ЧАСТЬ 2
Глава десятая
Сазоновка


 
До деревни оставалось чуть больше версты, когда усатый Палыч, сидевший на козлах, неожиданно натянул поводья, и милицейская пролётка остановилась перед большой, наполовину пересохшей лужей. Пожилой милиционер поднялся, всматриваясь в дорогу.
– Что там, Макар Павлович? – Яков привстал со своего места.
– Следы вроде, товарищ Штольман, – Палыч спрыгнул с козел. Сыщик подхватил свою трость и выбрался из пролётки, торопливо бросив остальным, чтобы оставались на месте и не забывали глядеть по сторонам.
Бывший городовой, задумчиво крутя ус, всматривался в дорожную грязь.
– Верхами кто-то проехал, Яков Платоныч, и немалым числом. Сдается мне, трое либо четверо. Сначала – туда, к Сазоновке, но почти сразу назад воротились.
Штольман и сам уже увидел в подсохшей грязи отпечатки подков.
– Давно? – спросил он отрывисто. Милиционер пожал плечами.
– Вот уж не скажу, Яков Платонович. С самого утра-то дождик моросил, так следы эти уже после. Не размыло их. И просохнуть не успели. Края сухие, а сам след еще сырой. Сдается, ненамного они нас опередили. Вот только, кому бы это быть? Кто у нас тут эдак разъезжает – верхами да толпой?
– И почему сразу обратно? – раздался за плечом Якова напряжённый голос Смирного. То ли сыщицкий азарт выгнал его из повозки, то ли желание ни на шаг не отпускать от себя более начальника. Кажется, Василий до сих пор переживал, что нынче ночью сыщику пришлось повоевать без него.
Но вопрос задал, как обычно, правильный. Яков стиснул зубы. Конечно, можно было успокаивать себя мыслью, что это местные мальчишки вернулись из ночного, а потом за каким-то лешим куда-то опять помчались, но тешить себя подобными ожиданиями Штольман не привык.
– Едем!
Дальше мчались со всей быстротой, на которую способна была милицейская гнедая лошадка. Над высокой травой по обе стороны узкой просёлочной дороги тучами взмывали испуганные стрекозы. Молодые милиционеры подобрались, посматривали вокруг настороженно. Хорошо уже знакомый Штольману Тимофей спросил в волнении:
– Думаете, бандиты, Яков Платонович? Предупредить приезжали?
– Зачем тогда толпой ехать? – раздался невесёлый голос Смирного. – Только внимание привлекает.
Яков Платонович молча с помощником согласился. Предупредить – это было бы меньшей из бед. Скорее всего, сейчас они наткнутся на мёртвое тело того, кто мог бы им рассказать о делишках Прохора Лыскова. Как в случае с управляющим. Опять опоздали!
 
Маленькая Сазоновка встретила милиционеров неестественной, больной тишиной. Палыч придержал лошадь, приподнялся на козлах, оглядываясь, и ткнул куда-то вдаль концом кнута.
– Вон там люди, Яков Платоныч.
Перед парой аккуратных, добротных домишек, что стояли чуть на отшибе, в окружении многочисленных хлевов и сараев, толпились, должно быть, все взрослые жители Сазоновки. Завидев пролётку, люди заволновались, иные кинулись врассыпную. «Милиция!» – проорал Палыч во всю глотку и, повернувшись, пояснил вполголоса:
– А то как бы с вилами не кинулись. Неладно у них.
Штольман молча выпрыгнул из пролётки, за ним – Василий c Тимофеем. От забора к ним шагнул высокий, жилистый мужик, нестарый, но седой как лунь, оглядел милиционеров напряжённым взором, особо задержавшись на фуражках со звёздами, и глубоко вздохнул.
– Где ж вы были, служивые?.. Беда-то какая приключилась!
* * *
Штольман переступил порог и замер, обозревая открывшуюся картину. Хорошего в ней было мало. Не так много времени было у убийц, но они успели покуражиться – то ли по привычке уже, то ли чтобы не оставалось сомнений, кто здесь побывал. На широком кухонном столе – два женских тела, усажены спиной друг к другу. Рубахи, передники – всё залито кровью. Должно быть, с утра бабы творили тесто – теперь бадья с этим тестом была надета им на головы, обеим сразу. Над пожилым мужиком и парнем-подростком бандиты Циркача поглумились в обычной своей манере, выколов глаза и разрезав рот от уха до уха. Кажется, обоим отрезали еще и языки – и хотелось думать, что уже после того, как перерезали горло…
На полу подле лавки навеки замерло еще одно тело, совсем крошечное. Где-то за спиной у сыщика судорожно вздохнул деревенский староста Авдей, тот самый седой мужик, что заговорил с ними у изгороди. Забормотал торопливо молитву, то и дело сбиваясь и путая слова.
Смирной вошел вслед за Яковом, замер рядом с закаменевшим лицом. Спросил негромко чужим голосом:
– Ребёнка-то за что, Яков Платоныч? Если следы заметали… Ладно, взрослые – чтобы лишнего не сболтнули. Малой ведь совсем, и говорить еще не умел толком!
Яков еще раз взглянул на маленькое тельце, казавшееся из-под лавки. Должно быть, вот только утром мать обнимала, перебирала пальцами мягкие кудряшки… С малышом убийцы возиться не стали – чужая рука схватила равнодушно и, размахнувшись посильнее, размозжила русую головенку об угол печи, кинула мёртвого под лавку куском ненужной ветоши.
Казалось бы, все перевидал Яков Штольман за полвека сыскной работы. Но в душе каждый раз что-то переворачивалось от такого вот. И первый для сыщика вопрос: «Cui prodest?» терял всякий смысл. Не было никакого смысла: убийство ради убийства, зверство ради зверства.
– По привычке, Василий Степанович, – собственный голос тоже казался незнакомым. – Просто потому, что могут. Им это в удовольствие. Нам не понять. И слава богу.
Слава богу еще, что Ани с ними нет. А он переживёт. Сейчас отпустит.
– По привычке, – медленно, словно бы отстранённо повторил Смирной. – Яков Платоныч, когда мы этого гада возьмём… Под трибунал потом пойду, но убью своими руками. Чтобы знать, что эта гнида больше никого...
Что греха таить, в собственной душе Якова тоже потихоньку ворочался зверь. И помощника он понимал. Но это было лишнее сейчас.
