Двадцать пятая новелла

Благоразумный разбойник

   
В последующие дни мне внезапно стало некогда ни обдумывать происшедшее в моей жизни, ни переживать по этому поводу. Работы навалилось столько, что я порой не уходил домой вовсе, позволяя себе лишь пару часов вздремнуть в свободной камере, а то и прямо за столом, потому что пустующие камеры стали редкостью. Преступления сыпались на нас как из рога изобилия, самые разнообразные. Я знал, что такие периоды бывают, хоть и не понимал никогда, с чем они связаны. Просто вдруг люди как с цепи срывались, стремясь навредить друг другу. А потом проходило время, и вновь все возвращалось в привычную колею и наступало затишье.
К счастью, вернулся, наконец, из Москвы Коробейников, и стало несколько легче. Ему единственному я рассказал о происшедшем между мною и князем. Без подробностей и указания причин, разумеется. Но он должен был знать, что в любой момент может остаться один, без моей поддержки. К моему немалому удивлению, Антон Андреич на меня обиделся и рассердился. Не за рассказ, разумеется, но за саму дуэль. Кажется, ему показалось, что я бросил его, рискнув своей жизнью. А может, он просто не ожидал от своего мудрого старшего друга такой фатальной глупости.
В свете всего этого, и у него, и у меня настроение было отвратительным. Мы ходили вечно усталые и не выспавшиеся, ели на ходу и спали, сколько придется. Но срочный вызов на двойное убийство, совершенное за городом, заставил нас поторопиться. По сообщению Ульяшина, были убиты купец Карамышев, путешествовавший в Кострому, и сопровождавший его городовой. Мы с Антоном Андреичем немедленно выехали на место преступления.
Убийца или убийцы догнали экипаж за городом, совсем недалеко. Тело городового лежало на обочине, и издалека было понятно, что он безнадежно мертв. Лошадь, оставшись без кучера, видимо понесла, и сам экипаж завяз в снегу дальше по дороге.
Я спрыгнул с пролетки на ходу, осматриваясь, Коробейников следовал за мной.
– Мужики на них наткнулись, – пояснил встречавший нас Ульяшин. – Похоже, их догнали верхом.
Я подошел к телу убитого городового. Пулевое ранение в голову, ровно по центру лба. Либо расстояние до убийцы было совсем небольшим, либо он очень хороший стрелок. Полагаю, что первое. И убитый стоял к нему лицом, нападения он не ждал.
– Что видите, Антон Андреич? – привычно спросил я Коробейникова.
– Кобура застегнута, – отозвался мой помощник, – похоже, что он знал убийцу. Либо просто не успел.
– Похоже на то, – согласился я с ним.
Все же, насколько Антон Андреич вырос в профессиональном плане за это время. И смотреть, и видеть научился. Да, действительно, очень похоже, что убитый знал того, кто в него стрелял. Он остановил экипаж, повернулся лицом. Наверное, спросил, что тот хочет. И тут прозвучал выстрел. Мертвец падает на снег, лошадь пугается звука выстрела и несется вперед, но без управления быстро вязнет в сугробе.
– Вон оттуда в фельдфебеля стреляли, – показал я. – А потом лошадь понесла. Куда они ехали? – спросил я Ульяшина, направляясь к экипажу, чтобы осмотреть второе тело.
– В Кострому, Яков Платоныч, – ответил околоточный. – Купец этот, Карамышев, нашел икону и обратился в управление, чтобы с находкой сопроводили его до Костромы, стало быть, к Ипатьеву, на Благочинку.
– С какой целью? – уточнил я.
– Не могу знать, – ответил Михаил Иваныч, – при мне они только с прошением приходили.
– А кто они?
– Купец Карамышев, – пояснил Ульяшин, – и с ним иерей был, отец Федор.
– Антон Андреич, – обратился я к Коробейникову, – нужно будет найти этого батюшку.
– Найдем, – заверил меня мой помощник.
Я оглядел следы на снегу. Похоже, убийца все же был один. Прибыл он верхом, и подковы у его лошади весьма необычные. И следов от ног только один комплект.
– Здесь он догнал повозку, – сказал я, рассмотрев следы, – спешился зачем-то, а потом обратно вскочил на лошадь и ускакал. На наше счастье подковы приметные. Антон Андреич, сделайте снимки крупно. Икона на месте? – спросил я Ульяшина.
– Никак нет, – сказал он, – не нашли.
Ну, вот и ответ на вопрос, зачем он спешивался. А также и зачем убил. Нужно будет расспросить отца Федора об этой иконе поподробнее. Какая бы она не была старинная, но неужто ее стоимость такова, чтобы застрелить двух человек, один из которых еще и полицейский?
– Осмотрите все вокруг, – велел я городовым, – только смотрите следы не затопчите.
Мы с Коробейниковым подошли к стоящему на обочине экипажу и заглянули внутрь. Купец сидел, привалившись к стенке, крови видно почти не было, только дыра на пальто. Я дотронулся до шеи над артерией. Пульс бился, хоть и был очень слабый.
– Живой он! – сказал я Коробейникову изумленно и свистнул, подзывая городовых. – Сюда всем! Бегом! Берите пролетку, срочно в больницу, – велел я подбежавшему Ульяшину. – Гоните, что есть мочи.
Околоточный кинулся за пролеткой, одновременно ругая подчиненных последними словами за то, что не обнаружили, что купец жив еще.

