спать перед атакой и рвались по поводу и без повода показывать всем свою храбрость. И что? Хватило года службы, чтобы оба поняли ценность человеческой жизни, перестали охать и ахать по пустякам и стали, наконец, настоящими солдатами. То же ждет и Сен-Пре.
- Спокойно, спокойно, молодой человек. Видите - все спят. Утром нам потребуются ваши зоркие глаза. Что вы будете делать, если сейчас не отдохнете? Довольно одного часового.
Юноша никак не мог уняться, и Атос смирился. Пусть все идет так, как идет.
- Нас утром освободят? - тихо спросил Сен-Пре, устраиваясь поудобней у стены. Глаза юноши сверкали даже в темноте.
- Возможно. - Атос пожал плечами.
Некоторое время прошло в молчании.
Когда Атос решил встать, чтобы немного размять затекшие ноги, он обнаружил, что Сен-Пре спит.
Это обстоятельство заставило Атоса покачать головой с тихой нежностью.
Девятнадцать лет... Все же молодость и здоровые нервы так много значат...
Командир оглядел свое невеликое воинство. Первый - он сам. Второй - Рожье: балагур, весельчак, любитель выпивки и женщин. Сейчас это неважно. Рожье плохо стреляет, но незаменим в ближнем бою, поскольку обладает большой физической силой. В полку он служит чуть меньше трех лет. Номер три: Сен-Пре. Новобранец, сразу попавший в военное пекло и еще никак не успевший проявить себя. На стрельбах показывал недурные результаты, да и вчера... Атос вздохнул. Вчера Сен-Пре уложил как минимум трех из тех испанцев, что атаковали домик перед пожаром. Точнее не сказать. Скорее всего, больше. Главное - атака отражена, и они живы... Кажется, в ближнем бою на шпагах от новичка тоже будет польза: он ладно сложен и достаточно силен физически. И, наконец, главное. Сен-Пре, похоже, хороший товарищ: трус не бросился бы без лишних раздумий поднимать горящую балку, сбивать пламя, грозившее перекинуться на оглушенного де Брэ.
Несчастный де Брэ остался жив. То есть пока он был жив, но на него рассчитывать не стоило. Атос достаточно повидал, чтобы понять, что с такими ранами долго не протянуть. Значит, фактически не семеро, а шестеро.
Четвертый - Лабурер. Шевалье Оноре де Лабурер. Вопреки общепринятой традиции, его называли не по фамилии, а по имени. Тому была причина: только родная мать смогла бы отличить, где Оноре, а где Жером. Близнецы служили в полку почти семь лет и были неразлучны. Их любили ставить в парадные караулы: два высоких, статных молодых человека приятной наружности крайне выигрышно смотрелись вместе. Странно, что в злополучную разведку поехал только Оноре. Так или иначе, от Оноре - сплошная польза. Близнецы входили в десятку лучших солдат роты, и Оноре, пожалуй, был в военных искусствах более талантлив, чем его брат.
Пятый - тоже новичок. Себастьян де Шамплен. Пришел чуть раньше Сен-Пре. Но что такое «чуть раньше» в мирной жизни? Шамплен чем-то напоминал Арамиса: такой же невысокий, внешне хрупкий, темноволосый, с большими внимательными глазами. Но глаза у Шамплена были серыми, взгляд - озорным и лукавым. Говорил новичок густым, звучным баритоном, держал себя с показной самоуверенностью. Атос победил его в первом же тренировочном бою. Зато Шамплен прекрасно играл в карты и кости и был приятным собеседником.
Шестым был Арамис. Атос наклонился и поправил плащ, укрывавший ноги друга. По поводу Арамиса сомневаться не приходилось. Верная шпага, точный глазомер, преданное сердце. 
Арамис тут же открыл глаза - словно и не спал вовсе.
- Пора? - спросил он совершенно будничным, спокойным тоном. Словно они находились в лагере.
- Еще немного можете отдохнуть! - ласково сказал Атос. - Ваша очередь караулить через три четверти часа.
Арамис покачал головой и поднялся, освобождая место другу.
- Отдохните лучше вы, дорогой Атос.
- Не спится.
- Лучше скажите - тревожится...
- А вам?
Арамис посмотрел на звездное небо и поморщился.
- Мне все это очень не нравится. С рассветом станет ясно, в каком мы положении. То, как все началось, наводит меня на мысль, что мы попали в очень неприятную историю. Сколько испанцев - мы не знаем. Мы окружены. Даже сейчас, когда все занимаются грабежом, нам отсюда не выбраться. Темнота не поможет.
- Вы полагаете?..
Нехорошо. Совсем нехорошо. Атос достаточно успел изучить удивительное свойство Арамиса предугадывать грядущие события. Он и сам обладал чем-то подобным, но в меньшей степени. Военный опыт, которым располагали оба, также подсказывал, что дело неладно.
Арамис слегка кивнул. Есть вещи, о которых не говорят в минуту очевидной опасности хотя бы из суеверия. Сказанное неосторожно слово может стать приговором для всех них.
Мысли друзей сходились: испанцев много. Это те, кто прикрывает фланг целой армии. Стало быть, на французов нынче на рассвете нападут. Помощи ждать неоткуда. Их удерживают пока лишь затем, чтобы никто из них не пробрался к своим и не предупредил о грозящей опасности. Храбрость спасла французов вчера, но, возможно, будет причиной того, что они погибнут сегодня. Судя по всему, испанцы решили, что в домике расположился небольшой отряд: шквал выстрелов, обрушившийся на них из горящей постройки, вполне мог их в этом убедить.
Пока было тихо. Почти тихо. Звуки из деревни не волновали друзей. Это война. Ничего не поделать.
Оба больше всего опасались услышать канонаду. Это означало бы только одно: их предчувствия верны и придется сражаться без надежды на помощь.
В углу застонал де Брэ. Оба друга мигом оказались рядом.
- Пить... - прошептал раненный мушкетер.
Атос принес воды и добавил в нее чуть-чуть содержимого своей фляги. Арамис склонился над несчастным. Брэ пил, стуча зубами по краешку кружки. Жадно, с видимым наслаждением.
И вдруг вскрикнул, схватился рукой за бок.
Арамис от неожиданности уронил кружку.
Брэ выругался. Судя по краткости его слов, ему было в самом деле паршиво. В противном случае он бы выдал такой пассаж, что у Арамиса, так и не привыкшего к некоторым особенностям военного быта, вспыхнули бы не только щеки, но и уши.
Раненного подтащили ближе к середине комнаты - так, чтобы лунный свет освещал все как можно лучше. Атос своим кинжалом вспорол камзол раненного. И тоже не удержался от краткого, но очень емкого восклицания. Арамис живо перевел глаза вниз.
Арамис к крепким выражениям прибегать не стал. Только ударил что есть силы кулаком об стену, выражая тем досаду, отчаяние и собственное бессилие что-либо изменить. 
Брэ кусал себе уже не губы - щеки.
- Зачем мы это сделали? - в отчаянии сказал Арамис.
Брэ нельзя было давать воду. Во время неудачной попытки вырваться из окружения он получил пулю в живот, но сгоряча этого даже не заметил. Потом испанцы решили приготовить из французов жаркое; на упавшего Брэ обратили внимание только тогда, когда сверху стали сыпаться куски раскаленной черепицы. Почти сразу рухнула балка, и придавила Брэ... Когда его вытащили, то заметили, что у него сломана ключица и на виске - не слишком глубокая рана. Но не более того, не более... Осмотрели только то, что было явно повреждено, наложили повязки. С той самой минуты он был без сознания. Боль от раны, которая несла смерть, пришла к нему только сейчас.
- Конец... - прошептал Брэ. - Мне конец.
И вновь потерял сознание.
- Так лучше! - мрачно сказал Атос. - Не трогайте его. Уже ничем не помочь... все воспалено. Если бы сразу удалить пулю - еще может быть.
- Крови не было! - Арамис мерно ударял кулаком по стене. - Я же сам его осматривал...
Атос вздохнул и положил руку на плечо Арамису.
- Вы не хирург, мой милый. И тем более не Господь Бог, чтобы замечать все. Ну, поплачьте, если вам так будет легче. Все равно никто не увидит.
- Вы же прекрасно знаете, что я не могу... не умею плакать! - кусая губы, выпалил Арамис. И отвернулся к стене. Он не плакал - Атос знал об этом. Но плечи вздрагивали. Вид предательски подергивавшихся кружев навел Атоса на кое-какие мысли, весьма далекие от сентиментальности.
- Чем сожалеть о том, что не можете изменить, наденьте-ка лучше его кирасу, господин аббат. Она куда прочнее вашего кожаного нагрудника! - сказал Атос после паузы. И протянул Арамису более надежный доспех.
Арамис не реагировал - стоял, положив руку на стену и прижавшись к ней лбом. Атос покачал головой: иногда умница Арамис становился невыносимо упрямым.
- Ну-ну, довольно... Развернитесь же. Я помогу вам.
Арамис оглянулся и покорно опустил руки. Атос собственноручно закрепил все ремешки и проверил их надежность. Так же он тремя часами ранее помогал виконту. В кирасу Брэ могли вместиться полтора Арамиса, но приходилось довольствоваться тем, что было под рукой.
- Зато в живот теперь не попадут, - съехидничал Арамис. За те несколько минут, что Атос помогал ему облачаться в доспех, он вполне пришел в себя. Иначе бы не язвил.
- Берегите голову, она вам еще пригодится! - самым серьезным тоном посоветовал Атос. В глазах Арамиса внезапно вспыхнули огоньки. Он кивнул, подобрал кружку, валявшуюся на полу, обнаружил там остаток воды с вином... и выплеснул себе на руки.
- Атос, а не перекусить ли нам? – лицо будущего аббата было абсолютно безмятежным.
Хорошая мысль всегда приходит вовремя. Друзья подкрепили силы вином, хлебом и сыром.
На востоке начало светлеть небо.
Господа мушкетеры сидели на полу, скрестив ноги по-турецки, жевали сыр и разговаривали об античной философии.
Рожье поднялся в половине шестого утра, когда солнце уже выкатилось из-за горизонта. Перекусил, послушал, усмехнулся и отправился в противоположный угол комнаты заряжать мушкеты и отмерять заряды. Он не был знаком с трудами Платона, а потому спор двух не в меру умных сослуживцев не вызывал у него интереса.
Затем, потягиваясь и зевая, встал Лабурер. Послушал немного - и тоже ушел заряжать мушкеты.
Спор прекратился только тогда, когда вдалеке громыхнули пушки.
Два философа живо оказались на ногах. Тревожно переглянулись.
- Вы хотя бы раз ошибитесь в своих предсказаниях, а? - Атос слегка пожал плечами.
- Хотел попросить вас о том же! - огрызнулся Арамис, хватаясь за ближайший из заряженных мушкетов.
Вовремя.
Сен-Пре вскочил в тот момент, когда о стену домика расплющилась первая пуля.
Испанцы возобновили атаку. Грохот пушечных выстрелов, явственно доносившийся издалека, придал им смелости. Для резерва пока не было дела на основном поле боя, и испанские мушкетеры решили поупражняться на французах, засевших в домике священника.
Испанцам, томившимся в резерве, некуда было спешить. Они пока не вступали в основной бой, и развлекали сами себя тем, что расстреливали осажденных в домике французов.
Французам тоже некуда было спешить.
Потому до полудня испанцы время от времени палили просто так, ради собственного удовольствия. Затем им надоело бесцельно расходовать оружейные заряды, и они предприняли попытку штурма домика.
Произошло неожиданное: их встретили шквальным огнем. Не успел рассеяться дым от первого залпа, как грянул второй. Затем - третий. Из двадцати человек, бежавших к домику, внутрь нырнули только шестеро.
Назад не вышел никто.
Испанцы устроили такую пальбу, что ее наверняка было слышно далеко вокруг. Она почти слилась со звуками дальнего боя. Пули щелкали о камни и отлетали назад.
Ближе к обеду произошел еще один штурм. Отбитый с таким же успехом, как и первый.
Можно было и вновь предпринять атаку, но никто этого делать не хотел. Самым суеверным казалось, что в домике засели ангелы небесные, карающие огнем всех, кто захочет войти внутрь.
Едва сгустились сумерки, как стрельба прекратилась. Злополучный дом, стоивший жизни трем десяткам испанцев, окружили кольцом со всех сторон. Зажгли костры.
В доме царила тишина. Это тоже навевало суеверный ужас.
Кто-то из солдат решил проверить: может быть, проклятые французы уже отдали Богу душу, двинулся вперед - и тотчас получил пулю в вырез лат. Подобный выстрел в сумерках был невероятен. Но труп был - и вполне реальный.
Испанцы, переругиваясь, решили дождаться рассвета.

