В управлении я застал Коробейникова, оставленного мною «на хозяйстве» и уже изрядно заскучавшего. Уезжая к Вере, я попросил его как можно тщательнее изучить дело Андрея Кулагина на предмет каких-либо нарушений или хотя бы нестыковок в процессе расследования.
– Ну что? – поинтересовался я результатом его изысканий.
– Дело без сучка, без задоринки, – ответил Антон Андреич с некоторым расстройством. – Свидетели, улики – все указывает на братоубийцу.
– Так Вы думаете, что виновен? – поинтересовался я.
– Трудно сказать, – задумчиво ответил Коробейников. – Но если Кулагин, сбежав с каторги, взывает к правосудию, то, надо понимать, его завлекли в ловушку.
– Лирика все это, Антон Андреич, – сказал я ему, – а Вы должны руководствоваться фактами. Прочли дело, знаете все обстоятельства. Не заметили ничего странного? Может, какое несоответствие?
– Да нет, вроде, – несколько неуверенно сказал мой помощник. Он всегда чувствовал себя слегка неуверенно, когда я вместо четких указаний давал приказ найти мне хоть что-нибудь. – Вроде все соответствует.
– Орудие убийства? – спросил я его.
– Клинок в трости, – четко ответил Коробейников.
– Принадлежавшей Андрею Кулагину, – дополнил я. – Нашли его где?
– В прихожей.
– Где и положено ему быть, – продолжил я. – На клинке кровь, так?
– Так, – согласился Антон Андреич, явно пытаясь понять, к чему я веду.
– Так вот Вы мне скажите, – спросил я его, – зачем Кулагин, убив своего брата, вышел в прихожую, аккуратно поставил там трость и возвратился обратно в гостиную?
– Что-то забыл? – предположил Коробейников. – Либо чтобы запутать следствие.
– Хорошо, – продолжил я рассуждения, – но вот заключение судмедэксперта, нашего доктора. Размер и характер раны приблизительно соответствуют форме клинка.
– Ну да, – согласился Антон Андреич, проглядывая заключение.
– Приблизительно соответствуют! – указал я ему. – Вы когда-нибудь слышали, чтобы наш доктор так изъяснялся?
– Да нет же, – ответил Коробейников. – Он всегда предельно точен в формулировках.
– Вот именно, – подтвердил я. – И вообще, судя по протоколу, судмедэксперта на месте преступления не было. Вот это странно. Такое убийство, убийство городского головы! Обязательно должен присутствовать судмедэксперт.
А его не пригласили почему-то. И невольно приходит в голову, что это было сделано намеренно. Дотошность и острый ум нашего доктора были общеизвестны, и, похоже, его не позвали, чтобы не высмотрел чего-то лишнего.
– Это должно что-то значить, – ответил Коробейников. – Но я пока в толк не возьму, что именно.
Ясно, что до мысли о том, что Кулагина подставили специально, а дело против него было сфабриковано, честный Антон Андреич пока не добрался. Торопить его с этим я не стану. Даже для меня отвратительна мысль о подобном, а искреннему Коробейникову, влюбленному в свою работу, она будет вовсе неприемлема. Пусть лучше он сам найдет эту истину, тогда ему легче будет в нее поверить.
– Пока не знаю, – ответил я ему. – Но это дает Вам повод покопаться в этом деле.
– А что вы знаете об этом судебном следователе, Изварине, – спросил я помощника, – ведь Вы еще застали его в полиции?
Антон Андреич несколько оживился. В таких вопросах он был куда увереннее в себе, чем в самостоятельном анализе.
– Да, – ответил он, – но знаю немного. Знаю то же, что и все. Он женился на дочери прокурора Персианова и после Вашего приезда получил должность при своем тесте.
К концу этого монолога открытое лицо Коробейникова озарило понимание. Радости оно ему явно не принесло, и он уставился на меня едва ли не с ужасом. Догадался, наконец-то. Я всегда знал, что он умница, только идеалист пока что. Но при нашей работе это проходит быстро.
– Поезжайте-ка Вы к этому Изварину, – велел я ему, – и спросите, что он думает об этих манипуляциях с клинком и почему он не вызвал судебного медэксперта на место преступления.
– Я все сделаю, – очень серьезно ответил мне Антон Андреич, собираясь.
Что ж, будем надеяться, что его визит даст хоть какие-то плоды. Мне к Изварину точно соваться бесполезно. А вот безобидный Коробейников ни у кого не вызывает опасений. И можно надеяться, что и следователь Изварин не разглядит в нем острого ума и проболтается хоть о чем-нибудь.

Пока Коробейников пытался добыть какую-нибудь информацию от Изварина, я решил проверить сведения, любезно предоставленные мне Анной Викторовной. Или, наверное, правильнее будет сказать, духом Матвея Кулагина? Нет, пусть все-таки будет Анна Викторовна, к большему я пока не готов.
Без особых усилий я разыскал дворника, работающего на участке, где размещался дом Кулагиных и прилежащие к нему.
– Любезный, – обратился я к нему, – ты здесь здешний дворник?
– Точно так, – подтвердил он, подходя.
– Скажи мне, – попросил я его, указывая на крышу соседнего дома, – а как можно на ту крышу попасть?
– Это зачем же Вам на крышу? – проявил он бдительность.
– Из любопытства, – усмехнулся я в ответ. И пояснил: – Следователь я, из полиции. Так как можно на крышу забраться?
– Ну, это только если через квартиру господина Соловьева, податного инспектора – сказал дворник. – Они занимают весь второй этаж, там и вход на крышу.
– И часто этот господин Соловьев на крыше отдыхает? – поинтересовался я.
– Господь с Вами, зачем это ему? – изумился дворник. – Он солидный господин-то!
– Ну, тогда ты мне скажи, – спросил я его, – ты должен помнить, кто мог на крыше сидеть два года назад. В ту ночь убили городского голову.
– Не понимаю я, о чем Вы толкуете, Ваше благородие, – отвел глаза дворник.
– Врешь, – сказал я ему с усмешкой. – Я ж по глазам вижу, врешь! Ты кого покрываешь, убийцу или вора?
– Да что Вы! – перепугался старик не на шутку. – Какой еще убивец!
– Кого Ты покрываешь? – продолжил я на него давить. – Я ж тебя на каторгу упеку за соучастие!
– Не виновен я, – ответил дворник. – Не знаю никаких убивцев!
Я смотрел на него молча, и под моим строгим взглядом дворник, наконец, сломался и потупился.
– Да дело такое, житейское, – произнес он со смущением. – Вы уж не погубите, Ваше Благородие.
– Ну, давай, – приободрил его я, – рассказывай.