Отец Федор нашелся, как ему и полагалось, в своем приходе. Услышав от Коробейникова о случившемся несчастье, он легко согласился проехать в управление и поделиться сведениями. Был он пожилым уже человеком со строгим лицом, далеким от всякой благости. Видно было, что в служении его привлекает скорее аскеза, нежели сострадание. И его высокомерие, которое хотелось назвать гордыней, сильно мешало нашему общению.
– Ну что ж, батюшка, – сказал присоединившийся к допросу полицмейстер, – расскажите нам, что же это за икона такая. Известная? Чудотворная?
– А Вам сразу чудотворную подавай? – с неодобрением спросил отец Федор, поглаживая бороду. – Простые лики святые уже не внушают?
Господин Трегубов несколько опешил от подобной отповеди. Да и то сказать, он ведь пытался поинтересоваться, чем столь славна эта икона, что ради нее двух человек жизни лишить пытались, а ему в ответ предложили выслушать мораль. Опешишь тут. Нужно выручать начальника, пока дело до конфликта не дошло.
– Значит, господин Карамышев принес Вам икону, так? – осведомился я у иерея.
– А я ему указал, – ответил отец Федор, – что икона старинного письма и могла пострадать в смутное время. Проще говоря, выкрали ее из Костромской обители. Решили мы ее возвратить Ипатию Благочинному, посему обратились к полиции.
– Все равно не понимаю, – покачал я головой. – Если Вы заранее позаботились об охране, то знали, что икона какую-то ценность имеет?
– Все в руках Господа, – вздохнул отец Федор и добавил очень серьезно и озабоченно: – Но я прошу Вас, господа, в городе никто не должен узнать, что это та самая икона и есть. Видите, что уже произошло.
– Да какая-такая та самая? – спросил я, утомившись его загадочностью.
– Я вижу, господа, что Вы все тут в полиции новые люди, – ответил священник, – поэтому не знаете о некоторых событиях нашего города.
– Так Вы поведайте нам, батюшка, – с некоторой язвительностью предложил ему господин Трегубов.
– Семь лет назад случился у нас переполох, золотая лихорадка, – приступил к рассказу отец Федор. – Все поголовно искали клад Кудеяра. Был в древности такой разбойник. А все потому, что кто-то пустил слух, что на Кудеяровом городище нашли золотые монеты. Никто этих монет не видел, но все друг другу рассказывали. А самое главное, – закончил он свой рассказ, – кто-то дознался, что на клад укажет икона, которая пропала. Так вот, кажется, эта самая икона и есть.
– И что же, – спросил я его, – Вы решили отослать эту икону из Затонска куда подале на всякий случай?
– Не куда подалее, – строго поправил меня отец Федор, – а к месту ее принадлежности! Позвольте на этом откланяться, господа, – произнес он, поднимаясь. – Храни Вас Бог.
Отец Федор покинул кабинет, а мы переглянулись. Похоже было, что нелестное мнение об этом священнослужителе сложилось у всех нас троих. Уж больно суров и высокомерен батюшка. Надеюсь, в ходе расследования наше с ним общение частым не будет.
– Вижу, особое отношение у отца Федора к этой иконе, – сказал я полицмейстеру.
– Да, дело тонкое, – вздохнул Трегубов.
– Выходит, убийца и в самом деле верует, – высказал свои впечатления Коробейников, – что икона приведет его к кладу?
– Выходит, так, – мрачно ответил полицмейстер. – Это дело первостепенной важности. Я боюсь, как бы эта икона не наделала у нас тут лихорадки. Яков Платоныч, – обратился он ко мне, – я прошу Вас, возьмите это дело под свой особый контроль.
– Так мы этим и занимаемся, – ответил я ему.
Вот что он сейчас имел в виду? Я расследую это дело, какой еще особый контроль от меня требуется? Ох уж мне эти риторические приказы!

Я отправил Коробейникова в больницу проверить состояние купца, а сам остался пытаться выяснить, что именно творилось семь лет назад и что у нас есть в архиве по тому времени. Семь лет, разумеется, долгий срок. Но вполне можно предположить, что кто-то из особо рьяных кладоискателей того периода узнал о том, что икона найдена, и захотел продолжить свои поиски уже с ее помощью.
Антон Андреич вернулся довольно быстро и выглядел он крайне расстроенным, даже подавленным.
– Ну, что там Карамышев? – спросил я его. – В себя не приходил?
– Не приходил, – коротко ответил Коробейников.
– Плохо, – сказал я.
– Да… – как-то горько выдохнул он в ответ.
– А кому еще могло быть известно об этой иконе? – спросил я его.
– Да почитай всему городу, – сердито сказал Антон Андреич, снимая пальто. – Ребушинский в своем «Телеграфе» все пропечатал. Надо бы распорядиться, чтобы его вовсе не пускали в участок!
– Но о поездке в Кострому он же не писал, – возразил я.
– Нет, не писал, – согласился Коробейников.
– А кому Карамышев мог об этом рассказать?
– Кому угодно, – ответил мой помощник все также сердито. – Он ходил гордый, его прямо распирало. Да, он заходил к художнику Мазаеву, возможно, заказал копию иконы.
– Очень может быть, – ответил я задумчиво. – Вот с него и начните. А что там с пулей?
– Внимательно осмотрел и все запротоколировал, все как Вы учили, – ответил Антон Андреич, доставая из кармана платок, в который завернул пулю, извлеченную доктором Милцем из тела убитого городового. – Вот, пулечка. Револьвер системы Смит и Вессон.
– Хорошо, – ответил я, – но к сожалению это нам ничего не дает, пока мы не найдем орудие убийства.
