Эпилог

Дом, милый дом, наследство Альбы от матери, заметно изменился с тех пор, как Андрей Строганов оказался здесь впервые. Хотя прежними были и двор с печкой, и добротные каменные стены, и увивающий их плющ, и плоская крыша, и даже ведущий туда толстый канат, которым прежде часто пользовался Тимор-Алк, чтобы не топать наверх по внутренней лестнице и не беспокоить бабушку.
Да, стены остались теми же, но с новой хозяйкой у старого дома появилась новая душа. Теперь Андрею Строганову искренне хотелось сюда приходить. На Земле он даже не представлял, какой спектр чувств стоит за выражением «братья и сёстры», а в присутствии Альбы понял, насколько это приятно — наслаждаться общением с женщиной без какой-либо подкладки (или накладки?) физического влечения.
Было ли тому причиной уважение к жене друга? Или наполненность его сердца образом Шарбат Гулы? Или то, что «индианское» лицо, смуглая кожа и сильные руки Альбы не совпадали с представлениями Крокодила о женской красоте? Неважно. Просто ему совсем не хотелось раздевать её глазами и высматривать, угадал он или не угадал, что тело воскресшей получилось красивее, чем у той женщины в прозрачной блузке, которую он видел в вагончике, когда впервые путешествовал по Раа монорельсовым транспортом.
А ведь привычка шарить глазами по любому молодому женскому телу была, казалось бы, второй натурой Андрея Строганова. Не отскрёбывалась от его личности, как коричневый налёт от кофе на стенках редко мытой офисной чашки.
«Оказывается, даже такую чашку можно отмыть!» — осторожно удивлялся он.
[indent]
Одна только Альба поняла горе Андрея Строганова, когда Сиамский Кот (вопреки массе Крокодиловых набросков и даже законченных рассказиков) отказался от идеи воскрешения Лилы и женился на Царевне Лебеди.
(Что Ана смогла быстро утешиться с Пакой, это Крокодил принял сразу: если Рояс «не допрыгнул», долго ли она будет убиваться? К женской верности он продолжал относиться с большим скептицизмом. На Земле ведь осталась не только его вечно грязная чашка в бюро переводов, но и дома — закопчённый до полной потери лица чайник, вроде Федорино-Чуковского самовара.)
Крокодил даже спросил у Аиры, не считает ли тот подлостью такое поведение своего клеврета — бросить юную больную жену в небытии и лакомиться лебёдушкой. Более того, если помнить о том, что Саша Самохина осуждала второбрачие священства как оскорбление Замысла Творца, не навлечёт ли в этом свете Пакино желание наслаждаться жизнью Сашин гнев на Раа?
Аира, разумеется, за Сиама заступился. Сначала посоветовал землянину более трезво оценивать своё право судить о чьей бы то ни было личной жизни, а потом привёл в пример Сашиных знакомых, молодую вдову и вдовца. Те так горячо любили покойных супругов, что, познакомившись через своих детей, игравших в песочнице, стали мужем и женой не иначе как по Божьему милосердию. Иначе от горя сошли бы с ума и оставили круглыми сиротами двух малышей, а так нашли друг в друге опору и ещё третьего родили. Почему Андрей Строганов не хочет думать, что брак Пакура-Пана и Аны — это проявление Сашиного милосердия? Если у них нет сил на воскрешение своих покойных, а на продолжение жизни — есть, вот пусть и несут крест по силам. Тем более что у Аны родилась необыкновенно красивая и смышлёная девочка, и Аира уже заранее рад за того молодого человека, которому она будет суженой.
А вот Альба сразу поняла его боль и постаралась помочь, чем могла: нарисовала портрет Лилы по оставшимся изображениям и его впечатлениям.
Этот портрет Крокодил повесил его у себя на кухне вместо Царевны Лебеди. Изображение Царевны он даже хотел сперва сжечь («Самые злые инквизиторы наверняка выходили из самых распущенных в молодости», — подумал он с горькой самоиронией), но потом просто отправил раянскую фотографию Ане по почте. Как-то удержался, чтобы не самому Сиамскому Коту отослать в качестве пинка — тот как раз готовился возглавить пилотируемую экспедицию в червоточину, об этом трещали все информационные жуки, и Крокодил злорадно думал: «Вот и пусть возьмёт с собой портрет своей красавицы в трауре!» Но всё-таки обуздал свою ненависть, взял себя в руки, смирился.
«Значит, остаётся просто помнить её, — думал Андрей Строганов, глядя на портрет Лилы. — Все её бросили: и мой любимый прадедушка, и обожаемый Пака, которого она вытащила с того света. Может быть, хоть у меня получится не оставить её? Помнил же венгр Моисей княжну, которую никак не сумел защитить на Земле? И в молитвах наверняка поминал, даже когда уже жил в своей пещере. И свои телесные страдания принимал как расплату — какой смысл быть сильным телом, если этих сил не хватило на спасение любимой? Конечно, княжна ни при каких условиях не могла стать женой телохранителя своего брата, но разве это имеет значение? Значение имеет только её вечная жизнь. Правда, Моисей был святой, а я кто? А я просто перепил хвостовки и заболел, и прадедушка Омон-Ра нашёл для меня лекарство хуже болезни. Но вот спроси меня, соглашусь ли я не любить Лилу, как предлагали Эргу Ноору в «Туманности Андромеды» разлюбить Низу — нет, ни за что. И