Дело и вправду оказалось вполне житейским. Сидел на крыше той ночью любовник госпожи Соловьевой, застигнутый внезапным возвращением мужа. Выйти через квартиру он не мог, так как боялся ревнивого мужа, но и слезть с крыши не получилось. Так и просидел до утра, пока дворник, пришедший убирать двор, не снял его при помощи приставной лестницы. На мое счастье, герой-любовник был личностью в этом квартале известной, так что дворник сообщил мне и его имя, и место, где обычно можно было его найти.

Он был там, где дворник мне и указал, в маленьком кафе на соседней улице. Занимался своим любимым делом, очаровывая барышню при помощи пародии на французский язык, видимо, призванной продемонстрировать утонченность его натуры. Слегка небрежно повязанный галстук и ухоженные кудри до плеч завершали романтический образ. Судя по выражению лица барышни, внимавшей его речам с одобрительной улыбкой, методы его были вполне действенны.
– Господин Филюрин, – обратился я к нему.
– Да, – повернулся он ко мне с недоумением, явно недовольный, что я вмешался в процесс обольщения, – не имею чести…
– Следователь полиции Штольман, – представился я.
– Что угодно? – насторожился Филюрин.
– У меня к Вам пара вопросов, – сказал я ему.
– Ко мне? – изумился он. – Какие вопросы ко мне у полиции?
Ну, щадить его репутацию я с самого начала не собирался. И вообще, этот профессиональный ловелас был мне неприятен до крайности. Так что я ответил ему, не смущаясь того, что барышня, сидящая за столом, слышит каждое мое слово.
– Известно нам о Ваших отношениях с госпожой Соловьевой, – сказал я с усмешкой.
– Что? – возмутился он, бросая быстрый взгляд на девушку. – Милостивый государь…
– Да Вы успокойтесь, – осадил я его. – Мне Ваш роман с замужней женщиной не интересен. Вы мне расскажите, что Вы видели два года назад, просидев на крыше всю ночь.
– Что за фантазии? – натянуто усмехнулся Филюрин.
– В ту ночь муж неожиданно вернулся домой, – напомнил я ему, – и Вы вынуждены были просидеть на крыше. Только утром дворник помог Вам слезть, лестницу приставил.
– Врет он все, – мрачно заявил Филюрин.
– Ну и зачем же ему врать? – спросил я, усмехаясь. – Вы расскажите лучше, иначе мне придется расспросить обо всем господина Соловьева.
– Это такие теперь методы у нашей полиции? – посетовал он, глядя на меня с возмущением.
– С крыши Вам хорошо был виден дом Кулагина, – сказал я, проигнорировав его недовольство. – Так вот, мне интересно, кто в него входил и выходил в ту ночь. Слушаю Вас.
Он встал, оказавшись выше меня чуть ли не на две головы. Внушительный самец, неудивительно, что дамы млеют. Но его взгляд сверху вниз не произвел на меня впечатления. Как известно, чем больше шкаф, тем громче падает. Я усмехнулся ему, показывая, что подобный оборот дела меня тоже весьма устроит. Но, к моему некоторому даже разочарованию, он оказался мастер лишь угрожать и, поняв, что я его не боюсь, сдался и рассказал мне все как на духу.
Оставив его и далее заниматься любимым делом, я отправился в управление, пребывая в глубокой задумчивости. Теперь я знал, кто убийца Матвея. Но я по-прежнему не понимал причин этого убийства. Видимо, дело было в тех самых бумагах, упомянутых Андреем Кулагиным, но они пропали. Стало быть, придется искать сведения в другом месте.

Подъезжая к управлению, я увидел сидящего на скамейке с ожидающим видом Петра Миронова.
– Яков Платоныч, – поднялся он, завидев меня. – Как же я рад Вас видеть! Вы себе даже не представляете.
– День добрый, Петр Иваныч, – ответил я, несколько удивленный столь теплым приветствием.
Петр Миронов всегда относился ко мне хорошо, но тут он, кажется, обнять меня был готов. Несколько неожиданной была подобная его радость. Уж не понадобилось ли что от меня этому стареющему авантюристу?
– Не успел Вас вчера поблагодарить, – сказал я ему.
– Это за что? – поинтересовался Миронов.
– Сохранили хладнокровие, – пояснил я, присаживаясь на скамейку. – Ну, или хотя бы его признаки в непростой ситуации.
– Ну, вот тут вы не в бровь, а в глаз, – ответил Петр Иванович, усаживаясь рядом. – Именно что признаки. Вы знаете, у меня так руки тряслись, будто я весь день бревна ворочал!
Знал бы он, как они у меня тряслись! И не только руки, а и ноги тоже, особенно, когда закончилось все.
– И Кулагин этот перед глазами с револьвером стоит, – продолжил Петр Иванович, – как мученик истинный…
– Так Вы думаете, мученик? – спросил я его, усмехнувшись подобному высокопарному определению.
Понятно теперь, для чего Петр Миронов искал меня. Жаль только, я не могу поделиться с ним своими выводами. Человек он хороший, но совершенно непредсказуемый. Помочь он мне не сможет ничем, а вот помешать, сболтнув не то и не там, вполне в силах. Так что придется мне Петра Ивановича разочаровать.
– Знаете, – сказал я ему, – мне не раз приходилось видеть, как люди, побывавшие в плену у жестоких преступников и убийц, начинали испытывать сострадание к своим мучителям.
– Вот Вы о чем? – Петр Миронов поскучнел и вроде даже слегка обиделся. – Вы думаете, это мой случай? Нет, – продолжил он убежденно, – я ему верю.
– А может, Вы и помощь ему предложили? – поинтересовался я осторожно.
– Ну, это уж каким образом, Яков Платоныч? – произнес Миронов со слишком искренним недоумением.
Я внимательно вгляделся в его глаза. Петр Иванович старательно выдержал мой взгляд, сохраняя предельно честное выражение лица.
– Почему-то уверен я, что Вы дали ему слово, – сказал я, усмехнувшись, – и наверняка сдержали бы его при других обстоятельствах.
Петр Иванович, поняв, что раскрыт, смущенно поправил шляпу и тяжело вздохнул.
– Он, знаете, сказал, – произнес он, понизив голос, – что если что-то будет нужно, чтоб я послал записку на Староконюшенную, четыре.
В этот момент к нам быстрыми шагами приблизилась Анна Викторовна. Полный семейный сбор у них тут сегодня, как видно. Интересно, а адвокат Миронов тоже ожидается?
– Аннет! – радостно приветствовал Петр Иванович племянницу.
– Яков Платоныч, – не обращая внимания на дядю, обратилась ко мне Анна Викторовна с волнением и предельной серьезностью, – очень хорошо, что вы здесь.
– Что случилось? – опередил меня вопросом Петр Иванович.