– Да, – снова вздохнул Коробейников расстроенно, – согласен.
Я смотрел на него с нарастающей тревогой. Мой помощник был явно выбит из колеи и чем-то безмерно огорчен, настолько, что с трудом мог сосредоточиться на работе. Что же произошло?
– Вы возьмите снимки подковы, – велел я ему, – обойдите все скобяные лавки и кузни, разузнайте, где такие подковы могли делать и каких лошадей подковывали.
– Я все сделаю, – все также подавленно согласился Коробейников, явно занятый своими мыслями.
– Вы не больны случайно? – спросил я, выходя из-за стола и присаживаясь поближе к нему.
– Нет-нет, – сказал Антон Андреич, поднимая на меня совершенно несчастные глаза. – Хотел Вас предупредить, Яков Платоныч, – сказал он, – я когда был у Карамышева в больнице, тамошний доктор сказал, что Анна Викторовна захворали.
Все убийства и прочие преступления мгновенно вылетели у меня из головы.
– Что с ней? – спросил я встревоженно.
– Что-то нервное, – ответил Антон Андреич и потупился.
Было абсолютно понятно, что он считает меня виновным в болезни Анны. Да я и сам так считал. Я во всем виноват, со своей несдержанностью, которая привела к этой глупой дуэли. Теперь я живу, не зная, сколько мне осталось, день или месяц, а Анна Викторовна больна, потому что переволновалась в тот день. И я даже навестить ее не могу, потому что должен держаться от нее как можно дальше.
Нет, к черту все. Я должен ее увидеть. Мне своими глазами нужно убедиться, что она поправится. Иначе я не смогу ни работать, ни просто жить.

Едва я взбежал по ступеням крыльца дома Мироновых, как дорогу мне преградила незнакомая мне дама в накинутой на плечи шали, румяная и круглолицая.
– Вам кого? – осведомилась она.
– День добрый, – сказал я, предположив по простому стилю одежду, что это новая горничная, нанятая, видимо, в помощь престарелой Прасковье. – Доложите Анне Викторовне, Штольман.
– Так больна она, – ответила моя собеседница, не торопясь выполнить мою просьбу. – Не принимает.
– Я знаю, что больна, – ответил я, – но все же доложите, пусть сама решает.
– А что это Вы все время: «Доложите, доложите»? – рассмеялась дама. – Вы что меня за горничную приняли?
– Простите? – несколько растерялся я.
– Олимпиада Тимофевна. Я тетя любимая Нюши! – представилась она церемонно, пристально меня разглядывая. И тут же поправилась строго. – Анны Викторовны.
Нюша? Сколь необычно. И насколько Анне Викторовне не подходит это имя. Судя по отчеству, Олимпиада Тимофевна являлась сестрой матери Анны. Я и не подозревал о ее существовании. Впрочем, я вообще достаточно мало знал о семье Мироновых.
– Прошу прощения, – представился я в ответ, – очень приятно. Штольман, Яков Платоныч. Хотел повидать Анну Викторовну.
Олимпиада Тимофевна поджала губы, повела плечами и взглянула строго, явно недовольная моей настойчивостью. Понятно было, что я не нравлюсь ей также сильно, как и Марии Тимофевне. А возможно, и еще сильнее. И пускать меня в дом она не собирается.
– А что доктора говорят? – спросил я ее.
– А зачем нам доктора? – рассмеялась тетушка Олимпиада, быстро меняя свое настроение. – Мы Нюшеньку и без доктора на ноги поставим.
– Это хорошо, – натянуто улыбнулся я.
Надеюсь все же, что лечением Анны Викторовны руководит не тетушка. Впрочем, Виктор Иванович человек здравомыслящий. И врача в дом Мироновых приглашали, это мне известно.
– Так что же, – спросил я, надеясь все же, что Олимпиада Тимофевна сменит гнев на милость, – повидать ее никак?
– Никак, – строго ответила тетушка, – невозможно.
– Тогда передайте от меня поклон, – попросил я ее, – и скорейшего выздоровления.
Олимпиада Тимофевна кивнула мне все с тем же неприступным видом, и я понял, что мои пожелания вряд ли дойдут до Анны Викторовны. Однозначно, матушке и тетушке ее я не мил. Но есть ведь еще и дядюшка. И уверен, он не откажет мне в подобной услуге.
– Всего хорошего, – улыбнулся я Олимпиаде Тимофеевне на прощание.
Она кивнула мне в ответ с натянутой улыбкой, точь в точь напоминающей улыбку сестры. И понятно было, что она не пропустит меня к Анне Викторовне, даже если та будет здорова.

Но я не мог отказаться от своего желания увидеть Анну. Любым способом, любым путем. Так что из дома Мироновых я отправился на розыски Петра Ивановича. Я предположил, что вряд ли он останется дома в подобной ситуации, а места его развлечений были мне отлично известны, так что найти его оказалось не трудно. Я честно объяснил Петру Ивановичу ситуацию со всеми ее сложностями. В ответ он разразился жалобами в адрес свояченицы, мое же стремление увидеться с его племянницей счел романтичным и более чем одобрил. Я даже смутился немало, мне и в голову не приходило, что именно Петр Миронов думает обо мне и Анне Викторовне. Ну, хоть кому-то я в этом доме нравлюсь. Петр Иванович с удовольствием согласился помочь мне проникнуть в дом и повидаться с Анной Викторовной завтра с утра. Он явно находил ситуацию авантюрной и развлекался от души. Кроме того, будучи нелюбим обеими сестрами, рад был поступить им наперекор. Впрочем, мне не было дела до его развлечений. Пусть радуется, мне это не мешает. Мне было просто необходимо повидать Анну Викторовну, и я готов был сделать это любым способом.

