Десятая новелла

Сицилианская защита

Зима все длилась и длилась, и казалось, никогда она не закончится. Никогда у меня не было зимы, столь урожайной на события. Я даже устала слегка ото всех приключений. Мир мой менялся стремительно, не давая времени на размышления, и это держало в непрерывном напряжении, заставляя думать о таких вещах, о которых прежде я едва ли задумывалась. Дядя, должно быть, утомился отвечать на бесчисленные мои вопросы, но даже и ему, лучшему моему другу, я могла рассказать далеко не все.
Например, я не осмелилась посвятить его в подробности моей встречи с Яковом Платоновичем на крыльце дома Бенциановой. В тот день я ходила, пританцовывая, будто у меня и впрямь крылья отросли, и дядя, как и все домашние, отметивший приподнятое мое настроение, сделал правильный вывод, что здесь как-то замешан Штольман. Но я рассказывать не пожелала, хоть он и намекал. Просто это было такое… ну, только мое. Как тот сон про танцы и поцелуи.
А еще мне хотелось самой обдумать еще раз все случившееся. И по зрелом размышлении я пришла к выводу, что несколько тороплюсь в своих оценках. Возможно, Яков Платонович относится ко мне с симпатией, но делать далеко идущие выводы не следует. Однажды я уже ошиблась, приняв его доброе ко мне отношение за нечто большее. Но на самом деле, Штольман был со мной всегда ровен и вежлив, не более того. Так что не следует позволять мечтаниям лишать меня разума.
Я вообще сомневалась порой в своей способности понять, что чувствует мой сыщик. Слишком он был… отстраненный, строгий. Будто бы давал мне понять, что между нами непреодолимая пропасть. Эта его вечная сдержанность приструняла меня не хуже выговоров мамы, постоянно бранившей мою непосредственность. И как мне, спрашивается, понять человека, который скрывает все свои чувства? Как добиться его доверия, если он даже в духов моих верить не желает? А разве без доверия возможна любовь?
Но скорая на события зима решила, видимо, что я засиделась в своих размышлениях. Мне была дана возможность убедиться, что я была не права, но, честное слово, я бы без нее отлично обошлась. Та история, как и многое в моей жизни, началась со сна.
Я спала, и мне снился сон, будто я смотрю на мир сквозь стеклянную шахматную доску. Мне были видны фигуры, но как бы снизу, словно доска стеклянная, а я под ней. Потом я увидела, как к доске подошел игрок. У него было странное, очень худое лицо, и какой-то очень недобрый взгляд. Игрок наклонился над доской и внимательно вгляделся в расположение фигур. А потом, взглянув мне в глаза прямо сквозь доску,  произнес мрачно: «Игра не окончена. Ход за мной». И, снова переведя взгляд на шахматы, взял одну из фигур и аккуратно передвинул, сняв другую с доски.
Картинка поменялась, и теперь я смотрела на доску уже сверху, будто парила над нею, не ощущая тела. Только это уже не доска было отчего-то, а карта. Вот и река виднеется, и площадь, и улицы со знакомыми названиями. Это же наш Затонск, по которому, как по шахматной доске, расставлены фигуры.
И снова мрачное худое лицо возникло из небытия.
– Штольман должен доиграть! – настойчиво произнес незнакомец. – Ход за мной.

С мучительным трудом я вырвалась из кошмара, но и бодрствование оказалось не менее страшным. Незнакомец из сна, вернее, его дух, сидел в кресле в углу моей комнаты. Теперь я ясно видела кровь на его виске.
– Игра не окончена, – повторил дух. – Штольман, мой ход.
– Вы кто? – спросила я гостя.
– Ферзь, – представился он и вежливо мне поклонился. А потом прибавил, склонившись к самому моему лицу, обдав меня ледяным холодом. – Мой ход. Куда пойду – там убью.
И зло усмехнувшись, исчез. Лишь порыв холодного ветра погасил свечи. А ведь я точно помню, что задула их, ложась спать. Это что же, дух свет зажег? Разве духи способны на подобное? И вообще он необычный, этот гость: представился, отвечал охотно, хоть и непонятно. Обычно духи, даже пришедшие без вызова, ведут себя отрешенно, а в этом чувствовалась злость, даже ярость.
Да, странный дух. И страшный.  Судя по свечам, он может много больше, нежели те, потусторонние сущности, что встречались мне раньше. Зачем он приходил? И чего хотел от Штольмана? Почему ко мне – понятно: хотел, чтобы я передала послание. Но от Якова Платоновича ему что нужно?  «Куда пойду – там убью» – это что значило?
Больше я уже не заснула. До сна ли, когда такие вещи творятся? С трудом дождавшись рассвета, я поскорее оделась, причесалась и направилась в управление полиции. Всю ночь я размышляла над словами Ферзя, вспоминала расположение фигур на карте, но ничего не смогла понять, кроме одного: моему сыщику грозит очень большая опасность из-за этого духа. И некому его защитить, кроме меня.