– Я почти уверена, – вымолвила Анна Викторовна, – что Вере Кулагиной грозит опасность.
– Откуда Вам это известно? – спросил я, покосившись на Петра Миронова.
Неужели он посмел вовлечь Анну в свое тайное общение с преступником? Не дай Бог это окажется так, я ведь не пощажу!
– Матвей Кулагин, – сказала Анна Викторовна смущенно.
Ну, слава Богу, духи. Я еще раз покосился на Миронова. Он смотрел на меня с тревогой, готовый, как видно, защищать племянницу, если я выкажу недоверие к ее известию. Вот только никакого недоверия я не испытывал, только острую тревогу. Я с самого начала предполагал, что Вера Кулагина знает куда больше, чем согласилась мне поведать. Но если преступники того же мнения, то она сейчас и в самом деле в опасности. Ее не трогали два года, потому что она промолчала на суде. Но сейчас дело снова поднято, и преступник вполне может испугаться того, что Вера мне что-либо расскажет. Так что предупреждение вполне обоснованное, лишь бы оно не запоздало.
Я вскочил в экипаж и приказал кучеру трогать.
– Только будьте осторожны, – сказала мне вслед Анна.
Буду, обязательно буду, Анна Викторовна. Если получится.

Мы не успели. Когда я, взяв в управлении наряд городовых, подъехал к дому Кулагиных, там уже была суета. Мы опоздали минут на десять, но этого хватило. Преступник выстрелил в Веру через окно.
– Кажись, жива еще, – доложил мне городовой дежурного наряда, прибежавший в дом на звук выстрела.
Вера Кулагина лежала на полу, ее поддерживал за плечи управляющий. На груди ее слева расплывалось красное пятно. Если она еще жива, это не может не удивлять.
– Вера, – позвал я ее. – Госпожа Кулагина, Вы меня слышите?
Ее рука в моей была холодной и абсолютно безвольной. Она не слышала меня, не могла.
– Поднимайте, – велел я городовым, – несите в экипаж. Только осторожно!
Если Вера все еще жива, нужно немедленно доставить ее в больницу. Может быть, у нее еще есть шанс? Пожалуйста, Господи, пусть он у нее будет!
– Везите ее в больницу, – велел я, – возле палаты поставьте охрану. И смотрите, аккуратно. По дороге не растрясите, ранение тяжелое!
Городовые осторожно подняли Веру и вынесли за дверь. Мне хотелось бы поехать с ними, чтобы поскорее узнать прогноз врача. Но я должен был работать сейчас, и на место чувства вины постепенно пришли злость и желание поймать и наказать мерзавца, стрелявшего в нее.
Стекло разбилось вдребезги, и на занавеске остался след от пули. Трудно определить, от какой, но, кажется, калибр невелик. Вряд ли ружье, скорее револьвер. Впрочем, пулю-то я получу, тогда и узнаю, из чего стреляли.
– Господин управляющий, – позвал я, – а где Вы были в момент выстрела?
– На заднем дворе, – ответил он. – Вдруг услышал вроде хлопок какой-то. Я прибежал сюда, а тут…
– А в окне Вы никого не заметили? – спросил я его.
– Нет, никого, – ответил управляющий. – Я же не понял сразу, что это выстрел.
– А за последние сутки к хозяйке никто не заходил? – поинтересовался я.
– Нет, никого не было, – покачал он головой. – Но я ведь не постоянно дома. Может, не увидел.
Что-то этот управляющий скрывает, как мне кажется. Но вряд ли это относится к смерти Веры. Тогда к чему? Впрочем, это подождет. Но нужно будет сказать Коробейникову, чтобы разузнал о нем побольше.

В больницу я опоздал тоже. К тому моменту, как я вошел в палату, Вера Кулагина была уже мертва.
– Откровенно говоря, Яков Платоныч, – мрачно сказал мне доктор Милц, вместе со мною глядящий на мертвое тело на кровати, – что-то я недоволен собой.
– Не казнитесь, Александр Францевич, – ответил я ему со вздохом. – Я видел рану.
Доктор Милц горько вздохнул, то ли соглашаясь со мной, то ли просто недовольный очередным свидетельством несовершенства мироздания.
– Она перед смертью какого-то Андрея звала, – сказал он. – Да, и еще он сказала, что убила кого-то. Так и сказала: «Я убила».
Я только головой покачал. Это предсмертное признание не имело смысла. Я уже точно знал, кто убил Матвея.
– Если я все правильно понимаю, – спросил меня доктор, – пулю надо извлечь?
– Да, как можно скорее, – ответил я ему. – И у меня просьба: о ее кончине пока никому не распространяйтесь.
– Разумеется, – согласился доктор Милц.
Вопросов он мне не задавал. То ли полагал это не своим делом, то ли видел, что мне не до разговоров сейчас. Но один разговор к нему у меня был, и очень важный при том.
– Я видел Ваше заключение по убийству Кулагина, – сказал я ему, – так там какая-то странная формулировка относительно орудия убийства, неопределенная.
– Я и сейчас не уверен в орудии убийства, – ответил Александр Францевич. – Я помню, тогда мне этот клинок, весь в крови, показал Изварин. Я, конечно, не могу утверждать, но мне показалось, что глубина раны и длина этого клинка не соответствуют друг другу.
– А почему Вы сами не поехали на место преступления? – поинтересовался я.
– Помилуйте, Яков Платоныч, – изумился доктор Милц. – Меня никто не звал. Я в тот день дежурил в больнице, и про убийство я узнал только, когда труп привезли.
– Спасибо, доктор, – поблагодарил я его задумчиво.
Все сходилось одно к одному. Я знал уже, кто и когда убил Матвея Кулагина, знал, что было сделано, чтобы обвинить в убийстве его брата. Но я по-прежнему не мог ничего доказать. А преступник тем временем убил снова.
Доктор вызвал санитаров и распорядился доставить тело Веры в мертвецкую, заверив меня, что извлечет пулю как можно скорее. А я устало опустился на стул в коридоре и принялся ждать. Я был уверен, что он придет, просто не сможет не прийти. Я бы не смог.

Он и в самом деле пришел, как я и предполагал. Увидел меня, сидящего в коридоре, и остановился на полушаге молча, боясь даже спросить.
– Не успели, – опередил я его вопрос, не желая мучить неизвестностью. – Она умерла.
– Опоздал, – прошептал Кулагин горько.
– Не взыщите, господин Кулагин, – сказал я ему, – но сейчас Вам нужно ехать со мной. Не спрашивайте, куда.
– Мне все равно, – пожав плечами, хрипло произнес Андрей.
– Я отвезу Вас в самое безопасное место, – пояснил я ему.
