Мама и в самом деле очень переживала и была чрезвычайно недовольна, что я вернулась от Молостовых не сразу с утра, а ближе к вечеру. Ей казалось, это означало, что я впуталась в очередное расследование. И вовсе не так! Я задержалась, потому что хозяева хотели накормить меня завтраком, а еще потому, что мне хотелось поддержать Каролину. А расследование меня вовсе даже и не задержало.
Но объяснять все это маме было бесполезно, она и слушать бы не стала, так что я позвала дядюшку и вместе с ним укрылась в своей комнате. Мне непременно нужно было вызвать дух  убитой девушки. Возможно, если я использую доску, то смогу узнать от нее больше. Чтобы мама не подозревала, что мы с дядей втихаря занимаемся недозволенным, то есть, спиритизмом, я вручила ему флейту, которая не раз уже нас выручала в таких случаях. Ее слышно по всему дому, и можно было надеяться, что нас не побеспокоят, пока играет музыка.
Но сколько бы раз я ни звала, дух Дуни отказывался прийти. Может, его отпугивало дядино музицирование? Будь я духом – точно бы не пошла туда, где так фальшивят. Оставив в покое несчастную Дуню, я переключилась на дух барона фон Ромфеля. Кто знает, может, он будет менее чувствителен к музыкальным огрехам? Но, похоже, и барон обладал прекрасным слухом, и появляться не захотел.
– Может, им музыка мешает? – предположила я в ответ на дядин вопросительный взгляд.
– Как музыка может мешать духам? – удивился он.
Ну, не знаю. Мне, например, очень мешает. Я отвлекаюсь каждый раз, когда дядя берет неверную ноту.
– Ну, ты не очень искусен, – попеняла я ему.
– Ну, что ж теперь, не играть? – осведомился дядюшка слегка обиженно.
– Нет, играй-играй, – спохватилась я,  – пока мама слышит флейту, она меня не трогает.
– Да, для нее это как свирель для кобры, – усмехнулся дядя.
Я невольно рассмеялась, но тут же нахмурилась грозно, чтобы он не подумал, будто я поощряю подобные сравнения.
– А может, поменяемся? – предложил вдруг дядя.
А что? Мысль хорошая. Я играю куда лучше. Возможно, духи перестанут разлетаться, затыкая уши. Ну, или мои уши отдохнут, по крайней мере. Я переняла у дяди флейту и стала с интересом наблюдать, как он садиться за стол и сосредотачивается. Но дядя напомнил мне взглядом, что умолкшая музыка несет опасность, так что я поторопилась поднести флейту к губам.
Я играла и играла, а дядя призывал, не прерываясь, но ничего не происходило.
– Не приходит? – поинтересовалась я, отвлекаясь от музыки.
– Ну, мы же не знаем, что у них там происходит, по ту сторону, – пожал плечами дядя, отвлекаясь от доски. – А о чем бы ты спросила барона фон Ромфеля?
– Про баронессу, – ответила я. – Как они жили, и не было ли у них каких странностей.
Ну, если, разумеется, можно назвать словом «странности» привычку убивать и обескровливать молодых девушек.
– Ты действительно можешь себе вообразить Екатерину фон Ромфель, перерезающую горло несчастной девушке? – изумился мой собеседник.
– Ну, была же графиня Батори, – возразила я ему.
– Средневековье, – вздохнул дядя, будто это объясняло действия кровавой графини. – Уж если кто – то Дарья.
Я от неожиданности даже играть перестала и воззрилась на него изумленно.
– Дарья! – повторил дядя, пересаживаясь поближе ко мне, для убедительности аргументации, надо думать. – Всю жизнь провела здесь, в этой глуши, со своими огурцами, никого не видя, ничего толком не зная. И вдруг заявляется ее сестрица, выглядит на десять лет моложе.
Я только рассмеялась в ответ на его убеждения. Дядя  полагает себя знатоком женской души, но иногда его определенно заносит в такие дебри рассуждений, где здравый смысл и не пробегал.
– Дарья Павловна принимает кровавые ванны, – сказала я со смехом, пытаясь показать всю абсурдность подобной картины. – Милейшая, домашняя Дарья Павловна! Дядь, ну, не смеши ты меня.
– Не знаю, не знаю, – задумчиво протянул он, явно оставаясь при своем мнении.
Что ж, я учту и это. В конце концов, еще рано хоть кого-то исключать из числа подозреваемых. Алиби-то ни у кого нет. Хотя к этому моменту полиция могла уже и обнаружить что-то. Возможно, мне стоит завтра наведаться в управление. Вдруг Яков Платонович захочет поделиться со мной новостями? Ну, или просто поговорить. Мы ведь так редко видимся теперь. Можно же просто пообщаться за чашкой чаю, не все же ему работать без отдыха. А новости я у Коробейникова узнаю.

Но утро нарушило мои планы. Когда я в гостиной делала вид, что читаю, а на самом деле придумывала повод улизнуть из дома так, чтобы не вызвать раздражения мамы, мне принесли письмо от Каролины. По-русски дочь баронессы писала еще хуже, чем говорила, но я смогла разобрать, что она просит, нет, просто умоляет меня приехать к ней. Что еще случилось у Молостовых?
Разумеется, я немедленно собралась и отправилась. Мама стала было возражать, но я ей объяснила, что просто хочу поддержать несчастную Каролину, да и вообще мне приятно общаться с девушкой моего возраста. Папа меня поддержал, так что мама сдалась достаточно быстро, лишь попросив не задерживаться.

Дарья Павловна, как всегда хлопочущая по хозяйству, встретила меня  радостной улыбкой:
– Аннушка, милости просим!
– Я бы хотела с Каролиной повидаться, – сказала я ей.
– Она на пруду, – сообщила Дарья. И добавила с чувством. – Это так хорошо, что вы подружились! Ей одиноко здесь, бедняжке.