Домашние еще спали, и я, сказав Прасковье, что иду к ученику, беспрепятственно покинула дом и чуть ли не бегом пустилась по улице к управлению.

Меня, к удивлению моему, едва я вошла в управление, остановил дежурный. Он был каким-то растерянным и пытался убедить меня зайти попозже, дескать, и Яков Платонович, и Антон Андреич сильно заняты и принять меня никак не могут. Пришлось проявить настойчивость. На мои расспросы мне поведали, что сегодня в участке случилось чрезвычайное: прямо в камере был убит заключенный. И, судя по смущенным и сбивчивым словам городового, в этом мог быть виноват Штольман.
Ерунда какая-то! Не иначе, как проделки того духа! Он ведь угрожал следователю, хотел от него чего-то. Должно быть, и к этому руку приложил. Интересно, а не тот ли это самый, которого убили в камере? Должно быть, он и есть. Ох, как плохо!
Приложив всю силу убеждения, я смогла-таки упросить дежурного позволить мне подождать в кабинете. Каждая минута на счету, не до этикетов сейчас. А чтобы соблюсти вежливость, а заодно ускорить процесс, я попросила городового срочно сообщить Штольману, что мне просто необходимо с ним увидеться.
Яков Платонович появился несколько минутам спустя, за плечом его маячил Антон Андреич, и по их лицам я сразу поняла, что дело плохо: оба они были  крайне расстроены. К тому же мой сыщик сегодня просто ужасно выглядел: бледный, какой-то уставший, будто не спал неделю. Не заболел ли? Но у меня все равно камень с души упал, потому что он был жив, а значит, я не опоздала.
Настроение Штольмана было под стать, видимо, самочувствию, потому что он даже не улыбнулся мне, приветствуя. И немедленно заявил, что очень занят и не желает слушать о духах. В другой день я, возможно, обиделась бы, но сейчас речь шла о его жизни, так что ни грубость, ни упрямство, ни вечный постылый скептицизм не могли меня удержать.
Впрочем, Антон Андреич, едва услышав имя приходившего ко мне духа, проявил сильную заинтересованность моим рассказом. Удивительно, но Яков Платонович не стал ему указывать, лишь молча отвернулся к окну, будто отстраняясь от нас обоих. Коробейников увлек меня к своему столу, достал карту Затонска и даже шахматную доску откуда-то притащил. Я взглянула на нее – и обомлела: фигурки стояли точно так же, как в моем сне. Как такое возможно? А Антон Андреич тем временем указал мне на карту и попросил показать, как она соотносилась с шахматным полем.
– Вот эти точки – четыре угла доски, – показала я ему, старательно восстанавливая в памяти приснившееся. – И весь город расчерчен на шахматные клетки.
Я адресовала свой рассказ Коробейникову, но не могла отвести взгляд от Штольмана, угрюмо молчавшего у своего стола. Господи, как же он устало выглядит. Как озабочен и подавлен. И сердится сильнее обычного. Но почему-то терпит, не обрывает меня, лишь то и дело потирает голову, будто она у него болит.
– Так, и что? – спросил Антон Андреич, снова привлекая к себе мое внимание. – Он сделал ход?
– Нет, не сделал, но сделает, – ответила я, не в силах скрыть волнения. – Ход за ним.
И снова посмотрела на Якова Платоновича в надежде, что он хоть как-то прокомментирует слова Ферзя, хоть как-то их объяснит. Но Штольман молча смотрел в окно, и во всей его позе, во всей фигуре было видно старательно сдерживаемое раздражение. Но мне, почему-то, было совсем не страшно. Вернее, мне было страшно за него. И еще я очень боялась, что сейчас хрупкое его терпение лопнет, и он категорически откажется от моей помощи. А то и вовсе вон выставит. И как тогда я смогу его защитить?
–Ага, – задумчиво протянул Антон Андреич. – То есть, я правильно понимаю: ходы должны указывать нам на определенные клетки плана?
– Именно! – подтвердила я.
– Но что значит эта игра? – спросил Коробейников, явно озабоченный моим сообщением. – Что Ферзь хотел нам сказать?
– Я не знаю, что он хотел сказать, – ответила я, все также глядя на хмурого начальника следственного управления, недвижной статуей застывшего перед окном, – но твердил он все время: «Штольман, играй. Игра не окончена!».
Яков Платонович, наконец, потерял интерес к пейзажу за окном и подошел-таки к столу. Может, решил все-таки прислушаться? Может, поверил все-таки?
– И вот еще что, – припомнила я, обращаясь уже к нему, – он сказал: «Куда пойду, там убью».
Напрасно я надеялась, что он воспринял мои слова всерьез. Лишь усмехнулся криво и насмешливо. Должно быть, собирался сказать очередную колкость.