Это была истинная правда, только в камере управления я мог гарантировать ему жизнь более-менее уверенно. В любом другом месте его достанут обязательно. А еще только так я мог удержать его от непоправимого. Сейчас он раздавлен своим горем. Но этого человека, выдержавшего два года на каторге и бежавшего, чтобы добиваться справедливости, сломить не просто. Скоро он придет в себя настолько, чтобы неистовую боль заслонила беспощадная ярость. И тогда он станет мстить. И я уже не смогу его спасти.

– В арестантскую его, – велел я Евграшину, когда мы с Кулагиным пришли в управление.
– Так это же… – изумленно начал городовой.
– В арестантскую, – сказал я устало. – Ты слышал, что я сказал?
– Яков Платоныч, – ответил Евграшин, – у меня на счет ентого приказ, отправлять сразу под конвоем, в губернию.
– Здесь я отдаю приказы, – сказал я жестко.
– Слушаюсь, – вытянулся во фрунт городовой.
– И никого к нему не впускать, – добавил я, направляясь в кабинет, – ни под каким предлогом.
Кажется, за то время, пока я носился по городу, меня попытались обойти. Теперь следует ждать атаки со стороны начальства. Что ж, я ожидал этого, ввязываясь в это дело. Вот только защитить Андрея мне теперь будет гораздо сложнее. Не ошибся ли я, приведя его в управление? Нет, не ошибся. Я ведь не только его защищаю, но и от него тоже. Просто у меня осталось совсем мало времени, и это следует учитывать.
В кабинете я с удивлением увидел господина полицмейстера, что-то ищущего на моем столе.
– Ну, все, Яков Платоныч, – произнес Трегубов с угрозой в голосе, – терпение мое лопнуло! Вы, и только Вы виноваты в том, что произошло.
– А я признаю вину, – сказал я ему с вызовом, – и готов отвечать.
– Придется, Яков Платоныч! – все также угрожающе проговорил полицмейстер. – Деваться Вам некуда!
– В Веру стрелял не Кулагин, – сказал я ему. – Дайте мне сутки, и я найду убийцу.
– А я Вам говорю, – разгневанно сказал Трегубов, – ищите Кулагина.
– Уже нашли, – ответил я, даже не пытаясь замаскировать раздражение. – Он в арестантской.
В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет быстрым шагом вошел Коробейников.
– Вот, – сказал он, протягивая Трегубову лист бумаги.
– Что это? – спросил полицмейстер.
– Мой рапорт, – с вызовом в голосе ответил Антон Андреич. – В нем подробно изложено, что Яков Платоныч научил меня всему, что я умею и могу с пользой применить на службе.
Лицо Трегубова заметно вытянулось, он бросил на меня быстрый взгляд. А я стоял, борясь с острым приступом благодарности, смешанной где-то даже с нежностью. Аж в глазах защипало. Мой ученик, мой друг. А ведь на него сильно давили наверняка. Но он все равно предпочел мою сторону, несмотря ни на что.
– Ваше высокоблагородие, – обратился Коробейников к Трегубову, прерывая неловкую паузу, – разрешите доложить Якову Платонычу?
– Докладывайте, – разрешил полицмейстер, тоже, видимо, обрадованный, что молчание было прервано.
– От доктора Милца привезли пулю, найденную в теле госпожи Кулагиной. Также я извлек пулю из пролетки. Мой сравнительный анализ двух пуль показал, что стреляли из одного и того же револьвера.
– Это значит, – повернулся я к Трегубову, – что стрелял не Андрей Кулагин, потому что в момент выстрела он находился со мной в пролетке. Револьвер принадлежит не ему.
Николай Васильевич откашлялся чуть смущенно, вздохнул, глядя на нас с неодобрением, и наконец-то решился.
– Давайте, – сказал он, устраиваясь за моим столом, – приведите-ка мне сюда этого каторжника. Я лично его допрошу.
Что ж, кажется, мы смогли добиться того, чтобы господин полицмейстер хотя бы засомневался. И это уже очень немало на данный момент.

Кулагин, приведенный в кабинет Коробейниковым, был мрачен, и на Трегубова смотрел зверем. Я мог только надеяться, что у него хватит выдержки, чтобы не настроить полицмейстера против себя бесповоротно.
– Ну, расскажи, – спросил его господин Трегубов, – как бежал, кого подкупил, где деньги взял?
– Извольте обращаться ко мне на Вы, – ответил ему Андрей ровным голосом, за которым я услышал ярость и гнев.
– Ишь ты, какой куртуазный! – изумился наш полицмейстер и заорал во весь голос: – Встать! Встать, я сказал!
Кулагин медленно поднялся со стула.
– Молчать! – продолжал демонстрировать силу голоса Николай Васильевич. – Отвечать!
– Так молчать или отвечать? – уточнил Андрей, не теряя спокойствия.
– Каторжная твоя морда! – набросился на него Трегубов. – Отвечать, когда я тебя буду спрашивать! Как бежал? Кто помогал?
– Поберегите горло, господин полицмейстер, – ответил Андрей, не теряя самообладания. – После того, что со мной было там, Вы меня вряд ли чем-либо сможете испугать.
Молодец он все-таки. Железная выдержка. Вот только господину Трегубову такое поведение вряд ли понравится.
– Я хочу сделать заявление, – сказал вдруг Кулагин. – В смерти моего брата, городского головы Матвея Кулагина виновен прокурор Персианов. Незадолго до смерти брат показал мне папку с документами, из-за которых его убили.
– Да что ты себе позволяешь? – снова заорал Трегубов, но в этот раз я его перебил.
– Что за документы? – спросил я Андрея.
– Они изобличают прокурора и его компанию в махинациях с земельными участками и подделке векселей на крупные суммы.
– Молчать! – в отчаянии снова сорвался на крик Трегубов. – Молчать, я приказываю!
– Николай Васильевич, – обратился я к нему твердо, – позвольте мне продолжить допрос.
– Ну, хорошо, – согласился полицмейстер, – только не переусердствуйте. А завтра этого на этап! По Владимирскому тракту!
Он вышел, и я вздохнул с облегчением. Он дал мне сутки, которые я просил, все-таки дал.
– Вы садитесь, – сказал я Кулагину, и сам устало опустился на стул. – Так, где эти документы?
– Так в том-то и дело, – ответил он, – что я искал эту папку в тот вечер, когда обнаружил тело брата, но не нашел ее. Она исчезла.
Исчезла. Значит, убийца забрал ее с собой. Но тогда доказательств не существует, они, несомненно, уничтожены. Зачем же убивать Веру? Это только в одном случае имеет смысл, если убийца тогда тоже не нашел эту папку. Потому что Вера ее спрятала. И тогда понятным хоть в какой-то степени становится ее предсмертное раскаяние.
– Вы сказали, Персианов и компания, – уточнил я, – а Вы кого имели в виду?