Переговорив с Мироновым, я вышел на улицу и увидел Коробейникова, стоявшего на площади у прилавка кузнеца. Впрочем, как мне показалось, он не столько беседовал с продавцом, сколько провожал взглядом идущих мимо барышень.
– Антон Андреич, – окликнул я его, – Вы у художника были?
– Нет еще, – Коробейников, даже вздрогнул от неожиданности, услышав мой голос.
– Почему? – строго спросил я.
– Так я… вот… – принялся оправдываться мой помощник, – по рынку решил потолкаться, про подкову узнать. И это… ну, что про убийство говорят.
– И что же?
– Подков таких нигде не делают, – ответил Коробейников, – непонятно, откуда она. А про убийство говорят, что чуть ли не сам Кудеяр шалит.
– Какая полезная информация, – саркастически усмехнулся я, выслушав этот отчет о достижениях. – К художнику пойдемте.

На стук в дверь Мазаев не открыл. Мы осторожно вошли и огляделись. Хозяин дома лежал ничком на столе и живым не казался.
– Что с художником? – спросил я, увидев эту картину.
Коробейников, с порога кинувшийся к Мазаеву, нащупал пульс на артерии.
– Дышит, – мрачно ответил он. – Живой, но, боюсь, в таком состоянии он нам без надобности.
Судя по количеству пустых бутылок на столе и вокруг него, добиться толку от господина художника можно будет очень не скоро.
За спиной раздался какой-то звук. Обернувшись, мы увидели, как некто пытается улизнуть из дому, прикрываясь украденной, как видно картиной. Впрочем, воришка был нерасторопен, мы легко его остановили. За отведенной в сторону картиной открылось перепуганное лицо Ребушинского.
– Господин Ребушинский! – приветствовал я его с изумлением. – Вы что здесь делаете?
– Отпустите! – вырывался из наших рук журналист. – Я редактор уважаемой газеты, а не душегуб какой!
– Ну, вот только с этим читателем Вы как-то некрасиво обошлись, – усмехнулся я, показывая на Мазаева.
– Я?! – возмутился Ребушинский. – Да Бог с Вами! Я нашел его в таком состоянии. Весь день потратил, здесь сижу, жду, когда он в себя придет.
– И что же? – поинтересовался я. – Есть ценные сведения?
– Куда там! – огорченно ответил писака. Но тут же, видимо, решив снова попытаться что-то из меня вытянуть, добавил пренебрежительно. – Ну, так, мелочь. Ерунда.
– Поделитесь? – спросил я его с некоторой долей угрозы в голосе.
– Ладно, – хитро взглянул на меня Ребушинский. – Только надеюсь на ответную любезность.
– Слушаю Вас, – ответил я ему, не скрывая сарказма.
Впрочем, что ему мой сарказм? Вот уж кого жизнь ничему не учит! Ладно, будет ему любезность. Я его отсюда чрезвычайно любезно выставлю, а не пинком, как мне того хочется.
– Эта икона связана с кладоискательством! – таинственным полушепотом поведал нам Ребушинский.
– Неужели? – усмехнулся я его таинственности.
Мое недоверие Ребушинского обидело и сподвигло на откровенность.
– Когда все бросились клады искать, несколько человек погибло, – рассказал он, – а Мазаев наш, между прочим, на этом деле деньгу зашибал. Перерисовывал карты Чертова городища и продавал всем желающим. Ну, вот! – продолжил журналист, убедившись, что безраздельно завладел нашим вниманием. – Тогда отец Федор собрал приход и обещал предать анафеме всех тех, кто будет продолжать искать тот клад. Всем велел планы в церковь принести и самолично их сжег на заднем дворе. Все! – развел руками Ребушинский, увидев, что мы явно ждем продолжения. – Рассказал все, как на духу, господа.
Ну, все так все. Стало быть, ему пора. Но за информацию я ему где-то даже благодарен. Я чувствовал, что отец Федор относится к истории с кладом и иконой весьма неравнодушно, и рассказ журналиста подтвердил мои ощущения. Священник принимал активное участие в истории семилетней давности. Нужно расспросить его еще раз. Он точно должен знать, кто из кладоискателей был активнее прочих.
– И теперь – сказал Ребушинский, доставая из кармана пухлый блокнот, – я хотел бы послушать Ваши соображения…
– Не смею Вас больше задерживать, господин Ребушинский, – перебил я его.
– Яков Платоныч! – аж всплеснул руками от возмущения журналист.
– Позже, господин Ребушинский, – одарил я его ложной надеждой.
Покачав головой разочарованно, он двинулся к дверям. Но в этот самый момент подал наконец-то признаки жизни Мазаев, со стоном оторвав голову от стола. Он обвел мутным взглядом комнату, затем с изумлением уставился на нас с Коробейниковым.
– А где?..
– Что? – спросил его Антон Андреич.
– Где, я говорю? – повторил художник, глядя на меня с подозрением.
– Кто? – спросил его и я.
– Конь в пальто! – возмутился нашим непониманием явно не протрезвевший до конца Мазаев. – Этот, в черном!
– Этот? – спросил я его, указывая на Ребушинского.
– Я же говорю – в черном! – ответил художник.