Нужно было работать. С холодной головой. А с Циркачом они еще встретятся лицом к лицу, непременно…
– Сколько человек было в семье Лысковых? – спросил следователь, не оглядываясь.
Где-то позади шумно сглотнул Авдей.
– Так почитай, все здесь и есть… Иван вот, Татьяна, жена его, Парфён, сын меньшой… Сноха да внучок.
– Сноха – жена Прохора Лыскова?
– Не, Прошка – он холостой, – живо откликнулся староста. – Арина, она за Фролом была, за старшим. От гнилой горячки он помер. А Прохор на заработках нынче. Это как же, он с заработков вернётся, а тут… Ох, горе-то какое!..
– На заработках, значит? – Штольман резко обернулся, пристально глядя на мужика. Староста, словно почуяв что-то, отступил на шаг, протянул уже менее уверенно.
– Дак, Иван говорил – на заработках… А вот где, что – не сказывал!..
Смирной тоже обернулся, прожигая мужика сумрачным взглядом. Не отошел еще. Похоже, все в деревне казались Василию пособниками убийц. Нет, так дело не пойдёт.
– Василий Степанович, справитесь здесь сами? Процедуру вы знаете. Обращайте внимание на мелочи, ну, тут не мне вас учить.  Я пока со свидетелями побеседую.
 
У крыльца обнаружились Палыч с Тимофеем, вернувшиеся от соседей. Лица у милиционеров были потерянные – судя по всему, дела на подворье у Кондраниных обстояли не лучше, чем у Лысковых. Штольман отослал обоих на помощь Василию, размышляя, какими бы словами начать разговор со старостой. Всё ж таки не каждый день в крохотной Сазоновке вырезают сразу две семьи, включая детей. Сейчас деревенские в шоке. И в таком состоянии могут выложить всё, что знают: не про Лыскова, так про что другое, связанное с делом. Но действовать следовало аккуратно. Иначе услышишь привычное: «Знать не знаю, ведать не ведаю!» И что тогда – драть плетьми, как при богопомазанных царях?
Чутье подсказывало Якову, что разговор с глазу на глаз пойдёт легче.
– Так что там с Прохором Лысковым, Авдей Семенович? – спросил он, устраиваясь на покосившейся лавке под яблоней. – Да вы садитесь.
Тот помялся, но всё же присел на лавку вслед за сыщиком.
– С месяц, как его в деревне не видели. Иван говорил – на заработках, а где и сам толком не знал. – повторил он свои прежние слова. – Ворчал, что городские дружки сманили.
Голос был напряжённым, но лжи в нём сыщик не чувствовал. И глядел староста прямо, глаз не отводил. Штольман решил говорить откровенно.
– Сманили, это верно. Вот только чем? Нет, Авдей Семёнович, не на заработки Лысков отправился. В банду он пошёл.
Староста охнул, расширив глаза.
– Да как же это? Это в какую же банду?
– Вот в эту самую, – жёстко усмехнулся сыщик, кивнув на дом.
Из приоткрытого окна доносились приглушенные голоса милиционеров.
«Вот зверьё!» – прозвучал возмущенный возглас Палыча. – «Я-то гадал – как они двоих баб головами в одну бадью? А они вон что учинили!»
«Думаете, с живыми так?» – дрогнувшим голосом спросил Тимоша.
«Нет», – угрюмо откликнулся Василий. – «Крови почти нет. Женщин сразу убили, пока шум не успели поднять. А потом уже...»
Староста шумно сглотнул и перекрестился.
– Авдей Семёныч, только не говорите мне, что бандиты первый раз к вам наезжали, – негромко сказал Штольман, пристально глядя тому в лицо. – Не поверю. Трое чужаков в деревню заявляются, а никто и ухом не ведёт… Ведь их трое было нынче?
– Нынче – четверо, – угрюмо ответил староста. – И прежде являлись, верно. К Лысковым как раз. И к другим заглядывали, случалось. Харчи покупали.
– Покупали? – поразился сыщик.
– Ну… Когда так брали, что приглянулось. Но немного, аккуратно. Смеялись еще: «Продразвёрстка, мол, с вас больше драла!» А иной раз живыми деньгами отдавали. А по миру так слушок ходил, что бывает, и золотом платят.
Это был неожиданный поворот. Но умный, ничего не скажешь. Они с Евграшиным еще когда гадали, где же кормится немаленькая, судя по всему, банда. Ловок, подлец! Если бы бандиты попросту грабили окрестные деревни, то рано или поздно кто-нибудь непременно бы взбунтовался. И поддержки такой не видать бы им, как своих ушей, несмотря на репутацию борцов с проклятой плотиной. А так – кому-то по морде, кому-то совзнаками, а кому-то, выходит, и золотом. И каждый надеется, что золотом выпадет именно ему.
– Потому все и молчат? – зло спросил сыщик. – Гадают, не перепадёт ли и им бандитского золота? Лысковым, вот, перепало. И соседям их заодно. Неужели вы не слыхали никогда, что это за люди? Банда Циркача?
– Ну, слыхали… Да что мы, одни такие? – пробормотал староста, отводя глаза. – И не только к нам, в другие деревни так же вот наезжали. А уж из какой они банды, разве разберёшь? Время нынче лихое, кого только чёрт не носит. Братцы-хватцы из шатальной волости, вот и весь сказ! И что Прошка к ним ушёл – ну не знали мы, вот вам бог свят! Думали, и впрямь на заработки…
– Вот и заработал, – жёстко бросил Штольман. – Прохор Лысков был убит вчера ночью в Затонске, во время разбойного нападения на редакцию газеты. Вместе с двумя другими такими же бандитами.
Мужик вдруг нахмурился, глянул на сыщика остро. Яков Платонович взгляд выдержал. Староста помолчал немного, потом спросил каким-то другим голосом:
– А не врешь ты, товарищ из милиции? Про Прошку? Это что же получается – он с делом не справился, за то и семью казнили?
– Не думаю, Авдей Семёнович, – покачал головой Штольман. – Скорее, нас хотели опередить. Чтобы мы домашних Прохора расспросить не успели, с кем их сын связался. И зачем.
– И впрямь – зачем? – горько вопросил староста. – Жили то они хорошо, крепко жили. Да и разве ж они знали? Ну, Иван может быть… А бабы-то?.. А Кондранины – их за что? Они-то к Прошке и вовсе никаким боком! Это что ж за зверье на наши головы, а, товарищ милицейский?
