Двадцать вторая новелла

Каторжник и прокурор

Постепенно все улеглось и утихло. Мама, поняв, что я не собираюсь ни под каким видом давать князю согласие или отказ в ближайшее время, стала давить на меня меньше. А может, папа вмешался, устав от бесконечных скандалов. Как бы то ни было, в нашем доме снова установилась спокойная, мирная жизнь. Лишь порой маму снова одолевало желание подтолкнуть меня к правильному по ее мнению решению, но я легко избегала подобных разговоров, удирая на прогулку.
Гуляла я одна и лишь иногда с дядей. И сколько я ни высматривала, знакомая фигура не появлялась на аллеях парка. От встреченного в городе Коробейникова мне было известно, что Яков Платонович с головой ушел в работу и загонял всех своих помощников до такой степени, что они ног под собой не чуяли. Милейший Антон Андреич звал меня заходить на чай, и я пообещала прийти, но выполнять обещанное не собиралась. Если мой Штольман захочет, он найдет меня. И никакие дела не станут помехой. А навязывать ему свое общество я не стану. Это только приведет к еще одной ссоре.
Дядя, видевший, что я совсем затосковала, пытался то веселить меня всячески, то вызвать на откровенность, но я не торопилась изливать ему душу. Дядюшка, как бы я его ни любила, человек действия. И непременно придумает какой-нибудь хитрый план, желая помочь. А уж его вмешательства в мою и без того непростую жизнь мне хватило с лихвой, спасибо. Лучше уж я подожду тихонечко, покуда Яков Платонович захочет не только поговорить со мной, но и выслушать. Рано или поздно мироздание само об этом позаботится. В этом я была уверена.
И, разумеется, я была права. Только, как это обычно и бывало, ничто сперва не предвещало крупных событий. В тот день дядя получил письмо, в котором говорилось, что он должен явиться в приемную прокурора, так как он будет привлечен в качестве присяжного заседателя в судебном разбирательстве.
Дядя пришел в самый настоящий ужас и попытался даже воззвать к папе, дабы тот помог ему избежать сей повинности, но отец мой оказался на редкость непреклонен, строго напомнив, что это дядин гражданский долг, избегать которого – бесчестие. Тут дяде, разумеется, пришлось сдаться, но переживать он не перестал. И настоятельно попросил меня сходить с ним вместе, так сказать, для поддержки.
Я не могла, разумеется, оставить моего лучшего друга в столь сложную минуту. И довольно скоро выяснила, что не зря: дяде не просто требовалась поддержка. Подозреваю, что один он просто до здания суда не добрался бы, свернув по дороге. Я тащила его, как упрямую козу на веревке, но дядя все равно находил любой повод, чтобы притормозить. Вот и теперь он замер у тумбы, читая вслух «чрезвычайно интересную» заметку, напечатанную в газете трехдневной давности.
– Пойдем, – я решительно взяла его под руку и поволокла дальше.
– Могла бы дать дочитать, – пожаловался дядюшка.
– Пора, – улыбнулась я этой прозрачной хитрости.
– Ох, Господи, – тяжко вздохнул он. – Сбежать, что ли? Ты только представь, как это: люди судят людей! – дядя опустился на скамейку перед крыльцом здания суда. – Приказом Его Императорского Величества.
– Ну! – я ласково погладила его по плечу, скрывая усмешку. – Ну, ты же никогда ничего не боялся.
– Не боялся и не боюсь, – огорченно ответил дядюшка. – Это другое, – и он помахал перед собой рукой, явно затрудняясь объяснить свои чувства.
– Странный ты сегодня, – сказала я ему. – Не болен ли?
На самом деле, я была уверена, что дядя совершенно здоров. Он просто маялся необходимостью исполнять долг, противный его натуре и убеждениям. Сколько я себя помнила, дядя никогда никого не осуждал и меня учил тому же. Он говорил, что человек не должен судить другого человека, потому что не способен до конца понять и прочувствовать причины его поступков. И предостерегал меня от безапелляционности суждений, побуждая разбираться в мотивах поведения, мне неясных.
А теперь вот он должен будет не просто делать выводы для самого себя, а принимать участие в решении судьбы другого человека. Разумеется, даже сама мысль об этом дядю пугала. Но выбора ему не предоставили, так что я была намерена приложить все усилия, чтобы помочь - не поддержкой, так насмешкой. Иногда это бывало не менее действенно.
Дядя, видимо, понял, что я все равно не отстану, и поднялся со скамейки.
– Просто волнение, – ответил он мне. – Просто легкое волнение.
Я повернула его к себе, поправила воротник пальто, разгладила лацканы.
– Ладно, – дядя, наконец, собрался с силами.
