Двенадцатая новелла

Инженер

Весна в этом году выдалась на редкость дружная: как принялась, так и не отступала уже. Снег стаял почти разом, и, хотя зелень еще не начала пробиваться, погода установилась теплая. Пользуясь хорошими денечками, я принялась подолгу гулять, наверстывая упущенное за зиму, наслаждаясь ароматами оттаявшей земли и разыскивая на пригревах в парке первые кустики мать-и-мачехи. Эти желтые цветочки обгоняли даже подснежники и радовали своим видом несказанно. Неприметные, не особо красивые, зато самые первые. Знак окончательной победы новой весны.
Но скоро мне стало не до прогулок: через папиного знакомого мне предложили поработать переводчицей для одного приезжего инженера. Эрнест Петрович Буссе прибыл в наш город для выполнения каких-то работ, но часть инструкций оказалась на английском языке, которого он почти не знал. Я с радостью согласилась заняться этим. Технический английский довольно сильно отличается от разговорного. Я и в нем разбиралась, но практики не хватало. А тут такой шанс. Ну, как его упустить?
Тем более что Яков Платонович, как видно, совсем заработался, потому что даже в парке мы теперь не встречались. После истории с Егором Фоминым мы пару раз будто случайно столкнулись на прогулке, но потом мой сыщик как в воду канул. От Антона Андреича, встреченного мною на улице, я узнала, что период затишья  в преступных делах растаял вместе со снегом, и все управление работает не покладая рук. Судя по тому, что сам Коробейников выглядел совсем усталым и замученным, можно было предположить, что Штольман и вовсе трудится, не прерываясь на сон и еду.  Так что совсем неплохо было, что я нашла себе занятие на это время. Лишь бы не убили никого. Работа над переводами отнимала весь мой досуг. Духи были бы сейчас совсем некстати.
Эрнест Петрович Буссе оказался не старым еще мужчиной с весьма учтивыми манерами. Ко мне он относился уважительно и очень ценил ту помощь, что я ему оказывала. Господин Буссе говорил, что он чрезвычайно рад нашему сотрудничеству, потому что, помимо прочего, надеется улучшить свои познания в английском языке. Я была не против помочь ему и в этом.
Впрочем, довольно скоро я стала испытывать неловкость, общаясь с инженером. Мы работали ежедневно, и, заботясь о здоровье, господин Буссе делал порой перерывы, приглашая меня на прогулку в парк. Сперва я не находила это странным. Во время прогулок мы много разговаривали. Эрнест Петрович был довольно хорошо образован, так что найти тему беседы было несложно. Но, спустя некоторое время, я стала ощущать, что наши прогулки, а также мое общество, привлекательны для него отнюдь не в интеллектуальном плане. Инженер явно пытался оказывать мне недвусмысленные знаки внимания.
Полгода назад в аналогичной ситуации я приняла господина Семенова за маньяка-убийцу. Теперь мне, разумеется, смешно было вспоминать об этом. Тогда я была юной и неискушенной и почти не задумывалась о таких материях. Но с тех пор я сильно повзрослела и вполне могла понять, куда клонит Эрнест Петрович. Неприятным было то, что принимать его ухаживания я вовсе не собиралась, у меня даже мысли такой не возникало, а он никак не желал понимать моих тактичных намеков. Порой мне даже начинало казаться, что я чересчур тактична.
Но от резкости меня удерживало то, что я все же была не совсем уверена в том, что правильно истолковала его поведение. Опыта в подобном общении у меня не было никакого. Не считать же подобным язвительные пикировки с господином Штольманом? Так что прогулки наши продолжались. И не могу сказать, что прямо-таки всегда они были неприятны. О том, что касалось его профессии, Эрнест Петрович рассказывал чрезвычайно увлекательно. Например, в тот день, когда началась эта история, я с удовольствием слушала историю о выступлении мистера Эдиссона, на котором Буссе довелось присутствовать.
– Публика скандирует, а он прямо так и заявляет: «Электричество будет настолько дешевым, что только богатые будут жечь свечи», - возбужденно говорил Эрнест Петрович.
Я рассмеялась недоверчиво. Какая странная мысль, право. Что хорошего в свечах? Света от них мало, да и коптят к тому же.
– Великий, великий человек, – закончил свой рассказ инженер.
– Эдиссон – ваш кумир? – поинтересовалась я.
– Ну, что вы! – улыбнулся он проникновенно. – Мой кумир, добрейшая Анна, - это вы и только.
Ну, вот опять он говорит подобное. И снова мне неловко. А ведь такой разговор был интересный!
А господин Буссе меж тем продекламировал с чувством:
– Еще стремлюсь к тебе душой
И в сумраке воспоминаний
Еще ловлю я образ твой...
Твой милый образ, незабвенный,
Он предо мной везде, всегда,
Недостижимый, неизменный,
Как ночью на небе звезда...
– Браво, – поаплодировала я, пытаясь обратить в шутку его неуместную выспренность.