Отредактировано Джиль из Лисса (23.12.2012 21:48)

***
Нынче Сен-Пре уснул первым. В часы его караула бодрствовали все, и он даже не понял, что ему не придется дежурить вовсе. Упал на свернутый плащ головой - и через минуту уже сопел носом, как могут только очень юные существа.
Лабурер, воспользовавшись разрешением Атоса, вылил на себя полведра воды. Днем было очень жарко, но нечего было и думать снять кирасу и камзол. Комфорт мог бы стоить слишком дорого любому из оставшихся в живых. Ночь позволяла сделать хотя бы краткую передышку.
Вдалеке гулко ухали пушки. Почти не страшно: одиночными выстрелами, словно гром во время грозы. Ветер дул в противоположную сторону и рассеивал звуки. Зато пахло гарью: видимо, испанцы, закончив грабеж, подожгли несколько домов в деревушке.
Шамплен прикрывал лицо не слишком чистым носовым платком и кашлял. Он опасался, что его обзовут неженкой. Напрасно: Атос принес кружку воды, велел юноше умыться. Воду не берегли. Себастьен даже не хотел думать, почему Атос позволяет так щедро расходовать то, без чего им никак не выжить завтра днем. Палящее солнце доставляло массу неудобств.
- Как в дурном сне! - пробормотал Шамплен, и помотал головой.
- Что вы сказали? - его шепот услышал Арамис, рискнувший встать в полный рост и подойти к окну.
- Говорю, что очень хочется проснуться...
- Вы еще и не засыпали! - ехидно сказал Лабурер. - Господа, сейчас он попросится домой, не иначе!
- Я бы и сам попросился! - неожиданно жестко ответил Арамис. - И вы бы попросились. Если бы были таким же искренним, как Шамплен.
- Господа, не надо ссориться! - оборвал их разговор Атос. - Сами прекрасно знаете: если у нас не будет согласия, мы все погибнем.
- Мы и так все погибнем! - Лабурер лениво зевнул. - Арамис, какого черта вы торчите у окна? Ждете, когда вас пристрелят?
- Не увидят... - кажется, Арамис позволил себе усмехнуться.
- А вы? Вы что-то видите? - не унимался Лабурер.
- Вижу, и прекрасно. Имею честь доложить всем, что мы за сегодня уложили тридцать семь человек.
- Откуда такая точность?
- Испанцы уносили трупы. Могли бы попробовать атаковать, но не решились.
Шамплен с надеждой посмотрел на Арамиса.
- Нас боятся? Или...
В этом «или», произнесенным задрожавшим голосом, было столько чувства, что Атос не выдержал:
- Спите, Шамплен. Спите, пока нам позволяют. Возможно, вы правы, и подмога близко.
Успокоенный этой надеждой, юноша вновь опустил голову на валик, сделанный из плаща покойного де Брэ.
Тело де Брэ положили уже рядом с Рожье.
Арамис, закончив свои наблюдения, отошел от окна и уселся рядом с остальными.
Трое старослужащих ждали, пока мальчишки уснут по-настоящему. Наконец, засопел и Шамплен.
- Ну? - спросил Атос.
Арамис криво усмехнулся.
- Их сейчас двадцать шесть человек. Три костра. Вокруг - караульные. Семерых они расставили у ограды на случай, если нам вздумается улизнуть ночью. Нас приберегают не для жаркого. Нет, господа. Мы - дичь на стол короля. Нас будут убивать долго и очень аккуратно. Но хоть умрем не просто так. Знаете, кто нас караулит? Головорезы дона Сиснероса.
Лабурер присвистнул удивленно.
- «Кастильские черти»?
- Ну да, - подтвердил Арамис, рассеянно перебирая четки. – «Роза Кастилии». Видимо, мы в самом деле признаны крупной дичью, которая может украсить стол главнокомандующего, дона Гонсалеса. Этим красавцам самое место на передовой. А они сидят здесь. Господа, у меня была мысль улизнуть, но теперь я остаюсь.
Рота испанских мушкетеров, которая носила романтическое название «Роза Кастилии», была известна всем троим - и не понаслышке. Подчиненных дона Сиснероса называли не иначе, как «кастильские черти». Это были сплошь дворяне, сплошь испанцы, сплошь отменные стрелки.
- Арамис, не предавайтесь греху злословия! - спокойно сказал Атос. - Я предполагаю, что наши предприняли обходной маневр, и завтра ударят с двух концов. Потому эти господа сюда пожаловали. Нам - слишком много чести.
- Возможно, вы и правы, Атос. Но разве вы не слышали, что они обсуждали? Они говорили, что в доме засела как минимум рота французов. Их ввело в заблуждение то, с какой частотой мы стреляем. Мы производим по десять выстрелов без перерыва с разных позиций. У нас мушкетов больше, чем людей. Вы вчера сами почти всю ночь отмеряли порох для зарядов... Мы палим постоянно и не даем захватить себя в ближнем бою. Поэтому мы живы. Но если они догадаются, что нас всего пятеро...
- Оставят в покое! - заметил Лабурер.
- Никогда раньше не замечал, что вы так наивны! - в голосе Арамиса вновь прорезалась ирония. - Тридцать семь трупов. Плюс те, что мы отнесли на задний двор. Нет, нас будут убивать. Причем постараются растянуть этот процесс.
Все равно было не заснуть.
Лабурер, ворочавшийся с боку на бок, в конце концов встал и принялся вместе с Атосом и Арамисом отмерять порох. В течение трех часов мушкетеры трудились не покладая рук. Луна сияла так, что никакого дополнительного освещения не требовалось.
- Снова будет жаркий ясный день! - вздохнул Атос.
- Терпеть не могу жару! - поморщился Лабурер. - У нас такое пекло назвали бы адовым. В Нормандии никогда такого не бывает.
- Вы из Нормандии, Оноре? По вам не скажешь...
- Наша мать из Нормандии, мы там выросли.
Оноре не привык говорить в единственном числе. Всегда подразумевалось: «Мы с братом».
Арамис неожиданно зевнул.
- Господа... мне стыдно, но глаза слипаются...
- Идите, друг мой, отдохните. Завтра ваши глаза нам очень понадобятся! - мягко сказал Атос. Лабурер кивнул в знак согласия.
Когда-то, бесконечно давно, еще в мирное время, в Париже, они все оспаривали титул лучшего стрелка полка. Тогда выиграл Атос, угодивший в центр мишени двенадцать раз из двенадцати возможных и из мушкета, и из пистолета. Арамис дважды неудачно выстрелил из мушкета и был непогрешимо точен в стрельбе из пистолета. Оноре промазал дважды из мушкета и один раз - из пистолета. Атос, помнится, остался невозмутим, а Оноре с Арамисом чуть не поссорились.
Сейчас Лабурер охотно отдал бы все призы этим двоим. Атосу, чьи пальцы были черны от пороха. И Арамису, чьи глаза были особенно ценными в сумерках, когда на самого Лабурера и мальчишку Шамплена нападала «куриная слепота».
Арамис улегся на охапку сена, свернувшись калачиком.
- Дети... - усмехнулся Атос, через несколько минут посмотрев на спящую троицу: Арамис уснул почти так же быстро и крепко, как и Сен-Пре.
- Дети... - подтвердил Лабурер. И неожиданно спросил. - Атос, а вам самому - сколько?
Атос задумался на мгновение.
- Тридцать один.
Лабурер улыбнулся.
- И мне столько же. Я думал, что вы старше меня.
Они работали быстро и сноровисто, при этом тщательно отмеряя заряды. Само собой подразумевалось, что от их добросовестности зависят пять человеческих жизней. Но это было привычно. Война есть война. Не впервой попадать в сложные и опасные переделки. Они сдержанно улыбались, передавая друг другу что-то: мерный стаканчик, флягу вина, кусок хлеба. Это давало острое ощущение общности, товарищества, боевого братства.
Разговаривали немного и о деле. Как поутру организовать оборону. Чем забаррикадировать оба входа в домик. Теперь испанцев нельзя было подпускать к дому: нового штурма мушкетеры не выдержали бы.
«Кастильские черти» стреляли с дьявольской меткостью - что правда, то правда, но это качество могло запугать только тех, кто не обладал должной степенью отваги. Полурота дона Сиснероса, помимо очевидных достоинств, имела и ряд недостатков. Вряд ли гордые кабальеро будут слишком усердствовать. Никому не хочется умирать без славы. А здесь - слишком легкая добыча. Настолько легкая, что кабальеро захотят продлить себе удовольствие. Пока из дома звучат выстрелы, никого из роты не отправят в настоящий бой, в пекло, на передовую. Стало быть, испанцы утром устроят показательную канонаду (не высовываться и молчать), затем около часа будут отдыхать, перед обедом постреляют еще. После обеда, который вряд ли будет длиться менее двух часов, господа стрелки захотят отдохнуть: перспектива торчать под палящим солнцем малопривлекательна для всех здравомыслящих людей. И, наконец, перестрелка завяжется вечером - единичные выстрелы будут следовать до темноты.
Если не поддаваться панике, то все оказывается не так страшно.
А там и свои подоспеют.
Не могут не подоспеть. То, что французов отсекли от обозов, только ускорит развязку.
- Лишь бы ничего не случилось с его величеством... - неожиданно сказал Атос. - Он вечно лезет в самое пекло.
- Да, король на поле боя - отличный воин! - согласно кивнул Оноре. - Но я бы на вашем месте, Атос, больше беспокоился о своей шкуре.
- Моя шкура меня совершенно не заботит! - скривил губы Атос.
- Значит, вы выживете. Тому, кто не цепляется за жизнь, обычно везет! - Оноре зевнул, прикрыв рот ладонью. - Ладно. Идемте спать.
Атос чуть улыбнулся уголками губ.
- Не выставив караульных?
- А черт с ними, с караульными! - Оноре зевнул еще раз. - Сами знаете: Арамиса подкинет в шесть утра. Читать молитвы. Хороший он, но чудной временами...