Каролина и вправду нашлась на пруду. Стояла и грустно смотрела за замерзшую воду, погрузившись в явно невеселые мысли.
– Guten Tag! – весело окликнула я ее, блеснув своим невеликим знанием немецкого.
– Анна! – обрадовалась Каролина, торопливо оборачиваясь ко мне.
– Я рада видеть вас в добром здравии,  – сказала я, подходя и беря ее за руку. – Ваше письмо меня ужасно взволновало!
– Я ждать вас! – взволнованно проговорила дочь баронессы, от волнения коверкая слова больше обычного. – Я в отчаянии!
– Что случилось?
– Все очень плохо, – чуть не со слезами на глазах сказала она. – А я никому не доверять, никого не знать, только вам!
– Я слушаю, – ободрила я ее. И добавила, надеясь, что мое предложение поможет ей почувствовать себя увереннее. – Может, перейдем на ты?
– С радостью! – И Каролина, осветившись улыбкой, крепко обняла меня.
Я с удовольствием ответила ей объятием. Эта девушка, оторванная от всего, что было ей дорого, заброшенная волей судьбы и матери в незнакомую страну, где у не было ни единого близкого друга, вызывала у меня живейшее сочувствие.
– Послушай, у меня есть тайна, – сказала немного повеселевшая Каролина.  – Даже два.
Где-то каркнула ворона, и мы вздрогнули обе. Каролина огляделась, будто боялась, что нас подслушают, а потом взяла меня за руку и повлекла поближе к озеру, где на пустом пространстве никто не смог бы подобраться незамеченным. Мне сделалось тревожно. Что за тайны у нее такие, что она так беспокоиться, чтобы их никто не узнал?
– Meine Mutter очень больна, – сказала дочь баронессы, когда мы оказались на берегу. – И ее болезнь острится.
– Обостряется, – поправила я машинально.
– Она лечить себя в Вене и у нее был два врач, Цигельшмайстер и Вольф, – продолжила Каролина. –  Здесь нет Цигельшмайстер и Вольф. Я очень боюсь за Mutter.
– Но она такая приятная, – изумилась я, – и совсем не выглядит больной.
– Да, это кажется с первый раз, – горько усмехнулась Каролина. – Ты слышать историю про графиню Батори? Это ее болезнь. Она всем рассказывать.
О, господи! Если это правда, если баронесса и в самом деле помешана на той истории, то она вполне могла убить Дуню! Более того, она ведь может снова причинить кому-нибудь вред!
– Когда мне было двенадцать лет, – рассказывала тем временем Каролина, – мы поехали в замок графини Батори, потому что он находиться близко с нашим. По дороге был слишком сильный дождь, снег, буря. Мы должны были остаться в комнате у графини, и мы остались. И тогда с Mutter что-то пошло не так. После этого она осталась в этой комнате и стала рассказывать всем эту историю. Я не знаю, что делать, я не знаю!
Она почти плакала, и я поспешила обнять ее, чтобы утешить. Бедняжка, мало того, что совсем одна тут, так еще и мать, страдающая душевным заболеванием, ей не защита, а наоборот как раз. А если окажется, что баронесса убийца, и ее посадят в тюрьму, то у несчастной девушки вовсе никого не останется. Ведь даже с Дарьей Павловной, родной своей теткой, она впервые увиделась всего несколько дней назад. Но, тем не менее, если Екатерина Павловна на самом деле убила Дуню Кокошину, то ее непременно следует уличить. Вполне может быть, что ее не сошлют на каторгу, а принудят лечиться. Ведь она же больна, на самом-то деле. Но остановить ее надо непременно, покуда жертв не стало больше.
– Кому она рассказывала эту историю уже здесь? – спросила я Каролину.
– Всем, – в отчаянии ответила та. – Слуги, сапожник, соседи – все!
Если абсолютно все в доме слышали про графиню Батори, то выходит, что я зря отвергла дядины вчерашние предположения.
– Получается, что Дарья Павловна могла слышать эту историю еще до званого ужина, – уточнила я.
– Это вторая тайна, – понизив голос, сообщила мне Каролина. – Дарья моется кровью, чтобы быть красивой, как Mutter!
Господи, кошмар какой! Неужели это правда? Как же так? Славная, добрая Дарья Павловна, делавшая очень вкусные соленые огурцы, варившая восхитительное яблочное варенье –  убийца? Как же поверить в такое? Но Каролина сказала, что может подтвердить свои слова, может показать, и мы двинулись в сторону дома.
– В тот же вечер на встрече с Михаил я видела Дарья, – рассказала девушка. – Она была с ведром, с целым ведром с кровью! Она шла ванна.
– Неужели, правда? – высказала я свое изумление.
– Она хочет, чтобы полицейский думал на Mutter.
– Странно, – припомнила я вдруг, – но дух Дуни тоже на нее указал.
– Пойдем, – поторопила меня Каролина. – В ванной должна быть кровь.
Мы заторопились, и довольно быстро вернулись в усадьбу.

В доме никого не оказалось, так что мы беспрепятственно поднялись на второй этаж, но на лестничной площадке приостановились в нерешительности. Было страшно зайти и увидеть, убедиться своими глазами. Но, все же, преодолевая себя, мы осторожно заглянули в ванную комнату.
– Кровь! – воскликнула Каролина, вошедшая первой. – Кровь!
Я взглянула и обомлела: в ванне стояло ведро, наполненное густой красной, почти черной с виду жидкостью. И вся ванна была забрызгана тем же. Значит, правда! Это все Дарья! А я-то верить не хотела. Каролина не выдержала зрелища, повернулась и бегом выбежала из ванной. Я тоже поддалась этой панике, выскакивая вслед за ней. На лестничной площадке мы обе остановились, с трудом переводя дух и глядя на оставленную открытой дверь ванной с ужасом.
– Я же говорить! – сказала Каролина, глядя на меня.
– Я должна немедленно рассказать об этом Штольману, – ответила я ей.
Нужно немедленно найти Якова Платоновича, как можно скорее! Прямо сейчас! Он арестует убийцу, и все закончится, и больше не будет так страшно, что, кажется, сердце готово выпрыгнуть из груди! Господи как же я хочу, чтобы он оказался здесь, рядом! Ведь когда он со мной, я ничего не боюсь!
Я уже повернулась, готовая сбежать по лестнице, чтобы разыскать моего сыщика, где бы он ни был, но знакомый ледяной сквозняк скользнул по спине. Какой-то дух требовал моего внимания.
– Вот кровь моя! – с трудом разобрала я слова. – Вот кровь моя…
Я заглянула в ванную комнату и отшатнулась поскорее. Там стоял дух мужчины, одетого по европейской моде, и он смотрел прямо на меня горящими злостью глазами. Я отшатнулась, чтобы не видеть его злобный взгляд, а в следующую минуту почувствовала, что дух исчез. Так, довольно на сегодня. Злобные духи, ведра крови, обескровленные жертвы – все это уже чересчур, даже для меня. Хватит уже стоять тут, надо найти Штольмана и все ему рассказать. Он просто посмотрит на меня, поднимет иронически бровь – и все сделается простым и не страшным.