– Я смешон? – спросил инженер чуть огорченно.
– Ну, что вы, – утешила я его. – Мне тоже нравится Тютчев. Просто мне прежде никто не читал стихов.
– Не верю!
– Но это правда! – ответила я. – Дядя не в счет.
– Дядя?
– Дядя. По сути, он мой единственный друг.
Ну, хотелось бы думать, что все-таки не единственный. Впрочем, нет, Якова Платоновича вряд ли можно назвать моим другом. По крайней мере, я к нему точно не как к другу отношусь. Впрочем, он тут не причем, право. Вот уж вообразить Штольмана, декламирующего стихи о любви, не могу даже я, при всей своей богатой фантазии.
– Анна Викторовна, вы прелесть, – прервал мои размышления Буссе.
Я рассмеялась смущенно. Как же сложно все-таки – реагировать на подобные высказывания. И почему, спрашивается, мне так неловко? Ведь он же говорит это в надежде сделать мне приятное, а я лишь смущаюсь почему-то.
– Итак, – сказал Эрнест Петрович решительно, – мы работаем с вами уже целую неделю, а я о вас еще ничего не знаю. Недостижима, неизменна, как ночью на небе звезда... Мне печально, что вы видите во мне только заказчика.
– Ну, вы ведь действительно…
– Помилуйте! – он остановился, заступив мне дорогу, – ничто не мешает нам стать добрыми друзьями.
Может, я и неопытна, и даже простодушна, но вот он сейчас точно не о дружбе говорил. Теперь мне сделалось уже не просто неловко, а даже и неприятно. Должно быть, я и вправду слишком тактична, если он никак не может понять обозначенных мною границ.
– А давайте вернемся к работе, – предложила я ему, стараясь, чтобы мой голос звучал достаточно твердо.
– Хорошо, – согласился мой собеседник.
Надеюсь, на этот раз он понял все-таки, что его ухаживания меня не интересуют. Я была очень довольна, что смогла спокойно и тактично указать ему на это. Непростая наука, но я непременно ее освою.

Покинув парк, мы с Эрнестом Петровичем направились в гостиницу, намереваясь провести за работой еще пару часов, но нашим планам сбыться было не суждено. Еще подходя к зданию, я поняла, что что-то случилось: у крыльца стоял полицейский экипаж, а рядом телега с городовым на козлах. На наших глазах двое городовых вынесли из гостиницы тело на носилках и погрузили на телегу, которая немедленно тронулась. С того места, где мы стояли, было не видно, кого именно вынесли, но тело накрыли мешковиной с головы до ног, стало быть, труп. Это что же, умер кто-то? Да нет, в этом случае полицию бы не пригласили. Значит, убийство.
Господин Буссе явно до чрезвычайности обеспокоенный увиденным, оставил меня и быстрым шагом направился ко входу. Я поспешила следом и успела увидеть, как он поднимается по лестнице, перешагивая через ступеньки.
– А что случилось? – поинтересовалась я у портье.
– В номере господина инженера горничную убили, – поделился тот информацией. – Вроде бы и сейф вскрыли.
Теперь понятно, почему Эрнест Петрович так разволновался. Повод очень даже весомый. Но если тут совершилось убийство, то и мне следует подняться в номер. Там полиция сейчас работает. Нужно выяснить, не нужна ли моя помощь.

Голос моего сыщика я услышала еще из коридора. Приветливо кивнув городовому, стоявшему у дверей, я вошла и замерла на месте, утонув в знакомом взгляде. Яков Платонович, как я и ожидала, был в номере, вел следствие. И как раз в это мгновение представлялся господину Буссе. Только,  кажется, при виде меня он так удивился, что даже на мгновение позабыл про работу.
А может быть, дело было вовсе не в изумлении. Ну, так мне показалось на минутку. Просто в его глазах промелькнуло что-то такое, что заставило меня вспомнить ясный зимний день, и крыльцо дома помещицы Бенциановой, и его дыхание на моей ладони, его сильные и нежные руки…
Я почувствовала, как щеки мои вспыхнули тем, давно пережитым смущением. А может быть, уже и новым. Он почти сразу отвел взгляд, снова вернувшись к работе, а я все смотрела и не могла оторваться. Все надеялась, что он найдет еще одно чудное мгновение, чтобы взглянуть мне в глаза.
И он нашел его, как бы это ни было удивительно. Должно быть, мой сыщик в самом деле был рад меня видеть, потому что он даже улыбнулся. Он. Улыбнулся. Мне. Прямо на месте преступления!  Отвлекшись от работы!!! Это ли не чудо?
Впрочем, радость свою, как и обычно, Яков Платонович выразил лишь взглядом и улыбкой. Тон его, когда он ко мне обратился, был привычно-недовольным:
– Анна Викторовна, позвольте узнать, а вы как здесь?
– Я тексты перевожу для Эрнеста Петровича, – пояснила я ему, наслаждаясь улыбкой и взглядом и отказываясь брать в расчет тон и слова.