– Так следователя этого, Изварина, – сказал Андрей. – И еще брат упоминал какого-то писаря.
– Из какой канцелярии?
– Не знаю, – ответил Кулагин. – Он сказал просто «писарь» и все.
– Может, это прозвище? – предположил я.

Отправив Кулагина отдыхать в камеру, я выдал задания Коробейникову, да и сам развил бешеную деятельность. Следовало поднять огромное количество документов, чтобы проверить финансовые дела прокурора и его зятя. Причем, делать это нужно было очень быстро и, желательно, не привлекая к себе особого внимания.
Где-то в середине дня мне принесли записку от Нины Аркадьевны, в которой она просила меня поужинать с нею в ресторации нынче вечером. Я подумал – и решил сходить. Если уж я не сплю вторые сутки, нужно хотя бы есть, а то одними Коробейниковскими баранками сыт не будешь. Так что вечером, почувствовав, что уже не могу больше понять того, что читаю, я отправился на встречу.
Нина ожидала меня за столиком и приветствовала нежной улыбкой, ни словом не упрекнув за то, что я слегка опоздал, заставив ее ждать.
– Ну, здравствуй, – сказала она, протягивая мне руку для поцелуя.
Я коснулся губами ее пальцев и опустился на стул напротив. Садясь, я заметил за соседним столом полицмейстера Трегубова и прокурора Персианова, тоже занятых ужином. Где-то даже жаль мне нашего полицмейстера, мечущегося меж двух огней. А впрочем, что его жалеть? Он сам виноват в том, что не может определиться.
– Что-то случилось? – спросил я Нину.
– Была сегодня у мистера Брауна, – неожиданно сказала она.
Я посмотрел на нее с изумлением. С чего бы такая откровенность?
– С трудом его выношу, – пожаловалась Нина. – Так утомительно!
– Химией занимаетесь? – спросил я, усмехнувшись.
– Именно, химией, – улыбнулась мне Нина Аркадьевна.
Я вновь бросил взгляд на соседний столик, привлеченный тем, что меня оттуда уж слишком явно рассматривали.
– Твое начальство что-то интригует, – заговорщицки сообщила Нина вполголоса, заметив мой взгляд.
– Да мне все равно, – улыбнулся я.
– Я знаю, – сказала Нина, поднимая бокал, и глядя мне в глаза. – За настоящих мужчин. За тебя! Я тобой горжусь.
Я взял свой бокал и отсалютовал ей. Вина не хотелось, но пить придется. Ей что-то очень нужно от меня, и я должен узнать, что именно.
– Как продвигается дело Элис? – спросила Нина Аркадьевна, когда наш ужин уже был почти завершен.
Ну, вот мне и ответ, что от меня нужно госпоже Нежинской.
– Никак, – ответил я. – Я думаю, ее нет в живых.
– Есть основания? – спросила Нина встревоженно.
– Если человек пропал более чем на неделю, – ответил я, – ничего хорошего ждать не приходится.
– Бедняжка Элис, – вздохнула Нина Аркадьевна. – Незавидная судьба. И никаких следов?
– Могу поделиться с тобой информацией, – ответил я с улыбкой, – если ты мне скажешь, зачем князю Элис.
– Он просто добрый человек, – ответила Нежинская, взглянув на меня укоризненно.
Я не выдержал и рассмеялся.
– Еще год назад я бы тебе поверил, – сказал я ей, – но… А знаешь, я думаю, что это князь расправился с Элис. Или может, ты?
– Какое ты чудовище! – сказала Нина с кокетством. – Как ты мог спать с женщиной, подозревая ее в убийстве невинной дурочки?
Я промолчал, ответив ей лишь широкой улыбкой. Пусть останется в неведении о том, что я и вовсе не понимаю сейчас, как я вообще мог это делать.
– За тебя, мое чудовище! – подняла бокал Нина.
Всегда говорил, что молчание самое лучшее оружие в войне с женщиной. Она сама все прекрасно додумает за тебя. Вот и сейчас этот способ меня не подвел. Не знаю уж, как трактовала Нина Аркадьевна мою улыбку, но, судя по всему, ей трактовка понравилась. Отлично! Мы еще поболтали немного, и я распрощался, сославшись на дела. Дела у меня и в самом деле были. Но, тем не менее, я решил отправиться домой и лечь спать. Нужно дать отдых голове, иначе я вовсе перестану соображать от усталости.

Утром, когда я пришел в управление, мне на глаза попался Евграшин, дежурящий сегодня. В голову пришло внезапно, что я еще не использовал все источники информации.
– Евграшин, – позвал я его, – ты ведь давно в полиции служишь?
– Так уже пятый год пошел, – с готовностью ответил городовой.
– Скажи, – спросил я, – не помнишь ли ты никого по кличке Писарь?
– Отчего ж не помнить? – сказал Евграшин. – Помню. Он проходил по делу о подделке векселей еще у следователя Изварина. Кондратьев его фамилия. Его сестра потом вышла замуж за Кулагина, Матвея Никитича.
– Городского голову? – не поверил я своим ушам.
– За него, – подтвердил городовой, – но тогда он головой еще не был. Из купцов они. Чем только не торговали.
– То есть получатся, что вдова Кулагина Вера, – переспросил я еще раз, – это сестра этого Писаря?
– Дело-то житейское, – ответил Евграшин. – Последний раз в суде этого Писаря вроде как даже и оправдали.
– И где он сейчас? – спросил я на всякий случай.
– Не могу знать, Ваше высокоблагородие, – ответил городовой. – Может, господин Изварин знает?
– Помог ты мне, – улыбнулся я Евграшину, – спасибо.
– Рад стараться, Яков Платонович, – вытянулся во фрунт городовой, явно довольный моей похвалой.
Господин Изварин, разумеется, знает, где Кондратьев. Только ведь не скажет, вот беда. Теперь мне все стало ясно. Вера, узнав о бумагах, которые собрал Матвей, спрятала их, чтобы уберечь брата. Убийца, скорее всего, шел за бумагами, возможно, даже и не собираясь убивать. Но Матвей Кулагин проявил несговорчивость, а бумаг не было. И результатом стал труп городского головы, решившего проявить принципиальность. Но где же бумаги?
– Изварин утверждает, – сообщил Коробейников, едва я вошел в кабинет, – что посыльного отправлял за доктором Милцем, но того не смогли найти.
– А вот доктор Милц утверждает, – ответил я, – что он просидел всю ночь в больнице, и никакого посыльного не было.
– Вы были правы, – сказал Антон Андреич, – дело действительно очень странное. Изварин на другие вопросы отвечал очень уклончиво и вел себя крайне недружелюбно.