Но мне не удалось отправиться на розыски моего сыщика, потому что перепуганная Каролина сообщила, что пропала ее мать. Быстрый опрос слуг показал, что баронесса, одетая лишь в легкое домашнее платье, ушла куда-то со двора, и никто не видел, куда. Дарья Павловна поскорее организовала всю челядь на поиски. Я предложила ей послать за Штольманом, и она согласилась, даже поблагодарила меня за идею. Надо же, какая самоуверенность! Если бы я убила девушку, чтобы мыться ее кровью, я бы не бросала улики в незапертой ванной, и уж точно постаралась бы держаться как можно дальше от господина следователя. Но Дарья Павловна, как видно, чувствовала себя в безопасности и беспокоилась только о сестре. Я же осталась с Каролиной, которая пребывала в полном отчаянии.
– Ну, милая,  – утешала я плачущую девушку, поглаживая по плечу, – еще нет повода так переживать.
– Бедная Mutter! – всхлипывала дочь баронессы. – Она совсем больна. Она ушла в ночной рубашке!
– Ничего, ее найдут, – говорила я, с ужасом представляя, что может сделать мороз с неодетым человеком. – Ее обязательно  найдут. Я сейчас, – добавила я, вставая. – Велю нам чаю принести.
Но вышла я совсем не за чаем. Я не могла сидеть, сложа руки,  и представлять себе, как Екатерина Павловна замерзает на смерть где-то в лесу. Может быть, если обратиться за помощью к ее умершему мужу, он не откажется помочь ее разыскать и спасти. Ведь приходил же он ко мне только что. Неужели откажет в помощи?
– Дух барона фон Ромфеля, явись, – позвала я. – Дух барона…
На лестнице послышались шаги, и я посмотрела, в страхе, готовая бежать и прятаться. Но это был не дух барона, и даже не Дарья Павловна. Это был ответ на мои молитвы – Яков Платонович Штольман. Слава Богу, он здесь. Теперь все будет хорошо.
– Яков Платонович, – я едва сдержалась, чтобы не кинуться бегом ему навстречу, – здесь какая-то чертовщина твориться. Баронесса пропала.
– Я знаю, – невозмутимо ответил мой сыщик. – За нарядом полиции я уже послал.
Ох, как же он был чудесно, как восхитительно был спокоен! И совершенно уверен, что справится со всеми трудностями: и баронессу разыщет, и убийцу поймает. Он буквально излучал надежность и уверенность, и я невольно почувствовала, что успокаиваюсь рядом с ним. Лишь бы только мои новости его спокойствия не поколебали.
– Это не все, – сообщила я, чувствуя, как при мысли о ведре с кровью самообладание снова покидает меня. – Там в ванной… Там кровь.
Штольман смотрел молча, чуть прищурившись, будто решал, верить мне или нет.
– Целое ведро, – уточнила я для пущей убедительности. – Нужно Дарью Павловну позвать.
Яков Платонович все также молча отстранил меня с пути и заглянул в ванну. Должна сказать, меня весьма впечатлило то, что выражение его лица почти совсем не изменилось, только бровь приподнялась в изумлении.
– Вы правы, – согласился он совершенно спокойно, – позвать следует.

Дарья Павловна по зову следователя пришла немедленно, и по ее отчаянию сразу стало понятно, что она на самом деле небезвинна.
– Забрала я это ведро, – сказала она покаянно со слезами на глазах. – Да, виновата. Но вы в мое положение-то войдите! Там гости должны были уже вот-вот! Ну, вот они уже, на пороге были!
– А я в эту конюшню пошла, – продолжала она, утирая слезы. – Да я, когда увидела весь этот ужас… Господи, бедная девочка! Я ничего другого тут придумать не могла! Ведро это схватила и побежала. Я боялась, все подумают, что очень это похоже на те рассказы, которые Катька рассказывает.
– Куда дели кровь? – строго спросил Штольман.
– Я вылила ее! – Дарья Павловна снова заплакала. – Простите! Простите меня, пожалуйста! Я испугалась!
– Это как суд решит, – все также строго заявил Яков Платонович. – Сокрытие улик это называется.
Но я уже слышала по его голосу, что он вряд ли станет преследовать несчастную женщину. Да и мне самой было ее жалко. Она ведь просто пыталась защитить больную сестру. Вот только оставался неясным один момент: если Дарья вылила кровь Дуни, то что же тогда сейчас в ведре? Похоже, и господину следователю пришли в голову те же мысли.
– А это что здесь? – спросил он, указывая на ведро, стоявшее в ванне.
Лицо Дарьи Павловны сделалось изумленным, даже слезы просохли на глазах. А затем она сунула руку в ведро и быстрым движением поднесла ее к самому лицу Штольмана
– Сок клюквенный, – пояснила она, явно сдерживая возмущение. – Это я себе настойки готовлю, для ванн. Малину еще добавляю, шиповник. А Вы что, думали, я ванны, что ли, принимаю здесь кровяные?
Я украдкой посмотрела на Якова Платоновича. Мне было очень стыдно, что я подозревала эту славную женщину Бог знает в чем. А еще я боялась, что он рассердится на меня за то, что я подняла панику без повода. Но Штольман сердитым не выглядел. Ну, хоть это радует. А перед Дарьей Павловной я извинюсь. Но это позже. А сейчас нужно вернуться к Каролине, проверить, как она. А заодно рассказать, что мы ошиблись на счет крови в ванной.

Но Каролины не оказалось в комнате. Испуганная, не понимая, куда она могла деться, я выбежала во двор, и там слуги сказали, что барышня пошла на конюшню, должно быть, проведать конюха, изловленного и доставленного в усадьбу Штольманом. Я торопливо пошла на хозяйственный двор. Это дочь баронессы считала, что конюх не виновен. Я же совсем не была в том уверена. И ведь не зря же Яков Платонович его арестовал?
Каролина и в самом деле была там, разговаривала с конюхом, запертым в клети.
– Здесь ее тоже нет, – сказала я ей, имея в виду Екатерину Павловну. – Я уже два раза здесь смотрела. Но ты не переживай, мы обязательно найдем ее.
– Спасибо, милая, – ответила Каролина, принимая мою игру и делая вид, что именно из-за матери, а вовсе не из-за конюха оказалась на конюшне.
– Да и навряд ли она в усадьбе прячется, – продолжила я. – Но полиция ее уже ищет в округе. Пойдем, – добавила я, взяв ее за руку, – Тебе нужно отдохнуть.
Каролина послушно пошла к двери, а конюх смотрел ей вслед через решетку. Он так и не сказал ни слова, только глядел пристально. Я ответила ему не менее внимательным взглядом и вышла на двор, твердо затворив за собой дверь. У меня этот человек доверия не вызывал.