Я смотрела, как он идет к крыльцу широким, решительным шагом. Вот подошел и поклонился двери в пояс, явно паясничая. Затем, легко поднявшись по ступеням, выплясал пару лихих коленец, оглянулся на меня – смотрю ли –  и, приняв все-таки строгий вид шагнул  внутрь. Я со смехом глядела ему вслед и только качала головой. Дядя был не сильно моложе папы, но иногда он казался мне младшим братом, несносным, непутевым, но, несомненно, любимым.
Зная, что дядюшке потребуется поддержка и после окончания дел, я опустилась на оставленную им скамейку и приготовилась ждать. Просто сидела и смотрела по сторонам, ни о чем особо не задумываясь. День выдался прохладный и хмурый, праздно гуляющих было немного, и, должно быть, именно поэтому мое внимание привлек человек в одежде мастерового, прошедший мимо меня по направлению к крыльцу. А может, меня удивил острый взгляд, который он кинул в мою сторону.
Должно быть, мастеровой почувствовал, что заинтересовал меня, потому что на крыльце он остановился и взглянул еще раз. Нехорошо как-то взглянул, у меня даже мурашки по спине пробежали, и я поторопилась поскорее отвести глаза. Странно как он смотрит. Настороженно, угрюмо, даже зло. Человек скрылся в здании, а я задумалась, кем бы он мог быть. По одежде – простой мастеровой, плотник, возможно, вызванный починить оконную раму. Но лицо его наводило на мысль о полученном образовании. А глаза… Так смотрят, когда собираются драться. Нет, даже не драться, а сражаться. Глаза воина. Очень странно.
И тут произошло еще более странное событие. На крыльце здания суда появился дух. И не просто дух, а точная копия того «мастерового». Только одет он был в приличный костюм и носил бороду с усами. А так – один в один, не отличишь. От изумления я даже поднялась, желая подойти поближе.
– Кто вы? – спросила я у призрака. – И что с вами случилось?
Дух отвечать не пожелал, а вместо этого развернулся и тоже скрылся за дверью здания суда. Я хотела было пойти за ним, и тут из здания раздался выстрел.
Должно быть, какое-то благоразумие мне все-таки было свойственно, потому как услышав стрельбу, я не кинулась к двери, а напротив, мигом сбежала с крыльца. А когда минуту спустя сообразила, что дядя остался внутри и не вышел, было уже поздно: поднялась суматоха, все забегали в панике. Я попыталась выяснить, что же происходит, но не смогла ничего понять. Лишь старалась ни на минуту не выпускать из виду дверь, все еще надеясь, что дядя вот-вот покажется на пороге. Но его все не было, и постепенно меня начала охватывать самая настоящая паника.
И тут наконец показались экипажи, в которых прибили городовые, кажется, весь наличный состав, а из первого выскочил Яков Платонович, как обычно, не дожидаясь остановки. Вот он-то мне и нужен. Теперь я, наконец, все узнаю.
Следователь шагал столь стремительно, что догнать его я смогла лишь в здании, отчаянно проскользнув под рукой городового, попытавшегося меня задержать.
– Яков Платонович! – он приостановился, и я поспешила ухватить его за рукав, чтобы он не сбежал раньше, нежели все мне расскажет. – Что случилось? Я ни от кого добиться не могу!
– Вы что здесь делаете? – не скрывая недовольства спросил Штольман. – Вам лучше уйти отсюда.
И он потеснил меня в сторону двери, не грубо, но весьма твердо.
– Там мой дядя, в приемной прокурора, – сказала я, крепче вцепляясь в его пальто. –  Скажите мне, что случилось?
– Там беглый каторжник, – ответил он, отводя глаза.
– Господи! – у меня даже коленки от ужаса задрожали.
Беглый каторжник – это смертник, пощады для него не будет. Такому человеку нечего терять, и он убьет всех, кого захочет. Но неужели нельзя никак спасти дядю? Должен же быть способ!
– Что делать? – спросила я торопливо, в надежде, что мой Штольман, как и всегда, что-нибудь придумает.
Он же всегда придумывал! Он столько раз спасал меня! И дядю спасет, непременно.
– Вы, прежде всего, успокойтесь, – сказал мой сыщик уверенно, и я  даже как будто стала меньше бояться.
Незачем в панику впадать и хватать за руки единственного человека, способного разобраться в этом хаосе. Мне следует на самом деле успокоиться и подумать, чем я со своими способностями могу быть ему полезной.
И тут я вспомнила то, что увидела как раз перед тем, как все началось. Теперь у меня не было сомнений, что привлекший мое внимание мастеровой и был тем самым беглым преступником. Но что за дух следовал за ним по пятам? И почему они были так похожи?
– Я же только что видела, как человек вошел в здание, – торопливо сообщила я Штольману, – а вслед за ним дух, как две капли воды похожий.
– Мы потом об этом поговорим, – пообещал он и попытался уйти, но я снова вцепилась в его пальто, забыв, что лишь минуту назад не хотела мешать:
– Я могу чем-то помочь?