Штольман стиснул зубы, пытаясь совладать с нахлынувшей яростью, но в голос она всё одно прорвалась.
– Зверье, говорите, Авдей Семёнович? Так вы сами же их и откормили! Кондраниных – ни за что? А к Кондраниным эти самые бандиты за харчами не наезжали ли? А еще к кому? Вы думайте, Авдей Семёныч – они ведь и вернуться могут! Да не втроем-вчетвером, а всей сворой.
Староста молчал, угрюмо уставившись в землю. Штольман резко поднялся и пошёл к дому. У крыльца испуганно притихла кучка зевак. Должно быть, слышали его разговор со старостой. Пусть слушают, может, что-нибудь поймут.
 
Положив руку на перила, Яков приостановился, на миг прикрыв глаза. Всё ли он сделал, что мог, всё ли сказал? Если не совесть, так пусть хоть страх за собственную шкуру заставит это болото зашевелиться! Пусть деревенские не любят Советскую Власть, но детей-то своих они любят?
– Старик-то бледный совсем, – донеслось до него приглушённое. – Того и гляди, сомлеет…Непривычный, видать…
«Дожили, Яков Платонович!»
Откуда-то со стороны крыльца раздался суровый голос Смирного.
– Вы то ко всему привычные! Соседей режут, а никто и не почесался!  Яков Платоныч, что?
Васька с озабоченным видом стремительно сбежал по ступенькам ему навстречу. Штольман усмехнулся. Из-за спины затонского милиционера раздалось обиженное:
– А как тут услышишь-то? Живут на отшибе, и кричать никто не кричал! А что эти к ним поехали – дак, не в первый раз ведь.
Глаза Смирного нехорошо сузились. Штольман глянул на помощника предостерегающе и, обернувшись к говорившему, произнёс негромко:
– Восемь человек зверски убиты. Неужели никто ничего не слышал?
– Да вот вам крест, барин! – мужик истово перекрестился. – Да неужто бы мы не побежали?
– На четверых вооружённых? – зло бросил Василий. Мужик на миг замялся, но внезапно ответил почти спокойно:
– Так мы тоже не лаптем щи хлебаем. Ружьишко, почитай, в каждом доме есть. Охотники у нас живут. Кабы мы только знали… А так – эти ухари тишком приехали, тишком уехали. Потом уж мальчонка прибежал…
– Мальчонка? – переспросил Штольман.
– Сидора Хромого сынок, – раздался за спиной сыщика угрюмый голос деревенского старосты. – Он нас и всполошил. Пойдёмте, товарищи милицейские, провожу вас. Поговорить ведь с ним хотите?
 
Отправиться в дом к свидетелю сразу не удалось, предстояло еще заканчивать следственные мероприятия в обоих домах. Прикинув, что раньше вечера они вряд ли со всем управятся, Штольман решил отправить Палыча с донесением к Евграшину – не хватало еще, чтобы Сергей Степанович, не дождавшись их назад в разумное время, кинулся с отрядом на выручку.  Седой Авдей охотно подсказал, что «двое наших тут собирались в Затонск по делам, они и вашего отвезут, да и к батюшке заедут, чтобы помянул в молитве…» Яков мрачно представил себе, какие сплетни пойдут гулять по городку уже через полчаса после приезда сазоновских, и без особой надежды попросил старосту как-то внушить своим односельчанам, чтобы пока поменьше болтали.
– Макаровы – они не из болтливых. И не пьют оба. Так что не беспокойтесь, барин, – с достоинством ответствовал тот.
Тут же спохватился, что бар то уже нет, помянул нечистого и, точно вспомнив, внезапно попросил «товарищей милицейских» выступить в роли третейских судей, распорядившись, как поступить с оставшейся на обезлюдевших подворьях скотиной. Близкой родни в деревне не оказалось ни у Кондраниных, ни у Лысковых – и похоже, соседи, всплакнув и перекрестившись, уже начали поглядывать на осиротевшие хозяйства с неизбывной деревенской практичностью.
Смирной, едва заслышав слова старосты, сделался еще угрюмее, по щекам заходили желваки. Якова и самого покоробило, но с другой стороны, речь шла и впрямь шла о живых тварях, требовавших присмотра и ухода, которых не опечатаешь, не запрёшь под замок…
– Раньше случалось подобное? – спросил он, подумав.
Без особой, впрочем, надежды – слишком уж маленькой была Сазоновка, всего восемь домов. Староста поскрёб в бороде и не очень уверенно припомнил, что лет двадцать назад в одночасье вымерла целая семья – «…не то лихоманка какая, не то грибами потравились…» – но тогда в Сазоновке был еще барский управляющий, который вопрос решил быстро.
– Прибрал всё к рукам, не глядя, да и весь сказ, – коротко пояснил Авдей. – Баре-то наши все в Петербурге жили. А здесь – только управляющий. Он и воротил, что хотел… пока воля была.
Обгорелый остов барского дома, возвышавшийся вдалеке, едва видимый из-за буйной поросли молодых осинок и иван-чая, красноречиво намекал на то, какая именно судьба постигла управляющего, когда «воля кончилась». Впрочем, не исключено, что шустрый распорядитель успел удрать, а усадьбу сазоновцы или кто иной спалили уже просто в отместку, из молодецкой удали.
– Так что делать-то, товарищ милицейский?
Яков недовольно тряхнул головой:
– Не сейчас.
Он и впрямь не знал, как поступить с рогатым наследием убитых сельчан и смутно надеялся, что к тому времени, как он покончит со следственными делами, деревенские сами решат этот вопрос.
* * *
Большого дом Сидора Хромого, по метрике числившегося Пырьевым, стоял на краю деревни, ближе всех к усадьбам Лысковых и Кондраниных, отделенный от них широким пустырём. Под старыми вишнями теснились кособокие ульи. Яков Платонович покосился на них насторожённо, но многочисленные обитатели ульев большого внимания на милиционеров не обратили, облетали по широкой дуге, гудя деловито и приветливо.
Похоже, пчёлы оказались в итоге единственными, кто был рад их видеть. Хозяйка, дюжая взъерошенная баба, услышав, что милиция хочет поговорить с её сыном, внезапно перегородила дверь всем телом и истошно заголосила: «Не пущу!».