Ну, цвета уже различает, стало быть, есть надежда на разговор. А вот то, что наш щелкопер застыл в дверях, меня вовсе не устраивает.
– Господин Ребушинский, – сказал я ему строго, – я повторяю, Вы свободны.
Журналист вздохнул с возмущением, но спорить не посмел и вышел вон наконец-то.
– Так значит, – переключил я свое внимание на Мазаева, – с этим человеком в черном Вы и выпивали?
– Ну да, – рассеяно ответил художник, шаря ищущим взором по столу.
Наконец он вспомнил, видимо, где лежит то, что искал, и достал с подоконника недопитую бутылку водки.
– Он водки принес, – сказал Мазаев, показывая отысканную бутылку, да тут же и разливая из нее водку по стаканам. – Белоголовка, водка хороша, зараза. Угощайтесь! Пьется, как вода, а с ног сшибает, как старая польская.
– Вы мне о деле расскажите, – сказал я, отбирая у него стакан, пока он вновь не успел напиться. – Зачем он приходил?
– Все про планы городища расспрашивал, – ответил Мазаев, добравшись все-таки до другого налитого стакана.
– И что же Вы?
– А что я? – удивился художник. – Нарисовал. Для хорошего человека не жалко.
– А как он выглядел? – спросил я его.
– Кто? – снова не понял меня Мазаев, которому, кажется, одной выпитой рюмки оказалось достаточно, чтобы опьянеть вновь.
– Ну, конь этот! – ответил я ему с раздражением.
– Я же говорю, – ответил художник, – в черном, шляпа.
– Представился?
– Не помню… – вздохнул он, явно пытаясь извлечь хоть что-то из своей памяти, затуманенной алкоголем. – Штерман… Шторман…
– Штольман? – изумленно подсказал я.
– Во! – обрадовался Мазаев. – Штольман!
Мы с Антоном Андреичем переглянулись в изумлении. Вот так поворот! Это как-то уж совсем неожиданно. Но и это кое о чем говорит. Я не самое известное лицо в городе. А значит, приходивший к Мазаеву человек должен был, как минимум, знать мою фамилию. И то, как я одеваюсь, тоже.
– А кто-нибудь еще приходил? – спросил я Мазаева, уже ухватившего следующую рюмку.
– Да, дьякон заходил, Илларион, – ответил художник. – Рассказывал, что они какую-то икону нашли. Но тоже все про планы больше расспрашивал. Он вот эту бутылку принес. Но эта так себе.
– Так значит, – уточнил я, указывая на бутылку из-под Белоголовки, – вот эту бутылку принес Штольман?
– Да, – согласился художник и снова налил водки из упомянутой бутылки.
Такими темпами он скоро снова заснет.
– Давно я такой не встречал, – задумчиво произнес Коробейников, рассматривая бутылку.
– А Вы что, разбираетесь? – удивился я.
Раньше я за своим помощником не замечал ни любви к алкоголю, ни особых познаний на сей счет.
– Ну, было одно дело, я расследовал, – пояснил Антон Андреич, – о самогоноварении. Еще до Вас.
– Заберите бутылку на экспертизу, – велел я ему, – и надеюсь, насчет дьякона поняли?
– Да, – кивнул Коробейников. – Я немедленно в церковь.
Он встал и попытался забрать бутылку, но Мазаев отдал ее лишь тогда, когда опорожнил до капли. Впрочем, с пустой он расстался бестрепетно. Что и неудивительно, пустой тары в его доме хватало.
– Вы же художник, господин Мазаев, – сказал я ему, когда Антон Андреич вышел. – В любом состоянии должны подмечать малейшие детали внешности, поведения. Чем он запомнился?
– Водки принес, – ответил художник.
Тьфу! Кому что, а лысому бантик! Да способен ли он вообще думать о чем-то, кроме водки? Впрочем, можно и подстегнуть его мыслительный процесс привычным ему стимулом.
– Ну, за водкой я Вам не побегу, – сказал я ему с усмешкой, показывая мелкую монетку, – но на поправку здоровья пожертвую.
Мазаев заметно оживился, потянулся было за монетой, но я отвел руку.
– Чем запомнился? – вздохнул он, поняв, что мои деньги ему придется заработать. Потом снова оживился, указывая на соседний стол, где лежали краски и кисти. – Вон банка… Он тот растворитель разлил на себя случайно. Облился весь! Это растворитель для красок.
Я отдал ему обещанную монету и встал, чтобы рассмотреть банку поближе. Обычная банка, не слишком чистая. И пахнет, действительно, растворителем. И что мне это дает? Да ничего, собственно говоря. Вряд ли человек, который маскировался под меня, будет и дальше ходить в той же одежде. Хотя пальто он, несомненно, испортил. Запомню, вдруг да пригодится.
– Ну, и на этом спасибо, – сказал я Мазаеву.
– Заходите еще, – ответил художник, заливая в себя очередную порцию. Ну, уж постараюсь без этого обойтись. В крайнем случае, прикажу привести в участок и протрезвить насильственно. Смысл-то какой с пьяным разговаривать?

Едва я вошел в управление, как меня окликнул дежурный.
– Ваше Высокоблагородие, – доложил он, – из больницы посыльный передал: Карамышев пришел в сознание.
– Давно? – спросил я его.
– Часа два назад, – ответил городовой.
Что ж, нужно ехать в больницу, и срочно. Рана у Карамышева очень тяжелая, кто знает, что с ним дальше будет. А ведь он наверняка видел убийцу и может пролить свет на все это дело.

Но я опоздал. К моему приходу Карамышев был уже мертв.