По дороге к дому я рассказала Каролине про Дарью, и она страшно расстроилась. Не из-за того, разумеется, что ее тетка не принимает ванн из крови, а потому что, с ее точки зрения, именно она взбудоражила всех. Теперь Каролина желала непременно принести извинения господину следователю и сказать ему, что ввела меня в заблуждение. Переубедить я ее не смогла. Самой же мне казалось куда более важным извиниться перед Дарьей Молостовой за мои подозрения.
Дарья Павловна, как и ожидалось, и слушать меня не стала, сразу замахала руками.
– Да тут такое твориться, что угодно подумаешь, – сказала она. – Успокоиться нам всем надо. Давайте лучше чай пить.
Я помогла ей накрыть на стол, и мы на самом деле все вчетвером принялись чаевничать. Каролина, воспользовавшаяся моментом, попыталась извиниться перед Яковом Платонычем:
– Простите меня, господин Штольман. В нашей сумасшедшей семейке я самая безумная. Это я подумала, что в бане кровь. Я волнуюсь за маму.
Дверь скрипнула, Каролина перевела на нее взгляд и вскрикнула. Мы все повернулись и обомлели: в комнату, подталкиваемая Силой Фроловым, вошла  баронесса в окровавленном платье и с совершенно безумной улыбкой на лице. Нас она, похоже, не замечала, глядя лишь на свои руки, тоже перемазанные кровью.
Началась сущая суматоха, все забегали, пытаясь понять, стараясь помочь и лишь мешая друг другу.
– На бойне она у меня была, – пояснил Сила Кузьмич. – Видать, пешком пришла, а путь-то не близкий!
– Екатерина Павловна, что Вы там делали? – спросил Яков Платонович.
– Я устала, – ответила баронесса, не переставая смеяться.
– Ходила там, смотрела, как мои забойщики скотину режут, – снова подал голос Фролов. – Как кровь по желобам течет.
Баронесса все смеялась и смеялась, а я смотрела на нее, и мое сердце разрывалось от жалости. Несчастная женщина, она совсем больна. И должно быть, в светлые свои промежутки она понимает, что ее состояние ухудшается, но ничего не может с этим поделать. Какой ужас!

Дарья Павловна увела сестру, чтобы уложить в постель. Я помогла прилечь Каролине, которая была совсем в отчаянии, и вернулась в комнату. Сила Кузьмич уже уехал, и там оставался лишь Яков Платонович. Меня обрадовала эта возможность поговорить с ним спокойно, обсудить все происшедшее. Да и не стану скрывать, мне хотелось просто немного побыть с ним рядом. Когда я с ним, то мне не бывает страшно, а это дело очень пугало меня. Обескровленный труп, безумная баронесса – все это было так ужасно, что мне с трудом удавалось сохранить ясность мыслей и чувств. Но когда со мной Штольман, я не боюсь ничего. А я уже немножко устала от страха.
– Так вот о какой крови он говорил, – сказала я, вспоминая слова барона фон Ромфеля.
– Кто? – спросил Яков Платонович.
– Дух барона, – пояснила я ему, но вдаваться в подробности не стала.
– Баронесса не ведает, что творит, – вздохнул мой сыщик. – Она вполне могла убить.
– А Дарья? – поинтересовалась я.
– И Дарья могла убить, – согласился он. – Хоть она и говорит, что только вынесла ведро с кровью. Но ведь это она так говорит! У Каролины тоже нет алиби…
– Нет! Каролина не могла,  – сказала я убежденно. И добавила на всякий случай, чтобы он совсем не сомневался. – Я ей верю.
Штольман покосился на меня и иронично поднял бровь.
– Очень весомый довод, конечно!
Я промолчала. Что тут спорить? Надо просто найти настоящего убийцу, и станет ясно, что я права.
– Конюх задержан, вот наш первый подозреваемый, – продолжал рассуждать Яков Платонович тоже, видимо, не пожелавший спорить. –  Фролов мог убить. Дуня была беременна от него, вполне могла его шантажировать.
– То есть, получается, что следствие никуда не сдвинулось, – сказала я, подходя к окну, чтобы он не видел, как я огорчена. Как я ни пыталась, что бы ни делала, я так и не смогла ему помочь. Что ж, следовательно, нужно продолжать стараться, только и всего. Нужно обнаружить что-то, что сдвинет следствие с места, и поскорее, не то могут быть новые жертвы.
– Ну почему же, – с наигранной бодростью утешил меня Штольман. – Сегодня мы узнали много такого, о чем вчера не имели понятия.
Потрясающее высказывание. Мы каждый день узнаем что-то новое, читая книги, например. Только вот это не очень-то помогает убийцу разыскивать.
– Да, верно. Интересная семейка, – размышляя, за чем именно мне следует понаблюдать особенно пристально. – Я останусь у них на ночь.
– Опять?
Что-то в голосе моего сыщика подсказало мне, что он снова собирается заупрямиться.  Будто бы я спрашивала его разрешения! И не собиралась даже. Дай ему волю, он бы меня вообще из дому не выпустил, хуже мамы тиран, право. Да только я не позволю себе что-то запрещать. Но вот ссориться я с ним вовсе не желаю. Может быть, если проявить терпение, Яков Платонович прислушается к голосу разума?
– Но Вы же видели Каролину!  – принялась объяснять я, изо всех сил стараясь не показывать, что сержусь из-за его возражений. – Она не в порядке и напугана. Я должна побыть с ней.
Он подошел и встал у меня за спиной, так близко, что я ощущала его тепло.
– Молостова под подозрением, – сказал он каким-то таким сдавленным голосом. Должно быть, тоже очень старался не сердиться. –  Баронесса вне себя. А это опасно.
– Баронесса должна быть под присмотром,  – напомнила я ему. – Поэтому я останусь.
– Я настоятельно Вам рекомендую этого не делать.
Точно, сдерживается. Сердится и волнуется, потому что беспокоиться обо мне.  И мне это очень-очень приятно. И все же я не позволю ему диктовать мне, что я должна делать.
– Я очень ценю вашу заботу, Яков Платоныч, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос прозвучал строго, –  но я в состоянии сама принимать решения.
– Часто скоропалительные и не всегда обдуманные, – вздохнул он, и я почувствовала теплое дыхание на шее, а по спине побежали мурашки. – В конце концов, я несу за Вас ответственность!
От его последних слов все мурашки немедленно попрятались, а все мое хорошее настроение улетучилось. Он что, в самом деле, решил, что имеет право на чем-то настаивать? Он всеми силами столько времени давал мне понять, что наши отношения сугубо деловые, в крайнем случае, дружеские, а теперь решил, что я должна его слушаться?
– С каких это пор, Яков Платоныч? – холодно спросила я, поворачиваясь к нему лицом к лицу.
Штольман ответил мне долгим взглядом, а потом опустил глаза. И так ничего и не сказал. Что ж, так тому и быть. Настаивать я точно не стану.
Пожелав ему доброй ночи, я поспешно вышла из комнаты раньше, чем он заметил бы, что я огорчена его молчанием, очень. На секунду я подумала, что, быть может, он хочет что-то изменить для нас обоих. Но нет, я снова ошиблась, уже в который раз. Наверное, мурашки во всем виноваты. Не иначе, они живут у меня в голове, потому я и думаю всякую чушь.