– Я Вам больше скажу, – рассказал я ему то, что узнал от Филюрина, – за полчаса до того, как Изварин прибыл на место преступления с нарядом городовых, он уже заходил в дом к Кулагиным, пробыл там буквально три минуты и сразу вышел.
– А как же это удалось узнать? – изумился Коробейников.
– Некий герой-любовник просидел на крыше тогда всю ночь, спасаясь от ревнивого мужа, – пояснил я. – Он и видел.
– Вот так пассаж, – ухмыльнулся Коробейников.
– Так Вы мне другое скажите, – спросил я его, – Вам не знаком некий персонаж по кличке Писарь?
– Нет, – сказал Антон Андреич после недолгой задумчивости.
– Евграшин вспомнил, это некто Кондратьев, – пояснил я, – подделка ассигнаций, векселей, документов.
– Нет-нет, – ответил Коробейников. – Я никак с ним не сталкивался.
– Хорошо, – кивнул я. – Вы поднимите тогда в судебном архиве все документы по этому делу.
– Да, разумеется, – стал собираться Антон Андреич. – А что именно искать?
– Да все, что можно, – ответил я ему. – Судебное решение, кто выносил приговоры, кто был обвинителем…
– А кто был обвинителем, я Вам и так скажу, – перебил меня Коробейников. – У нас почитай уже лет пять прокурорствует Персианов.
Ну, вот и связь с прокурором нашлась, прямая. Им нужен был умелец, чтобы подделывать векселя. И прокурор подтасовал дело Кондратьева, заручившись помощью того. Полагаю, не без помощи Изварина, своего зятя. Вот только для Персианова и Изварина Кондратьев теперь стал угрозой. Ведь если я до него доберусь, он наверняка даст показания. Так что следующей жертвой трагедии станет именно он, и весьма скоро. А я даже не представляю, где его искать!
Не придя ни к какому выводу, но и не имея сил более сидеть на одном месте, я решил пройтись и отвлечься от этого дела хоть ненадолго. Но едва я вышел в коридор, как был остановлен Евграшиным, передавшим мне письмо из суда. Я распечатал конверт. Послание оказалось весьма любопытным.
«Уважаемый Яков Платоныч, – писал прокурор, – считаю необходимым обсудить обстановку, сложившуюся в связи с делом Кулагина. Идут разговоры о возобновлении следствия в связи с вновь открывшимися обстоятельствами. Жду Вас в своей приемной сегодня, в пять часов вечера. Прокурор города Затонска Персианов Иннокентий Михайлович».
Что ж, я все равно собирался пройтись. И время как раз подходящее. Посмотрим, что там еще придумали эти господа в попытке помешать мне раскрыть дело и оправдать Андрея Кулагина. Впрочем, вполне возможно, что Персианов намерен попытаться договориться со мной, посулив мне оправдание Андрея Кулагина в обмен на то, что я оставлю это дело. Только вот я не оставлю. Для меня это давно перестало быть просто делом об оправдании невиновного Андрея Кулагина. Потому что ни за что я не смогу отпустить безнаказанными убийц Матвея и Веры Кулагиных. И уж точно не позволю я жить спокойно этим людям, обещавшим защищать, а использовавшим свою власть и возможности для того, чтобы воровать и убивать безнаказанно. Такие люди не должны быть в рядах тех, кто служит закону. И мой долг в том, чтобы их уничтожить.
До здания суда я пошел пешком, благо время позволяло. Приятно было пройтись по улице, вдыхая чуть морозный уже октябрьский воздух. Днем еще было довольно тепло, но ночами уже подмораживало, и осенние листья, устилавшие землю, совсем пожухли и потеряли свою позолоту. Я устал за эти дни и хотел хотя бы по дороге отвлечься от мерзкого этого дела. Наверное, поэтому едва не пропустил опасность. Да и не ожидал я нападения среди бела дня, в людном месте, в двух шагах от здания суда. Как бы то ни было, меня привел в себя отчаянный женский крик. Я только начал поворачиваться в ту сторону, как заметил краем глаза мужчину на газоне, целящегося в меня из револьвера. Я резко дернулся назад и почувствовал, как пуля пролетела едва ли не вплотную к груди. Вырвав револьвер из кармана, я повернулся и увидел, как тот, кто стрелял в меня, целится уже в другую сторону. Туда, где стоит на дорожке, глядя на меня, Анна Викторовна. Я выстрелил в него и попал, судя по тому, что он упал на землю. Но упала и Анна, и я не мог понять, успел ли мой враг выстрелить в нее. В мгновение ока я преодолел газон и упал рядом с нею на колени.
– Анна Викторовна, – позвал я, замирая от ужаса, пытаясь приподнять ее с земли, пытаясь найти рану….
Она вздохнула, открывая глаза.
– Вы не ранены? – спросил я ее, все еще будучи вне себя от страха.
– Нет, – странно севшим голосом ответила Анна. – А вы?
– Нет, – выдохнул я, по-прежнему удерживая ее за плечи.
Никто на свете, наверное, сейчас не смог бы заставить меня разжать руки и отпустить ее. Я снова чуть ее не потерял. А она снова меня спасла.
– Кто это был? – спросила Анна Викторовна, глядя на раненного мной стрелка.
– Следователь по делу Кулагина, – ответил я.
И изо всех сил прижал ее к себе. Господи, как я мог быть так беспечен! А если бы я не попал в него? Она же стояла совсем рядом, абсолютно беззащитная! Как я жил бы, успей он выстрелить? Как я вообще могу жить без нее! Наверное, именно в эту минуту я понял со всей ясностью, что моя жизнь на самом деле ничто без этой единственной на свете, драгоценной, любимой моей женщины. Той, что уберегла меня сегодня от смерти, рискуя собой. Той, кого я готов беречь всю свою жизнь. Беречь, защищать, любить, делать все, чтобы она была счастлива. И никому я ее не отдам. Просто не смогу и все.
Я осторожно помог Анне подняться. Она все еще обнимала меня, будто боясь отпустить хоть на миг, словно не веря, что все миновало. К нам уже бежали городовые, услышавшие звук выстрела. Я показал им на Изварина, продолжая обнимать Анну за плечи, и велел отвезти его в больницу для оказания первой помощи, а затем в управление.
Постепенно Анна Викторовна успокоилась и перестала дрожать, и я настоял на том, чтобы отвезти ее домой. Она хотела остаться, но все же послушалась, видимо, испытывая еще последствия испуга. Пришлось, правда, дать честное слово, что я расскажу ей все об этом деле позже.