– Куда пойду, там убью, – задумчиво повторил Антон Андреич.
– Да, – подтвердила я.  – Вероятно, он предлагает нам угадывать его следующий ход.
– То есть, – предположил Коробейников, – нам надо совместить план города с шахматной доской…
– Антон Андреич, а Вы не заигрались? – не выдержал все-таки Штольман. – Анне Викторовне простительна некоторая экзальтация, но Вы-то лицо официальное.
Очень обидно он это сказал, про экзальтацию. Да еще в третьем лице, будто бы меня тут и вовсе нет. Но я уже поняла, что мой сыщик сегодня явно не в себе, и обиду сдержала. Антон Андреич же, явно всерьез отнесшийся к рассказу о духе, немедленно встал на мою защиту:
– Хорошо! Откуда тогда, по-вашему, Яков Платоныч, Анна Викторовна знает про Ферзя и про эту партию?
– Я в шахматы не играю! – сказала я Штольману, стараясь быть как можно более убедительной. – Я даже правил не знаю!
– А я не гадаю по снам! – резко ответил он.
Кажется, я готова была расплакаться от злости. Или стукнуть его. Второе даже лучше было бы. Но вмешавшийся Антон Андреич не позволил совершиться рукоприкладству.
– Прошу прощения, Яков Платоныч, – решительно заявил он, – но расследование веду я.
Видно было, что от подобного заявления Штольман даже дар речи потерял на пару мгновений. Я уж испугалась, что сейчас на несчастную голову Коробейникова обрушатся все громы и молнии, но мой сыщик неожиданно окоротил себя и лишь поклонился слегка с прямо-таки издевательской вежливостью:
– Виноват-с!
В этот момент, спасая ситуацию, раздался стук в дверь.
– Ваши благородия, там супостата этого привели, – доложил дежурный.
– Хорошо, – кивнул ему Коробейников.
Я смотрела на Штольмана. А он на меня. И взгляд у него был такой, что сердце защемило. Как он ни злился, как ни раздражался, в глазах его была растерянность, и смущение, и даже страх как будто. Нет, он вовсе не сердится. Он просто, кажется, не знает, как ему правильно поступить, вот что!  Сказать бы ему что-нибудь хорошее, теплое, что-нибудь такое, чтобы на душе полегчало, но ничего подобного мне в голову не пришло. Да и времени не было на это.
– Пойдемте, Яков Платоныч, – строго произнёс Коробейников, и мой сыщик послушно вышел следом за ним, так и не сказав мне ни слова, а я  осталась в кабинете одна.
Как, ну, как мне убедить его? Ферзь представляет опасность! И он явно нацелился на самого Штольмана. Должно быть, решил, что следователь виновен в том, что убийца смог проникнуть в управление. Но это точно чушь, я даже думать о таком не стану. Штольман ни в чем не виноват. Да только как объяснить это мстительному духу? И как уберечь этого несносного упрямца, который меня ни видеть, ни слышать не хочет? Как спасти от духа того, кто в них категорически не желает верить?
Внезапно острое ощущение потустороннего присутствия оторвало меня от тяжких раздумий. Резко повернувшись, я окинула взглядом кабинет, но никого не увидела. Мне вдруг сделалось страшно тут одной, хотя раньше я не знала для себя места безопаснее. Схватив сумочку со стола, я вознамерилась выйти в коридор, но ощущения сделались еще острее. Оглянувшись, я в страхе увидела, как карта Затонска сама по себе поднимается над столом. Кинувшись к ней, я резко прижала беглянку к сукну. Чувство присутствия духа тут же исчезло, и я смогла выдохнуть, но жутко было все равно. Никогда раньше я не видела, чтобы духи творили подобное.
Дядя – вот кто мне нужен, и немедленно. Он наверняка знает, как справиться с таким могущественным духом. Подумав, я прихватила с собой склонную к полетам карту. Вдруг, да и пригодится? Если я расставлю на ней фигуры, как во сне, то, возможно, смогу понять хоть что-то.
Прикрыв дверь в кабинет, я, стараясь не привлекать к себе внимания, прошла по коридору. Следователи беседовали с городовыми, кажется, допрашивали его о чем-то, и я тихонько выскользнула за дверь, пока меня не увидели. Незачем вступать в споры сейчас. Все, что знала, я сообщила, и могу быть уверенной, что Коробейников к моим предупреждениям отнесся очень серьезно. Переубеждать же заупрямившегося Штольмана, да еще когда он в таком настроении – занятие неблагодарное и непосильное, если уж быть честной. Да и к чему переубеждать? Сперва мне надо разобраться с духом. С тем, как с ним справиться. И в этом Яков Платонович уж точно мне не помощник. Так что пусть он занимается поисками убийцы Ферзя, а я пока что постараюсь разобраться, как спасти его самого.