У старосты, пришедшего вместе с сыщиками, вид сделался неласковый.
– Уймись, Марья! – рявкнул он неожиданно мощным голосом. – Не съедят твоего сорванца. Ежели что видел – пусть лучше сразу расскажет.
– Не дам!.. – сдавленно зашипела та, цепляясь рукой за косяк и продолжая загораживать дверь. Другой рукой женщина сжимала неведомо откуда взявшиеся грабли. Авдей покосился на эти грабли и осторожно отступил от крыльца. Штольман шагнул вперёд сам.
– Мария… как вас по отчеству?
Та смотрела на него молча, дико вращая глазами. «Андрюхой батьку звали» – негромко подсказал сбоку староста.
– Мария Андреевна, мы действительно хотим лишь поговорить с вашим сыном, – негромко, но внушительно произнёс сыщик. – Если он действительно что-то видел… Бандиты вырезали две семьи ваших же односельчан. Нам важна любая помощь, чтобы найти убийц.
– Не пущу! – тупо повторила женщина. – Идите-ка вы отсель! Не знает он ничего, не видел ничего!..
– У, дура! – в сердцах сплюнул староста. – Да вся деревня уж знает, что видел! Долго ли, а и до убивцев этих слух дойдёт. Тогда уж как пить дать, приедут и вырежут тебя, да вместе со всем выводком! Как Лысковых, вон, вырезали – чтобы лишнего не сболтнули.
Штольман промолчал. Пугать женщину не хотелось, но не оттаскивать же её силой, на глазах у собравшихся за оградой зевак? Слова старосты явно дошли до сознания хозяйки – та вздрогнула всем телом, переводя полный ужаса взгляд со старосты на милиционеров.
– Да что же это! – голос её внезапно переменился, став тонким, визгливым. – Вы ж новая власть! Что ж вы, детишек от душегубов защитить не могёте?
За спиной Штольмана гулко выдохнул Василий и, не сдержавшись, выругался тихо, но крепко. Яков стиснул зубы, чувствуя, как желваки покатились по щекам. Злые слова о том, что сазоновцам следовало бы прежде самим разобраться со своим отношением к банде – и нужно ли их защищать от убийц, которых они сами и кормят, так и просились на язык, но сыщик загнал их обратно усилием воли. Не время и не место.
Прочим милиционерам, слава богу, тоже хватило ума промолчать. Переведя дыхание, сыщик произнёс медленно.
– Так помогите нам вас же защитить, Мария Андреевна. Всё, что может нам рассказать ваш сын, позволит нам скорее найти банду. Как его зовут, кстати?
Женщина судорожно вздохнула, явно теряя остатки решимости.
– Васька… Да что он там видел-то?.. Малой ведь совсем…
– Да какой малой, пахать можно! – возмутился староста. – Десять годов чай!
Его прервал звонкий шлепок и громкий, непечатный возглас Тимофея. Похоже, затонский милиционер пришёлся-таки не по вкусу одной из хозяйских пчёл. Седой Авдей покосился на парня, сердито растиравшего шею, и снова насел на хозяйку:
– Давай, Марья, кончай кобениться. Стоишь тут врастопырку, как сноп, а государственных людей твои звери жрут! Да на кой им ляд тебя после этого защищать?
 
В просторной кухне, куда провела их Марья Андреевна, царил беспорядок. Чувствовалось, что у хозяйки нынче все валилось из рук. Цветная занавеска, отделявшая кухню от чистой половины, колыхалась. Женщина, поколебавшись, решительно отдёрнула занавеску и замахнулась подхваченным со стола полотенцем на стайку ребятишек:
– А ну, все во двор, не до вас сейчас! Васька, ты останься. Чай, по твою душу милиция пришла!
Свидетель сегодняшнего происшествия, усаженный Марьей на кухонную лавку, оказался крепким, вихрастым мальцом, чёрным от загара, словно жужелка, и смышлёным на вид. Хотя и испуганным, конечно. Но, похоже, боялся паренёк не столько неведомых злодеев, сколько собственной строгой матери, которой предстояло узнать всю правду о его сегодняшних похождениях. Когда осторожные расспросы сыщиков прояснили тот факт, что рядом с усадьбами Лысковых и Кондраниных Васька оказался не случайно, а вполне себе намеренно, с целью беззаконно полакомиться кондранинской смородиной, хозяйка и впрямь нахмурилась было грозно, но староста, скромно примостившийся тут же, с краешку, махнул рукой с постным лицом.
– Оставь, Марья! Кому теперь эта смородина? Пусть уж детвора ест да птички божии. Ты рассказывай, парень, рассказывай!
Васька чуток приободрился и принялся подробно рассказывать, что, когда он сидел в густых кустах, набив рот краденой смородиной, во двор к Кондраниным зашли трое незнакомых мужиков, а еще кто-то остался за воротами – мальчишка слышал только голос, что время от времени успокаивал всхрапывающих лошадей. А гости спокойно, не чинясь, прошествовали в избу. Перед их появлением мальчишка слышал какую-то возню, доносившуюся с соседнего подворья, но значения ей не придавал, больше озабоченный тем, чтобы не попасться на глаза хозяевам.
– Собака на них лаяла? – внезапно спросил Смирной.
Яков взглянул на помощника одобрительно. В Затонске гораздо заметнее стал тот факт, что Василий служит в милиции пятый год. Просто в чужом, каменном Петрограде, да под началом недоброй памяти товарища Куренного, применять свой опыт было ему особенно некуда.
На вопрос о собаке его тёзка отрицательно помотал вихрастой головой. Штольман, прищурившись, взглянул на старосту, проговорил негромко:
– Ну, вот вам, Авдей Семёнович, и ответ на вопрос – знались ли бандиты с Кондраниными прежде? Нашим людям тамошний кобель чуть штаны не порвал, а на тех и не гавкнул. И в дом зашли свободно, значит, знали, что и как. С чего бы это?
Мужик опустил глаза, явно чувствуя себя неуютно. Смирной продолжал подробно расспрашивать паренька о том, как выглядели явившиеся в кондранинский дом незнакомцы: сын Сидора Хромого, слава богу, оказался не из застенчивых и, приободрившись от внимания, оказанного ему взрослыми, старательно припоминал всё, что успел увидеть. Конечно, от осознания собственной значимости шустрый отрок мог и насочинять лишнего, но пока, кажется, обходился без выдумок. Налётчики в его описании выглядели совершенно обыденно.