Больше ничего страшного в тот день не произошло. Наоборот, выспавшись, Екатерина Павловна пришла в себя и больше ничем не напоминала безумную. Каролина радовалась улучшению ее состояния, и Дарья Павловна тоже. Вместе они уговорили меня остаться на обед, а после и на ужин. Пришлось послать домой записку, что задерживаюсь, но я никак не могла оставить Каролину, которая не отходила от меня ни на шаг. Бедная девочка так напереживалась за сегодняшний день, и если ей со мной спокойнее, разве я могу отказать? Мама поймет, я все ей объясню.
После ужина мы сели играть в карты. Обычный мирный вечер, очень уютный. Трудно даже представить себе, что совсем недавно в этом доме кипели страсти.
– Дарья Павловна, – объявила вошедшая горничная, – там господин Миронов пожаловали, просят принять.
Папа? Неужели мама настолько разгневана моим отсутствием, что послала отца, чтобы меня увезти? Я уже приготовилась к обороне, надеясь на то, что хозяйки окажут мне поддержку, но это оказался вовсе не папа, а дядя. Ну, слава Богу. С ним я точно справлюсь.
Сестры Молостовы встретили дядюшку приветливо, да и он был, кажется, рад их видеть, всем поулыбался, каждой приложился к ручке. Все же любопытно, что его привело сюда?
– А я забежал племянницу проведать,  – пояснил дядя в ответ на удивление баронессы по поводу неожиданного визита. – Домом родным манкирует, в гостях засиделась.
Это что-то новенькое. То есть, дядя здесь специально из-за меня?  Нет, сам бы он ни за что не отправился, чтобы привезти меня домой. И я не могу себе представить, чтобы мама обратилась к дяде с подобной просьбой. Кто же тогда? Ладно, я с этим разберусь. Есть у меня одно подозрение, и если оно окажется верным, кому-то придется весьма не сладко!
– А мы так рады, – со смехом отозвалась Дарья Павловна. – Присоединяйтесь, присаживайтесь. В картишки?
– А что у нас? – оживился дядюшка, – Подкидной? А не расписать ли нам пульку копеек по десять?
– Дядя! – поспешила я отобрать у него бумагу и карандаш.
– Ну, да, – вздохнул дядюшка, поняв, что слегка увлекся. – В подкидного оно будет веселей.
Он налил себе вина, Екатерина Павловна собрала карты, и пока она сдавала, дядя улучил момент объяснить мне свое появление.
– Штольман командировал меня к тебе, – прошептал он. – И родители в волнении.
Оправдалось мое подозрение. Вот значит как, Яков Платонович? Ябедничать изволите? А ведь не честно это! И уж будьте уверены, я непременно дам вам это понять.
А обидно-то как! Раньше, что бы ни происходило, как бы ни был он мной недоволен, мы всегда сами все решали. Ссорились порой, долго мирились потом, но сами! А тут – прислал за мной дядю, будто я малый ребенок, задержавшийся на прогулке, и нуждаюсь в непременном присмотре. Даже настроение испортилось совершенно.
Мы сыграли еще несколько партий, хотя лично я вовсе не интересовалась уже игрой, погрузившись в собственные мысли. Но дядя уговаривал сыграть еще и еще. Наконец, усталые хозяйки отказались продолжать даже из вежливости.
– Ну, что ж, господа, – сказала, поднимаясь, баронесса, – спасибо за приятный вечер, но я спать.
– Я тоже, – поднялась и Каролина.
Дядя замялся, явно придумывая, как либо утащить меня, либо остаться со мной самому. Надо же, сколь убедителен был господин следователь, что мой дядюшка так серьезно настроился меня охранять! И что он ему сказал, интересно?
– Ах, как не хочется выходить сейчас в этот холод и мрак, – печально сказал дядя, явно в надежде, что добросердечная Дарья Павловна его пожалеет. Но его план не сработал.
– Ой, боюсь, любезный Петр Иванович, не найдется у нас сегодня для вас комнаты, – с улыбкой покачала головой хозяйка.
– Пожалуйста, не уезжайте, – прошептала Каролина, наклонившись к моему уху. – Не покидайте меня.
– Ну, что ж, – смирился с неизбежным дядюшка. – Аннет, не пора ли нам? Экипаж ждет.
– Нет, дядя, – сказала я. – Я останусь, но тебя провожу.
Дядюшка заметно помрачнел, но спорить не стал, по крайней мере, прилюдно. Вместе мы вышли в прихожую.
– Аннет, – сказал он, явно намереваясь приступить к очередной волне уговоров, но я не дала ему и слова вымолвить.
– Что за манеры, дядя? – спросила я строго, имея в виду нахальство, с которым он напрашивался переночевать. – Я никуда не поеду.
– Яков Платонович рекомендовал увезти тебя отсюда хоть силком, – со значением поведал дядя.
Вот как? Хоть силком? А что ж сам-то не попытался? Или побоялся, что не справится со слабой женщиной?
– А вот об этом господине я вообще не хочу ничего слышать, – ответила я дяде, стараясь вложить в свой тон все, что чувствовала сейчас.
Дядюшка смотрел огорченно, и мне сделалось стыдно. Ябеда-сыщик заставил его волноваться попусту, тащиться на ночь глядя в чужой дом, а теперь еще и я ворчу.
– Ну, ты же видишь, все в порядке, – постаралась я успокоить дядю. – Дома мирно, спокойно, баронесса в добром здравии опять. Со мной все будет в порядке.
Дядя, похоже, не слишком-то поверил моим словам, но он слишком давно и хорошо знал меня, а потому легко различал, когда спорить имеет смысл, а когда я не собираюсь даже задумываться о капитуляции.
– Дверь в свою комнату замкни, – велел он, сдаваясь.
Я только рассмеялась:
– Ты же знаешь, что я не одна.
Видимо, вспомнив, что уже бывали случаи, когда духи предупреждали меня об опасности, дядя несколько успокоился и, поцеловав меня на прощание, отбыл.
– Спасибо, что остаться, – сказала Каролина, когда я вернулась, заперев за дядей дверь. – Мне так спокойно.
– Ты чего-то боишься? – спросила я.
– Я боюсь преступника.
– Не бойся, – утешила я ее. – Я же буду рядом, в соседней комнате.
– А почему ты не спросить та девушка, кто убить? – поинтересовалась дочь баронессы.
– А я спрашивала, – объяснила я. – Но она не говорит. Наверное, она не видела убийцу.
– Это очень плохо, – сказала Каролина.  – Нам бы знать. Спокойной ночи, – добавила она, поднимаясь.
– Gute Nacht, – ответила я по-немецки, желая сделать ей приятное.
Но мои собственные мысли были далеки от приятности. Расстраивало то, что я никак не могла понять, кто может быть убийцей. И вечер, проведенный в этом доме, понимания не добавил. Да еще Яков Платонович, который нажаловался дяде… В общем, сплошные огорчения на сон грядущий.