Вернувшись домой, я решила сперва попытаться еще раз поговорить с Ферзем. Я медиум, а значит, имею над духами власть. Возможно, если я буду с ним тверда, он поутихнет слегка и расскажет мне, что именно задумал.
Но, несмотря на мои усилия, дух, ранее столь общительный, появляться отказался наотрез. Зато спустя некоторое время раздался стук в дверь и на пороге комнаты возник дядюшка с чашкой чаю в руке.
– Аннет, мне показалось, ты взволнована как-то, – сказал он. – Что-то случилось?
– Да, случилось, – кивнула я очень серьезно, обрадовавшись, что он пришел, и теперь я могу поделиться с ним своей непростой проблемой.
– И что же?
– Сегодня ночью ко мне приходил дух, – начала я по порядку, – и говорил про шахматы.
Дядя покосился на меня с недоумением. Видимо, с его точки зрения, духи в моей спальне, даже играющие в шахматы, не являлись поводом для расстройства. Не то, чтобы он был не прав, но так ведь я же не все пока рассказала.
Только сложно все рассказать на этот раз, уж больно запутанная история выходит. А еще мне вдруг подумалось, что Яков Платонович, возможно, совсем не будет доволен, если я расскажу все события в подробностях. Может, не стоит? Но тогда дядя не сможет мне помочь.
– А еще угрожал, – продолжила я все-таки. – Вот, пытаюсь его вызвать.
– И как же он тебе угрожал? – поинтересовался дядюшка.
– Не мне, – пояснила я. – Штольману.
– Штольману!– рассмеялся дядя. – Это что ж за дух такой, чтобы Штольману угрожать?
И вовсе не смешно! Он не видел, в каком состоянии пребывает Яков Платонович, как он расстроен, как растерян. Мне даже показалось там, в кабинете, когда он посмотрел на меня, что он будто бы и сам не уверен, не убил ли этого Ферзя. Да только я-то знаю, что это не так, я уверена. И в том, что этот дух опасен для моего сыщика, уверена тоже.
– Некто Ферзь, – ответила я, не обращая внимания на дядюшкино неуместное веселье. – Я потому с утра в участок и побежала, что я беспокоилась очень. И не зря, как оказалось. Сегодня ночью убит в арестантской.
– Что значит – убит? – изумился мой собеседник, забыв смеяться. – Ферзь убит?  Как убит?
Его волнение меня удивило.
– Дядь, а ты что, знаком с ним? – спросила я в недоумении.
– Слышал про него, – ответил дядя, отводя глаза, и я сразу поняла, что всю правду он сообщать мне не желает. – И как же так? Ты вызываешь его, а он не является?
– Нет, – подтвердила я. – Сразу после смерти пришел, а сейчас молчит.
– Молчит, – задумчиво повторил дядюшка. – Так-так…
Его явное смятение при известии об убийстве казалось мне все более подозрительным. Он был явно очень взволнован, даже пальцы, державшие чашку, вздрагивали.
– Как это произошло? – поинтересовался дядя, одним глотком допивая свой чай и отставляя чашку.
– Неизвестно, – ответила я, глядя на него с нарастающим изумлением. Что, интересно, понадобилось ему в моем сундуке? Что он ищет там столь настойчиво? – Следствие ведется.
– А где доска? – спросил он, устав от бесплодных поисков и присев на сундук.
Ах, вот что ему там понадобилось. Я отодвинула в сторону карту, открывая лежащую на столе доску. Пришлось ее накрыть, когда дядя в дверь постучал, вдруг это не он бы заглянул.
– Аннет, необходимо попробовать еще раз, – решительно сказал дядя, убирая с моего стола все лишнее, и отодвигая карту в сторону.
Все более и более странно, однако. Некоторые подозрения у меня, разумеется, имелись, но, если честно, не хотелось даже думать о подобном, потому что в этом случае я непременно на дядю рассержусь, а я страшно не люблю с ним ссориться.
– Дух Ферзя, явись, – послушно позвала я, выполняя его желание. – Дух Ферзя, явись.
И еще раз, и еще. Н тщетно: даже намека не было, что он меня слышит.
– Ну, Аннет, пробуй еще, пробуй, – подстегнул меня дядя, с волнением следивший за моими попытками.
– Да сколько можно! – рассердилась я. – Ну, не приходит он!
Дядя огорченно вздохнул и в задумчивости прошелся по комнате. Это значило, что он точно нервничает. Они с папой всегда так ходят, когда волнуются.
– Почему ты так заинтересован в этом? – спросила я.
– Любопытно мне, – ответил дядюшка, явно скрывая истинную причину своего интереса. – Любопытно. Говорят, он в Петербурге известный игрок.
Тааак! Вот, стало быть, в чем дело? Ну-ка, ну-ка, а кто давеча зарок давал, что к картам не прикоснется?