Но наслаждение не продлилось долго. И то сказать: Штольман проявил немыслимую для себя приветливость. Теперь же улыбка сбежала с его лица, а взгляд снова сделался серьезным. Предложив мне присесть и обождать, Яков Платонович принялся за допрос хозяина номера. Я послушно устроилась в кресле, ожидая, когда он найдет на меня время. Чем бы ни руководствовался мой сыщик, оставляя меня на месте преступления, у него наверняка была надобность в моем присутствии при разговоре с инженером, иначе он бы меня непременно выгнал. Так что я принялась внимательно слушать, пытаясь понять, чем могу помочь на этот раз.
– Обычно в это время мы с мадемуазель Мироновой работаем, либо здесь в буфете, либо в городе, в кофейне,– рассказывал Эрнест Петрович. –Я надеюсь, не нужно объяснять, почему Анна Викторовна не может находиться с одиноким мужчиной в одном номере?
Он говорил расстроенно и как-то сердито, будто это Штольман был виноват в том, что преступник убил горничную и вскрыл сейф. Мне подобная манера не понравилась, но я понимала, что это просто реакция на неприятные неожиданности. Обычно господин Буссе воспитан и обходителен, но сейчас он взбудоражен и оттого раздражен. Хуже то, что Яков Платонович, кажется, не собирается принимать в расчет его нервическое состояние. Я ведь отлично знаю, когда мой сыщик сердится. Вот и сейчас он явно начинал потихонечку закипать, хоть и сдерживался по обыкновению.
– И что же мадемуазель Миронова переводит для вас? – напряженно спросил Штольман, одаривая Буссе ядовитой улыбкой.
– Мадемуазель Миронова переводит для меня… – начал отвечать инженер, сердясь все сильнее с каждым словом.
Нет, так дело не пойдет. Не знаю, почему Яков Платонович сегодня столь раздражителен, но взаимная вражда следователя и потерпевшего делу не поможет. А, кроме того, я терпеть не могу, когда он говорит обо мне вот так, в третьем лице. И он это знает, кстати.
– Это технические переводы, – перебила я Буссе, добавив в голос строгости, чтобы мой сыщик осознал, что мне неприятно его поведение.
Впрочем, а когда он это учитывал? Взглянул мельком и продолжил допрос:
– И с чем же связана эта Ваша работа? Что Вы делаете здесь, в Затонске?
– Это – военная тайна! – очень серьезно ответил Эрнест Петрович.
– То есть? – удивился Штольман.
– Буквально, – ответил Буссе. – Я приглашен командованием гарнизона, для выполнения определенных работ, о которых не имею права распространяться.
– Из сейфа пропали секретные документы? – немедленно насторожился следователь.
– Нет! – с облегчением вздохнул Эрнест Петрович, – Слава Богу, документы я взял с собой, чтобы над ними поработать.
– Вы храните там только документы?
– Только.  Деньги всегда со мной.
Видно было, что Яков Платонович уже составил собственное мнение об этом деле. И, как мне показалось, оно полностью совпадало с моим: несчастная горничная пала случайной жертвой, застав преступника в тот момент, когда тот вскрывал сейф. Возможно, она даже видела его лицо. В таком случае, я смогу помочь следствию. Нужно только придумать, как остаться одной в номере. Но рассказывать Штольману об этом преждевременно, пожалуй. Сперва надо убедиться, что дух захочет показать мне убийцу.
– Кто-то еще знает о Вашей секретной миссии здесь? – продолжил тем временем свои расспросы Яков Платонович.
– Начальник штаба! – вновь раздражаясь, ответил Буссе. – Бог мой, какая разница?! Кому нужны эти чертежи, хоть и секретные? Я ведь выполняю чисто техническую задачу по электричеству. Больше я вам сказать ничего не могу.
– У кого вы здесь в подчинении? – поинтересовался следователь.
– У начальника гарнизона, – устало ответил инженер.– Простите, я… Мне надо собраться, и… Анна Викторовна, – обратился он ко мне, – все, что произошло, это чудовищно, – и, снова взглянув на Штольмана, почти попросил. – Я могу побыть один?
Он выглядел потерянным и беспредельно огорченным, и мне стало его жаль. Неужели Яков Платонович не понимает, что господин Буссе совершенно выбит из колеи? Ему нужно время, чтобы прийти в себя.
Но, несмотря на раздражение, сострадательности мой сыщик не утерял.
– Разумеется, – кивнул он инженеру, – Я оставлю городового в коридоре, для вашей безопасности.
Я тоже поднялась и пошла к двери. Пусть Эрнест Петрович успокоится. С духом я могу и позже побеседовать.

Мы спустились в холл, и Яков Платонович распахнул передо мной дверь кафе. Что ж, если он желает побеседовать здесь – отчего бы и нет.
– Бедная девушка! – вздохнула я, устраиваясь за столиком.