– …одеты по-городскому, но не как ваш барин, – пацан неуверенно покосился на жилет Штольмана. – Один – ну вот как вы, дяденька, в кожанке, двое в пиджаках вроде. Лица?.. Ну, один на дядьку Пахома похож, нос здоровый, как огурец перезрелый. И дядька весь бородой зарос, а этот просто, с усами. Усы чёрные. А второй… Второй на лицо обычный совсем, а сам длинный, как жердь! В дверь входил, так чуть башку о косяк не расшиб. Фуражка свалилась! Ой, а голова почти лысая – видно было, когда он за фуражкой нагнулся! По бокам чуть-чуть волосы. А усы есть, и борода есть! А третий – старик совсем, борода седая. Росту обычного, но вот он прям весь какой-то страшный! Даже издаля!
Собственно, увидев изуродованные трупы в домах, Штольман почти не сомневался, кто из людей Циркача здесь побывал. На стол лёг порядком уже потрёпанный на сгибах портрет «страшного старика».
– Этот?
Мальчишка присмотрелся, потом кивнул уверенно.
– Точно он, дяденьки! Борода клочками!
Портрет Ляо Суня Васька не опознал, но на это сам Яков Платонович особо и не надеялся. Китаец Яковлева был настоящий человек-невидимка. И участия в бандитских налётах, подобных сегодняшнему, скорее всего, не принимал. Его стезя – это слежка, если убийство, то подобное убийству Латышева: тихое, скрытное, исподтишка. Штольман аккуратно свернул рисунки, после чего спросил негромко:
– Дальше что было – можешь рассказать?
Мальчишка, совсем было оживившийся, осёкся на полуслове. Взгляд его заметался. Хозяйка, что весь разговор простояла рядом, зачем-то комкая в руках полотенце, внезапно отбросила его в сторону, плюхнулась на лавку рядом с сыном и крепко обняла.
– Да что вам еще-то? – выдохнула она, кидая негодующий взгляд на сыщиков. – Они в дом зашли, тут он и убёг! Так, Вась?
Васька вздрогнул всем телом и, прикусив губу, отчаянно замотал головой.
– Не так, – наконец заговорил он тихо.  – Из дому сначала ничего не слышно было, голоса только. Я отползать было начал, а тут шум и поднялся. Вроде как упало что-то, и тётка Матрёна выскочила. Распатланная вся… А за ней этот, длинный который… За волосы схватил. Она рот открыла, кричать, а он дёрнул и ножом ей в спину. Она и свалилась. Он стоит… С ножом… А второй выглянул из дверей и спрашивает: «Что ж ты Игнату ничего не оставил?» А этот засмеялся и отвечает: «Ему хватит!»
– Игнату, значит? – хрипло спросил Смирной, переводя взгляд на Штольмана.
Старый сыщик почувствовал, как сами собой, до боли, сжимаются пальцы. Игнату и впрямь хватило. Не всем Кондраниным повезло умереть сразу, как тётке Матрёне: самому хозяину дома и его старухе-матери бандиты прочно заткнули рты, после чего над еще живыми поглумились недолго, но всласть.
Маленький Васька глухим голосом подтвердил, что слышал из дома какую-то возню, голоса и другие звуки, «от которых прямо мороз по коже». Сам он так и просидел в кустах, словно закаменевший, пока жуткие визитёры не уехали – да и потом не сразу нашёл в себе силы выползти и кинуться в деревню.
– Дитятко!.. – не то выдохнула, не то простонала Пырьева, теснее прижимая к себе сына. – Да и мы не сразу поняли, чего это он! – повернулась она к сыщикам. – Прибежал бледный, весь трясётся, я грешным делом подумала – змея укусила! Да он ведь только сейчас и рассказал толком, что там было! До того лишь выдавил, что тётку Матрёну убили. А оно во что!.. 
– Тётка Матрёна – она хорошая была, – вздохнул Васька. – И на нас не ругалась… Даже за смородину…
Мальчишка уткнулся носом в мать и по-детски расплакался.
 
Штольман сильно подозревал, что, пока милиционеры возились на выселках с убитыми, хитроумные жители деревни успели о чём-то сговориться. Давать показания они не отказывались, но все как один рассказывали, что пришлых бандитов – и в прошлые разы, и нынче, – видели только «…сдаля, когда по улице проезжали. А так-то они всё на горушку, к Лысковым шастали!» В одном лишь доме хозяева проговорились, что с месяц назад бандиты разжились у них птицей, но тут же, спохватившись, добавили, что курей и уток те похватали сами, никого не спросясь.
– Что ж вы в милицию не заявили о краже? – спросил Смирной, нехорошо прищурившись. – То из-за одного цыпленка пороги оббивают, а тут весь двор обобрали, а все молчат!
– Да что там… Из-за пары утей шум-то поднимать, – пробормотал хозяин, пряча глаза. – Да и страшно…
Помощник следователя только зубами скрипнул. Видно было, что в искренность свидетелей он не верит ни на грош. Штольман невесело усмехнулся про себя. Василию Степановичу еще предстояло выучить, что в их деле ценно любое слово изречённое, будь то ложь или правда. Мелкие гешефты с бандой сазоновцами, как видно, решено было дружно свалить на покойных жителей выселок, но самих бандитов они описывали охотно. К внешности черноволосого, «у которого нос огурцом» добавилась такая деталь, как большой шрам на кисти – «словно за нож хватался!» Смирной, услышав это, мрачно покосился на начальника. Догадался, конечно, что такую мелочь не разглядишь издалека – только при близком общении, – но ловить свидетелей на противоречиях Штольман сейчас не собирался. Важно было не потерять хотя бы ту малую откровенность, что возникла в общении с деревенскими.
В целом жители Сазоновки подтвердили, что эта же самая компания наведывалась к ним и раньше, иногда меняясь числом и составом. Пару раз мелькал среди бандитов и некий «рыжий в черной фуражке». Услышав про чёрную фуражку, Смирной снова вопросительно взглянул на сыщика и Яков Платонович согласно кивнул. Среди налётчиков, убитых в редакции, и впрямь был один рыжий.