– А не встречался ли ты с ним? – озвучила я свои худшие подозрения.
– Когда? – уточнил дядя. – И где, скажи мне на милость? Я ведь, ты знаешь, не играю.
Ох, слишком вид у него невинный. Не верю я такому выражению лица, я и сама до него мастерица. И дядя, кстати, всегда знает, когда я вру. Вот и я знаю: сейчас он мне неправду сказал. Это было настолько понятно, что даже забавно, и я не удержалась от смеха.
Должно быть, Ферзь, который отказался приходить на мой зов, все же был где-то поблизости и, поняв, что мы отвлеклись от его персоны, решил напомнить о себе. Карта Затонска, лежавшая на моем столе, снова проявила свои наклонности, зашевелилась и спланировала со стола на пол, прямо мне под ноги. Дядя от неожиданности вскочил со стула, а я в страхе поджала ноги, будто карта могла меня укусить.
– Зловредный дух, – усмехнулся дядюшка. – Зловредный!
Зловредный дух? И что это значит?
Дядя не отказал снабдить меня информацией, обрадованный, видно, что я не стала больше расспрашивать его о знакомстве с Ферзем. Оказалось, духи, если находятся в ярости, имеют куда большую силу в мире живых, нежели обычно. Я-то раньше считала, что дух не в силах навредить никому. Ну, мне, разве что. И то вреда никакого, так, неудобство. А человек, духов не видящий, и вовсе в безопасности.
Оказалось, это было не так. Яростный зловредный дух способен был даже убить! Он мог перемещать предметы, то есть, был чрезвычайно опасен. А главное, такой дух был куда меньше подвластен силе медиума. Конечно, были способы и с ним справиться, но дядя их не помнил. Впрочем, обещал посмотреть в книгах.
Пока он занялся этими изысканиями, я подняла с пола летучую карту и подступилась к ней с линейкой, собираясь придать ей вид шахматной доски. Я надеялась, что так мне удастся понять, что задумал дух, раз уж расспросить его возможности у меня не было. В шахматы я и в самом деле не играла,  но у меня был самоучитель, что когда-то давно привез мне дядя. Умом меня Господь вроде не обидел, разберусь как-нибудь.
Расчертив карту на клетки, я принялась тщательно вспоминать, где стояли фигурки в моем сне. Это видение так накрепко впечаталось в мою память, что задача сложной не представлялась.

Должно быть, бессонная ночь сказалась, или напряжение от попытки вспомнить видение, только я и сама не заметила, как задремала прямо за столом. А проснулась от острого ощущения присутствия. Подняв голову, я увидела дух Ферзя, стоящий прямо передо мной, и мрачно взирающий на карту с фигурками.
– Я свой ход сделал, – сказал дух, заглядывая мне в глаза. – Конь В4 – D3. Штольман, играй!
И рассмеявшись неприятным, злым смехом, испарился. Я торопливо взглянула на карту. Там и вправду кое что изменилось: ладья, стоявшая на клетке С2 переместилась на С5. «Куда пойду – там убью!» В квадрате С5 находился перекресток Рыночной и Колесной улиц. А что тогда он имел в виду, называя другой ход?  На клетке В4 и вправду стоял конь, только черный. Значит, это он просчитал ход своего соперника. И подсказывает ему через меня. Я должна немедленно найти Штольмана и все ему рассказать. Возможно, еще можно предотвратить то, что задумал зловредный дух.

На перекрёстке толпился народ, и мне с трудом удалось прорваться, распихивая людской заслон. На снегу лежало окровавленное тело мужчины. Ферзь сделал свой ход, как и обещал. Я опоздала.
– Анна Викторовна! – Яков Платонович быстро подошел ко мне, заслонил собой страшное зрелище, повлек в сторону.
– Ни к чему Вам здесь находиться! – прибавил Коробейников, подходя тоже.
– Похоже, ни одно происшествие в нашем городе без вас не обходится, – сердито сказал мой сыщик.
Кажется, Штольман был чрезвычайно недоволен моим появлением, но я даже не обратила на это внимания. Мне было безумно страшно: я только что своими глазами увидела подтверждение того, что дух может убивать. А значит, опасность куда сильнее, нежели я предполагала.
– Меня Ферзь сюда направил, – объяснила я ему. – Это его рук дело.
– Это несчастный случай, – отрезал Штольман.
– Яков Платоныч, он сделал ход ладьей С2 – С5. – сказала я, доставая все ту же карту, которую догадалась прихватить с собой. – Вот, посмотрите! Вот это место!
– Действительно! – подтвердил Антон Андреич, заглянув в карту. – Этот перекресток находится в квадрате С5.
Штольман смотрел на меня, и на мгновение мне показалось, что он готов сдаться, увидеть и признать, что я права.
– Теперь Вы должны сделать ход, – сказала я ему.
– Передайте ему, что игра окончена, – ответил он твердо и повернулся, чтобы уйти.