– Да, – ответил он задумчиво, но тут же сменил тему.– А Вы давно работаете с инженером?
– С первого дня, как он в городе – ответила я.
Улыбка Штольмана сделалась слегка язвительной:
– Прогулки с ним тоже входят в Ваши обязанности?
Ой, а я уже видела у него такое выражение лица! Это было, когда он приревновал меня к Павлу Ивановичу, да так сильно, что и сдержаться не смог. Неужели снова? Яков Платонович, а знаете ли вы, что ревность – это недостаток? Впрочем, мне было лестно чувствовать, что ему не безразлично, с кем я провожу время.
– Разумеется, нет! – ответила я, не скрывая иронии.
Пусть не думает, что я одобряю подобное.
– Ничего странного не заметили? – посерьезнев, спросил мой сыщик.–Может, кто-нибудь следил за ним?
Ох, ну о чем я думаю только! Вечно у меня всякие глупости на уме, а тут ведь человека убили!
– Да мне это даже в голову не приходило, – ответила я, невольно вздохнув.
– А что он за человек? – продолжил расспрашивать Штольман.
Ну, а вот на это как ответить? Лгать следователю, допрашивающему свидетеля, точно нельзя. Но  и правду сказать – не вышло бы хуже. Ревность-то мне не почудилась, увы. Но я уж точно не желаю ссориться сейчас. Придется дать обтекаемый ответ, такой, чтобы и не солгать, и не раздражения не вызвать.
– Довольно приятный, – ответила я осторожно.
– С кем общается?
Кажется, у меня получилось. Ни тон, ни взгляд не переменились. Впрочем, когда Яков Платонович работает, он на всякие глупости не отвлекается, не  то что я.
– При мне ни с кем, – я постаралась припомнить все как можно точнее.– Мы с ним работаем часа по два, по три.
– А мы с Вами, кажется, не виделись недели две? – сказал вдруг Штольман.
Ой. Это я про него сейчас только думала, что когда работает, об ином не вспоминает? Ну, так я ошиблась, кажется. Но как же приятно ошибаться таким образом!
– Да, кажется, – ответила я, опуская глаза и скрывая рвущуюся улыбку, чтобы он не заметил, как я счастлива из-за этих его слов.– И вот такой повод.
– Да все как обычно, –Штольман усмехнулся, как всегда, чуть смущенно.– Должен кто-то умереть, чтобы мы встретились.
Нет, ну, вот он как скажет иногда – аж мороз по коже! Это что, шутка была? От таких шуток плакать хочется!
– Яков Платоныч! – одернула я его строго.– Не говорите, пожалуйста, так, это грешно.
– Ну, уж как есть, – развел он руками. – Собирался каждый день к Вам зайти, но… дела.
Собирался? Правда? А ведь он в первый раз говорит подобное. Да он и приходил-то три раза всего. Я помню каждый. А так мы обычно встречались в парке и оба старательно делали вид, что наши пути лишь случайно пересеклись.
Но как странно он ведет себя сегодня. Будто… будто решил для себя что-то. И смотрит так, словно в душу заглядывает. От этого взгляда у меня мурашки по спине бегают и щеки пылают, и он это видит, я точно знаю. Не может не видеть. И я готова сквозь пол провалиться от смущения.
Нет, довольно уже. Мне всего лишь кажется это все. Я лучше… лучше попытаюсь дух вызвать, вот что. Надо убийство расследовать, а не отвлекаться на мечтания.  А об этом обо всем потом подумаю.
– Ну, всего доброго, – сказала я, торопливо поднимаясь.
– Анна Викторовна! – окликнул он меня вдруг.
Что? Он позвал меня? Может быть, он не захочет на этот раз, чтобы я уходила?
– Да?! – обернулась в надежде, что он попросит меня остаться.
Но, как и обычно, в своих мечтах я улетела слишком далеко. Яков Платонович держал в руках мое пальто, которое я второпях забыла на диване, и смотрел с легкой насмешкой. Ох, ну, это уже водевиль, право! Минуту назад мне казалось, что смущаться некуда дальше, а оказывается, я просто не все знаю о неловких ситуациях. Моя паническая попытка сбежать, забыв обо всем, выглядела настолько потешно, что я не смогла удержаться и рассмеялась над собственным поведением. Ну, не курица ли? Хорошо хоть, ботинки не потеряла. 
Яков Платонович, как человек воспитанный и деликатный, смеяться надо мной не стал, лишь развернул пальто, помогая мне одеться. Его руки заботливо разгладили складки на моих плечах и вдруг остановились на мгновение, будто бы ему не хотелось меня отпускать, будто бы он был готов обнять меня. Я замерла, забыв дышать, а в следующую секунду он отпустил меня и отстранился мягко.