Вернувшись в управление я узнал, что Коробейников задержал Кондратьева. Прочитав в суде материалы дела, он сделал абсолютно правильный вывод, до которого я сам почему-то не додумался, что, оставшись вдовой, Вера Кулагина взяла непутевого братца к себе в дом. Он и был тем самым ее управляющим. Я ведь еще хотел разузнать о нем побольше, но забыл за делами. А Коробейников, поняв что к чему, не стал тратить время на то, чтобы искать меня, а взял городового и немедля отправился к дому Кулагиных. И, как выяснилось, весьма вовремя. Кондратьева они застали выходящим из дома с чемоданом. Он попытался сбежать, но его поймали, разумеется. И это была огромная удача. Потому что Изварин ни за что не дал бы показания против своего тестя, рассчитывая на его помощь и защиту. А вот Кондратьеву надеяться было не на кого. И он с удовольствием дал показания и против Изварина, и против Персианова, желая получить хоть малую толику снисхождения за сотрудничество со следствием.
Позже в управлении я допрашивал Изварина в присутствии нашего полицмейстера. Мне требовалось полное содействие моего начальника для дальнейших шагов, и я намерен был его получить, убедив господина Трегубова железными доказательствами, имеющимися в моем распоряжении. Изварину уже оказали медицинскую помощь, и, хотя ходил он с трудом, жизни его ничего не угрожало. Видимо, поэтому, а также потому, что чувствовал за собой поддержку всесильного тестя-прокурора, поначалу он вел себя нагло и вызывающе. Впрочем, меня это не волновало. Он стрелял в меня на глазах у множества свидетелей, и спасти его от каторги не могло уже ничто. Да и доказать то, что он убил Веру, я тоже смогу. Как и его причастность к убийству Матвея Кулагина.
– Вот эта пуля извлечена из моей пролетки, – рассказывал я ему, выкладывая доказательства на стол. – Эта из тела госпожи Кулагиной, а эта отстреляна из револьвера, с которым я Вас взял. Во всех трех случаях стреляли Вы. Так что единственная возможность облегчить свою участь, это сотрудничать со следствием.
– Спрашивайте, – сказал Изварин, понимая, что при таких доказательствах шансов у него нет.
– Вы помогали прокурору в махинациях? – загремел голосом Николай Васильевич.
Да уж, это дело – звездный час для нашего полицмейстера. Доказать преступную схему с участием городского прокурора удается не каждому. Я с удовольствием отдам господину Трегубову все лавры по этому делу, мне они ни к чему. Я добился именно того, чего хотел – разоблачил преступников, прикрывавшихся именем закона.
Изварин молчал, не желая, видимо, давать показания против тестя.
– В соседней комнате уже идет допрос Писаря, – сообщил я ему. – В его саквояже обнаружили фальшивые векселя. Деваться ему некуда, и он уже дает показания против Вас и прокурора. Так что говорите, отмалчиваться-то бессмысленно.
– Да, – ответил, наконец, Изварин. – Городской голова понял, что некоторые имущественные споры прокурор разрешает за взятки. Также он узнал обо мне и о Писаре. Писарь уговорил свою сестру, Веру Кулагину, отдать нам эти бумаги.
– Это и развязало Вам руки, – понял я, – и Вы убили Кулагина.
Вот что имела в виду Вера, когда раскаивалась перед смертью. Она поддалась на уговоры брата и выкрала бумаги. И тогда ее мужа убили, а возлюбленного осудили за это убийство, отправив на каторгу.
– Вы пришли к нему вечером и убили ножом, – сказал я Изварину, чувствуя, как закипаю от гнева, – а через полчаса появились там по вызову с полицией. Вы знали, что у его брата трость с клинком, и обмазали его кровью.
– Ну, это чушь, – ответил Изварин, – я не убивал Кулагина. У Вас нет доказательств!
– Ошибаетесь, – сказал я ему с усмешкой. – В ту ночь на крыше сидел неудачливый любовник, который все видел. Он видел, как Вы вошли в дом и вышли из него за полчаса до того, как Вы появились там с полицией.
– Ох, какой позор, – простонал вдруг Николай Васильевич, весьма вовремя сбивая меня с накала гнева. – Какой позор! Какой срам! На всю губернию, да что там, на всю Империю! Немедленно арестовать прокурора, – приказал он мне официально, поднимаясь из-за стола. – Произвести обыск. А этого, – он взглянул на Изварина с отвращением, – в камеру.
Дежурный помог Изварину подняться и опереться на костыль, а затем весьма жестко выволок его за дверь.
– Яков Платоныч! – взял меня за плечи Трегубов. – Дорогой вы мой Яков Платоныч! Какое мы с Вами дело свалили! Какое дело!
Терпеть не могу подобные сцены, легче сквозь землю провалиться. Я понимаю, что Николай Васильевич чувствует себя виноватым передо мной, да и благодарность его сейчас неизмерима. Еще бы, я ж его сделал героем, освободившим город от сетей преступного прокурора. И я с удовольствием подарю ему всю славу до капли, но нельзя ли избавить меня от подобной вот неловкости?!
– Господи! – продолжал полицмейстер, слава Богу, хотя бы отпустив меня. – Прокурор города, уважаемый человек! Столько лет, а?
Сейчас мое терпение лопнет, и я напомню ему, как всего сутки назад он по приказу этого самого прокурора хотел меня подставить и даже пытался заставить моего помощника написать на меня донос. Мне плевать на себя, это не важно уже. А вот Коробейникова я ему не прощу ни за что.
– Все тайное когда-то становится явным, – ответил я, стараясь ничем не выдать раздраженного моего состояния.
– Подделка государственных документов, – продолжал перечислять Трегубов, – векселей. Столько людей дворянской фамилии разорено было!
– Вы так мне все пересказываете, – не сдержался я, – как будто я не в курсе.
– Да, простите, Яков Платоныч, – махнул рукой Николай Васильевич, демонстрируя свое расстройство, – зарапортовался. Но я одного только не понимаю! Ведь все же было у нас под носом, и мы не видели этого!
– Вы меня спрашиваете? – осведомился я холодно.
До Трегубова, кажется, наконец, дошло, что он перегнул палку. Ну, или, по крайней мере, выбрал не ту аудиторию.
– Вы, я вижу, обижены на меня, – соизволил он, наконец, заметить мое настроение.
– Ну что Вы! – ответил я, не скрывая сарказма. – Как можно, я ведь на службе.
– Не обижайтесь, мой друг, не обижайтесь, – прочувствованно сказал полицмейстер, снова встряхивая меня за плечи. – Я ведь, понимаете… Я… Я рад, – сформулировал он наконец свою мысль, протягивая мне руку, – что мы друг друга понимаем.
Ну, хоть трясти перестал, и на том спасибо. Да и знал я, чего стоит наш господин полицмейстер, не первый уж раз сталкиваюсь с подобным. За Коробейникова обидно только. Но зато я теперь знаю, насколько верный и преданный друг у меня за спиной. И я ответил на рукопожатие, разумеется. В конце концов, нам еще вместе работать. Кто знает, может, эта история все-таки чему-то его научила.