Нет, я не могу, просто права не имею оставить все так! Ведь погиб же человек! И еще люди погибнуть могут! И сам следователь тоже может быть убит, ведь ясно же, что мстительный дух почему-то нацелился именно на него. Как можно не видеть этого? Как он может отвергать мою помощь?
Впрочем, может, он всегда это делал. И я уходила, обиженная. Но сейчас обижаться и сдаваться права у меня нет. Я должна непременно его защитить, никто, кроме меня этого не сможет сделать!
– В этой ситуации у Вас только один возможный ход! – настойчиво сказала я, и вздохнула с облегчением, увидев, что он все-таки остановился, услышав мой голос. – B4 – D3. Это он принимает за Ваш ответ. И Вы должны угадать его следующий ход.
– Вы откуда знаете? – спросил Яков Платонович.
Ох, как же мне надоела эта его привычка! Неужели он не может хоть раз обойтись без этих глупостей?
– Во сне видела, как обычно! – ответила я резче, чем хотелось бы.
– Анна Викторовна, – явно сдерживая гнев изо всех сил, сказал Штольман, – домой идите. Холодно.
И как-то у него это получилось до того обидно, что у меня чуть слезы не брызнули. А он просто повернулся и пошел прочь. Коробейников взглянул на меня сочувственно, дескать, ну, что с ним поделаешь. И вправду – что? Я и раньше знала, что мой сыщик  – упрямый материалист, непрошибаемый скептик. Но это мне никогда не мешало, не помешает и теперь. Теперь – особенно. Кивком дав понять Антону Андреичу, что все в порядке, я сунула ему в руки карту. Мало ли что? Вдруг пригодится? А я себе новую нарисую.
Коробейников принял мой подарок, вежливо поклонился на прощание и пустился чуть ли не бегом догонять начальника, удаляющегося быстрым, решительным шагом. Ну, а я направилась домой. Мне было чем заняться. Вся эта история основана на шахматах. Я ни за что не разберусь в ней, если не освою игру, хотя бы вчерне. Надеюсь, дядин самоучитель поможет мне в этом.

Шахматы оказались весьма непростой наукой. Я старательно читала самоучитель, передвигая фигурки по клеткам доски, со всем доступным мне вниманием вникая в сложные, почти головоломные комбинации, но особых успехов не достигла. Должно быть, надо обладать особым складом ума, чтобы находить в этой игре удовольствие.
Впрочем, я не удовольствия искала. Мне необходимо было спасти жизнь одному упрямцу. И ведь он мог бы помочь мне в этом. Уж Яков-то Платонович в совершенстве владеет шахматами. Но он не верит в дух Ферзя и помогать не станет из принципа. А я должна, просто обязана предугадать, какой ход дух собирается предпринять. Учитывая, что Ферзь, как можно понять по его прозвищу, тоже был искусным шахматистом, догадаться будет не просто. Но и отступать я была не намерена.
Снова и снова я переставляла фигурки, стараясь вникнуть в суть, в логику игры, гоня прочь отчаяние, не позволяя себе даже мысли о капитуляции, как вдруг знакомый холодный ветер пробежал по спине, и даже свет померк будто бы. Дух явился. Не иначе, Ферзя привлекли мои шахматные эксперименты. Оглянувшись, я и впрямь увидела его, причем, настолько близко, что захотелось отшатнуться. Обычно духи так близко не подходят. Но, видно, зловредные во всем ведут себя не так, как привычно.
– Пешка D2  –D4, – сообщил Ферзь.
– D2–D4, – повторила я за ним, передвигая указанную фигурку.
– Черные: D7 – D5, – продолжил он.
Я снова передвинула, пытаясь сообразить, чего он добивается.
– Белые: В1 – С3, – продолжал тем временем призрак. – Черные: D5 – D4.
Я едва успевала переставлять фигурки по его команде.
– Белые С3 – Е4. Черные G8 – F7.
И еще ход, и еще, и снова. Похоже было, что Ферзь диктовал мне ход их со Штольманом партии. Видимо, мои проклятья, которые я в глубине души направляла зловредному духу, подействовали, и он решил мне слегка помочь. А может быть, ему нужны были зрители в его злодействах. Я – единственная, через кого он может отправить послание Штольману. А Ферзь явно заинтересован в том, чтобы сыщик участвовал в затеянной духом игре.
Наконец партия достигла той точки, на которой, видимо, была приостановлена. Ферзь рассмеялся удовлетворенно, и ветер, поднявшийся от его смеха, перелистнул страницы моего самоучителя, открывая его на главе «Сицилианская защита». А потом он исчез, лишь издевательский смех еще некоторое время звучал у меня в ушах.
Интересно, многие ли медиумы могут похвастаться тем, что духи учили их в шахматы играть? Хотя вот сейчас мне не до шахмат было. От такого длительного контакта с духом я почувствовала себя вовсе не хорошо и поспешила присесть, чтобы не оказаться на полу нечаянно.