Что это было? Миг лишь, один миг. Почудилось? Я повернулась, желая заглянуть ему в глаза. Нет, не почудилось. Он не отвел взгляд, смотрел прямо, чуть растерянно, даже испуганно немного, будто сам не ожидал от себя подобного. И я снова ощутила, как щеки заливает румянец, выдавая то, что я чувствую, как ноги слабеют и…
Позже. Я об этом позже подумаю. И где-нибудь там, где смогу успокоиться настолько, чтобы разум включился. Потому что сейчас… Сейчас мне надо уйти поскорее, вот и все.
Развернувшись, я едва не бегом покинула кафе, да и гостиницу заодно. Мне необходимо было успокоиться и взять себя в руки. Это все… очень неожиданно. И очень… очень… В общем, мне нужна прогулка, вот.

Выйдя из гостиницы, я пошла по улице, пытаясь быстрой ходьбой унять эмоции, меня переполнявшие. Неужели мне не почудилось, все-таки? Неужели возможно, чтобы я стала интересна моему сыщику? В последнее время я все чаще ощущала на себе внимание особ противоположного пола, что было порой приятно, а порой и сложно. Но Яков Платонович никогда не выказывал подобного.
Ну, не совсем никогда. Было ведь пару раз, было. Но потом он снова делался ровен и вежлив. Разумеется, если не сердился. Но тогда уж и вовсе не приходилось говорить о какой-либо его ко мне симпатии.
Но сегодня... Я была уверена, что не ошиблась, правильно истолковав его взгляд и это мимолетное почти объятие. Он не сказал ничего, и это порождало неуверенность. Мне ведь и раньше доводилось обманываться, неверно оценив его ко мне отношение. Если бы он хоть что-нибудь сказал все-таки – было бы гораздо проще. Но момент был уж больно неподходящим. Не мог же он прервать расследование, чтобы...
Господи, да о чем я думаю-то? Расследование! Я ведь так и не поговорила с погибшей горничной, выбежав из гостиницы, будто мне хвост крапивой прижгли. Подумать только, рассуждаю тут неизвестно о чем, вместо того, чтобы помочь следствию! Сердитая на себя саму, я решительно развернулась и пошла обратно. Правильно Яков Платонович рассудил, дела сердечные подождут. Убийство прежде всего!

Возле номера инженера стоял городовой. При виде меня он вытянулся во фрунт и улыбнулся одновременно. Я вежливо улыбнулась в ответ и осторожно постучала.
– Кто там еще? – раздался из-за двери раздраженный голос Буссе.
– Это я, Эрнест Петрович, – ответила я ему, когда дверь распахнулась.
– Анна? – удивился он. – Вы что-то забыли?
– Можно я войду и все объясню?
– Да, конечно, – посторонился Буссе. – Прошу вас.
– Вы не могли бы оставить меня одну здесь?– попросила я его, когда дверь номера закрылась.
Инженер явно выглядел удивленным. Моя просьба показалась ему странной, да она такой и была, если вдуматься. Вряд ли он посещал сприритические салоны и видел медиума за работой.
– Если бы мне удалось сосредоточиться, я могла бы увидеть здесь что-то, – постаралась я пояснить ему тонкости призывания духов. – Ну, то, что могло бы помочь следствию.
– Я ничего не понимаю, – развел руками мой собеседник, и только тут я осознала, что дело не только в том, что он не знает, что медиумам для сосредоточения нужна тишина.
– Вы ничего обо мне не слышали, – констатировала я.
– Что я должен был услышать?
Ах, как неловко. Я-то привыкла, что в Затонске все знают о моих способностях. Кто-то считает меня ведьмой, кто-то полоумной, но всем известно, что барышня Миронова общается с духами. Мне и в голову не приходило, что приезжий инженер понятия не имеет о моем даре. И теперь мне придется все ему объяснять. И неизвестно еще, как он это воспримет, захочет ли пойти мне навстречу.
Но отступить я никак не могла. Без разрешения Эрнеста Петровича мне в номер не попасть. А дело отлагательства не терпит. Пришлось объяснять ему с самого начала. И про духов, и про спиритизм, и про мое сотрудничество с полицией. По мере моего рассказа лицо Буссе делалось все более ошеломленным, а под конец он уже смотрел на меня с явной опаской. Так, он, похоже, относится к той части, что считает меня сумасшедшей. Пусть считает, не важно. Лишь бы из номера ушел.
– Ну, вот, теперь вы все знаете, – завершила я свои объяснения и улыбнулась наигранно бодро.
– На самом деле? – уточнил Эрнест Петрович. – В смысле, такое бывает?
– Да, – с уверенностью подтвердила я. – Странно, что вы прежде об этом не слышали. Потому что я здесь вроде как местная достопримечательность.
– То есть, я правильно понимаю, что вы здесь сейчас хотите пообщаться с убитой горничной?
– Да. Именно так. – согласилась я. И пояснила. – На месте преступления, да еще и сразу после смерти, дух охотнее идет на контакт.
– Странный сегодня день, –отметил Буссе, явно пытаясь осмыслить услышанное. – Столько событий...