***

В шесть часов вечера к домику прибыл испанский офицер в блестящей кирасе. Судя по той суете, которая поднялась сразу после его появления, это был важный чин.
Через четверть часа стало ясно: явился сам дон Сиснерос.
- По поводу нас устроили целое совещание! - сказал Сен-Пре, не спускавший глаз с испанских солдат. - Какая неслыханная честь!
- Они решают, как нас прикончить! - Шамплен сидел на полу и, кажется, пребывал в состоянии глубокого шока. - Нас же всего пятеро! А их - много, и они могут вызвать подкрепление! В чем проблема?
- Так и должно быть, молодой человек! - отозвался Атос из своего угла. - Вы имеете честь служить в лучшем полку королевства, в котором каждый солдат стоит десятерых. Мушкетеры - грозная сила.
Шамплен ничего не ответил. Лабурер протянул ему флягу, из которой Себастьян сделал несколько мелких глотков.
Испанцы совещались. Французы, получившие неожиданную передышку, один за другим пробирались к бочке с водой. Солнце палило нещадно, а сверху над домиком не было никакой защиты, кроме обуглившихся стропил. Всем хотелось пить и хотя бы немного освежить лицо, шею, руки.
Сен-Пре был оставлен за часового. Остальные в изнеможении, которого уже никто не скрывал, опустились на пол, не выпуская из рук оружие.
Атос сквозь навалившуюся дрему почувствовал, что какой-то странный порыв сквозняка скользнул по его ногам. Что-то скрипнуло.
Мушкетер мигом сбросил дремоту и вскочил.
Сквозило из приоткрытой двери на задний двор.
Атос тревожно оглядел друзей: Оноре тоже позволил себе на несколько мгновений расслабленно прикрыть утомленные глаза, Сен-Пре прилежно бдит на своем посту, Арамис заряжает мушкет, Шамплен...
Шамплена не было! А сквозняк по-прежнему струился из приоткрытой двери.
Шамплен обнаружился через минуту: сам. Он, поднимая руки, выбежал на залитый солнцем двор, петляя, как заяц, чтобы избежать пули.
Испанцы, также позволившие себе расслабиться, схватились за мушкеты.
- Не стреляйте, господа! - кричал по-испански Шамплен. - Я сдаюсь, я не опасен! Господа, пощадите меня! Я сдаюсь!
Оноре передернуло.
Атос с силой ударил себя по колену: как он мог пропустить тот момент, когда мальчишка впал в отчаяние? Но кто, кто бы сумел предположить, что страх перед смертью окажется настолько велик, что Шамплен не выдержит? Ранение повлияло? Но у него была даже не рана - обычная пустяковая царапина, при которой кровь льет ручьем, но никаких тяжелых последствий не бывает! Шамплен хвастался, что раз пять дрался на дуэлях и дважды был легко ранен - значит, знал, что такое боль!
Сен-Пре в отчаянии оглянулся на Атоса и увидел на лице своего кумира... почти ужас? Гнев? Боль? Жалость? Презрение к трусу? Все вместе?
Сложно было сказать.
- Подлец! - прорычал Лабурер.
Вся эта мизансцена заняла в действительности две или три секунды.
- Я сдаюсь! - продолжал что есть силы кричать Шамплен. - Я хочу жить! Вы их легко возьмете, их всего...
Докончить фразу Себастьяну было не суждено. Грянул выстрел.
Шамплен дернулся, по инерции сделал еще пару шагов и упал, ударившись головой о калитку.
Сен-Пре замер в тревожном ожидании: не шевельнется ли приятель.
Шамплен был мертв.
Сен-Пре только сейчас понял, что стреляли не испанцы: от пистолета, который держал в руке Арамис, все еще шел легкий дымок.
Арамис стоял, зажмурившись крепко-крепко. И лицо у него было напряженное и страшное.
- Я... не мог иначе... я бы его пощадил, но он в форме... И он уже ходил в атаку с нами...
Что правда - то правда. Шамплен везде и всюду щеголял в мушкетерском плаще. И сейчас на нем была лазоревая накидка с крестами и лилиями. Пусть грязная, в пятнах, обгоревшая по подолу, прожженая на плече во время пожара, пробитая пулями - но это была мушкетерская форма.
Мушкетеры, бывает, тоже попадают в плен. Но не сами. Их берут силой, в неравном бою. И очень часто плену предпочитают славную гибель. Таков был неписаный закон, не зафиксированный в уставе. Но о его существовании знали все.
Оноре перекрестился и опустил голову. На скулах его играли желваки, лицо было скорбным и суровым.
- Он не наш. Он трус, цепляющийся за жизнь. Вы правильно сделали. Я хотел, но не успел.
Сен-Пре в отчаянии посмотрел на Атоса.
Атос также перекрестился.
И молча кивнул Арамису. Это было не осуждение - одобрение.
Арамис молился, не открывая глаз.

***
И снова были июльские сумерки.
Какие по счету?
Трое в домике уже не помнили.
Атос и Сен-Пре только что отнесли тело Лабурера к остальным. За Шампленом никто не пошел. Незачем. Он сам отрекся от боевого братства.
Арамис читал над телом молитвы. Он говорил дрожащим шепотом. Кажется, сбивался, повторял какие-то слова, путая латинские окончания.
Его освободили от дежурства у окон. Он еле держался на ногах, потому что был третий раз ранен. Он сам сказал Атосу, что у него перед глазами все плывет. Никто, кроме него, в сумерках стрелять не мог. Даже Атос, который, по мнению Сен-Пре, умел все.
Атос молчал, глядя в окно. Испанцы развели костер. Пахло жареным мясом.
Сен-Пре стоял в нескольких шагах от него.
Пара часов после смерти Шамплена вместила в себя слишком много событий.
Началось с того, что пуля пробила левую руку Арамиса вторично: на сей раз навылет, почти в том же месте, что и когда-то на Кревкерской дороге.
Оноре, бросившийся было на помощь другу, вдруг застыл в прыжке и грузно осел на пол. Он не мучался ни секунды; смерть была мгновенной.
Потом испанцы прекратили стрелять и выслали парламентера. Не то сами так решили, не то бегство Шамплена навело их на мысль предложить французам сдаться.
Переговоры вел Атос.
Впрочем, обмен несколькими репликами трудно было назвать полноценными переговорами. Испанец говорил куда больше, чем Атос.
Атос сказал одно слово: "Нет!".
Зато потом очень много испанских слов в самых неожиданных сочетаниях произнес Арамис, чудом успевший вытолкнуть друга в безопасную зону. Атос, как рыцарь времен короля Артура, полагался на честность противника. Пока идут переговоры, никто не стреляет. И хорош бы он был со своей непогрешимой честностью и дыркой во лбу!
Про честность и дырку во лбу - это была самая мягкая фраза из длинного монолога Арамиса. Кроткий скромник, стыдливо красневший по поводу и без повода, ругался яростно и не выбирая выражений. Сен-Пре хлопал глазами в изумлении и немом восторге: столько изысканнейших пассажей из испанских и французских непотребных слов он отродясь не слыхал. А глядя на Арамиса, невозможно было заподозрить, что он такие слова вообще знает!
Атос на протяжении этого монолога только качал головой и улыбался.
- Кажется, вы меня немного цените... - сказал он, когда Арамис умолк.
- Ценим ли? - с возмущением воскликнули в один голос Сен-Пре и Арамис. Арамис обреченно махнул рукой, а Сен-Пре не мог не выдохнуть то, что давно вертелось у него на языке. - Сударь, вы лучший!
Он смотрел на своего кумира с обожанием. Атос казался ему не человеком, а полубогом. Он бы был и богом, но... боги неуязвимы, а Атос был ранен.
Сен-Пре был готов отдать всю свою кровь до последней капли за счастье быть рядом с ним.
И никому бы он не признался в своем тайном желании: уж если кому-то из них троих суждено умереть, то пусть этой жертвой будет Арамис. Пусть. Он заслужил это, пустив пулю в спину Шамплена. Он ранен, ранен серьезно, и даже сейчас, когда солнце уже скрылось за горизонтом, видно, насколько бледны его щеки. Насколько лихорадочный огонь горит в глазах. Как он болезненно кривит губы и еле удерживает стон при малейшем движении левой рукой.
Если нужна жертва на алтарь бога войны - то вот она.
А их с господином Атосом спасут. Спасут нынче же ночью. Или они сами совершат дерзкий побег.
Побег - лучше. Сен-Пре уже рисовал в мыслях картину того, как они оказываются у своих, и тогда... тогда ему, виконту де Сен-Пре, точно быть принятым в число лучших солдат полка. После того, что было пережито вместе за последние два дня, вряд ли господин Атос будет возражать, если Винсен заменит Арамиса. Чем плоха подобная замена?
- Они решили атаковать... - фраза, произнесенная Атосом совсем тихо, вывела Сен-Пре из честолюбивых грез. - Арамис, можете их припугнуть? Вон тот, сверкающий, слева - дон Сиснерос.
Арамис, пригибаясь, скользнул к окну.
- Атос... может быть, вы?
- Нет. Вы. Только один выстрел. Пожалуйста. Если у вас получится, мы доживем до утра. Они не сунутся. Не сомневайтесь.
Арамис кивнул.
Он целился долго. Бесконечно долго, как показалось Сен-Пре.
Испанец был упакован в латы на совесть. Попасть было нереально. Сен-Пре почувствовал, что ладони у него стали влажными и липкими от страшного напряжения - не силы, а нервов.
Атос тоже замер в ожидании.
Арамис нажал на курок.
И, не сходя с места, грохнулся без сознания, упав на раненное плечо: перенапряжение вызвало обморок.
- Попал! - в полном иступлении закричал Сен-Пре. - Атос, он попал!
Попал, и как! Пуля разорвала испанцу горло.
Атос еле слышно выдохнул. Сен-Пре прыгал как мальчишка - он не мог сдержать эмоций! Вот бы и ему научиться так невероятно метко стрелять! Вот бы он себя по...