– Но как же так? – расстроенно спросил я доктора Сомова, который был его лечащим врачом. – Пришел в себя и умер?
– Короткая ремиссия, – со вздохом ответил доктор. – Состояние его было критическое. Все зависело исключительно от выносливости организма.
– Он был в ясном рассудке? – поинтересовался я.
– Нет, – сказал Сомов, – только бредил. Но я сразу сообщил в управление.
– Посторонние у него были?
– Помилуйте, – возмутился доктор, – Вы сами к нему приставили городового.
– Так-то оно так, – начал я, – но…
– Причина смерти очевидна, – перебил меня доктор Сомов, – результат огнестрельного ранения.
Да, и тут неудача. Теперь, со смертью Карамышева свидетелей преступления не осталось. А расследование наше пока продвигается крайне медленно и неохотно.

Едва я вернулся вновь в управление, как появился весьма возбужденный Коробейников.
– Извольте, Яков Платоныч, – выпалил он, переводя дыхание, – подкова действительно очень редкая. Обошел всех скобарей и кузнецов в городе. Удалось выяснить, что такими подковами подковывались лошади только в двух заведениях: школа верховой езды ротмистра Протасова и церковное подворье, там у них несколько кляч есть для хозяйственных нужд.
– Опять все вокруг церкви этой крутится, – отметил я. – Нужно было дьякона этого сразу к нам тащить.
Дверь внезапно распахнулась даже без стука, и на пороге показался доктор Милц, весьма взволнованный.
– Яков Платоныч, – сообщил он, – Карамышев убит!
– Что? – переспросил я в изумлении.
То есть, как убит? Но ведь доктор Сомов мне сказал, что он умер от ранения. Правда, Александру Францевичу я верю безоговорочно.
– Вы не ослышались, – сказал доктор Милц, – Карамышев убит.
– Почему Вы так думаете? – спросил я, имея, собственно, в виду, какие улики привели доктора к этому мнению, и как именно был убит купец.
– Потому что я врач, – ответил Милц, обиженный тем, что принял за мое недоверие. – Я работаю не первый день. По всем признакам он задушен.
– Это каким же таким манером задушен? – вмешался вдруг в разговор Серебряков, унтер из набранных недавно. – Я лично был в больнице. И ефрейтор был при дверях.
А что ему, собственно, понадобилось в моем кабинете? Вошел без приглашения, да еще и в разговор вмешивается. Ох, уж эти новички! Понятно, конечно, что если Карамышева убили в больнице, то виноваты не уследившие городовые, но это еще не повод для подобного поведения.
– Да все очень просто! – сердито ответил доктор. – Подушку положили и задушили. Да много ли ему надо?
– А кто дежурил у палаты? – спросил я Серебрякова, раз уж он тут оказался.
– Так Синельников, – ответил городовой.
Снова Синельников! Нет, нужно мне было проявить настойчивость в свое время и уволить этого лоботряса. И уволю-таки, если выясниться, что он снова проспал или проглядел.
Синельников, призванный пред мои гневны очи, был перепуган дальше некуда. Но отвечал четко, не сбиваясь.
– Кто из посторонних к купцу заходил, – вопрошал его Серебряков, – уже после того, как доктор посыльного отправил?
– Никого из посторонних не допускал, – ответил городовой. – После отъезда нарочного никого из посторонних и не было.
– Ничего не запамятовал? – спросил я его.
– Никак нет-с! – отрапортовал городовой. – Разве что…
– Что? – набросился на него Коробейников, услышав заминку.
– Иерей отец Федор были, – пояснил Синельников, – об их здоровье осведомлялись.
– Что, и в палату заходил? – спросил Серебряков.
– При мне – нет, – ответил Синельников.
– Что значит «при мне»? – начал закипать я, поняв, что этот раззява опять взялся за свое и покидал пост. – Ты что, отлучался?
– Да я к доктору, – заискивающим голосом пояснил Синельников, – на пять минут всего.
– А может, ты его за деньги впустил, а? – возмущенно предположил Коробейников, тоже никак не прощавший городовому прежних его прегрешений.
– Да нет, – умоляюще проговорил Синельников. – Он застонал, ну, я и подумал, что может…
– Свободен, – перебил я его.
Ничего больше мы от него не узнаем. Нужно будет все же добиться, чтобы этого идиота если уж не уволили бы, то и не ставили ни на какие важные посты.
– Может, Синельников и раззява, – сказал я задумчиво, – но не можем же мы всерьез полагать, что отец Федор задушил Карамышева.
– Тут я с Вами согласен, – ответил мне Серебряков. – Это уж как-то слишком.
– Господин Штольман! – раздался вдруг от дверей громкий женский голос.
И в управление вошла быстрыми шагами смутно знакомая мне дама.
– Господин Штольман, – обратилась она ко мне, – меня Нюша прислала.
– Какая Нюша? – спросил я с недоумением, судорожно пытаясь вспомнить, где я мог с ней познакомиться. Ведь знакомое же лицо!
– Так Миронова же! – удивилась моему непониманию посетительница.
– Анна Викторовна, – подсказал мне из-за плеча Коробейников.
Господи, ну конечно. Это же тетушка Анны Викторовны, та самая, что в дом меня не пустила. Тогда она выглядела иначе, совсем по-домашнему, вот я и не признал ее сразу в пальто и элегантной шляпке. Но что же могло заставить тетушку Олимпиаду явиться ко мне в участок? Неужели Анне Викторовне стало хуже?