Дядюшкино пожелание я все же выполнила. Да мне и самой так было спокойнее. Как бы я ни возражала им обоим, я не могла себе не признаться, что мне страшно. Просто я не собиралась страху позволять мешать делу, вот и все. А запертая на ночь дверь – это просто разумно, особенно в нынешней ситуации.
Как оказалось, это было не только разумно, но и крайне предусмотрительно. Потому что глухой ночью я проснулась от того, что кто-то пытался войти в мою комнату. Запертый замок не пускал, но странный визитер будто не хотел верить очевидному и продолжал дергать дверь снова и снова.
– Кто там? – спросила я, надеясь, что это кто-то вполне безобидный.
Например, Каролина увидела кошмар и в страхе прибежала ко мне.
Но, как видно, это было совсем не так. Потому что при звуках моего голоса дверь немедленно перестала дергаться, и в коридоре раздались быстрые удаляющиеся шаги. Кажется, тот, кто хотел войти, рассчитывал застать меня спящей, а вот бодрствующей я была для него опасна. Не в силах оставаться в постели, я поднялась и присела на диванчик рядом с дверью. Если убийца попытается еще раз, я могу резко распахнуть ее и ударить того, кто стоит по ту сторону. Если сделать это быстро и сильно, я могу даже оглушить злоумышленника.
От страха сердце колотилось, и все мои чувства обострились. И раз уж в дверь больше никто не ломился, я решила попробовать снова поговорить с убитой девушкой. Вдруг она все-таки скажет что-то, что будет полезно?
– Дух Дуни, явись, – позвала я.
Холодный сквозняк охватил тело, остудил и так заледеневшие на полу ноги. Я повернулась и увидела присевший на мою кровать дух.
– Сапоги! – прозвучало в моей голове.
Снова эти сапоги. Видимо, с ними связано что-то очень важное, раз дух раз за разом говорит о них.
Какое-то время я еще посидела у двери, но потом замерзла окончательно и решила вернуться в постель. Не хватало мне простудиться! Я и отсюда могу к двери подойти, всего-то несколько шагов. А спать я после такого все равно не смогу. С этими мыслями села на кровать, замоталась получше в одеяло, чтобы согреться – и проснулась уже поздним утром, даже завтрак проспала.

Я как раз допивала чай, когда вошла Каролина, одетая в амазонку.
– Ого! – восхитилась я ее нарядом. – Как тебе идет этот костюм!
У меня тоже была амазонка, вот только лошади у нас не было, так что я надевала ее либо для катания на велосипеде, либо для фехтования. Конечно, я умела держаться в седле, папа несколько раз брал меня в манеж. Но если честно, велосипед мне нравился больше. И легче, и маневренней. И падать, кстати, гораздо ниже.
– Я буду катиться на конь! – сообщила радостная Каролина.
– А у тебя получится? – с тревогой спросила я, вспоминая немалые размеры жеребца. – Мне кажется, он  норовистый.
– Я с детства на конь! – возразила дочь баронессы, взмахивая стеком для убедительности. – У нас в замке большой конюшня. Я буду учить!
– Нет-нет-нет! – поспешила я отказаться. – Я лучше на тебя посмотрю.
Каролина приподняла юбку, показывая мне свою обувку.
– Сапоги! – сказала она, приподнимая ногу, чтобы было лучше видно. – Смешно. Зато комфорт.
Сапоги! Точно такие же, как показывала мне убитая Дуня. Неужели?
Нет, не стоит торопиться с выводами. В конце концов, не одни же такие сапоги на свете. Я постаралась взять себя в руки и ни чем не выдать своих подозрений.