Видно было, что мои объяснения Эрнеста Петровича не успокоили. И вряд ли он мне поверил. Но и прямо сказать об этом не желал. Наверное, не хотел меня обижать. Нужно было как-то добиться его согласия, и я решила попробовать способ, безотказно действующий как с папой, так и с дядей. Кстати, и Антон Андреич тоже был к нему чувствителен. Только на Штольмана никогда не получалось воздействовать таким образом, но я попыток не оставляла. Господин Буссе, как подсказывала мне интуиция, должен был быть чувствителен к подобному.
– Ну, я прошу вас! – улыбнулась я ему как можно очаровательнее. – Время уходит и... Четверть часа, не больше!
Мой расчет оправдался. Во взгляде Буссе появилось что-то такое... ну, как тогда в парке. Верил он в духов, или нет, но мое внимание ему явно польстило.
– Я пойду вниз, – кивнул он согласно.
– Да, – ответила я, сопровождая слова еще одной широкой улыбкой.
Ну, идите уже, идите! Сколько можно тянуть?
Взяв пиджак и портфель, Эрнест Петрович на мгновение задержался в дверях:
– Вы потом...
– Да, – пообещала я. – Я закрою и спущусь к вам вниз.
Он ушел, и я, наконец-то, вздохнула с облегчением. Потом осмотрелась в номере. Имени горничной я не знала, но за иносказанием дело не станет. Вряд ли в этом номере так уж много горничных убили. Дух еще тут, я чувствовала. Сейчас он ощутит присутствие медиума и сам объявится.
И вправду, ощущение присутствия потустороннего становилось сильнее с каждой минутой. Но девушка не появлялась. Впрочем, я была уверена, что это она.  Кто еще тут может быть, кроме нее-то?
– Кто убил тебя? – спросила я стеснительного духа, не желавшего показываться. – Что случилось с тобой? Дай хотя бы один знак!
Она появилась все-таки. Заметалась бездумно по номеру, бессильно склонив к плечу голову на переломленной шее. Судя по всему, дух все еще не преодолел смятения от наступления смерти. Скажет ли что полезное? В таком состоянии может и не сказать.
Но она показала все-таки. Беда лишь в том, что видела девушка крайне мало. Мне удалось различить лишь кожаную перчатку на руке убийцы. А потом была сильная и резкая боль в шее.
Пытаясь избавиться от призрачных ощущений, я резко схватилась за горло, срывая бархотку с медальоном. Очень неприятно, когда духи передают не только картинки, но и свои чувства. Будто я умираю вместе с ними каждый раз. Помассировав ноющую шею, я с трудом успокоила дыхание и смогла-таки убедить себя, что жива.
Однако, не много проку с этой горничной. Убийцу она не видела. Что ж, расскажу то, что есть, ничего не поделаешь. Может быть, это хоть чем-то поможет.
Спускаясь в холл, чтобы разыскать следователя, я неожиданно столкнулась на лестнице с госпожой Нежинской. Вот уж, право, неприятная встреча. И не только для меня, как мне показалось. Пусть на лице Нины Аркадьевны блуждала обычная светская улыбка, взгляд, которым она меня одарила, был холодным и колючим.
– Что вы видели? – спросила она вдруг.
– Что? – изумилась я.
– Что она вам сказала?
– Кто?
– Горничная.
Однако. А что за дело до этого госпоже фрейлине? И почему она считает, что я стану делиться с ней тайнами следствия?
– Я не понимаю, о чем вы, – ответила я холодно.
– Вы все прекрасно понимаете, – чуть заметно усмехнулась Нина Аркадьевна. – Я знаю, чем вы занимались в номере инженера.
– Это не ваше дело.
Я с трудом сдержала волнение и поспешила пройти мимо, оставляя ее стоять на лестнице. И все же странно, что госпожа Нежинская проявляет такой интерес к показаниям убитой девушки. Впрочем, она, кажется, говорила, что интересуется спиритизмом. Так что, возможно, этот ее интерес вполне невинен. Просто мне остро неприятна эта дама отчего-то, вот я и придаю ненужное значение ее любопытству.

Портье сообщил мне, что следователя можно отыскать на втором этаже. Выждав несколько мгновений, чтобы не столкнуться более с Ниной Аркадьевной, я поднялась по лестнице. Штольман обнаружился сразу же, стоял в коридоре с весьма озабоченным видом.
– Яков Платоныч! – поторопилась я его окликнуть, пока он не ушел куда–нибудь по делам следствия.
– Вы все еще здесь? – тон его был как всегда недовольным, но я не смутилась: иного я давно не ожидала.
– Убийца был в черном сюртуке и коричневых перчатках, – сообщила я все, что смогла узнать от горничной.– Мне это сказал один свидетель, в общем, не очень надежный…
– Я услышал Вас, – прервал он меня, неожиданно улыбнувшись. И добавил вовсе уж непредствимое.– Иногда ненадежные свидетели бывают полезны. Спасибо.