Мой сыщик даже не ответил, лишь вздохнул досадливо, а потом решительно развернул меня лицом к двери и буквально всунул в руки городовому:
– Проводите Анну Викторовну в безопасное место.
И тут же быстро ушел. Я рванулась было за ним, но окликать еще раз не осмелилась. Кажется, мне сейчас и вправду лучше послушаться. Такое лицо у моего сыщика лишь однажды было, когда он меня в кабинете запер. Как бы он снова не сотворил подобного. Лучше я и вправду на улице подожду. Ничего страшного. Я же буду рядом. И смогу вернуться, если узнаю что-то новое. Тот дух, он точно должен что-то знать. Вот только имя его мне не известно. Но это дело времени, я полагаю.

Но вызывать дух мне не пришлось. Спустя малое время он возник сам, совсем рядом со мной. Стоял и, не отрываясь, смотрел на здание суда. Жаль только, в такой толпе заговорить с ним у меня не было ни малейшей возможности. Тут мое внимание было отвлечено, потому что мимо нас  к зданию быстрым шагом прошел господин Трегубов, полицмейстер.
– Николай Васильич, – бросилась я к нему.
Он приостановился, глядя на меня с удивлением:
– Анна Викторовна? Как вы здесь оказались?
– Там мой дядя, – пояснила я свое присутствие. – Вы же понимаете, я не могу уйти.
– Ваш дядя в приемной прокурора? – уточнил полицмейстер.
– Да, – кивнула я. – Приглашен быть присяжным заседателем.
Реакция Николая Васильевича на это мое заявление была довольно неожиданной.
– Господи, мне даже как-то стало немного спокойнее, – произнес он. – Если Петр Иваныч там, не должно произойти ничего плохого. Он человек умный, тонкий, он что-нибудь придумает.
– Мне вот, знаете, совсем не спокойно, – ответила я.
Не дай Бог дядя и вправду что-нибудь придумает. Он на выдумки горазд, да только не всегда они удачные. Хоть бы дядя не предпринял ничего! Ведь он знает, что Штольман придет его спасать. И должен довериться следователю, ведь сам сколько раз учил меня тому же.
– Мы должны сохранять спокойствие, чтобы справиться с ситуацией, – сказал Трегубов и, взяв меня под локоть, направил в сторону оцепления.
Но городовой, занятый сдерживанием толпы, не торопился меня выдворить. Кроме того, его, должно быть, смутило мое общение с полицмейстером. Так что я не стала уходить. Если я перейду линию, определенную городовыми, то вернуться уже не смогу. А мне нужно быть тут. В этом доме находятся сейчас два самых дорогих мне человека, и оба они в опасности. Я не собираюсь рисковать или мешать им. Но и уйти я никак не могу. Так что, стараясь держаться независимо, будто имею право тут находиться, я отошла к ближайшему толстому дереву и встала так, чтобы не бросаться в глаза.

Спустя небольшое время что-то изменилось. Сперва забегали городовые, спеша отогнать толпу как можно дальше. Из здания суда торопливо вышли оставшиеся служащие и с ними наш полицмейстер.
Затем к крыльцу подогнали экипаж с городовым на козлах, и тут же из двери почти бегом выбежали еще городовые, предводительствуемые Евграшиным, моим старым знакомцем. Они тоже поспешили отойти подальше.
Я спряталась за ствол, оставшись незамеченной, и теперь осторожно высунулась из-за дерева, наблюдая. Дверь отворилась и на крыльцо вышел незнакомый мне мужчина, несущий перед собой саквояж. Он ступал так осторожно, будто в его ноше был богемский хрусталь, разбить который он боялся. Руки, державшие саквояж, оставались связанными, и даже с моего места было видно, что несчастный заложник смертельно испуган.
Следующим показался Штольман. Он, разумеется, испуганным не выглядел, но казался очень напряженным и сосредоточенным. И мгновенно меня увидел. Я прижалась к дереву, стараясь стать как можно незаметнее. Но Яков Платонович никак не показал, что обнаружил меня и отвернулся. Не успела я порадоваться его появлению, как стало видно, что идущий следом преступник держит его под прицелом. Я уже знала, что человека, которого я приняла за мастерового, звали Андрей Кулагин. Два года назад его осудили за убийство брата-близнеца, Матвея, который был городским головой. Это его дух приходил, я была в этом уверена. Кулагин тоже не был испуган, но оглядывался по сторонам и явно  осторожничал. Впрочем, было бы странно, если бы он вел себя иначе.
Наконец, на крыльце показался и дядюшка. За ним никто не следил, и он вышел свободно, будто гостей провожал. Меня дядя заметил сразу, но виду не показал. Так что я опять распласталась по древесному стволу, пытаясь стать невидимой.
Штольман сел в экипаж, за ним уселся Кулагин, забрав саквояж у заложника. Городовой подобрал вожжи, и экипаж тронулся. Мелькнуло на мгновение родное лицо, хмурое и серьезное. Куда он едет? Один, с преступником?