Но чем ближе мы подходили к конюшне, тем сильнее мне казалось,  что эти самые подозрения верны. На пороге я замерла, не в силах заставить себя войти внутрь.
– Ты что? – удивленно спросила Каролина. – Что с тобой?
Я только покачала головой, делая вид, что просто запыхалась, и она мне, кажется, поверила. Вошла в конюшню, сняла уздечку со стены. Я тоже, сделав над собой немыслимое усилие, шагнула внутрь. Меня трясло все сильнее.
Ночью ведь это вполне могла Каролина приходить. Она интересовалась, почему я не расспросила Дуню о том, кто ее убил. Могла испугаться, что я спрошу еще раз и все-таки узнаю что-то важное.
– Что?  – с улыбкой спросила Каролина, проходя мимо меня к вороному.
Я снова помотала головой. Надо немедленно взять себя в руки. Нельзя, чтобы она заметила мое волнение.
Да волнение ли это? Это же дух рвется в меня! И если я только позволю ему войти, Каролина немедленно узнает, что ее деяние больше не тайна. И что она тогда сделает?
А ведь она намеренно бросила подозрение на Дарью Павловну! И она сотни раз слышала рассказ баронессы. И алиби у нее нет, это Яков Платонович сказал. Господи, ну почему я его не послушалась?
Каролина седлала коня, а я, будто меня манил кто-то, отошла к знакомому сеновалу. Мне становилось все холоднее с каждой минутой, я понимала, что это значит, но изо всех сил старалась сопротивляться духу, пытающемуся вселиться. Сейчас не время для этого! Здесь нет Штольмана и Коробейникова, готовых меня защитить, нет дяди! Здесь только я и жестокая убийца, и если я только позволю духу…
Мир потемнел внезапно и перестал быть.
Я очнулась рывком, от того, что упала на сено. Кажется,  прошла всего пара минут. В дверях конюшни я увидела выбегающую Каролину. Видимо, дух сказал достаточно, чтобы она поняла, что обнаружена. Дочь баронессы выбежала на улицу и захлопнула ворота конюшни. Я, преодолевая слабость, которая всегда приходила после вселения духа, поднялась и подошла к двери. Сквозь щели между досками я увидела, что она заложила двери брусом.
– Каролина, что ты делаешь? – крикнула я, но ответа не получила. – Каролина, открой.
Она не отвечала, но в конюшне вдруг стало немного темнее, и я увидела, что в широкую щель под воротами просунулся клок сена. Господи, она обкладывает сеном дверь. Она хочет сжечь меня!
Никогда в жизни мне не было так страшно. Я кричала, я звала ее, колотилась в дверь всем телом. Кажется, я плакала от страха. Но все было бесполезно. Добротные ворота были сработаны на совесть, и Каролина никак не реагировала на мои призывы. Никто не придет на помощь, никто! Почему я не послушалась, когда Яков Платонович меня предостерегал? А ведь он волновался за меня, он заботился, уговаривать пытался. Он даже к дяде поехал, его за мной прислал, так тревожился. А я, вместо того, чтобы подумать о его покое, о том, что ему и так трудно с этим жутким убийством, чтобы еще и за меня волноваться, решила показать свой характер. Где он сейчас, мой сыщик, дорогой мой человек? Он даже не узнает, что я думала о нем, что жалела о своем непослушании.
Я умру здесь, превращусь в страшный обгорелый труп, такой, что и в виде призрака никому не явишься. Да и не видит он призраков, мой единственный на свете человек, которому хотелось бы явиться, чтобы хотя бы попросить прощения. И сказать, может быть, то, что никогда не говорила: что я всегда  ценила его заботу, его за меня тревогу. И не слушалась только потому, что очень хотела ему помочь. А еще потому, что хотела, чтобы он меня заметил, чтобы уважал, чтобы позволил хотя бы помогать себе в работе, раз уж больше я для него ничего не значу. А я так хотела значить больше! А теперь я никогда, никогда ничего не смогу сказать, и…

Снаружи раздался резкий хлопок выстрела и женский крик, а потом загремел поднимаемый брус. Дверь распахнулась, и я повисла на шее моего сыщика, поливая его слезами в три ручья.
– Анна Викторовна! – сказал он  взволнованно и укоризненно, слегка встряхивая меня при каждом слове, видимо, для убедительности. – Ну, я же Вам говорил! Я же Вас предупреждал! Вы меня никогда не слушаете!
Я прижалась щекой к его щеке, обняла крепко-крепко и почувствовала, как он бережно обнял меня в ответ. Он снова успел меня спасти, мой самый замечательный на свете человек. А я опять ничего не скажу ему сейчас, потому что могу только стоять вот так, прижимаясь, обнимая, чувствуя защиту сильных и надежных рук. Ладно, я потом все скажу, позже. А сейчас еще минуточку поплачу. Так хорошо плакать, когда все кончилось благополучно  и больше нечего бояться. Я никогда ничего не боюсь с ним рядом.