– Аня, – мама, чрезвычайно встревоженная, вошла в гостиную.  – Что с тобой?
– А что случилось? – удивилась я.
Мама и в самом деле выглядела взволнованной. Да и папа, вошедший следом за ней, спокойным не был.
– Это с тобой что случилось? – спросила мама.
– Ничего.
– А почему ты не отзываешься?
Должно быть, погрузившись в общение с духом, я не слышала, как мама меня звала. Ну, и что? Почему такая паника по столь несущественному поводу? Что же, я уже и задуматься не могу? Мама меня контролирует, будто я умалишенная какая, и мне требуется постоянный надзор.
– А я не слышала, – ответила я, стараясь выглядеть безмятежной.
Спорить смысла не было, возражать тоже. Нужно было по возможности избежать ссоры, только и всего.
Папа тем временем с интересом изучал шахматную позицию, что была выставлена на доске. Потом взял в руки самоучитель, рассмотрел внимательно:
– Откуда это у тебя?
– А это мне дядя привез, – совершенно честно ответила я. – Еще лет пять назад.
– Опять дядя! – возмутилась мама. – Все время этот дядя!
– Я смотрю, – сказал папа, разглядывая позицию на доске, – ты уже преуспела в игре?
Мамины слова он никак не прокомментировал, но я видела, что ее возмущение сыграло мне на руку: папа обиделся за брата и теперь был намерен принять мою сторону. Вот только одно мне понятно не было: почему это вообще стало нужно. Ну, не ответила я, не услышала. Бывает. Ну, в шахматы играть учусь. Тоже не велик грех, не в карты же. С чего же мама так сердится?
– Я сегодня эту книгу первый раз открыла, – ответила я отцу.
Папа, между прочим, тоже отличный шахматист. Как же жаль, что он не верит в духов. Он мог бы помочь мне. Но бесполезно даже пытаться заговорить на эту тему. Он только расстроится.
– Аня, может быть, тебе прилечь? – взволнованно спросила мама, поправляя мои волосы.
Ох, ну, как же я не догадалась! Должно быть, после общения с Ферзем я сама выгляжу как привидение, вот родители и переживают. Но все равно зря мама так сердится, а на дядю тем более. Он-то чем виноват? Что книгу подарил?
– Мама, я в порядке,  –  постаралась я сказать как можно тверже.
Со второго этажа вдруг донеслись на редкость неприятные звуки. Кто-то пытался играть гамму на моем пианино, но отчаянно фальшивил. Господи, надеюсь, это не Ферзь развлекается? Будет непросто скрыть от родителей проделки зловредного духа, если он решит устроить что-нибудь, вроде полетов карты города.
Хотя вряд ли это Ферзь. Скорее дядюшка пытается меня прикрыть, отвлекая гнев мамы на себя. Подслушал, видимо, что мне досталось, вот и выручает. И, надо сказать, тактику выбрал безупречную, внимание мамы переключилось целиком и полностью.
– Господи, я с ума сойду в этом доме! – произнесла она возмущенно и посмотрела на папу, ожидая, что он примет меры.
Но папа не собирался принимать мамину сторону нынче. Он явно раскусил дядюшкин маневр, но, должно быть, был с ним солидарен, а потому спрятал улыбку и отвернулся к шахматной доске, сделав вид, что страшно увлечен изучением позиции фигур.
– Аня, может быть, чаю? – обратилась ко мне мама, поняв, что осталась в меньшинстве.
Прости, мамочка. Я очень тебя люблю, но сегодня у меня на самом деле важное дело. И я никак не смогу объяснить тебе это. Вернее, ты ни за что не захочешь понять. А потому чай мы попьем в другой раз.
– Спасибо, мама, – ответила я вежливо и поспешила выйти из гостиной, покуда за чаем не последовал пустырник и валиум.
Папа попытался меня остановить, но я задержалась лишь на секунду, чтобы забрать свою книгу. Кто знает, вдруг мама решит ее спрятать с глаз долой, а она мне еще пригодится.

Дядя на самом деле сидел за пианино и бездумно нажимал на клавиши. Он казался погруженным в глубокие и невеселые притом раздумья.
– Извини, я без спросу, дитя мое, – сказал он, когда я то ли вошла, то ли вбежала в комнату.
Ох, ну, что за день сегодня. Сперва дух учит меня играть в шахматы, и после этого я едва могу ходить. Потом мама, да и папа тоже. Теперь вот дядюшка. Ведь он же явно не просто так пришел. Наверняка ему что-нибудь нужно, и я даже, кажется, догадываюсь, что именно. Что бы он мне ни говорил, дядя точно как-то связан был с Ферзем, уж слишком живо он отреагировал на известие о смерти шулера. Прошлая моя попытка призвать зловредный дух не удалась. Должно быть, дядюшка желает, чтобы я повторила. Ну, уж нет! С меня на сегодня точно довольно, ноги и так не держат.