День чудес! Он не только не выказывал мне своего недоверия, он меня поблагодарил! От радости и смущения я снова вспыхнула, а от этого застеснялась еще сильнее:
– Ну, я не буду вам мешать.
Он кивнул и снова улыбнулся, мимолетно, едва заметно. И я решилась внезапно. Никогда я не ждала от Штольмана знаков внимания. Он и пальто мне подать забывал порой. Но тут на меня вдруг накатила какая-то лихая храбрость, и я протянула ему руку для поцелуя. Яков Платонович замер на мгновение, будто не сразу сообразив, чего я от него требую, но потом осторожно взял мои пальцы и бережно прижал к губам. И, видно, чтобы мне сделалось совсем уж неловко за свою выходку, удержал их в ладони, слегка сжав. Лишь на миг, но я почувствовала это совершенно отчетливо. Нет, я не ошиблась. Он и в самом деле... Щекам сделалось вовсе горячо, и я, понимая, что похожа сейчас на переспелый помидор, поспешила забрать руку и отступить.
Но лихая смелость, толкнувшая меня на подобное, отступать не пожелала. Пусть сейчас нет времени, пусть расследование не позволяет, но я хочу быть уверенной в том, что вижу. Хочу, чтобы он хоть что-нибудь сказал мне.
– А когда Вы всех убийц переловите, – предложила я, отчаянно пытаясь скрыть взволнованую свою радость, – может быть, мы с вами просто в парке прогуляемся?
– Конечно, – улыбнулся он мне, – Разумеется.
И это совершенно точно было Обещание. Не чувствуя под собой ног от счастья, я сбежала по ступенькам и вышла на улицу. Как хорошо!

Делать мне покамест было больше нечего, так что я предпочла вернуться домой. Тем более что и так время моих занятий с инженером давно миновало, родители могли и заволноваться, куда это я подевалась.
Но мне повезло, моего отсутствия никто не заметил. Так что я после ужина укрылась в своей комнате с книгою, но не столько, правда, читала, сколько парила в мечтаниях.
Определенно, теперь все изменится. Яков Платонович, кажется, все-таки перестал скрывать свой ко мне интерес. А значит, можно надеяться, что вещие мои сновидения начнут, наконец-то, сбываться. Я вызывала в памяти моменты нынешнего дня и чувствовала, как замирает сердце снова и снова. Это было даже лучше, чем в том памятном сне. Должно быть, потому, что это было по-настоящему.
Из грез меня вывели голоса, донесшиеся с первого этажа. Кажется, папа с кем-то разговаривал. С кем-то чужим. Но ведь уже поздно совсем! Кто мог прийти в такое время? Обеспокоенная, я выбежала на лестницу, рассчитывая увидеть визитеров. Успела как раз вовремя: папа вышел в прихожую провожать гостей. Вместе с ним были князь Разумовский и госпожа Нежинская.
– Вся надежда на вас, Виктор Иванович, – сказал Кирилл Владимирович. – Это ж ваш город. Ну, нельзя позволять такого рода безобразия.
– Благодарю вас, князь, – ответил отец, пожимая ему руку. – Я постараюсь оправдать ваше доверие. Нина Аркадьевна, – поклонился он Нежинской.
Проводив гостей, папа ушел в кабинет, а я поспешила спуститься, надеясь послушать, о чем говорят князь и Нежинская, покинув наш дом. Надежда моя оказалась не напрасной.
– Не знаю, что делать с этим инженером, – раздраженно говорил князь Разумовский, останавливаясь на крыльце. – Времени же совсем не осталось!
– У нас еще целая ночь впереди, – успокаивающе заметила Нежинская.
– А толку-то что? – князь явно сердился и не скрывал этого.
– Я знаю, что делать, – твердо ответила Нина Аркадьевна и, взяв Разумовского под руку, направилась в сторону экипажа.
Этот разговор, мною подслушанный, заинтриговал меня донельзя. Что такое произошло, что привело эту парочку в наш дом? И как с этим связан господин Буссе? Прежде всего мне следует расспросить отца. Всего он, разумеется, не расскажет, на то и адвокат, но кое-что сообщит наверняка.
Папа как раз покинул кабинет и вышел в гостиную. Я так торопилась к нему, что он едва успел поймать меня раньше, чем был сбит с ног.
– А у тебя был князь Разумовский, – сообщила я.
– Ну, да, – согласился папа, слегка удивленный моей горячностью. – И с ним Нежинская. Знаешь, князь предложил мне стать его адвокатом.
Вот так новость. А к чему его светлости понадобился отдельный адвокат в Затонске? Наверняка у него есть поверенный в Петербурге. Зачем же ему еще?
– Похоже, твой Штольман на этот раз перегнул палку, – сказал отец. – Ворвался сегодня в дом князя, арестовал его учителя фехтования.