Два дня после возвращения домой я размышляла над происшедшим. Над всем, что передумала и перечувствовала, пока пыталась выбраться из конюшни. И наконец, приняла решение.
Яков Платонович был дорог мне, отрицать это я больше не желала. Но и сдаваться не намерена была тоже. Ни за что. Моя фамилия Миронова, а упрямство в нашей семье – фамильное достояние.
И еще: он может сколько угодно показывать, что я ему безразлична и неинтересна, но я точно знаю, что это не так. Я видела его лицо, глаза, когда он распахнул дверь. Он был испуган не меньше меня. Он мчался как сумасшедший, чтобы меня спасти. Он подстрелил Каролину, но даже не задержался около нее, так спешил вытащить меня из конюшни. И то, как он обнимал меня, как утешал потом… Можно солгать словами, даже выражением лица. Но у него пальцы дрожали, когда он вытирал мои слезы. И я больше никогда не поверю, что ничего не значу для этого мужчины.
Может, он и в самом деле так сам думает. Я же пыталась обмануться, доказывая себе и всему миру, что интересуюсь лишь расследованиями. Так что я вполне допускаю, что Яков Платонович сам верит в то, что говорит. Ну, значит, мне придется открыть ему глаза, только и всего.
Я понимаю, что будет очень нелегко. Он ведь тоже упрямый, мой сыщик, и сопротивляться станет непременно. Но это не важно. Потому что мы суждены друг другу, я ведь давно знала это, с самой первой нашей встречи. И с этим уже ни он, ни я ничего не поделать не можем. Так что придется ему смириться и согласиться с судьбой в моем лице.
Рассудив таким образом, я с утра пораньше направилась в парк, наше обычное место встреч, как бы случайных. Нельзя сказать, что мы каждый раз там пересекались, но если господина следователя не окажется сегодня – что ж, придется навестить управление полиции. Решимости мне было не занимать.
Но он пришел почти одновременно со мной. И очень обрадовался нашей встрече. И тут же рассказал мне, что вышел на прогулку, потому что совершенно случайно у него образовалось свободное время. Я едва сдержала смех и чуть не сообщила, что сама пришла совершенно намеренно. Но потом решила все-таки его не смущать. Пусть это будет такая наша игра, я не против, раз ему это нужно.
Мы бродили по парку, и мой сыщик поведал мне то, что рассказала Каролина на допросе. Жуткая история, хотя я и понимала, что он изо всех сил старается ее смягчить. Но что тут смягчишь, если она на самом деле убила девушку лишь потому, что хотела вернуться домой. Должно быть, ее тоска была очень сильна, если толкнула на подобное, но сочувствовать я ей больше не могла.
Зато я очень сочувствовала Дарье Павловне. Ее сестра была душевнобольной, ее племянница оказалась убийцей. Все это стало, разумеется, достоянием общественности и вызвало шквал сплетен. Почему-то злоязыкая молва решила, что Дарья Павловна виновата тоже. Ее сторонились, с ней старались поменьше общаться. Так что я решила совместить два важных дела и уговорила Якова Платоновича сопроводить меня в усадьбу Молостовой.
Дарья Павловна очень обрадовалась нашему визиту, обняла меня, засуетилась, усадила пить чай. А вот Екатерина Павловна нас не признала, зато сразу начала рассказывать про графиню. Дарья Павловна поскорее вывела сестру из комнаты, та и не возражала, пошла послушно. Но после ее появления Дарья совсем смутилась, и разговор сделался натянутым. Так что мы поскорее допили чай и засобирались в обратный путь. Дарья Павловна вышла во двор нас проводить. За ней появилась и Катерина, скользнувшая по нам безразличным взглядом и заговорившая с конем. Кажется, и ему она рассказывала все то же.
– Вот так все время, – вздохнула Дарья Павловна, глядя на сестру. – Она рассказывает, даже когда нет рядом ни одной живой души. А после того, как Каролину арестовали, так уже и не приходила в себя.
– Может быть, в Австрии ей могут помочь? – с надеждой предположила я.
– Уезжаем через неделю в Вену, – кивнула Дарья Павловна.
– Сочувствую вам, – тепло сказал Штольман. – Столько сразу на вас навалилось.
– Ничего, ничего! Господь милостив. Он же не посылает нам такие испытания, которые мы не можем выдержать, – вздохнула  Дарья Павловна и добавила, протягивая мне узелок. – Аннушка, у меня просьба к вам. Вы не могли бы вот это передать Каролине? Не могу я ее видеть сейчас. Потом. Там продукты, вещи… Это ведь можно сейчас?
– Можно, – вместо меня ответил Яков Платонович и забрал узел у Молостовой. – Я распоряжусь.
– Спасибо, – поблагодарила его Дарья Павловна. – И спасибо, что навестили. Храни вас Господь.
И она ушла в дом, заботливо уводя с собой сестру.
– Какая добрая, чудная Дарья Павловна! – огорченно вздохнула я. – Как я могла ее подозревать!
– Я тоже на нее думал, – поспешил утешить меня Штольман. – Но теперь, наконец, картина ясна. Каролина. Она пришла на конюшню, и стала свидетелем сцены между конюхом и Дуней. Смекнула. А когда конюх ушел, взяла его нож и убила ее. А Дарья Павловна уже потом там появилась. Испугалась и унесла ведро с кровью от греха подальше.
Он говорил и говорил, совсем забыв, кажется, что уже рассказывал мне это все. А я смотрела на него и улыбалась. Вот ведь повезло мне выбрать такого несносного упрямца! Ладно, меня обмануть пытается, но ведь и себе признаваться не желает.  Ох, и намучаюсь же я с ним. Ну, хватит уже этих пустых рассказов. Пора нам поговорить о том, что на самом деле важно.
– А еще вы спасли мне жизнь, – сказала я, перебивая его. – Я так привыкла чувствовать себя обязанной вам, что это создает смутную иллюзию.
– Какую иллюзию? – спросил он, усмехнувшись.
Должно быть, решил, что я снова скажу что-то про духов. Ошибаетесь, господин следователей, я скажу про людей. Про нас с вами.
– Связи, – ответила я просто и честно, глядя ему прямо в глаза.
Он немедленно перестал улыбаться.
– То есть, периодически подвергая свою жизнь опасности, вы продляете это ощущение? – довольно резко спросил Яков Платонович. –  Может, можно как-то проще этого добиваться, вы не думали?
Думала. Много раз я про это думала. Например, я вот сейчас возьму и обниму его и поцелую, но не как на том складе, а как было в моем сне. Желание сотворить что-то подобное было настолько сильным, что мне пришлось даже отвернуться, чтобы он не понял, о чем я думаю сейчас.
– Нет, завтра подумаю, – ответила я, стараясь, чтобы голос не дрожал. Нужно бы тему сменить, вот только на что? – Сейчас мне в голову ничего не идет. Кроме Каролины. Ну, не чудовище же она! Не могу я в это поверить!
– Всякая душа потемки, Анна Викторовна, – сказал мой сыщик, и я вдруг поняла, что просто не могу, повинуясь его желанию, скрывать свои чувства.
Он не хочет признавать правду, но я то хочу. Поэтому я повернулась, чтобы взглянуть ему прямо в глаза.
– Всякая,  – повторил он. – Даже моя.
Так вот в чем дело? Он считает, что слишком плох, чтобы я его любила? Ну, это не ему решать. Да и не мне, если уж на то пошло. Нас связало мироздание, вот только я, в отличие от Якова Платоновича, этим более чем довольна.
– А меня иногда неудержимо тянет в темноту, – ответила я непреклонно, чтобы он понял, наконец, что все равно не отступлюсь.
Он понял. Но снова, как тогда у Молостовых, отвел глаза. Я вздохнула тихонько, повернулась и пошла к экипажу. Ничего страшного, и вовсе не надо так расстраиваться. Я ведь знала, что просто не будет. Но дядя всегда говорил мне, что невыполнимое – это то, что просто требует больших усилий. Этот совет мне часто помогал, поможет и теперь. Сдаваться я не собираюсь. Да и не думаю, что мироздание позволит мне сдаться. Спорить с судьбой бесполезно и опасно, и со временем мой сыщик это поймет. И перестанет перечить и судьбе, и мне, и самому себе, в конце концов. Ну, а пока что мне придется потрудиться за нас обоих. Ничего, сил и терпения у меня точно хватит. Ну, или упрямства. Недаром же моя фамилия Миронова.
За спиной скрипнул снег под знакомыми решительными шагами. Я улыбнулась тихонько, наклонив голову, чтобы Яков Платонович не заметил. Все будет хорошо. Может не сразу, но будет обязательно. Я это точно знаю.

 
Следующая глава        Содержание

 
Скачать fb2 (Облако Mail.ru)       Скачать fb2 (Облако Google)