– Я тетушка ее, – напомнила мне Олимпиада Тимофевна, – вспомнили?
– Да-да, я помню, – ответил я ей встревоженно. – А что случилось?
– Да слава Богу, – улыбнулась тетушка, – Нюшенька покушала, я ей отвар сварила – помогает.
– Это хорошо, – ответил я, успокаиваясь, – я очень рад.
Но все же, если здоровье Анны Викторовны волнений не вызывает, то что могло привести сюда ее тетю? Как-то слабо мне верилось, что она расстроилась из-за того, что не впустила меня, а теперь пришла успокоить.
– Погулять уже выходила, – продолжала рассказывать Олимпиада Тимофевна, – надо же и воздухом дышать!
– Ну конечно, – ответил я с вежливой улыбкой, – Вы передайте Анне Викторовне, что я желаю ей скорейшего выздоровления.
– И я! – добавил из-за моего плеча Коробейников.
– Обязательно передам! – улыбнулась нам тетушка Олимпиада. – Обязательно!
С этим она развернулась и пошла было к дверям, но сделав три шага остановилась, спохватившись. Я улыбнулся тихонечко. Эта черта явно фамильная и передается по женской линии.
– Да что это я! – воскликнула Олимпиада Тимофевна. – Она же велела мне передать…
– Что передать? – снова встревожился я.
– Сама прийти не смогла, слаба еще, – добавила тетушка. – Нужно идти в церковь!
– И что это значит? – спросил я недоуменно.
– Нужно идти в церковь, он там, – произнесла Олимпиада Тимофевна, явно цитируя Анну.
– И больше ничего не сказала? – уточнил я.
– Только это сказала, – ответила тетушка Олимпиада. – «Нужно идти в церковь, там он». А кто он?
– Не известно, – покачал я головой.
– Не известно, – повторила за мной Олимпиада Тимофевна.

Впрочем, если кто этот самый «он» мы не знали, то место было обозначено точно. Да я и в любом случае собирался съездить поговорить с дьяконом и отцом Федором. Так что, распрощавшись с Олимпиадой Тимофевной, мы с Коробейниковым отправились на церковное подворье.

– И где этот дьякон? – спросил я Антона Андреича, когда мы вошли на церковный двор.
– Я полагаю, что во флигеле, – ответил мой помощник.
Дверь во флигель заперта не была. Я открыл ее, вошел и замер, будто громом пораженный. Картина, представшая перед нами, потрясала воображение.
Дьякон Илларион лежал на полу, распростертый в луже собственной крови, а над ним, держа в руке окровавленный нож, стоял отец Федор.
– Я думал, где он… – дрожащим голосом проговорил батюшка. – Нет его и нет… А он тут лежит…
Я постарался взять себя в руки. Сейчас не время замирать в потрясении. В конце концов, кому как не мне знать, что порой все совсем иначе, нежели выглядит. Я велел ошеломленному Коробейникову срочно вызвать городовых, забрал нож у священника и усадил его в соседней комнате. Потрясение отца Федора было настолько сильным, что он, кажется, даже не замечал ничего вокруг.
Я осмотрелся в поисках хоть каких-нибудь улик, но рассматривать, собственно, было практически нечего. Клеть, в которой лежало тело дьякона, была практически пуста. Ни на теле, ни возле него никаких улик убийца не оставил. Одно мне было совершенно непонятно: зачем убивать молодого священнослужителя. Кому и в чем он помешал?
– Отец Федор, подойдите, – позвал я.
Батюшка тяжело поднялся с лавки и подошел ко мне. Он выглядел уже лучше, хотя до спокойствия ему было явно еще далеко.
– Отвечать на вопросы можете? – спросил я его.
– Не убивал, – все еще дрожащим голосом ответил отец Федор, широко перекрестившись. – Ей Богу, не убивал! Я смотрю, не видать его долго, ну и… – принялся рассказывать он. – А он лежит. А тут и Вы объявились.
– Посторонних видели?
– Нет, – все также взволнованно сказал отец Федор. – В церкви были прихожане, несколько. А на подворье никого.
– Так кто же убил? – спросил я его.
– Откуда ж мне знать? – спросил священник. – Я вошел, а он лежит. Я нож вынул.
– Вы осмотритесь внимательно, – попросил я его, – может, пропало что.
Отец Федор оглянулся в растерянности.
– Да нет, ничего вроде, – сказал он. – Да что тут взять-то?
– План! – неожиданно вмешался Коробейников, вместе с городовыми осматривавший соседнюю комнату. – На стене здесь план висел.
– Точно, – подтвердил отец Федор, взглянув на стену. – Там чертеж кладбища и подворья висел.
– Кому нужен этот план? – спросил я его.
– Не могу представить, – ответил священник и добавил со вздохом: – Я устал. Можно мне уйти?
– К сожалению, нет, – сказал я, – Вы должны поехать с нами.
Я не мог бы сказать, что считал его убийцей. Приятным человеком отец Федор не был, но в убеждениях своих явно был тверд и заповедь бы не нарушил. Но мы застали его над неостывшим еще телом с орудием убийства в руках, а значит, он был первым подозреваемым. И я обязан был арестовать его.
– Как же? – изумился священник.
– Задержаны по подозрению в убийстве, – пояснил я ему.
– Это что ж мне, в тюрьму? – спросил он, но тут же и прервал сам себя. – А хоть бы и так. Скорей бы лечь. Устал.
Евграшин вежливо сопроводил отца Федора к экипажу, а ко мне подошел Коробейников.