И тут прозвучал выстрел. Не помня себя от ужаса, я рванулась вслед за коляской, но дядя заорал, как сумасшедший:
– Аннет, оставайся на месте! Ради всего святого, стой там!
Я замерла в растерянности. Дядя редко кричал на меня, он вообще очень редко сердился. И он неожиданности, должно быть, я повиновалась, хотя всем сердцем стремилась туда, за экипажем. Догнать, защитить, уберечь! Снова выстрел, и еще один! Но экипаж уже слишком далеко, чтобы за ним можно было угнаться. Дядя подбежал ко мне и обнял, и я расплакалась, наконец-то, от ужаса.

После отбытия преступника и следователя суета вокруг здания суда и внутри него возобновилась с новой силой. Вернулись ушедшие городовые под предводительством господина Трегубова, снова собралась толпа зевак. Николай Васильевич, несмотря на занятость, нашел время сказать мне пару слов и твердо заверил, что с Яковом Платоновичем ничего не может случиться, потому как следователь действует по плану и вообще знает, что  делает. Мне почему-то от этих заверений легче не стало, хотя я была полностью согласна с нашим полицмейстером касательно характеристики Штольмана.
Понимая, что господин Трегубов занят, я оставила его в покое, предпочтя занять позицию наблюдателя все за тем же стволом, чтобы не маячить и не вызывать ни у кого желания меня прогнать. Дядя, убедившись, что я в порядке, умчался побеседовать со своим товарищем-заложником, все еще находившимся в прострации после происшедшего. Сам дядюшка пришел в себя на удивление быстро, хотя его лихорадочное возбуждение подсказывало мне, что он вовсе не настолько был спокоен, как хотел казаться.
Наконец появился полицейский экипаж и из него, как всегда, не дожидаясь остановки, выпрыгнул мой Штольман и почти бегом направился в здание. Я поспешила за ним. Не самый умный поступок, возможно, но мне сейчас было решительно все равно, как я выгляжу и что обо мне подумают. Я просто хотела хоть минуту с ним поговорить. В идеале еще бы и за руку подержать, но это вряд ли, при таком-то стечении народу. Но хоть пару слов, хоть заглянуть в глаза, просто чтобы понять – он жив, с ним ничего не случилось.
Штольман разговаривал с полковником Трегубовым и вид имел до крайности недовольный. Я встала поодаль, не желая им мешать. Хоть посмотрю на него, если не поговорю.
Но мой сыщик, не пропускающий никакой мелочи, увидел меня, разумеется. И господин полицмейстер увидел тоже. И будучи человеком деликатным, быстро свернул разговор и вышел, давая нам возможность перемолвиться парой слов.
– Вы все еще здесь? – спросил меня Штольман, подходя ближе.
Я смотрела на него и наглядеться не могла. Какой же он все-таки… Настоящий герой. Снова всех спас. Как жаль, что я не могу рассказать ему сейчас, как горжусь им, как восхищаюсь!
– Дядя там, у прокурора, успокаивает судебного секретаря, – пояснила я свое присутствие.
На самом деле, даже если бы дядя не придумал себе занятия, я бы все равно не ушла, покуда не убедилась бы, что мой Штольман в порядке, жив и здоров. А еще я чувствовала, что сейчас просто лопну, если не выскажу ему хотя бы маленькую часть того, что думаю.
– Яков Платоныч, вы… – начала я, не зная, как подобрать слова. Начну хвалить – рассердится. Стану благодарить – смутится. – Я так рада, что все это закончилось! – выговорила я, наконец.
– Все еще только начинается, – проворчал Штольман и, обойдя меня, ушел куда-то вглубь здания.
Я огорченно посмотрела ему вслед. Ну вот! Я же говорила. То ли рассердился, то ли смутился, то ли еще что придумал. Вечно он так. Слова доброго не скажи. Впрочем, и не доброго тоже. Ох, ну и сложный же человек… И за что мне такое наказание?
Ну, ничего. Тут главное – терпение. Я буду до тех пор рассказывать ему, какой он замечательный, пока он не привыкнет это слушать. И не поверит, что это правда.

Дома известие о происшедшем вызвало самый настоящий ажиотаж. Мама ахала и охала, и даже папа был изумлен. Мы с дядей дружно промолчали о нашем участии в событиях, но когда это бывало, чтобы дядюшка мог долго хранить что-то в секрете? В тот же день за обедом он проболтался самым непринужденным образом.
– Я видел убитого Кулагина один раз в своей жизни на приеме, – рассказывал отец, намазывая мармелад на хлеб. – Говорят он был весьма бескомпромиссный человек, даже жесткий.
– Братец его тоже произвел впечатление, – заметил дядя.
– А ты что, его видел? – удивился папа.
– Сегодня, – подтвердил дядюшка. – Имел удовольствие познакомиться.
– То есть, как?