***
Лейтенант д`Артаньян сидел у палатки Тревиля, ожидая распоряжений.
Настроение у гасконца было отвратительное.
Казалось бы: удостоился личной похвалы короля, был допущен поцеловать перстень на руке его высокопреосвященства. Полк прекрасно проявил себя во время отражения испанской атаки, а затем - во время преследования противника. Планы испанцев сорваны, враг бежал. Радоваться нужно!
Но д`Артаньян непрестанно думал о тех, кого сам послал на верную гибель. Если бы они могли вернуться, то уже были бы здесь...
Особенно горько было осознавать, что он потерял Атоса. Того самого Атоса, который всегда был для него нравственным ориентиром, лучшим другом и советчиком в любых вопросах. С Арамисом у них сложилась дружба-соперничество, где каждый желал быть первым. Атос же ровно относился ко всем и позволял лидировать кому угодно: в момент принятия решения три пары глаз все равно устремлялись в его сторону.
Да при чем тут глупое первенство, удовлетворенное честолюбие...
Атос погиб...
Арамис погиб...
Погибли все, кто поехал встречать обоз. Как теперь смотреть в глаза графу Сен-Пре, который здесь же, на поле боя? Что сказать Жерому де Лабуреру? А лейтенант гвардейцев его величества Жан-Батист де Шамплен - он же готов кому угодно перегрызть глотку за младшего брата!
Впрочему, разговор с Шампленом-старшим откладывался на неопределенный срок: лейтенант лежал без сознания в палатке у лекарей.
Жером де Лабурер бродил вокруг соседней палатки. То богохульствовал, то опускался на перевернутый котел и молился.
Д`Артаньян встал и подошел к нему.
- Ну, не стоит... Мы солдаты.
Жером поднял голову. Глаза его были влажными от слез.
- Оноре мертв. Я это чувствую. Я это понял еще вечером.
- Когда?
- Нынче вечером...
- А до этого?
- До этого он был жив...
Д`Артаньян покачал головой. Эти двое были непостижимым образом связаны друг с другом. Они и на расстоянии знали, что происходит с другим братом: "Оноре задержится. У него захромала лошадь", "Жером пошел к мессе".
- Может быть, вы сами себе внушили?
Жером сделал отрицательный жест.
- Я говорю только за Оноре. Остальные... может быть...
Д`Артаньян яростно теребил свои усы.
- Какого черта мы здесь сидим! Мы свободны уже два часа! Я пошел к Тревилю!
- Лейтенант, я бы и сам пошел к Тревилю, но... Ночь. Нас никто не будет слушать. Трупы можно убрать и утром...
Но гасконец уже не слушал: он помчался назад к палатке капитана.
Путь ему преградили охранники.
- Господин лейтенант, только что приехал его величество. Он совещается с капитаном.
- Ага! Его величество! Тем лучше! - рявкнул д`Артаньян и отшвырнул мальчишек-адьютантов в сторону.
В палатке, при свете свечей, совещались его величество и Тревиль.
На появление д`Артаньяна оба отреагировали тем, что подняли головы от плана, разложенного на столе.
- В чем дело, лейтенант? - спросил Тревиль сухим официальным тоном. Это доказывало, что капитан крайне недоволен вторжением офицера, пусть и отличившегося.
- Дело в том, капитан, что мне нужны пятьдесят конных. Прямо перед нападением испанцев я отправил встречать наш обоз группу мушкетеров под руководством господина Атоса. Они не вернулись в лагерь. Полагаю, они были окружены. Нужно узнать, что с ними случилось.
- А! - сказал его величество, не проявляя ни малейшего признака раздражения. - Лейтенант, похвальная забота о подчиненных. Но волноваться не о чем, ваши люди, скорее всего, живы и здоровы. Это наверняка то, о чем мне доложили! - король живо повернулся к Тревилю. - Вот здесь, - он указал кончиком карандаша некую точку на карте, - был убит дон Сиснерос, капитан испанских мушкетеров, командир "кастильских чертей".
- Когда?! - д`Артаньян был ошеломлен новостью.
- Нынче вечером. Там действительно засели наши. Видимо, те сто человек, которые шли к г-ну д`Эстре. Они переколотили достаточное количество испанцев, да настолько ловко, что половину роты дона Сиснероса сняли с основного участка обороны и отправили туда... Они вырвутся из окружения и придут. Ваши наверняка с ними.
- Какие сто человек? - взревел д`Артаньян. - Их десять! Говорю же вам: конники д`Эстре неизвестно где, а там - мои люди. Сир! Умоляю! Дайте мне пятьдесят человек! Возможно, нам кого-то удастся спасти!
- Спасти? - Людовик ничего не понимал.
- Да, сир! - и д`Артаньян кратко, как только мог, объяснил королю суть дела.
По ходу его рассказа лицо короля менялось на глазах.
- Десять? Вы говорите - их всего десять? И они держатся с того момента, как испанцы зашли к нам в тыл? Трое суток? Я доподлинно знаю, что дон Сиснерос был убит сегодня не раньше семи часов вечера!
Взор Людовика сверкал. Король засунул в карман карандаш, воинственно поправил кирасу и скомандовал:
- Лейтенант, на коня! Немедленно! Пятьдесят, сто, триста человек! Сколько угодно! Королевский штандарт! Я ему с вами!
- Ох, сир... - только и смог вымолвить благодарный д`Артаньян, падая перед королем на колени.

Отредактировано Джиль из Лисса (23.12.2012 23:26)