– Пожалуйста, пожалуйста, – пробормотала я, проходя в комнату и падая на кровать.  – Заходи в любое время.
– Практиковал немного с утра, – сообщил дядя.
– Как сеанс прошел? – осведомилась я вежливо.
– Не очень, – печально ответил он. – А ведь к тебе они и под музыку приходят…
– Случается.
Конечно, приходят. Ведь я-то попадаю по клавишам, а не терзаю уши и нервы всего дома страшными звуками.
– А у меня вот не случилось, – все также печально сказал дядя.
– Кого звал?
– Ферзя.
Я посмотрела на него с любопытством. Какое, однако, совпадение. Уж не дядя ли призвал на мою голову зловредного учителя шахматного дела?
Дядя, заметив мой интерес, взглянул вопросительно:
– Он к тебе приходил?
– Только что!
Мой собеседник явно оживился, так что я решила сразу развеять его надежды:
– Но я его тоже не контролирую. Он приходит сам, когда хочет.
– А что сказал? – заинтересовался дядюшка.
– Ненавидит всех на свете. Угрожает тем, кто виновен в его смерти.
И не только им, должна заметить. Он угрожает и тому, кто в ней совершенно точно не виновен. А я ничего не могу поделать.
– И Штольману тоже, – прибавила я, вздохнув огорченно.
– Это что ж? – удивился дядя. – Штольман виноват?
– Штольман не виноват! – отрезала я, даже сев на кровати от злости. – Я в это не верю.
– Зловредный дух, – покачал головой дядюшка.  – Дух-мститель.
– Я не понимаю, – пожаловалась я ему. – Он так решительно настроен. Как мне его остановить? Дядя, ну, как мне его остановить?!
– Постой-постой, – задумался он. – Я ведь когда-то…
– Ну, что? – поторопила я. – Что?!
– Есть один способ, есть! – воскликнул дядя, явно обрадованный тем, что воспоминание нашлось все же. – Дух следует поместить меж двух зеркал. Тогда он улетит, оказавшись в перспективе бесконечности. Как только смятенный дух оказывается в зеркальном коридоре, никакая сила не может вернуть его обратно в наш земной мир.
Я слушала его и ощущала, как уходит отчаяние и снова оживает в сердце надежда. Я спасу его! Я смогу его защитить! Господи, какое счастье!!!
– И произнести при этом нужно, – прибавил дядя, – «Дух зловредный, дух неугомонный, изыди». Запомни это.
– Да, – кивнула я очень серьезно, повторяя про себя формулу изгнания, чтобы не забыть.
– И еще у меня будет к тебе такая просьба, – чуть смущенно сказал мой собеседник. – Прежде чем ты отправишь Ферзя в вечность, узнай у него, где он тут жил, в Затонске.
– Спрошу, спрошу, – успокоила я его, пряча улыбку. Ну, точно, дядя играл с этим шулером. И проигрался, должно быть. Потому и признаваться не хочет. – Я вижу, ты волнуешься? Тебе это очень важно, да?
– Пустяки, – торопливо ответил он. – Это любопытство, но любопытство не праздное.
– Ты с ним играл! – не удержалась я все-таки.
– Никогда! – немедленно сделал дядя честные глаза. – Никогда!
Дядюшка мой врать ну совершенно не умеет! То есть абсолютно! А когда пытается – это выглядит настолько смешно, что даже сердиться на него сил нет. Вот и теперь он, похоже, понял, что попытка с треском провалилась, и поспешно вышел, будто вдруг заторопился куда-то. Ладно, я же все равно узнаю, просто позже.
Любопытно, правда, зачем дяде информация о том, где жил Ферзь. Но и это он мне расскажет, просто со временем, не сейчас. А пока что он сообщил мне самое главное: как прогнать зловредного Ферзя и защитить моего сыщика. И за это я ему настолько благодарна, что, так и быть, подожду и не стану приставать с расспросами.
Тем более что мне не до него сейчас. Раз уж я единственная, кто может защитить Штольмана, мне следует немедленно отправляться в управление, найти Якова Платоновича и любыми правдами и неправдами добиться того, чтобы находиться при нем неотлучно. Ферзь придет за Штольманом непременно, и я должна быть рядом, чтобы во время сотворить эту штуку с зеркалами, про которую дядя рассказывал.
Правда, не думаю, что Яков Платонович будет рад моему присутствию. Он был не слишком-то со мной приветлив при нашей последней встрече. Но разве важны такие мелочи, когда речь идет о жизни и смерти? Пусть себе язвит и сердится, я не стану обращать внимания. Я должна его спасти – и все тут. Это главное. Остальное я перетерплю. И он перетерпит тоже.