– Когда ты отправился на службу, мне пришло письмо из суда, –  пояснил мой лучший друг не без ехидства в голосе. Кажется, дядя подозревал, что именно папа удружил ему с этим приглашением в присяжные.
– Так ты… – папа, кажется, был испуган не на шутку.
– Угу, – дядя явно упивался произведенным впечатлением.
– И что там было? – поинтересовался отец.
– Ничего из ряда вон, – небрежно ответил дядюшка – Штольман… Штольман – герой.
Я спрятала улыбку в чашке с чаем. Дядя был единственным в нашем доме, кто упоминал моего сыщика. И он старался делать это как можно чаще, всегда находя для Якова Платоновича доброе слово. Скорее всего, дядя делал это исключительно из личных соображений. Во-первых, ему всегда нравилось дразнить маму, которая даже упоминания Штольмана не переносила. А во-вторых, с тех пор, как я в сердцах рассказала дяде, к каким последствиям привело его желание подразнить самого Якова Платоновича, он не уставал извиняться передо мной, и даже порывался пойти в управление и поизвиняться перед самим следователем, да я не позволила.
– Но вы же вместе ушли! – сообразила мама, насторожившаяся при упоминании Штольмана. – И ты тоже туда ходила?
– Нет-нет, – поспешила я ее успокоить, кидая на дядю многозначительный взгляд, чтобы он не смел меня выдавать. – Я просто ждала дядю в парке.
– Мне сказали, что там были только судейские, – папа был все еще обеспокоен, хотя, право, мне было непонятно, к чему теперь-то нервничать, когда все уже закончилось.
– Зачем пугать людей? – спросил дядя, глядя на него с некоторой снисходительностью.
– Да дядя проявил выдержку и оказал неоценимую помощь полиции! – сказала я с восхищением, понимая, что сам мой героический родственник ни за что не расскажет о себе подобного.
– А так же осознал, что суд присяжных не есть истина в последней инстанции, – дядя был мрачен и восторгов моих явно не разделял, – Несколько человек уверовали, что брат убил брата.
– Ну, теперь об этом трудно судить, – недовольно ответил папа, не слишком-то любивший нападки на судейскую систему.
– Скажи, Виктор, – поинтересовался дядюшка, – ты ведь знаком с нашим прокурором? Что он за птица?
– Ну, а почему тебя это интересует? – спросил отец, кажется, заподозривший что-то неладное.
После высказывания о неправедности суда присяжных вопросы о прокуроре и впрямь выглядели подозрительно.  Дядя по дороге домой все уши мне прожужжал на тему о том, какое приятное впечатление произвел на него Андрей Кулагин. Похоже, он безоговорочно поверил этому беглому каторжнику, утверждавшему, что не убивал своего брата. Я же покамест не составила собственного мнения, хотя одно то, что преступник не причинил вреда никому из заложников, говорило в его пользу.
– Праздное любопытство, – отговорился дядя.
– Ну, разумеется, я общался с ним по роду деятельности, – ответил папа.
– Не с его ли помощью ты определил меня в присяжные? – продолжил допрос младший брат.
Я утопила в чае еще одну смешинку. По папиному лицу трудно было не понять, что дядя со своим предположением попал не в бровь, а в глаз.
– Отправил я тебя в присяжные, – признал он с неудовольствием, – а ты и там сумел в историю попасть!
И папа раздраженно встал из-за стола, торопясь, видимо, укрыться в кабинете от упреков брата.
– Скажи, что я во всем виноват! – возмутился дядюшка. – Ну, скажи!
Но отец на подначки не повелся и молча вышел вон. Я понимала, почему он так быстро сбежал. Ведь папа так надеялся, что его участие в дядином назначении останется неизвестным, а тот взял да и спросил напрямую. И пришлось отцу признавать правду: он принудил младшего брата заниматься тем, что тому категорически претило.

Дядя, окончательно расстроившийся из-за того, что его подозрения по поводу папиных действий подтвердились, предпочел удалиться на террасу. День был прохладным, но даже это его не остановило, видно разобиделся не на шутку. Я поспешила за ним, желая утешить. Лично я дядин гнев на управление его судьбой полностью разделяла. Мной родители пытались управлять точно также. Надеюсь, папа хоть немного задумается о том что если принуждать человека, даже с самыми лучшими намерениями, ничего хорошего не выйдет.
Но выяснилось, что дядю беспокоило не папино поведение.
– Аннет, я не знаю, как тебе это сказать, – выговорил мой лучший друг, смущенно вертя в руках чашку с горячим чаем, – но мы должны разобраться  в этом деле. Обязательно должны, я обещал.
– Кому? – удивилась я. – Штольману?
Неужели Яков Платонович, не решаясь обратиться ко мне за помощью после всего, что наговорил тогда в парке, попросил дядю послужить посредником?
– Кулагину, – опроверг мои подозрения дядюшка.