***

Через три часа, когда на востоке уже начало светлеть небо, а французский лагерь, взбудораженный ночными событиями, вновь погрузился в чуткий сон, мэтр Тома, самый искусный хирург, имевшийся в распоряжении армии, осматривал поступивших раненных.
Накануне было сражение; работы хватало и так, но эти двое были привезены к мэтру Тома его величеством - позже всех других. Тревиль вкратце ввел врача в курс дела.
Когда на тебя с мольбой смотрят глаза его величества, капитана королевских мушкетеров и лейтенанта этого славного полка - поневоле начинаешь руководствоваться не только врачебной этикой.
Первый раненный - мужчина лет тридцати, на редкость хорошо сложенный и явно выносливый физически - не вызвал у мэтра Тома никаких особых опасений. Да, без сознания. Судя по всему, пробудет без сознания еще некоторое время. Но это следствие не ранений, а глубочайшего нервного истощения и усталости, которая превзошла все мыслимые пределы. Пулевая царапина на боку совсем никакой опасности не представляет. Сложнее с раной, которая на спине: она не позволит применить корсет, который бы помог срастись сломанному ребру. Перелом чистый; никаких осколков, способных повредить внутренние органы.
Значит, тщательный уход, нормальное питание и покой. Организм сильный - со всем прочим при соблюдении этих трех условий он справится сам.
Куда хуже обстояло дело со вторым раненным. Несколько ранений, одно из которых довольно опасное. Большая кровопотеря, сотрясение мозга средней тяжести, начавшаяся лихорадка. Слишком много для человека столь хрупкой комплекции, какой обладал молодой мушкетер.
К тому же мэтру Тома очень не нравилась состояние, в каком находилась левая рука этого молодого человека. Пулю, застрявшую в мышцах, извлекали не слишком умело. Рана начала гноиться...
В семь утра господину Арамису вскрыли рану, тщательно обработали ее и наложили шов по всем правилам лекарского искусства. Шил сам мэтр Тома. Не потому, что это было очень сложно: просто у него самого был сын примерно того же возраста. Мэтр Тома по-отечески жалел своего пациента. Другие руки наложат шов менее искусно, чем он. А он так, что шрам останется, но не будет выглядеть уродливо...
Ничего. Если молодого человека не убьет лихорадка, он останется жив. Ближайшие сутки покажут, как будут развиваться события.
В палатку в девять утра впустили д`Артаньяна. Только на минутку, чтобы он убедился, что его друзья спят.
Атос лежал спокойно. Он был непривычно бледен, но живительный ток крови уже начинал неуловимыми, тончайшими красками оживлять его лицо. Д`Артаньян вглядывался в знакомые черты жадно и пристально.
Эти три дня состарили Атоса не меньше, чем на пять лет, но эта перемена как-то по-новому раскрыла благородную тонкость и строгость черт. Легкие морщинки, внезапно проступившие вокруг глаз, ничуть не портили его: напротив, превращали совершенную красоту древнегреческой статуи в нечто живое, теплое, бесконечно родное.
Д`Артаньян слегка пожал кончики холодных, неподвижных пальцев, сглотнул комок, предательски перекрывавший дыхание, и направился к Арамису.
У Арамиса на щеках полыхал нездоровый румянец, на лбу выступили мелкие капельки пота. Пересохшие губы были приоткрыты.
И это лицо было непривычно д`Артаньяну. С того момента, как друзья чуть не передрались из-за платочка с вензелем и герцогской короной, прошло достаточно времени. Но Арамис умудрялся оставаться все тем же красавчиком с девичьи нежным, тонкой лепки лицом. Он не взрослел и, кажется, сам страдал от этого.
А тут - повзрослел, одним махом. Неожиданная жесткость появилась в линии рта, каким-то иным стал разлет бровей, линия подбородка... Все мужество, что скрывалось под изящной оболочкой, вдруг стало явным. И дело было не в небритости, не в пороховой гари, въевшейся в кожу…
Д`Артаньян, всегда относившийся к Арамису со снисходительной иронией, сейчас готов был отдать все на свете за то, чтобы его друг выжил.
Не только Атос - но и Арамис. ТАКОЙ Арамис был куда более дорог гасконцу.
- Это он уложил дона Сиснероса? - тихо спросил мэтр Тома, поправляя на раненном простыню.
Гасконец утвердительно кивнул головой. Он уже знал кое-какие подробности. Вокруг домика подобрали более сотни убитых испанцев. Значит, один сражался против десятерых противников. Сколько времени французов было десять? Несколько часов? Кто-то погиб сразу?
Раненный испанский мушкетер, чудом избежавший смерти, дал показания. Но не с самого начала: полурота дона Сиснероса появилась у домика только на второй день. О смерти своего командира испанец сказал так: «Французы убили его не иначе, как колдовством. Он был неуязвим. Было почти темно, но пуля пробила ему шею. Так мог стрелять только сам дьявол!».
- Тогда я гарантирую вам, что приложу все свое искусство, чтобы ваш друг выжил, - с дрожью в голосе сказал мэтр Тома. - Моего старшего сына... два года назад... эти проклятые головорезы... раненного... не пожалели...
Д`Артаньян зло куснул ус. Не помогло: последняя фраза, произнесенная бедным лекарем, заставила отважного лейтенанта разреветься.
Размазывая слезы по щекам, он выбежал из палатки.

***
Анна ела ежевику. Губы ее были темными от ягод, но от этого не становились менее привлекательными. Она вся была как лучик солнца - тонкая, легкая, быстроногая. Такая юная, такая прекрасная... Он никогда не был склонен к поэтическим сравнениям, предпочитая прозу жизни, но она... Эта девочка делала его поэтом.
- Оливье, на что вы засмотрелись?
- На вас, моя радость!
Он подхватил ее на руки, поднял высоко-высоко, покачал на руках: это было такое приятное занятие! Он был пьян от счастья, ему хотелось петь и ликовать, как библейскому царю Давиду. Сердце его было полно столь невероятной радостью, что слов для выражения такого сильного чувства не находилось.
Он просто молча опустил жену на землю и посмотрел на нее.
Она замерла, прижавшись к нему. Томно прикрыла глаза.
Это было слишком.
Он тотчас начал целовать ее. Она не противилась, только взволнованно дышала и пыталась вразумить его:
- Оливье... любовь моя... прекрати... прекрати же, нас могут увидеть... что о нас подумают?
Только то, что перед ними - безумно влюбленные друг в друга молодожены...
...Ее руки. Ее глаза. Он не мог оторваться от ее колдовских глаз - слишком светлых, слишком чистых... он бы смотрел в них целую вечность. Но какая-то неумолимая сила заставляла его переводить взгляд ниже.
Еще бы: он знал, что ангел с перепачкаными ежевикой губами совершенен до мелочей.
Тонкая шея, нежная линия ключиц... изящное округлое плечо...
Плечо...
Солнечный день внезапно рассыпался вдребезги. Наступала темнота... Под ногами вместо зеленого луга оказывалось болото.
Он нырял в какую-то вязкую, черную массу, она облепляла все тело. Дышать было нельзя; он стремился к поверхности и с ужасом понимал, что не вынырнет: никаких человеческих сил не хватит на то, чтобы вырваться из этого ужастного омута...
Клеймо... у ангела на плече было клеймо... продажная девка... воровка... ничего святого... никогда... никогда его не любила... использовала как последнего дурака... не любила...
И чей-то неумолимый голос грохотал в темноте. Он повторял одно и то же: "Умрите с миром!".
Взвивался в воздух длинный меч...
"Палач, делай свое дело!"
Палач взмахивал мечом... и рассекал темную муть не то воды, не то еще чего-то...
НЕТ! ЕЕ НЕЛЬЗЯ УБИВАТЬ ВОТ ТАК, БЕЗ СУДА!
Кого - ЕЕ? Ангела с прозрачными глазами и волосами цвета льна? Или демона с мутным взором, вокруг головы которого вились не пряди, а змеи?

- Атос! Атос! Да очнитесь же!
- Сударь, поддержите его. Крепче. Иначе он сейчас упадет и сломает себе еще что-нибудь...
Атос открыл глаза.
Было темно и душно. По потолку палатки метался свет лампы.
Над ним склонились двое.
Широкое, грубоватое лицо. Незнакомое.
И еще одно: испуганное, с шальными от ужаса глазами. Родное.
- Д`Артаньян.
- Вот и хорошо! - сказал незнакомец, вытирая со лба пот. - Узнали. Значит, вы пришли в себя, сударь. Слава Богу. Выпейте вот это.
У губ появилась кружка.
Приятно прохладный, освежающий все внутри настой. Пахнет летом и травами.
Хорошо.
- Д`Артаньян, вы мне не чудитесь?
- Нет, Атос. Я рядом, и буду здесь всю ночь.
- А служба? Нет-нет...
- Да, дорогой Атос. Тревиль отпустил меня. Вас нельзя оставлять без присмотра. Вы то пытаетесь куда-то бежать, то посылаете к чертям врачей, то вот бредите.
- Я? Бредил? Почему?
- Потому, мой дорогой, что вы ранены и ослабли.
- Как... я...
- Как вы здесь очутились, хотите сказать? Просто: вас принесли на носилках. Доктор велит, чтобы вы отдыхали как следует.
- Д`Артаньян, я вспомнил. Я арестован. Я сам отдал королю свою шпагу.
- И хорошо, что арестованы: не будете никуда рваться. Сейчас помолчите, но не засыпайте. Я вынужден отойти на пару минут к Арамису.
- Как он?
- Плохо. Горячка. Но сейчас у него хотя бы не поднимается жар... Потому я сделаю то, что велел врач, и вернусь к вам. Я потрачу все силы на то, чтобы вы говорили. Не несли всякий бред, а рассказывали нормальные вещи.
Атос послушно кивнул.
Д`Артаньян исчез куда-то, но, судя по всему, недалеко. Атос видел на потолке его тень.
Никаких кошмаров.
Просто был жар от усталости. Просто ночь.
Просто тяжело на сердце. Потому что шпагу королю он отдал не просто так.
В доме священника было девять человек, кроме него самого. Он был командиром.
Плохим командиром, если в живых остался только один.
Правда, самый драгоценный.

***
Арамис очередной раз удивил всех: в тот момент, когда врачи уже ни на что не надеялись, он пришел в себя. Лихорадка по-прежнему нещадно трепала его, но мэтр Тома видел, что восковая призрачность уходила с лица пациента. Понемногу возвращалась жизнь. Это было бы замечательно: вырвать молодого мушкетера из когтей курносой старухи с косой. Он так храбро с ней сражался, что заслужил победы!
Ночью у постели больного товарища дежурили Атос и Лабурер. Жером начитался Марка Аврелия и теперь рвался дискутировать с Атосом, который не выходил из палатки, отбывая наложенный на него арест с привычной добросовестностью и честностью.
Днем визитеров в палатке хватало. Если Атос через порог не переступал, то к нему мог явиться кто угодно.
Атос сдержанно радовался вниманию сослуживцев. Когда оставался в одиночестве, подходил к постели Арамиса и творил молитву за молитвой. Горячо, искренне. По мнению мушкетера, следовало полагаться скорее на милосердие Божие, чем на лекарское искусство мэтра Тома. Человеку свойственно ошибаться и жить иллюзиями, а между «сильным жаром» и «очень сильным жаром» не такая уж большая разница. С точки зрения человека военного – вовсе незначительная.
Потому Атосу было не до диспута, но он вежливо отвечал на вопросы Лабурера. Право, Господь зачтет ему даже прерванную появлением Лабурера молитву: ведь Жерома, потерявшего горячо любимого им брата, тоже следовало отвлекать от мрачных мыслей!
- Не делай того, что осуждает твоя совесть! - цитировал Жером.- И не говори того, что не согласно с правдой. Соблюдай это самое важное, и ты выполнишь всю задачу своей жизни!
- Иногда совесть заставляет идти на шаги, о которых потом жалеешь... - задумчиво возразил Атос, вспомнив своем о давнем кошмаре.
- А разве совесть и правда - не равноценные вещи?
- Правда может быть у каждого своя. Лабурер, не можете же вы не признать, основываясь на вашем личном жизненном опыте: такое понятие, как совесть, известно не всем!
- Но почему же? Как это может быть: человек без совести? В таком случае, это не дворянин! Без совести мы... просто животные!
Лабурер в порыве чувств даже привстал.
И застыл на месте, ибо от изголовья кровати донесся слабый голос, в котором внимательное ухо, однако, могло распознать нотки привычной насмешливости:
- Si tacuisses, philosophus mansises! *
Атос не выдержал и рассмеялся.
Жером в немом изумлении смотрел не на Арамиса, а на Атоса: он ни разу не слышал, как сдержанный мушкетер смеется!

*Если бы ты молчал, сошел бы за философа.