Портрет азиата в деревне не опознал никто, не появлялся здесь и человек в синих очках. А вот Игната узнали многие и вслед за маленьким Васькой Пырьевым подтвердили, что старик – страшный.
– Каторжник старый! – мрачно сплюнул при виде портрета хозяин дома, который сыщики навестили одним из последних.
– Почему – каторжник? – насторожился Яков. Мужик помялся, но решил всё же быть откровенным.
– Да подъехали они как-то вдвоём, в самом начале, по весне еще. Сами не верхами, в бричке были. Дом-то мой – крайний. Мы с сыном аккурат в огороде копались. Этот вот старик и спрашивает из-за забора: где, мол, Макар Линёк нынче обретается? А Макара-то когда еще на войну с японцем забрали, там и сгинул. Я так и ответил. А тот, что второй, смеётся: давненько же ты по каторгам валандаешься!  Ну, и поехали они. А старик и впрямь – морда каторжная. Вы бы его глаза видели, товарищи милицейские! Такому убить – не то, что почесаться, а просто в радость!
Этот факт сыщикам уже был известен. Но сейчас Штольмана не оставляло внутреннее недоумение. Зачем? Заметая, якобы, следы, изуверы в итоге наследили еще сильнее. У Василия блокнот распух от бандитских примет. Яков Платонович был уверен, что появись милиционеры в Сазоновке три дня назад, они бы не узнали и половины этого – если бы вообще хоть что-нибудь узнали. Но зверское убийство двух семейств подействовало даже на их односельчан, привычно не ждущих от жизни, а в особенности от властей ничего хорошего. Как мог умный и опасный Циркач, доселе имевший несомненную поддержку в окрестных деревнях, допустить такой просчёт? Замести следы, если они и были, можно было гораздо меньшей кровью. Купить, запугать… Или бандит понадеялся, что о случившемся в маленькой, стоящей на отшибе Сазоновке, никто не узнает? Такого шанса сыщик ему давать не собирался.
* * *
Надежды на то, что деревенские сами решат вопросы наследования, не оправдались. Когда Яков вышел из крайней избы, его уже ждала депутация мужиков.
– Так как с животами быть, барин?
За спиной сыщика досадливо хмыкнул Василий.
– Вот приедет барин – барин нас рассудит! – чуть слышно пробурчал он.
Штольман поморщился:
– Не дело это, братец, милиции. Сами решайте. Есть у вас тут власть? Сельсовет или что там?
– Дак, это… нету тут власти, – замялись в толпе. – Никто к нам не приезжал. Окромя вас.
– А советская власть – это кто? – взорвался наконец Смирной. – Я это? Или Яков Платоныч? Это вы, пеньки замшелые! Вам право дали самим решать, а вы всё норовите себе хомут на шею найти. Перед бандой вон пресмыкаетесь!
– Василий Степанович! – осадил его Штольман. – Чего кричать? Нет сельсовета – организуйте.
– Я? – ошарашено спросил помощник.
Сыщик кивнул, а сам тайком ухмыльнулся. Мысль спихнуть всё на Василия показалась ему здравой. Не самому же ту Советскую власть устанавливать, в самом деле.
– Дык, – нерешительно начал один из мужиков. – Скотину-то подоить надо.
– Подоите, – скомандовал помощник сыщика. – А потом милости прошу на сход!
Яков только подивился про себя неожиданному в устах простого парня обороту. Где он этого набрался?
* * *
Сход проводили прямо на улице, вытащив лавки из ближайших изб. Помещения, пригодного для сельсовета, в Сазоновке не было. Притащили и стол, и Мария Пырьева долго приставала к Смирному с вопросом, стелить ли скатерть. Василий, которого такой подход озадачил, неопределённо махнул рукой. Супруга Сидора Хромого расценила этот жест, как дозволение, и проволокла вышитую скатерть, должно быть, сохранявшуюся в сундуке лишь для великих праздников. Яков наблюдал за всей этой суетой, усевшись в первом ряду с самого краю. Ноги уже гудели.
Когда вся деревня, включая малых детей, собралась на лавках, возбуждённо блестя глазами при виде неслыханного действа, Смирной окинул сход суровым взглядом:
– Грамотные есть?
Деревенские запереглядывались, а потом выдали из толпы паренька лет семнадцати:
– Вот он, Митька.
– Иди сюда, секретарём собрания будешь, – скомандовал Василий. – Записывай, о чем говорили, что решили. Теперь это… товарищи, надо избрать председателя сельсовета.
В председатели деревенские не очень уверенно делегировали старосту Авдея.
– Прошу, Авдей Семёнович, – пригласил молодой сыщик новоизбранного председателя за стол президиума. – Ведите собрание.
– А чего делать-то? – растерялся староста.
– Правление выбирайте, – подсказал Василий и уселся, с облегчением складывая с себя обязанность руководить сходом.
Выборы затянулись. Вначале крестьяне не могли взять в толк, кого и для чего выбирать, но потом дело пошло бодрее. Назначили в правление троих мужиков, когда вдруг зашумела Марья Пырьева:
– А бабам-то можно в совет?
– И бабам можно, – сурово постановил Василий.
– Тогда и меня записывай! – гаркнула женка Сидора Хромого.
– Записывай, – кивнул Авдей. – Всё равно не отстанет. Это ж не баба, а бронепоезд.
Выбрав руководство, крестьяне неожиданно разумно, практично и быстро распределили осиротевшую скотину по дворам, никого не обидев. Штольман облегчённо вздохнул и прикрыл глаза – навалилась вдруг усталость. А до Затонска ещё ехать и ехать. Ночь встречать придётся в дороге. Хорошо, что Ани дома нет, не будет волноваться.
– Товарищ милицейский, а с бандой-то чего? – вывел его из оцепенения резкий голос Марьи Андреевны.
Василий за столом президиума открыл было рот, потом глянул на начальника – и снова его закрыл. Штольман понял, что остаться в стороне ему не суждено.
– Банду мы возьмём, – негромко сказал он. – Но легче нам будет это сделать, если вы станете поддерживать нас, а не их.
– Ага, – ехидно выкрикнул кто-то позади. – Вы-то приехали и уехали, а нам как? Где милиция?
– Милиция – есть орган правопорядка, создаваемый народом, – убеждённо заявил Смирной, поднимаясь во весь рост. – Сами же говорили, что тут охотники почитай все.
Сход тревожно загудел, как улей.