– Что?! – я ушам своим не поверила. – Дядя, ты не перестаешь меня удивлять. Казалось бы, эту историю ты должен вспоминать как не самую приятную. А ты…
– Если человек хочет добиться справедливости… – дядюшка явно приготовился отстаивать свое мнение, хотя, кажется, чувствовал себя несколько неловко, втягивая меня в эту историю. – А если он в самом деле не виновен?
– Вслед за Кулагиным в здание суда вошел дух его брата, – сообщила я, не желая пустопорожних споров о том, чего мы покамест не знали точно.
– И что? – полюбопытствовал мой собеседник. – Действительно похож? – Я не ответила, потому что меня вдруг охватило странное впечатление, понять которое я не сразу смогла. Дядя моей рассеянности не заметил и продолжил. – Ты знаешь, я ведь что-то чувствовал. И потом, потом, на всем протяжении я не знал, как себе это объяснить.
Я тоже чувствовала. И теперь, когда ощущения стали сильнее, могла и объяснение им найти, тем более, что они стояли на лужайке прямо передо мной. Дух Матвея Кулагина явился незваным. Надо сказать, очень вежливо он пришел. Ни дурноты, ни головокружения, и даже ветра не поднял.
– Да он и сейчас здесь, – сообщила я дяде, который все бормотал что-то у меня за спиной. И перенесла все внимание на духа. – Ваш брат хочет найти настоящего убийцу, – сказала я ему. – Помогите ему.
– Пусть ему Вера поможет, – ответил призрак.
– О какой Вере идет речь? – дух молчал, и я почувствовала, что начинаю сердиться. – Да неужели же вы хотите новых жертв и сломанных судеб? – спросила я его возмущенно.
Призрак не ответил, но мир вокруг меня померк. Видение, как всегда накатило внезапно, не давая ни мгновения на подготовку.

Мертвый Матвей Кулагин лежит на полу. Над  ним присел человек, я видела его вчера в здании суда, но как зовут, не знала. Но, судя по повадкам, он из полиции. Вон и городового видно у него за спиной.
– Соблаговолите объяснить, почему вы не сразу в полицию обратились? – спрашивает он кого-то.
Андрей Кулагин стоит рядом, обнимая рыдающую женщину. Это к нему обращался незнакомый следователь.
– Мне нужно было удостовериться, что из дома не пропали важные бумаги, – отвечает он.
– Вы хотите сказать, – изумляется полицейский, – что найдя убитого брата были в состоянии проверять его бумаги? Что же это за бумаги?
– Это личное, – отвечает Андрей.
В комнату входит городовой, держащий в руках трость:
– Ваше благородие, вот…
– Чья трость? – интересуется следователь, предъявляя Кулагину находку.
– Моя, – отвечает тот.
Следователь уверенно отвинчивает набалдашник, обнажая укрытый кинжал:
– Вы пришли в гости с тростью, в которой имеется клинок?
– Я везде с ней бываю, – ответил Андрей, продолжая утешать плачущую женщину, которая, судя по всему, была супругой убитого Матвея.
Все правильно, дядя тоже всюду ходит со своей тростью. И только недавно я узнала, что она у него с секретом.
– Но сейчас клинок запачкан кровью, – сообщил следователь, внимательно рассматривая кинжал, и прибавил, повернувшись к Андрею. – Вы арестованы, господин Кулагин.
Жена Матвея, услышав это, отстраняется, заглядывая в лицо деверя с изумлением и ужасом.
А в следующее мгновение видение гаснет.

Надо отдать должное духу Матвея: столь длинное видение, а я даже не пошатнулась. Очень вежливый дух, очень. Просто-таки гуманный. Спасибо ему за это.
– Что он говорил о Вере? – спросил дядя, уже не сидящий за столом, а стоявший у меня за плечом. Я вздохнула, не зная, как в двух словах описать столь длинное видение, но дядя понял мои колебания иначе. – Аннет, – сказал он, – тебе непременно нужно повстречаться…
– С кем? – перебила я его. – С Кулагиным?
– Я, кажется, знаю, о какой Вере идет речь, – ответил мне дядя.
Я, кажется, знала тоже. Не даром же дух в посланном мне видении уделил достаточно внимания не только брату, но и жене. Скорее всего, это и была та самая Вера, которая могла помочь Андрею. Что ж, я не против  повидаться с вдовой. Лишь бы она согласилась со мной побеседовать. Или хотя бы в дом впустить.

Выяснить, где находится дом Кулагиных, было несложно. Заодно я узнала, что вдову Матвея и вправду зовут Верою. Так что моя уверенность в том, что призрак имел в виду именно свою бывшую супругу, еще укрепилась.
Подойдя к дому, я обнаружила, что мы с полицией снова идем параллельными путями. Перед домом стоял полицейский экипаж со знакомым городовым на козлах. Я поздоровалась с ним, он ответил приветливо. И как раз в этот момент дверь дома отворилась и на крыльцо вышел мой сыщик. Ох, сейчас он поймет, что я снова вмешиваюсь в расследование, и немедленно заругается.