Отредактировано Джиль из Лисса (23.12.2012 23:31)

***
Погибших мушкетеров хоронили с почестями, как принцев крови.
Легкий ветер теребил траурные ленты на знаменах. Мушкетерский полк в полном составе стоял в первой линии войск.
Мушкетеры.
Гвардия.
Пехотинцы.
Артиллеристы.
Огромная, славная армия французского королевства.
Арамис не без труда воспринимал происходящее. Он только усилием воли заставил себя встать, безропотно вытерпел заботу королевского цирюльника, вышел из палатки и сел на коня, которого ему подвели.
В седле его поддерживал Атос.
Лица расплывались в радужном тумане, голова страшно кружилась. Не надо, не надо было вставать, насиловать себя. Но не пойти он не мог. Он не слышал ни единого слова из тех, что были произнесены на краткой траурной церемонии. Сознание улавливало только тембр голосов.
Вот говорит король, и голос его вибрирует от сдерживаемых чувств. На войне, в своей стихии, Людовик воистину велик. Отважный воин и опытный полководец. Но воевать бесконечно нельзя...
Вот голос кардинала. Ришелье устал. Ему приходится напрягаться, подбирать слова. Но он не волнуется - он спокоен. Так и должно быть. Он сейчас больше священник, чем главный советник короля...
Вот несколько слов сказал Тревиль. Не сказал - выдавил из себя. Капитану очень тяжело.
Тревиль накануне заходил в палатку. Расспрашивал осторожно.
Атос врать не умеет. Атос, к счастью, дремал. И Арамис с непонятной легкостью сказал неправду. Заведомую неправду. Но... ТАК БЫЛО НАДО. Не было предательской слабости Шамплена. Шамплен отстреливался до последнего, прикрывая отход своих. Да, они пытались вырваться из окружения. Это было в первые же полчаса после того, как их заманили в ловушку. Шамплен умер как герой, со славой.
Сен-Пре тоже умер со славой... Капитан, он из рода воинов... Он мог бы стать... мог бы... так и передайте его отцу... нет, я скажу сам.
...Солнечный свет был неприятен. Лошадь переступала с ноги на ногу, и каждое ее движение вызывало тошноту.
Что, уже заупокойная служба? Спешиться?
Подоспели д`Артаньян и Феррюсак. Сбив строй, подперли с двух сторон. Теперь не упасть.
Молитвы, пение. Служит сам кардинал.
Великая честь, великая слава...
Себастьян де Шамплен... тебя будет отмаливать твой убийца. Когда наденет рясу, и будет находиться не в строю солдат, а там... где сейчас священники, помогающие кардиналу. До тех пор у тебя есть право являться в ночных кошмарах.
Чья-то рука... ледяные пальцы.
Атос. Феррюсака сменил Атос.
Арамис разлепил ресницы и заставил себя посмотреть на друга. Атос - бледный как смерть, неподвижный, с застывшим лицом мраморной статуи - стоял рядом, закрыв глаза, и молился. Друг настолько глубоко ушел в молитву, что было неудобно на это смотреть. Словно исподтишка подглядываешь за чем-то, что - не для тебя. Выше твоего сознания. Выше, много выше.
Арамис молиться не мог даже при всем своем желании: все его силы были направлены на то, чтобы стоять в строю как положено. Дурнота, подступившая к горлу, никуда не собиралась исчезать.
«Я не мог поступить иначе, Шамплен. Иначе бы у тебя были другие похороны. Тебя бы пристрелили как собаку и бросили на растерзание волкам, лисицам и коршунам. К тому же все знали бы, что ты - предатель и трус. Ложь во спасение. Теперь не волнуйся. На земле правду знают всего двое, но они умеют хранить тайну... Тебя хоронят с почестями. Все знамена королевской армии склонились, оплакивая тебя... И наше полковое знамя тоже... На тебе был мундир... Такой же, как у нас всех... Я не мог иначе...».
- Господин Атос и господин Арамис, к королю!
Перед глазами - марево.
Его взяли за руку. Куда-то нужно идти.
И через непонятный промежуток времени (не вели - почти несли, непонятно кто, но руки, подхватившие под локоть, были сильными и надежными) - голос его величества. Глухой, но торжественный.
Воспринимался опять не смысл, а тембр. Только тембр. Король говорил медленно, тщательно подбирая каждое слово.
- ...наградить... за неслыханное мужество...
Голос Атоса:
- Благодарю вас, ваше величество. Это великая честь.
И вдруг дурнота прошла. Словно и не было. С неожиданной ясностью Арамис увидел: Атос, преклонив колено, принимает шпагу. У шпаги был дивной красоты эфес, сверкающий алмазами.
Атос не смотрел на шпагу - Атос смотрел на короля.
Этот миг стоило запомнить.
- Спасибо, граф, - негромко добавил его величество.
Атос вздрогнул. И низко склонил голову.
Король повернулся к Арамису.
Повторил наградную формулу для всех - громко.
И так же, как и Атосу, тихо сказал, обращаясь к ИСТИННОМУ:
- Спасибо, шевалье.
Клинок оказался неожиданно тяжелым и теплым. Странно, когда успел нагреться: король держал его в руках всего пол-минуты, не более того. Арамис поцеловал рукоять и тоже хотел посмотреть на короля, встретиться с ним взглядом.
Но вместо этого почему-то посмотрел на солнце.
Это оказалось роковой ошибкой.
Солнце с невероятной скоростью налетело на мушкетера и поглотило целиком...

Гасконец видел, как Арамис прикусил губу и быстро отвернулся, чтобы никто не видел его очевидного раздражения. Конечно: честолюбивый будущий аббат никому и никогда не признался бы, что очень ревниво наблюдает за почти ежедневными беседами Атоса и Рошешуара. Д`Артаньяна, мало сведущего в литературе, философии и истории, сложившаяся сиутация скорее забавляла. Ну да, мальчишка умен и образован, этого не отнять, но… Неужели Атос отдаст ему предпочтение только потому, что Рошешуар с легкостью переводит труды античных авторов, много читает даже на военном биваке, разбирается в тонкостях вин и закусок к ним куда лучше Арамиса и еще – равен Атосу по знатности? На днях д`Артаньян стал невольным свидетелем того, как Арамис даже не смог вступить в разговор: те двое обсуждали тонкости изображений на геральдических гербах, и уровень знаний обоих значительно превышал тот, на котором Атос обычно разговаривал с Арамисом! В разговорах друзей д`Артаньян, как правило, понимал хоть что-то, и жадно улавливал новые для себя знания. Здесь же ощущал себя примерно так же, как когда-то в гостинице Кревкера, слушая теософский спор Арамиса с ученым богословом и кюре!
Глаза Франсуа вспыхнули. Юноша выпрямился и горделиво вскинул голову.
- Что ж, и я пойду в разведку с вами, господа! Я новичок и младше вас, что правда, то правда, но я не побоюсь свиста испанских пуль и постараюсь показать, чего стоит новобранец, в жилах которого течет кровь одного из самых благородных родов французского дворянства! Я готов идти хоть под командованием господина Шамплена, хоть под командованием господина Атоса! Настоящий солдат не суеверен, осторожность – качество,  похвальное скорее для… - Рошешуар позволил себе бросить на Арамиса взгляд, полный насмешки, - служителей церкви!
Арамис не выдержал подобной наглости. Мушкетер положил руку на эфес шпаги. 
- Благородный виконт Сен-Пре, который знатностью мало уступает вам, господин де Рошешуар, тоже поехал с нами встречать обоз, - звенящим от напряжения голосом произнес он, - и, думаю, скоро пожалел об этом. Новичкам, которые вообразили, что мундир на плечах уже делает из человека солдата, трудно смотреть на настоящую бойню, где для осажденных мало шансов остаться в живых. Там, куда мы попали, оказалось слишком страшно. Я не стесняюсь в этом признаться, потому что есть вещи, о которых можно легко рассуждать, пока сам не испытал их. И если у меня есть право советовать, то я поддерживаю Атоса в его решении. Не надо. С нас довольно. Если хотите, назовите меня трусом.
- Я не имею права обвинять вас в трусости, - надменно проронил Рошешуар, - поскольку только слышал об этом деле. Но новобранцы доказали свою храбрость, погибнув с честью. Видимо, кое-кто из них решил отдать свою жизнь за то, чтобы герои выжили… и продолжали совершать подвиги.
Д`Артаньян с нарастающей тревогой наблюдал, как взгляд юноши с преувеличенным вниманием скользил по фигуре Арамиса. Тот, как нарочно, ради визита в палатку Сен-Пре, достал хороший камзол и приказал Базену привести в порядок красивый воротник из дорогого кружева. Молодой мушкетер оказался единственным, на ком не было ни кирасы, ни нагрудника. 
- Арамис, - поспешно вмешался в разговор Атос, делая Рошешуару повелительный жест, обозначавший: да замолчите же вы, самонадеянный глупец! – Арамис, уж если кто это и посмеет утверждать, то не я. Вы, в отличие от меня, сделали все, что могли. И это было больше, чем я от вас ожидал. Рошешуар сам не знает, о чем говорит, и насколько его слова оскорбительны для вас. Я прошу простить его.
- Разумеется, я прощаю! – Арамис старался ни на кого не смотреть, теребя манжеты. В его голосе звенел гнев. Он еле сдерживал себя: наглость, так явно выказанная юнцом Рошешуаром, требовала немедленного наказания, но Арамис помнил про юность обидчика. – Да, пожалуй. Тому, кто не видел ада, в который мы попали, легко рассуждать о том, кто за кого отдал жизнь. Вы слышите меня, Рошешуар? Там было больше того, что я способен вынести – а я, благодарение Богу, семь лет служу в мушкетерах. Мое решение и мою возможную ошибку мне предстоит отмаливать еще очень долго. Мою, Атос. Не вашу. Мне не в чем вас обвинять. Ваша честь не пострадала в том деле. Не вы выбирали тех, кто поехал. Вы просто взяли на себя командование – и были хорошим командиром. Иначе бы королю пришлось увидеть не восемь трупов, а куда больше. Полурота Сиснероса напала бы на лагерь с тыла, испанцев никто не ждал… Стрельба, которую мы подняли, всполошила наших, они были готовы… Вы об этом думали, Атос? А я думал… Не вы, а Господь сотворил людей. Мы разные.  Шамплен прав: никто не безгрешен.
- Да о чем вы тут рассуждаете! – д`Артаньян ничего не понимал, как и Рошешуар. – Кто и в чем вас обвиняет!? Что за ерунда, что за рассуждения, достойные героев древности? Прекратите! Я уже понял, я попрошу, чтобы Шамплен…
- Чтобы старший из братьев отправился за младшим, получив пулю в спину? – лицо Арамиса исказилось. -  Увольте меня, Атос, старший этого не заслужил!
- Арамис, теперь преувеличиваете вы, - Атос был не на шутку встревожен.
- Ваша вина как командира? Который взял на пустячное – говорю вам, пустячное! -  дело новобранцев, которые еще и пороху толком не нюхали?! Куда вы в таком случае денете мою вину как солдата, который…
- Арамис! – Атос сорвался на крик. И тут же повторил куда более тихо. – Арамис, опомнитесь. Пожалуйста, опомнитесь. Вы не в себе.
Он наполнил свой стакан и протянул Арамису.
Арамис дрожащей рукой вытер со лба выступивший пот. Он был смертельно бледен, глаза сверкали.
Молодой мушкетер залпом осушил стакан. Выдохнул.
- Вы правы, Атос. Я не в себе. Господа, я прошу прощения… у меня только что был серьезный разговор, и я все еще под впечатлением от услышанного…  Говорят, что королева-мать просила короля позволить ей посетить Италию… король отказал в самой резкой форме. Королева не из тех женщин, которые прощают оскорбления… возможно, нам вновь предстоит воевать… К тому же я нездоров нынче… Новолуние… Простите… Я никудышный собеседник, а уж собутыльник точно не из приятных. Отдыхайте, господа. Спокойной ночи. Если завтра мне нужно будет ехать, я готов, меня достаточно разбудить.
Арамис торопливо поднялся с места, пожал всем руки и ушел в палатку.
Атос последовал за ним.
- Вы напрасно вспылили, сударь, - д`Артаньян старался не смотреть на Рошешуара, чтобы, в свою очередь, не наговорить лишнего и не спровоцировать новую ссору. – Ваша правда: мой друг Арамис очень трепетно следит за своей внешностью, но тому, кто посмеет обвинить его в трусости, я сам, первый, перережу глотку. И пусть за это меня посадят в Бастилию. Оно того стоит. Вы меня слышали, господин Рошешуар?
- Я слышал и запомнил ваши слова, господин лейтенант д`Артаньян, - откликнулся юноша. – Я завтра найду способ принести господину Арамису свои извинения.
Он слегка поклонился – скорее, Шамплену, чем д`Артаньяну, и удалился.
Шамплен был очень бледен.
- Что там такого Арамис сказал про выстрел в спину? Дезессар говорил, что Себастьян погиб во время вылазки, которую ваши предприняли через несколько часов после того, как оказались в осаде. Но ведь никто не видел…
- Я видел, - ответил д`Артаньян машинально, думая о только что произошедшем инциденте, - я там был лично, и сам перевернул тело вашего несчастного брата. Да, скорее всего, это случилось, когда они поняли, что вылазка бесполезна, и надо вернуться в дом. Я полагаю, что Себастьян, желая проявить геройство, прикрывал отход, и пуля настигла его в тот момент, когда он сам намеревался проскользнуть в дом. Он лежал во дворе, в нескольких шагах от калитки, раскинув руки. Наверно, перевернулся в агонии, поскольку пуля перебила ему позвоночник чуть ниже основания черепа.
- Одна пуля? – Шамплен говорил тихо и очень медленно.
- Да, - безучастно подтвердил гасконец. – Одна пуля. Я сам удивился. Должно быть, он сразу упал, и остальные выстрелы оказались бесполезными…
Договорить молодым людям не дали. К палатке подбежал вестовой.
- Господа лейтенанты! Вас просят срочно явиться к капитану де Тревилю!
Офицеры встали и немедленно пошли за вестовым. Разговор прекратился сам собой.
Д`Артаньян думал о своем, обращая внимание только на то, чтобы Шамплен поспевал идти быстро и не слишком нагружал свою раненную ногу.
На лицо лейтенанта гвардецев он не смотрел.
А зря…