Спустя несколько дней состоялся пересмотр дела Андрея Кулагина. Поскольку прокуратура Затонска оказалась безнадежно скомпрометирована, к нам прислали губернского прокурора для рассмотрения этого дела. Защищал Андрея Виктор Миронов, полагаю, по просьбе своего брата. Андрей Кулагин был оправдан полностью, ему вернули все, чего он лишился в результате обвинительного приговора, в том числе и наследство. Правда, счастливым Кулагин совсем не выглядел. Никакой суд не мог вернуть ему брата и Веру. Он добился справедливости и свободы, но потерял всех, кого любил, и я не знал, как он сможет с этим жить.
Суд над Персиановым и Извариным должен был состояться еще не скоро, хотя судьба их была ясна и понятна. Следствием, которое возглавил наш полицмейстер, было найдено огромное количество доказательств взяточничества, мошенничества и прочих весьма не мелких грехов прокурора. Процесс обещал быть громким, но следствие все тянулось. Слишком много успел наворотить за пять лет господин Персианов. Я попросил Николая Васильевича избавить меня от этого насквозь бюрократического расследования, и он, подумав, согласился. Кто-то ведь должен был и текущими делами заниматься. И уж лучше я, чем он. Еще я добился, чтобы Коробейникову повысили жалование и выплатили премию. Не за преданность его, разумеется. Разве ж измеришь такое в деньгах? А за то, что вычислил, где скрывается Кондратьев и успел задержать его, проявив инициативность, тогда как я этого подозреваемого бездарно прошляпил, а ведь именно его показания помогли нам прижать прокурора.
В день, когда состоялся суд над Кулагиным, я послал записку Анне Викторовне с просьбой встретиться со мной в кафе. Это был несомненный шаг для меня, до этого я осмеливался встречаться с нею лишь в парке, где мы оба, чаще всего, делали вид, что встреча наша вовсе случайна. Больше я не намерен был притворяться. Хотя, послав свою записку, волновался в ожидании ответа, как мальчишка. Но Анна Викторовна ответила согласием, которое заставило меня почувствовать себя абсолютно счастливым. Все эти дни, пока мы лихорадочно завершали дело и готовили материалы к судебному разбирательству, я мечтал о встрече с нею, но не мог и часа улучить. Теперь я наконец-то был свободен и ждал ее, сидя за столиком.
Она вошла, стремительная, как всегда, и замерла, оглядываясь, разыскивая меня взглядом.
– Анна Викторовна, – окликнул я ее, поднимаясь навстречу и с улыбкой подходя к ней. – День добрый!
– Добрый, – с улыбкой согласилась Анна, подавая мне руку для поцелуя. Я склонился над ее рукой, касаясь ее губами со всей нежностью, на которую был способен.
Жаль, поцелуй не длится вечно. Не выпуская ее руки, я проводил Анну Викторовну к столику и помог снять пальто. Наконец мы устроились за столиком друг напротив друга. Как же она хороша сегодня, само очарование. Впрочем, она всегда прекрасна. Я видел ее разной: смеющейся, плачущей, разгневанной, озорной. И всегда это была самая прекрасная, самая замечательная женщина во вселенной.
– Весь день о Вас думаю, – сказал я ей с улыбкой.
– Правда? – чуть смущенно спросила Анна Викторовна, накручивая на палец локон и, как всегда, вызывая этим милым жестом бурю моих эмоций.
– Спасли Вы меня, – ответил я ей. – Не знаю, как и благодарить.
– Я и сама хочу Вас благодарить, – произнесла Анна, которую мои изъявления благодарности, кажется, смутили безмерно. – Вы ведь всегда очень терпеливы, внимательны, и ко мне прислушиваетесь.
– Я…
Но Анна Викторовна сказала еще не все, и мне следовало подождать, несомненно.
– Я хотела сказать, Яков Платоныч, – торопливо перебила она меня, – что я понимаю, что Ваша служба для Вас самое главное в жизни. И я… Я счастлива тем, что Вы хотя бы это со мной делите.
Она была предельно серьезна в этот момент, произнося свою речь, кажется, заготовленную заранее. А я почувствовал, как улыбаюсь от счастья, не в силах сдержаться. Боже, какой я дурак, прости Господи! Я думал, она использует меня, чтобы приблизиться к моей работе. Но она просто использовала мою работу, чтобы стать ближе ко мне. А я, идиот несчастный, понял все наоборот и сам себе придумал Бог знает что. Я смотрел на Анну – и не мог насмотреться. Она сказала, что счастлива тем, что я делю с ней мою работу. Я же хотел разделить с нею всю свою жизнь.
Но пауза стала затягиваться, и Анна Викторовна вновь почувствовала неловкость.
– А я вот все думаю про Веру, – произнесла она робко. – Она ведь просто хотела спасти. И видите как? Муж погиб, любовник на каторге. Любовь к ней не принесла ни одному из Кулагиных счастья. Как Вы думаете, это и есть роковая женщина?
И в этом вопросе, заданном с робкой, чуть смущенной улыбкой, я вдруг увидел милую барышню в соломенной шляпке, чуть съехавшей на один глаз. И осенний парк, и чудное мгновение, когда, я теперь отчетливо это понимаю, мое сердце похитила юная «барышня на колесиках», подарившая мне жизнь, свет, тепло, любовь и надежду. Благодаря ей я почувствовал себя дома в Затонске, благодаря ей нашел здесь верных друзей, дорогих моему сердцу. Благодаря ей понял, что в моей жизни может царить не только работа, что я хочу большего. Хочу счастья, любви и тепла, как и все люди на этом свете. И благодаря ей я поверил, что для меня такое возможно. С одним единственным условием: мне абсолютно необходимо, чтобы она была в моей жизни. И пусть сейчас не время сказать ей все это, но оно придет, наше время, я абсолютно в этом уверен.
– Я о Вас думаю, – ответил я ей совершенно искренне.
И нежно, осторожно взял ее руку.
– Вы мой ангел-хранитель, – сказал я, перебирая в ладонях нежные маленькие пальцы, целуя каждый из них. – Вы всегда рядом.
Анна смотрела мне в глаза очень серьезно, будто боялась, что я шучу. Я не шутил, ни минуты. Я в жизни не говорил ничего более важного и более серьезного. И она поняла, почувствовала это и нежно сжала мою руку в ответ. И мы еще очень долго сидели так, взявшись за руки, не в силах разорвать эту связь взглядов, рассказывая друг другу глазами о нашей любви.
   
Следующая глава     Содержание

   
Скачать fb2 (Облако Mail.ru)    Скачать fb2 (Облако Google)