Но Штольман сегодня был не расположен сердиться, видимо. Напротив, при виде меня он улыбнулся приветливо и не торопясь спустился с крыльца:
– Если честно, я ожидал вашего появления. Дядя вас призвал помочь Кулагину?
Ага, значит, от глаз следователя не ускользнуло то, что дядя сочувствует Андрею. Впрочем, он мало что упускает из виду.
– Нет, – улыбнулась я, радуясь, что он не желает ссоры, а напротив, приветлив и дружелюбен. – Со мной говорил дух покойного.
– И что же это он вам такого сказал, что привело вас сюда?
– Он сказал: «Брату только Вера может помочь», – поведала я. – И знаете, как–то недобро он это сказал.
– Ну, а может быть, это не имя вдовы,  а призыв смириться и молиться за душу покойного? – не преминул усомниться Штольман.
Я едва сдержала улыбку, отметив про себя, что сомневается он уже не в самом существовании призрака, а верной трактовке его высказываний. Интересно, а сам Яков Платонович замечает, что давно принимает показания духов?
– Ну, согласитесь, странное было бы совпадение, – ответила я, припоминая, как он не раз заявлял, что ни в какие совпадения не верит.
– Странное, – задумчиво сказал Штольман. И вдруг предложил как ни в чем не бывало. – А вы попробуйте с ней поговорить, может быть, у вас получится. Со мной она говорить не захотела. А я вас здесь подожду, если не возражаете.
Я улыбнулась. Все-таки я добилась своего, хоть на это и ушло больше года. Яков Платонович использует мою помощь, верит указаниям духов и вообще не гонит и не возмущается участием посторонних в моем лице в расследовании, даже сам просит о содействии. Как же хорошо становится на душе, когда мы вот так занимаемся одним делом и не спорим при этом. Не желая испортить момент, я не стала ничего отвечать, а просто пошла к дверям, спиной ощущая его взгляд.

Дверь в дом оказалась приоткрыта, должно быть, Яков Платонович отвлекся и не прикрыл ее. Я воспользовалась этим, решив сперва войти, а потом уже объявить о своем присутствии. А то ведь хозяйка, которая даже с полицией разговаривать не пожелала, может меня и на порог не пустить. А мне необходимо попасть в дом, чтобы что-то увидеть.
Вера Кулагина, статная, красивая женщина, и впрямь была настроена крайне недружелюбно. На мою просьбу побеседовать об убийстве мужа она ответила недвусмысленным и резким отказом:
– Так, послушайте, меня только что допросил следователь.
– Да, но…
– Почему вы думаете, – не дала она мне и слова вставить, – что имеете право задавать мне подобные вопросы?
Я вздохнула, не зная, что ответить. Но тут ледяной сквозняк сделал все ответы не важными. В конце концов, я и не ожидала откровенности от этой женщины. Куда больше я надеялась на откровенность духа ее покойного мужа. И он не замедлил явиться, даже вызывать не пришлось.
– Я прошу, покиньте мой дом, – сердито сказала Вера.
Но я не слушала, глядя на Матвея, появившегося у нее за плечом. Он не произнес ни слова, просто молча глядя на меня. А потом мир потемнел и я увидела.

Снова лежащее на полу тело убитого Матвея. Ну, вернее, я догадалась, что это он, потому что видно только ноги. Кто-то, должно быть, Андрей, торопливо листает какие-то бумаги, не обращая внимания на лежащее тело.
Да, действительно Андрей. Он оставил бумаги, лежащие на столе и теперь роется в ящиках бюро. В дверь входит Вера и видит мертвого мужа. И с изумлением и опаской поворачивается к деверю. Кажется, она тоже подумала, что брат убил брата. Странно, но я же видела в прошлом видении, как она рыдала на груди Андрея, и тот ее утешал. Значит, Кулагин смог разубедить невестку в своей вине.
Картинка видения поменялась, и теперь я видела Матвея, еще живого. Отличить было не сложно: Матвей носил усы и бороду, а Андрей – только усы. Городской голова Кулагин подошел к своему дому и остановился, в недоумении глядя на соседнюю крышу. И мне стало видно, что на этой самой крыше прячется какой-то человек. Убийца? А зачем он на крышу залез? Матвей Кулагин, кажется, тоже остался в недоумении по поводу мотивов неведомого верхолаза, но решил, видимо, что его это не касается, и пошел дальше своей дорогой.

Видение окончилось, и я вновь очутилась в гостиной, видя перед собой Веру и Матвея у нее за плечом.
– Вы что, плохо слышите? – спрашивала меня хозяйка дома.
Должно быть, она что-то сказала, пока длилось видение, но я не отреагировала, разумеется.
– Что? – переспросила я, борясь с головокружением.
Пусть Матвей Кулагин и был самым гуманным из знакомых мне духов, но все равно видения – штука весьма неприятная.