Арамис и Шамплен расположились не на самом солнцепеке, на известняковых плитах паперти, а чуть поодаль, на лужайке под деревьями.
Шамплен сидел на заросшем мхом валуне и потирал вытянутую вперед раненую ногу. Арамис стоял перед ним, совершенно не желая искать какую-либо опору.
- Ну что же, - звонко и ясно говорил Шамплен, обращаясь к своему противнику, - я только что уже в пятый или шестой раз попросил вас рассказать правду о гибели моего несчастного брата. Вы опять ушли от ответа, что заставляет меня окончательно убедиться в том, что вам есть что скрывать. Со своей стороны, я подозреваю вас в том, что вы попросту оставили Себастьяна на произвол судьбы, когда спешили скрыться в домике. Он был новобранцем и не имел столько боевого опыта, как прочие. Это бесчестный поступок, шевалье. Как сказал лейтенант д`Артаньян, мой брат был убит выстрелом в спину.
- Да, он был убит выстрелом в спину, - глухо подтвердил Арамис.
- Пусть тогда нас рассудит Бог, - подытожил Шамплен. - Не уповайте на то, что вы целы и здоровы, а я только что встал с постели после ранения и хромаю. Вам это не поможет. Если вы действительно виновны в том, о чем я сказал, то Божья рука покарает вас... Ан гард, шевалье.
- Вы, кажется, гугенот, Шамплен? - осведомился Арамис, скидывая камзол и обнажая шпагу. Видимо, он больше не желал откладывать поединок, на котором так настаивал его соперник.
- Да, и горжусь этим.
- А я, знаете ли, католик. И как таковой, не уверен, что в округе найдется протестантский пастор, который будет способен дать вам утешение. За ним придется посылать в лагерь, и вся история получит огласку, которой вы так стремитесь избежать. Я не скажу вам ни единого слова.
- Вы скажете, но не мне. Разве вы не видите, что я жду кое-кого? Сейчас сюда должен приехать граф де Сен-Пре. Я вызвал его. Его сын тоже погиб, и ему тоже нужно знать правду. Мы оба желаем одного – истины.
- Граф де Сен-Пре знает правду, - с неожиданной мягкостью сказал Арамис. – Что ж, мы подождем графа. Вы мне не враг, виконт, и я отнюдь не спешу скрестить с вами шпагу.
- Я не ищу примирения, - оборвал его Шамплен. – Мне нужна только правда. Моим секундантом будет сам Господь, и горе вам, если вы виновны в том, что…
- Он не виновен, - сказал Сен-Пре, выступая из тени. Следом шли Атос и д`Артаньян. Они слышали весь разговор от слова до слова, пока привязывали поводья к какой-то деревяшке, выступавшей наружу из места, где, судя по всему, находилась боковая дверь. Кюре сказал правду: церковь напоминала руину. Остались только стены. Вместо крыши - синее небо с клочками белых облаков, вместо резьбы иконостаса - обгорелые стропила. Судя по всему, последний месяц службы проводились в одном из боковых приделов, где была восстановлена кровля. Но как следует осмотреть внутренности изуродованного, поруганного храма можно было позже.
- Д`Артаньян?! - удивленный возглас Арамиса показал Шамплену, что появления гасконца никто не ждал, и друзья ни о чем не договаривались. 
- Что здесь происходит, господа? - спросил Атос. - Вы действительно собрались драться?
- Мы и будем драться, - с прежней интонацией ответил Шамплен.
- Я волен запретить своему подчиненному участвовать в поединке! - напомнил д`Артаньян. - И собираюсь сделать это.
Шамплен отрицательно покачал головой.
- Тогда я буду вынужден во всеуслышанье заявить о том, что господин Арамис...
Атос сделал столь резкий протестующий жест рукой, что Шамплен умолк.
- Господин Атос желает что-то сказать, - Сен-Пре сделал шаг к Шамплену и обнял его за плечи с отеческой любовью. - Я бы на вашем месте выслушал его.
- Я не могу не принять ваш совет, граф, - Шамплен обозначил легкий поклон. - Ведь вы тоже пострадали. Ваш сын был вместе с моим братом, и они оба погибли.
- Атос, вы слышали,  в чем меня обивняют? - Арамис приветливо кивнул, приветствуя Атоса. – В том, что я и вы бросили Шамплена в критической ситуации. Заставили новичка прикрывать отход. И его, разумеется, убили испанцы.
Атос стоял мрачный, но совершенно спокойный.
- Вот как! - проронил он. - Шамплен, вложите шпагу в ножны. Сейчас вы выглядите как последний дурак, только еще не знаете об этом. И вы, Арамис, не лучше. Я сам был при этом деле и менее щепетилен. Надеюсь, виконт де Шамплен не сомневается в моей честности? А если так, то мы сейчас все вместе вернемся в лагерь, и в присутствии его величества я дам клятву на Евангелии и, наконец, расскажу, как было дело.
Сен-Пре подошел к Атосу, внимательно посмотрел ему в глаза: Атос без труда выдержал этот взгляд.
Сен-Пре вздохнул.
- Сударь, - попросил он, - расскажите сейчас. Не господин Арамис, не я – вы. Я не требую от вас клятвы на Евангелии. Вы не умеете лгать – вот и говорите так, как было. И не смущайтесь. Про то, за что поплатился Венсан, я знаю, и не ищу удовлетворения. Моя вина в том, что я воспитал сына храбрецом, но не научил его терпению. Возможно, жизнь сама бы преподала ему нужный урок, но... на все требуется время. У моего мальчика этого времени не оказалось.
- Терпение? - Атос встал рядом с Арамисом и жестом показал ему, что он может вложить шпагу в ножны. - Да. Вы правы, граф. Ему хотелось славы и признания. Сейчас. Немедленно. Это не самый большой недостаток в двадцать лет.
- Он позавидовал другому... - Сен-Пре сделал над собой усилие, чтобы произнести эти жестокие слова в адрес погибшего сына. - Я признаю это, но не осуждаю своего мальчика. Ему всего лишь хотелось быть таким, как вы, как господин д`Артаньян. Как вы, господин Атос. Это похвальное желание.
- И он не побежал с поля боя... - тихо подтвердил Арамис. - Его гибель - случайность. Я сожалею о том, что так случилось.
- А кто побежал с поля боя? - вырвалось у д`Артаньяна. Он, наконец, стал понимать – и ужаснулся.
- Шамплен, - кусая губы, ответил Арамис. - Он не выдержал напряжения и побежал сдаваться в плен. Я вынужден был выстрелить в него. Это святая правда, я тоже готов принести клятву на Евангелии. Я не хотел этого говорить. Я солгал капитану. Если вы хотите знать, как в действительности все случилось...
- Атос, расскажите! - попросил д`Артаньян, потрясенный услышанным. - Клянусь, господа, я сам первый раз об этим слышу!
Шамплен, бледный, как мел, опустился на свое прежнее место.
У него дрожали руки, он не мог держать шпагу - в ножны не вложил, но пристроил на колени.
- О том, с чего все началось, вы знаете, - начал Атос тихо и просто, - мы сидели в лагере и играли в кости...