Что опять? Нет, это просто невыносимо! Ну, неужели этому невозможному человеку недостаточно показалось истории с тетрадью? Тогда князь не привел в исполнение свои угрозы насчет Камчатки, но ведь он и передумать может. Да, согласна, Разумовский ведет себя подозрительно, и Нежинская тоже. Но неужели нельзя как-то по-другому? Без скандала? Почему надо каждый раз вламываться в дом влиятельной особы, как в трактир? Понятно, что князь  решил не оставлять подобное без внимания, тем более, что Штольман еще и арестовал кого-то. Кстати, кого? Учителя, отец сказал. Учитель-то тут причем?
– За что? – поинтересовалась я.
– Ни много – ни мало, по подозрению в убийстве, – усмехнулся папа.  – Вот, завтра пойду разбираться.
– Как это все... – я замялась, подбирая формулировку такую, что не насторожила бы моего родителя, – грустно.
– Спокойной ночи, – ласково улыбнулся папа, целуя меня в лоб.
Итак, что же теперь делать? Я хотела пойти к Штольману с сообщением о визите князя и Нежинской, но теперь это никак не возможно. Мой сыщик, судя по папиному рассказу, снова в ярости. Он вполне может опять кинуться к Разумовскому, и это уже точно будет конец. Князь ищет повод добраться до Штольмана, он даже папу умудрился против него настроить. Если Яков Платонович этот повод подаст, духи мне не помогут защитить его.
Стало быть, к Штольману идти нельзя. Но князь сказал, что осталась только одна ночь, вот эта. А Нежинская сказала, что знает, что делать. Как же мне их остановить? Может, попытаться Коробейникова предупредить? Нет, он непременно расскажет начальнику, а этого допустить нельзя. Антон Андреич ведь не видел, в какую ярость впадает Яков Платонович при виде князя, он не видел, как князь злится на Штольмана.
Надо предупредить самого Буссе, вот что. Он знает, что хранит секретные документы, сам говорил про военную тайну. Вот и пускай позаботиться о своей безопасности. Приняв решение, я поскорее оделась и тихонько покинула дом. Никто не видел, как я выходила.

В гостинице было тихо и пусто. Место за конторкой тоже пустовало – должно быть, портье отлучился куда-то, а может, и вовсе спал. Что ж, это к лучшему. Никто не увидит, что я так поздно иду в номер. А значит, никто и не узнает. Стараясь не шуметь, я поднялась на второй этаж. Городовой, приставленный охранять номер, дремал на стуле. Пытаясь не разбудить его, я шагнула  к двери, но, видимо, все же была недостаточно осторожна, потому что он вскинулся спросонок:
– Анна Викторовна!
– А господин Буссе у себя? – осведомилась я.
– Так точно,– кивнул городовой, снова устраиваясь на стуле и зажмуриваясь.
Я постучала, но на стук никто не отозвался. И вдруг холодный ветер пробежал по спине. Оглянувшись, я увидела горничную, ту, что убили нынче. Девушка стояла в коридоре, бессильно склонив голову к плечу. Мне стало жутко. Зачем она пришла? Просто бродит вокруг места своего убийства? Или желает рассказать мне что-то? А вдруг предупреждает? Вдруг тот, кто ее убил, угрожает теперь инженеру? Призрак исчез, так и не произнеся ни слова, а я с новой силой заколотила в дверь. За ней послышалось недовольное ворчание, потом шаги, и, наконец, дверь распахнулась.
Буссе был пьян, я сразу это поняла. Да и как не понять, если аромат в комнате стоял – хоть святых выноси. Он уже явно готовился ко сну, но меня впустил все-таки. Волнуясь и сбиваясь, я попыталась рассказать о моих подозрениях. Но тщетно: Буссе не желал меня слушать, молол какую-то чушь заплетающимся языком, даже стихи пытался читать.
– Ну, пожалуйста, соберитесь, – с отчаянии воззвала я к нему.– Это очень важно. Все говорят, что я сумасшедшая, но я не...
Но Эрнест Петрович не дослушал меня, а вместо этого вдруг схватил и поцеловал. Это было... отвратительно!  Я рванулась изо всех сил, оттолкнула его руки и со всего маху залепила ему пощечину. Инженер отшатнулся, хватаясь за лицо, глаза его сделались бешеными. Кажется, он никак не ожидал подобного, и теперь его ярость сдерживалась только его же изумлением.
Да провались ты! Раз так – что ж, я пошла отсюда. Все, что я могла сделать, уже сделано. И не моя вина, если этот ловелас, почитающий себя неотразимым, не воспринял моих слов. Не помня себя от гнева, я поспешила покинуть комнату. Городовой на этот раз не проснулся, и я этому порадовалась: не хотелось бы, чтобы кто-то увидел меня сейчас. Вряд ли мне удалось бы скрыть волнение.
Ночной холодный воздух несколько остудил мой гнев, но я все равно шла быстро, пока не добралась до дому. Было противно вспоминать случившееся. Оставалось надеяться лишь, что пощечина слегка привела инженера в себя. Ведь не до беспамятства же он был пьян, должен был запомнить мои предупреждения.