– Это что, нам от бандитов самим отбиваться? – сердито спросил давешний мужик, что говорил про ружья в каждом доме.
– Зачем только самим, – спокойно возразил Яков. – Если бандиты вновь объявятся, дайте знать в уезд. Приедем.
– Пока ты приедешь, они нас всех порешат! – вякнул истерически тот же голос из задних рядов.
– А что – по избам сидеть и ждать, пока всех вырежут, как Кондраниных и Лысковых? – вдруг зло спросила Марья. – Ты мужик или кто?
И сход забушевал с новой силой.
* * *
Когда закончилось первое в истории Сазоновки собрание сельсовета, уже смеркалось. Седой Авдей без лишних церемоний предложил затонским милиционерам заночевать в деревне: решил, должно быть, что после случившегося будет нелишним задержать у себя подольше троих вооруженных мужчин. Штольман, поколебавшись, согласился. Опасения старосты были не беспочвенны. Кроме того, ночь ожидалась безлунная, начинал накрапывать дождь… На разбитой милицейской пролётке по здешним ухабам в Затонск они всё одно добрались бы уже далеко заполночь.
На ночлег Авдей Семёныч проводил их в просторную избу, где хозяйничала молчаливая пожилая пара. Пошептался в углу с хозяйкой и та, покивав, споро накрыла стол, уставив его снедью. Штольман вспомнил слова помощника о том, что в Сазоновке живут скотиной: на столе и впрямь были и творог, и молоко, и сметана, и большой, едва початый круг сыра – вот только аппетита не было даже у вечно голодного Смирного. Молча поковырявшись в тарелках, парни поднялись и один за другим убрались в отведённую им комнату. Хозяйка, недоумённо обозрев почти нетронутый стол, всплеснула руками и, запричитав внезапно: «Ох же вы, голубчики, устали-то как!», подхватилась и потащила вслед нежданным гостям стопку пухлых подушек.
Несмотря на дружные протесты молодых милиционеров, в караул Штольман первым назначил себя.  Чувствовал, что всё равно не уснёт, по крайне мере сразу: как в былые годы накатило состояние нервного возбуждения, что напрочь лишало его сна во время расследований; слишком много вопросов теснилось в голове.
На улице быстро сгустилась тьма, хоть глаз выколи. Оставалось полагаться на слух, но мешал мелкий дождь, заунывно шелестевший листвой яблонь. Впрочем, где-то по двору и саду бегал пёс, спущенный хозяином с цепи: время от времени Яков слышал его глухое порыкивание, и понадеялся, что случись что – угрюмый лохматый сторож успеет поднять тревогу.
Заскрипели половицы в сенях. Штольман по шагам узнал Васю Смирного.
– Что не спите, Василий?
– Сна нет, – без выражения ответил Вася, устраиваясь на ограждении крыльца.
– Аппетита, смотрю, тоже нет, – несколько язвительно заметил Штольман. – Не заболели часом, Василий Степанович?
– Все заболели, – проворчал Смирной, глядя куда-то в сторону. – Одним и тем же. Кусок в горло не идёт, Яков Платонович. Нет, хорошо конечно, что люди осознали, но ведь не случись такого вот… Они бы и по сей день тут бандитов кормили!
– Ну, не прямо уж так, чтобы кормили… – невесело усмехнулся Яков. – Скорее по принципу «вы нас не трогаете – и мы вас не знаем».
– Да все они знали! – зло бросил Васька.
– Даже если и так, – спокойно ответил сыщик. – Деревня – это свой собственный мир. И в этом мире они еще не разобрались, от кого им больше вреда – от таких вот заезжих бандитов или от советской власти. Вам про продразвёрстку напомнить, что совсем недавно отменили? Да, в то время только такими мерами можно было спасти главные города. Иначе что Москва, что Петроград вымерли бы подчистую. Но деревенским от той Москвы не холодно и не жарко. А хорошего они по привычке ни от кого не ждут. От власти – особенно. Любой, кто при оружии – тот и власть, а уж если он еще не просто курей забирает, а какие-то гроши взамен дает!.. Василий, вы мне, наверное, не поверите, но если бы в прежнее время что-то подобное нынешнему случилось, то это и вовсе бы могли попытаться скрыть. Потому как куда больший страх был, что полиция понаедет и деревню разорит! Они еще не поняли, что власть теперь – это они сами. И то, что сельсовет в одночасье избрали, и про банду решились, наконец заговорить, даже то, что нас о помощи просят – уже шаг вперёд. И бог с ними, со старыми грешками.
– Думаете, это их чему-то научит? – недоверчиво хмыкнул затонский милиционер. – Да завтра же забудут и начнут, как и впредь, с мразью этой приторговывать!
– Надеюсь, что всё-таки научит, – жестко сказал Штольман. – О сознательности говорить пока не приходится, так хотя бы потому, что своя рубашка ближе к телу. Это уже не Затонск с Зареченском и не борьба с советской властью и с плотиной. Бандиты не сдержались, показали себя во всей красе. Я до сих пор не могу понять – зачем? Зачем Циркачу так рисковать поддержкой деревни?
Василий некоторое время молчал. Затем вздохнул, как показалось Штольману – примирительно, – и устроился на перилах поудобнее.
– Тоже удивляюсь, Яков Платоныч, – голос его звучал уже спокойнее. – Запаниковал?
– Не похоже это на Циркача, – Штольман с сомнением покачал головой. – Не так уж был велик риск. Да, мы опознали Лыскова… Проще было договориться с его семьёй, чтобы они от всего отпирались. Ушёл на заработки! В деревне, похоже, действительно так считали. И мы в тупике. А теперь у нас вместо одного Лыскова приметы почти десятка бандитов.
– Да, вернее было бы всю деревню вырезать, – совершенно серьёзно заметил Василий. – Может, за этим и шли?
Яков покосился на почти невидимого в темноте помощника.
– Думаете, нас испугались?
– Нет, – помолчав, мрачно ответил тот. – Мы с ними больше, чем на два часа разминулись. Успели бы. А они развлекались, сволочи. Мёртвым бабам бадью на голову натягивали.
Штольман на миг задумался. В словах Василия определённо был смысл.
– Именно что развлекались, – наконец произнёс он. – До этого все убийства, совершённые бандой, имели хоть какую-то цель. А здесь… Создается ощущение, что кого-то действительно послали замести следы. А он сделал это так, как он умеет. Не отказав себе в прочих удовольствиях.