– Покиньте мой дом, – потребовала Вера.
– Да, – кивнула я, направляясь к выходу. – Простите меня.
Делать здесь мне было нечего теперь. Матвей сказал все, что хотел, а Вера все равно ничего не хотела говорить.

Яков Платонович ждал меня непосредственно за дверью. И немедленно подхватил под локоть, едва я вылетела а крыльцо. Кажется, он был встревожен. Ну, это понятно: вид у меня после видений тот еще. Даже дядя иногда беспокоится.
– Она меня выгнала, – сообщила я ему.
– Я так и думал, – кивнул он.
Ну, разумеется. Он же сам говорил с Верой Кулагиной и не мог не знать ее настроения. Хитрите вы все, Яков Платонович, да только хитрости у вас прозрачные. Нет чтобы прямо попросить: Аня, сходите в дом, поговорите с духом. Так нет, все мудрит, все притворяется, будто в них не верит!
– Но вы же знали, что я не только ее там увижу? – спросила я, желая, чтобы он признался-таки.
– Нет, – немедленно заупрямился Штольман. – А вы что, кого-то там видели?
– Их обоих, – ответила я, не желая бороться с его мнимым скепсисом. Довольно мне покамест и того, что Яков Платонович на самом деле принимает слова духов к сведению и даже скрывать это перестал. – Слушайте, пока Матвей лежал, Андрей рылся в ящиках стола и комоде.
– Вера мне об этом не сказала, – задумчиво произнес Штольман. – А вот Андрей упоминал о каких-то документах.
– Да, а еще у меня было видение, – продолжила я. – В тот день, когда Матвей подходил к дому, он видел человека на соседней крыше, – я оглянулась, отыскивая приметную трубу. – Вот на этой.
– Интересно, – Яков Платонович тоже взглянул в указанном мною направлении. – То есть, в ту ночь Матвей видел человека на крыше?
Я кивнула и поспешила спрятать глаза, чтобы он не заметил, какой восторг вызывает у меня то, что мы вот так разговариваем о расследовании и духах.
– А как вы различаете братьев? – поинтересовался мой сыщик. – Они же близнецы.
– Ну, в жизни бы, наверное, не узнала, – рассмеялась я этому проявлению его любопытства, – а вот духов, знаете ли, сразу видно.
– Ох уж мне эти ваши духи, – проворчал он, явно не желая нарушать традицию. – Пойдемте, подвезу.
Ну, пойдемте, Яков Платонович, пойдемте. Вы меня подвезете, а я по дороге задам вам пару вопросов. И, может быть, вы объясните мне, где вы пропадали целый месяц, что вас нигде не было видно, и даже в парке вы не появлялись.
– Вам эта женщина не показалась странной? – спросил Штольман, когда экипаж тронулся.
Он явно имел в виду Веру Кулагину. Нет, вот как это понимать? Впервые за прошедший месяц мы оказались рядом и наедине, а он не нашел ничего лучше, как обсуждать со мной другую женщину!
– А вы думаете, Кулагин мог брата из-за нее убить? – поинтересовалась я.
Вообще-то, Вера и вправду очень красива. И держится с таким достоинством, как мне никогда не суметь. Должно быть, на мужчин она производит сильное впечатление, даже на Штольмана, не зря же он о ней до сих пор думает. Я почувствовала, что мне это чрезвычайно неприятно.
– Не знаю. Во всяком случае, в деле это указано, как мотив, – ответил Яков Платонович. –  Некоторые женщины обладают способностью вовлекать мужчин в войны.
– Как госпожа Нежинская? – спросила я его, начиная сердиться.
Похоже, господин следователь питает слабость к роковым дамам. Вот и Вера его заинтересовала настолько, что он даже не думает обо мне, хотя я тут, рядом сижу. И Нина Аркадьевна тоже…
И, между прочим, дядя рассказывал, что как-то видел Штольмана пьющим кофе в кафе гостиницы. Я тогда не придала этому значения, потому что знала, что там и в самом деле отличный кофе подают, но ведь вполне возможно, что не ради чашки ароматного напитка следователь там бывал. И как это мне раньше в голову не пришло подобное? На прогулки в парке, значит, у него времени нет, а на госпожу фрейлину находится? Ну, и ради Бога! Пусть катится к своей Нине, а меня оставит в покое!
– Остановите, пожалуйста, – попросила я городового.
– Куда вы? – Яков Платонович попытался меня удержать. – Я вас подвезу.
– Не стоит, – резко сказала я ему. – Вам же в другую сторону.
– С чего вы так решили? – возмутился он немедленно.
– А потому что гостиница, где живет Нежинская, в той стороне! – пояснила я  и поскорее пошла прочь, стараясь сохранять самый независимый вид. Ну, хотя бы со спины. Догонять меня он, слава Богу, не стал, а потому и не видел, что я все-таки расплакалась от обиды.