Отредактировано Джиль из Лисса (23.12.2012 20:39)

***
Странная это была месса.
Странная прежде всего своей неканоничностью. Потому что происходила она в разграбленном, полусгоревшем храме, в маленьком боковом приделе, где даже скамейки отсутствовали: их некуда было поставить. Вдоль одной из стен стояла наспех сколоченная скамья, на которую господа положили свои вещи: плащи, оружие.
Алтарь тоже был сооружен наспех - неказистый, грубоватый. Деревянные статуи Богоматери и святого Игнасия, в честь которого был освящен храм, уцелели в пламени, но были сильно повреждены. Лицо Девы Марии потемнело - словно Мадонна была мавританкой. Лишь ее голубые глаза смотрели по-прежнему кротко и ясно.
Распятие откуда-то привезли или успели сделать новое - оно не пострадало от огня и рук вандалов.
Мальчишка, который помогал прислуживать при мессе, принес господам в качестве подушек для коленопреклонений пару охапок соломы. Кюре попытался извиниться за такое убожество, но военные решительно заявили: все в порядке, лучшей замены и сыскать нельзя.
Атос первый опустился на колени: служба предстояла не самая короткая, в отсутствие скамеек простоять все время было бы затруднительно даже человеку совершенно здоровому, а среди них находился Шамплен, у которого болела искалеченная нога. Шамплена усадили на какой-то табурет, ногу положили на чурбачок подходящего размера. Виконту, убежденному гугеноту, вроде бы совсем не полагалось присутствовать на католическом богослужении, но он сам захотел этого - и никто не препятствовал. Шамплен счел нужным объяснить, что они с Себастьеном были сводными братьями: отсюда и разница во внешности, и разница в вероисповедании. Младший был воспитан как католик - и виконт заказал мессу...
Глядя на Атоса, опустились на колени все, кроме Шамплена.
Вторая странность состояла в том, что Арамис, которому бы полагалось находиться среди мирян, стоял рядом со священником в темном облачении - и готовился помогать кюре как субдиакон. Д`Артаньяну вспомнились слова Портоса, которыми тот несколько раз сопровождал уход Арамиса из парижских кабачков - мол, из Арамиса получится только сельский священник. Гасконец заулыбался было, увидев товарища в рясе с чужого плеча: слишком длинной, слишком широкой. Но вдруг посерьезнел, и шутить не стал. Как-то очень бросалась в глаза разница между настоящим сельским священником и молодым человеком, которому когда-то предсказывали блистательную церковную карьеру...
Третья странность...
Третья странность заключалась в том, что в тот день, в том месте все молились искренне. Каждый - о своем. Как умел. Никто не смотрел друг на друга. Атос опустил голову, волосы упали ему на лицо, и никто не мог бы поручиться, что мушкетер не плачет. Во всяком случае, когда он смотрел на распятие, глаза его странно блестели.
Он попросил Провидение вернуть ему смысл жизни. Де Брэ, видимо, оказался хорошим гонцом - теперь это было очевидно.
О чем он молился теперь? О ком просил?
Д`Артаньян смущенно комкал в ладони кружево воротника: кажется, вспомнил, что на нем нет креста - и испытывал от этого неудобство. Он переминался на месте как мальчишка, который и рад бы уйти из церкви, но нельзя. Мало-помалу общее настроение передалось и лейтенанту королевских мушкетеров.
По лицу д`Артаньяна можно было читать как по раскрытой книге: он одними губами перечислял имена погибших товарищей. Ему незачем было искать в жизни смысл: смыслом была военная служба с ее тяготами и радостями. А война... да, война - неизбежность. Удел мужчин. Стихия сильных духом. Гасконец вспоминал ушедших и просил за сохранение боевого товарищества. Все-таки здесь, сейчас, они были втроем. Он. Атос. И Арамис тоже.
Сен-Пре просил у Господа сил для себя. Смирения для материнского сердца: графиня все еще не знала о гибели сына. Давно нужно было решиться написать ей... но он не мог. Теперь он знал, что сможет. Что найдет нужные слова, которые смягчат скорбь. Сын погиб достойно. Он выдержал. А гордыня... да, это то, что погубило его. Гордыня - но не трусость. Он не смалодушничал.
Граф заглядывал в глубины своей души и понимал, что не осуждает сына. Может быть, его мальчик сейчас там... у сияющего престола Того, кто превыше всех земных царей. И тогда он может попросить Его, чтобы...
Впрочем, как раз об этом Сен-Пре думать не хотел.
Шамплен молился вместе со всеми. Лицо его было светлым и ясным. Он знал теперь, что после окончания кампании, когда армия вернется в Париж, тотчас подаст в отставку и поедет в родную Овернь. К матери. И невесте. Мысль о том, что это придется сделать, еще утром внушала ему омерзение, заставляла бледнеть от гнева. А сейчас он думал о том, что мать права. Восемнадцатилетняя хохотушка Катрин, дочь соседей, при всей своей внешней легкомысленности, была девушкой здравомыслящей и строгого нрава. Как раз то, что ему нравится в женщинах. И она... кажется, она действительно любит его, раз ждет уже два года...
Кюре старался как мог. Он тоже молился, он совершал священный обряд. Он привык к этому, но сегодня ему было необычайно легко. Даже без органа. Даже с сорванным, надтреснутым голосом. Может быть, потому, что ему вторили два молодых помощника? Священник с удивлением смотрел на своего нового субдиакона: лицо его светилось вдохновением.
Арамис же вовсе не замечал, где находится. Когда-то привычный, а ныне полузабытый религиозный экстаз целиком овладел им. Все вокруг сияло и сверкало, не было закопченных стен, за спиной пели ангелы - звонкими птичьими трелями.
Но когда стоишь у престола Господня и возносишь Ему хвалу - ничему не удивляешься...
Кажется, ТАМ, высоко, в неведомой никому из живущих дали, в небесном граде со стенами из чистых изумрудов побывали все, кто находился в храме.
Только о таком никому не говорят.
Если и говорят - то только самым близким людям. Доверяя как самую сокровенную тайну.
И каждый высказал свое желание.
Выходя наружу из храма, все пятеро верили, что их услышали. И ответят. Непременно ответят.
Искренняя молитва, исходящая из сердца, всегда бывает действенной.
Гримо ждал у входа, держа лошадь Атоса. Атос ласково кивнул ему - оказывается, он видел, что и слуга тоже был в церкви. Гримо почтительно поклонился.
- Нужно подождать Арамиса, - сказал д`Артаньян.
- Поедем, - покачал головой Атос. - Он нагонит нас. Ему нужно остаться здесь еще на какое-то время.
- Я буду его ждать! - заявил гасконец. - Мы поедем только втроем.
Атос вздохнул.
- Хорошо, будем втроем... пока это возможно.
Он отошел к графу Сен-Пре.
- Вы тоже будете ждать Арамиса?
Сен-Пре улыбнулся.
- Нет, господин мушкетер. Не буду. У вашего друга своя дорога. Я понимаю вашу тревогу и, кажется, догадываюсь, о чем вы хотите меня спросить. Могу ответить сразу: я уже несколько раз предлагал ему свое гостеприимство. В Лотарингии чистый воздух, и при необходимости любой из вас... хоть и вы... можете отправиться ко мне в поместье. Если вам не понравится в одном, я предоставлю в ваше распоряжение другое. Там, знаете ли, прекрасные библиотеки, покой и тишина. А еще у меня слуги вроде вашего: не болтают, и дураков я у себя в услужении тоже не держу. Я сказал достаточно?
- Боюсь, что это предложение уместно для Арамиса, но для меня...
- Не зарекайтесь ни от чего, любезный граф... - совсем тихо сказал Сен-Пре. - И при случае заглядывайте ко мне... как и к господину Монморанси. Мы будем рады вашей компании.
Атос вздрогнул. Взгляд его потемнел на мгновение.
Он молча поклонился и вернулся к д`Артаньяну.
Граф уехал, за ним последовал Шамплен - мушкетеры были вечером приглашены в гости к офицерам дружественного полка. Примирение следовало отметить и закрепить за бутылкой вина.
Арамис появился у церкви через полчаса. Вполне разговорчивый, но очень бледный. Видимо, только что пережитое сильнейшее душевное потрясение еще не вполне оставило его.
- Вот мы и втроем, - обрадовался д`Артаньян, пожимая руки друзей. - Вы не представляете, как я рад! Мы вместе... мы живы... мы возвращаемся в Париж.
Атос улыбнулся одобрительно.
Арамис рассеянно кивнул.
- Это самое главное... мы живы... мы вместе.
- А вы как будто не рады этому?
- С чего вы взяли?!
Они вскочили на коней и поехали в лагерь.
Они были втроем, вместе.
Они были молоды и полны сил.
Они ехали шагом, стремя в стремя, хохотали, строили планы, подшучивали друг над другом.
А над их головами сияло лазурью голубое небо.
Где-то там, в поднебесье, сиял всеми красками радуги таинственный престол Того, Кто превыше всего в этом мире...
Все знающего. Все слышащего. Все прощающего...