– Игнат, – тяжело вымолвил Смирной. Яков едва не вздрогнул – столько чувства ухитрился вложить обычно невозмутимый его помощник в одно короткое слово.
Штольман и сам умел ненавидеть. Просто почти забыл, каково это. Повода не случалось. Но для него стало откровением, что флегматичный Вася умеет ненавидеть тоже.
«Яша, на самом деле он очень на тебя похож!»
Яков криво улыбнулся, надеясь, что в темноте это останется незамеченным. Пожалуй, нынешнее поколение затонских сыщиков уже не будет хватать врага за грудки, провоцируя на дуэль. Встретятся - убьет голыми руками, как и обещал. Впрочем, кто сказал, что этот Игнат заслуживает чего-то другого? Перед глазами снова всплыла картина, увиденная в доме Лысковых…
– Вот про Игната мы нынче узнали кое-что новое, – Штольман изо всех сил старался, чтобы голос его звучал спокойно. – Во-первых – он действительно затонский. И, похоже, именно отсюда он отправился на каторгу.
– Может, вы его и отправили, Яков Платоныч? – вскинулся Смирной.
– Возможно, – коротко ответил Штольман. – Но не забывайте, Василий Степанович, что, несмотря на все возникшие вокруг моей скромной персоны легенды, в реальности затонским сыском я командовал меньше двух лет. И до меня отдельные граждане отправлялись на каторгу, и после… Скорее уж после. Я этого Игната точно знал. Ведь полицейские архивы в Затонске сохранились?
– Почти, – кивнул Вася. – Кое-что пропало, конечно. В семнадцатом не раз хотели сжечь… разные. Мы с Евграшиным не дали.
Штольман усмехнулся, припомнив огромную петербургскую картотеку, в годы революции уничтоженную подчистую. Впрочем, в истории это повторялось и не раз, и не два – сначала новый мир с огромным воодушевлением громит старый, чтобы потом долго и мучительно выискивать в его обломках нечто на самом деле нужное и полезное. Нужно будет сказать спасибо умнице Евграшину. Сохранность затонских архивов позволяла намного облегчить поиски и сузить их круг. Конечно, могло статься, что в те годы Игната звали как-то по-другому, но Штольман был уверен, что, увидев имя в старом деле, он вспомнит и лицо.
– А что во-вторых, Яков Платоныч? – голос Смирного несмело вторгся в его размышления.
– А во-вторых, Василий Степаныч, он точно не Циркач. Иначе бы тут давно весь уезд плавал в крови. Не знаю, какая у них там была договорённость, но последнее убийство определённо не пойдёт их банде на пользу. Нужно, чтобы побольше народу в окрестных сёлах о нём узнало. Может, хоть так до них дойдет, что никакие это не идейные борцы, а самые обычные убийцы?
– И в самой банде, если есть там местные, как Лысков, – сурово добавил Смирной. – Пусть бы хоть задумались! Вот только как… Газета?
– Раз Циркачу настолько не понравилось, что пишет про него Лизавета Тихоновна, будем продолжать бить его этим же оружием, – саркастически усмехнулся Штольман. – Да и вообще, нужно держать его в курсе событий. Вдруг у них правая рука не знает, что делает левая? О, Господи! – сыщик фыркнул и покрутил головой. – Думал ли я когда-нибудь, что от нашей затонской прессы может быть польза!
В темноте лица Василия было не разобрать, но, похоже, молодой милиционер был немало удивлён.
– А как же Ребушинский? – наконец рискнул спросить он.
Яков шумно выдохнул. Но действительно – откуда Василию Степановичу знать всю подноготную несносного борзописца? Вряд ли тётя Лиза посвящала названного племянника во все тонкости журналистской деятельности покойного мужа. В памяти прочих затонцев владелец «Затонского Телеграфа» остался автором любимой сказки про сыщика и медиума, а еще – пламенным борцом и нечаянным спасителем городка от следователя Мухина… Штольман же лучше всего помнил совсем другого Ребушинского.
– А Ребушинскому очень повезло, что меня якобы убили именно тогда, – ответствовал сыщик ядовито и мрачно. – Иначе бы я сам его убил за его грязные статейки. Не удивляйтесь, Василий Степанович, я всерьёз собирался. В то время он только тем и был занят, что обвинял Анну Викторовну во всех смертных грехах. Что ведьма. Что притягивает в город несчастья и смерть. Это уж потом он перековался.
Александра Андреевна упомянула как-то, что к столь резкой смене взглядов затонского журналиста каким-то образом подтолкнул полковник Варфоломеев… хотя вряд ли и он предполагал подобный результат! Любопытно, что всё-таки случилось с Ребушинским, что тот резко забыл и про меднолобую полицию, и про им же затеянную охоту на ведьм и, ничтоже сумняшеся, принялся сочинять свои душещипательные опусы о Героическом Сыщике и Прекрасной Спиритке?
 
Лицо Ани, бесконечно родное, любимое до самой малой чёрточки, вдруг возникло перед самыми глазами, стремительно сметая прочь и Ребушинского, и Игната, и подступившую ночную тьму… Штольман глубоко вздохнул. Хорошо, что жена сейчас в Твери, подальше от всех ужасов, творящихся в уезде! Представить себе Анну Викторовну сидящей без дела он не мог, и оставалось лишь радоваться, что она нашла себе занятие в стороне от Затонска, дела Циркача и громоздящихся вокруг трупов.
Зачем они всё-таки туда рванули? «Нужно найти одного мальчика!» – успела коротко сообщить жена. Первое, что пришло ему тогда в голову – речь идёт о ком-то из учеников Егора Александровича. Какой-нибудь пацан отправился на поиски приключений. Теперь он отчасти в этом сомневался. Каким-то боком тут были замешаны и духи, ведь пришел же Фомин к Ане «как медиум к медиуму». 
Но за тридцать с лишним лет он научился всё-таки доверять жене, как и она ему. Кроме того, с ней Егор и его ученики. Дети как никто другой были способны удержать Анну от особо рискованных авантюр.
И всё же… Аня, Анечка, Анна Викторовна, что же вы задумали?
 

 
Следующая глава       Содержание
   

Скачать fb2 (Облако Mail.ru)         Скачать fb2 (Облако Google)