– На плане этом, – рассказал он, – был крестиком отмечен сарай, в котором нашли икону.
– И что? – не понял я, какие выводы он собрался делать из этого факта.
– Не знаю, – стушевался Антон Андреич.
Смерть дьякона явно расстроила моего помощника очень сильно.
Я еще раз взглянул на труп.
– Убит одним ударом в сердце, – показал я Коробейникову. – Мгновенная смерть. Наступила не далее чем два-два с половиной часа назад.
– Хороший был человек, – вздохнул Антон Андреич, – благостный.
– Тело в мертвецкую отправляйте, – велел я ему.
Некогда горевать. Нужно найти убийцу как можно скорее, пока не погиб кто-то еще.

На следующее утро я припозднился слегка и, войдя в управление сразу понял, что Антон Андреич уже приступил к работе. Не заметить этого было нельзя, он допрашивал отца Федора, и они орали друг на друга так, что стекла в окнах позвякивали.
– Всем сердцем, всей душою, – вещал взволнованно Коробейников, – мне хочется верить, что Вы не виновны. Но посмотрите нашими глазами! Заходим: Вы стоите с ножом, окровавленный. Ну, все против Вас! Все!!!
Я приостановился и прислушался. Разумеется, вести допрос подобным образом крайне непрофессионально, но если выяснится, что таким образом мой помощник чего-то добился, лучше не мешать.
– Вот это орудие убийства, – уже спокойнее, но все еще очень громко сказал Антон Андреич. – Ваше?
– Мое?! – загремел возмущенно в ответ отец Федор. – Да ты что, сын мой? Белены объелся?! Чтобы глава прихода с ножом по дому Божию расхаживал?! Да ты подумай головой своей!!!
– Да я думаю! – в том же тоне отвечал Коробейников. – Но Вы помогите мне найти хоть что-то!!! Хоть какую-то зацепочку, чтобы оправдать Вас!
Так, пора вмешиваться. Никаких сведений он так не добудет, только разозлит мне подозреваемого. А у него и без этого характер непростой.
– Антон Андреич, – строго одернул я помощника, входя в кабинет. – Вас с улицы слышно.
– Простите, – взял себя в руки Коробейников.
– Вы успокойтесь, господа, – сказал я им обоим. – В самом деле, батюшка, все улики против Вас, – сказал я отцу Федору. – Нож в руке и никого поблизости рядом не было.
– И пальто! – вступил снова Антон Андреич. – Ваше пальто, черное! Зачем Вы ходили к Мазаеву?
– Я?! – снова возмутился отец Федор. – К этому безбожнику?!
– Да, Вы же были у него! – вновь повысил голос Коробейников. – А после у него был Ваш дьякон, а затем Вы зарезали его! Вот такая вот вырисовывается картина.
Надо куда-то отсылать Антона Андреича, срочно. Они с отцом Федором явно характерами не сошлись. Того гляди подерутся. Вот кошмар-то будет.
– Да недоразумение это, а не картина! – вновь загремел священник, но тут же успокоился, поняв смысл сказанного. – А Илларион, значит, к нему захаживал?
– Приходил, – уточнил я.
– Вот что я думаю, – сказал отец Федор, – Илларион решил отыскать карту городища. Смутила его эта икона, и ударился он в кладоискательство. А другой такой же помешанный его и убил.
– И что же они не поделили?
– Икону! – ответил батюшка. – Только она могла указать на клад.
– Батюшка! – изумился я. – И Вы в это верите?
– Да прости Господи! – снова повысил голос отец Федор. – Чтобы лики Святых использовать в бесовских колдовских обрядах!
Да что ж он кричит все время! До всего этого я уже додумался и сам, вчера еще. Вот только кто этот другой помешанный кладоискатель? И где его искать?
– Значит, по-Вашему, – спросил я священника нарочито спокойным голосом, – дьякон и кто-то неизвестный не поделили икону?
– Думаю, так, – согласился отец Федор. – Опять у нас этот дух Кудеяровский бродит, светлые умы смущает!
– Хорошо, допустим! – вновь вмешался так и не успокоившийся Коробейников. – Но факты говорят о том, что не было никакого неизвестного, о котором Вы говорите, а что просто Вы и Ваш дьякон не поделили икону!
– Господь с Вами! – вскинулся батюшка. – Да я же первый боролся с этой лихоманкой кладоискательства!
– Конечно! – продолжил давить на него мой помощник. – Но дьявол не дремлет, совратил и Вас! Вы ведь знали, когда Карамышев поедет с иконой. Знали?
Я посмотрел на него с изумлением. Да что с ним такое сегодня? Еще и дьявола приплел!
– Да я же сам его провожал и напутствовал! – отвечал отец Федор. – Это что ж выходит? Я, по-Вашему, их проводил, вскочил на коня, догнал и из револьвера убил? Хороша картина!
– Хороша картина или плоха, – продолжал негодовать Антон Андреич, – но последним мазком в ней то, что лошади с Вашего подворья имеют такие же подковы, как у коня убийцы.
– Да Вы посмотрите на этих лошадей! – возмутился батюшка. – На них не ускачешь далеко!
– Устали Вы, батюшка, – сказал я ему со вздохом.
И я устал тоже от их криков безмерно. Хватит покуда. Всем нам нужно успокоиться. Пусть пока отец Федор отдохнет в камере. А я попробую разобраться, что за стих нашел на Коробейникова нынче утром, и отчего он вдруг кричит на подозреваемого. Да и других дел у нас немеряно.