вообще, лучше быть кастратом и любить, чем иметь каменную эрекцию и не любить. Только, понимаешь, Господи, княжна-то у него была настоящая, с фамилией, именем и отчеством: Рюрикович Предслава Владимировна, про неё и в летописи написано, а моя Лила — вроде андерсеновской Русалочки, выдумка Саши Самохиной. Но ведь я видел её своими глазами, а самое главное — она помогла мне выздороветь! Не может же быть, чтобы это было ни о чём! Даже пусть выдумка Саши... Но Ты же нас всех тоже выдумал, сделал мир из ничего и подарил нам эту Твою искру — творить! «Хочу, чтобы Витя был здоров!» — разве это слово книжной Жени пропадёт у Тебя, когда Ты думаешь о Катаеве? Я о нём знаю только то, что он жил в ужасное время, в не менее ужасное, чем в котором жил Моисей Угрин — да и какое время на Земле не ужасное? Я даже не помню толком, как его зовут. Кажется, Валентин. Да, точно, Валентин. Не удивлюсь, если он писал доносы или подписывал какие-то письма с требованием казни для врагов народа, и прочее в духе того времени —  а, может, наоборот, никого не сдавал. Не знаю. Но главное он сказал, когда написал «хочу, чтобы Витя был здоров!» словами своей героини. Если Ты Сашу помиловал, а значит, и созданный ею мир тоже, так ведь? Если мой любимый прадедушка Омон-Ра жив, так не забудь и Лилу сделать живой. Ради красоты Твоего собственного Замысла».
[indent]
Впрочем, наблюдая со стороны за семейной жизнью Аиры и Альбы, Андрей Строганов с той же искренностью, с которой тосковал о Лиле, благодарил Бога, что живёт один. Как же прав был Марк Твен, когда в конце «Тома Сойера» писал, что это только в книжках свадьба героев считается хорошим концом, а в жизни в таком случае проблемы у людей только начинаются.
Потому что Альба и Аира притирались друг к другу своими непростыми характерами с таким скрежетом, что Андрею Строганову временами было страшно за Раа.
И это ещё Шана оставила воскресшей дочери дом, а сама переселилась к Тимор-Алку, чтобы помогать Лизе воспитывать малышей-погодков.
Пожилая дама сначала встретила появление дочери с радостью, но узнав, что та всё-таки стала женой Консула Махайрода, предпочла мудро держать дистанцию от новой семьи. Жутко было представить, какие молнии летали бы над Лесом Тысячи Сов, если бы темпераментная тёща оставалась вовлеченной в отношения не менее темпераментной дочери с упрямым зятем!
После очередной бурной семейной сцены (а Альба признавала только такие сцены, это был её Д-принцип) Аира обычно пережидал домашнюю непогоду в беседке под раздвижной крышей.
Крокодил уже привык к тому, что Консул Раа мог внезапно объявиться в гамаке, и с первого взгляда научился оценивать степень тяжести его ссоры с женой.
Если изгнанный муж вытаскивал из гиперпространственного шкафа одеяло и заворачивался в него с головой даже в тёплый вечер, тогда можно было пойти и сказать: «Что, не хочет на дух переносить «этого бесчувственного, толстокожего, наглого, тупого, эгоистичного, самовлюблённого ж-ж-ж»? Ну, брат, жить с гениальным скульптором — это самому изойти на стружку!»
И Аира сначала будет фыркать и двигать челюстью, а потом засмеётся вместе с Крокодилом, когда тот бухнется в соседний гамак, и провозгласит: «К кастрату раз пришёл скрипач! Он был бедняк, а тот богач!» И обязательно поправит: «В оригинале написано — скрыпач, через «ы»!»
А потом достанет из воздуха гитару со словами: «Анисовой, говорю, нет — «Столичная»!» Вместо скрипочки сойдёт?»
И к звёздам в рамке открытой крыши взлетит песня на два голоса:
[indent]
Когда в лихие года
Пахнёт народной бедой,
Тогда в полуденный час
Тихий, неброский
Из леса выходит старик,
А глядишь — он уже не старик,
А напротив, совсем молодой
Красавец Дубровский!
[indent]
Даже если над Лесом Тысячи Сов будет идти мягкий приятный дождик, это не помешает их творческому вечеру: они просто закроют крышу, обменяются шутками про Холмса и Ватсона и продолжат горланить («Мама, я не могу больше пить!») так, что из лесу прилетит совец Фор — разделить их мальчишник на троих. Время от времени птица будет орать сначала «запасы р-рубидия огр-ромны!», а потом, когда Аира совсем повеселеет, — «Ал-льба, р-раздвинь ножки!» Тогда Аира переключится на Высоцкого: «Я поля влюбленным постелю-у-у-у!» или «Я несла свою беду по весеннему по льду» (с интонациями Альбы и даже почти её голосом), а завершится концерт «Белым пеплом» Маршала:

Мы в наших снах сожгли друг друга,
Чтоб греться пеплом от костра.

К счастью, ни снег ни разу не пошёл, ни вулкан поблизости не вспучился, хотя Андрей Строганов временами этого опасался.
«Похоже, Гумилёв был прав, — вздыхал Аира, когда гитара таяла в пространстве. — Любовь — это когда вас любят все кроме той, которая вам нужна».
После этой или другой подобной цитаты Пылающий Костёр обычно вылезал из гамака и шёл домой, подвозя на своём плече сову до кромки леса.
[indent]
Если же Аира в гамак не ложился, а садился и развешивал вокруг себя экраны с государственными делами, и даже на ночь глядя вызывал на них говорящие головы, в том числе Тимор-Алка, Сиамского Кота и Царевны Лебеди, тогда Крокодил знал, что ему вообще не следует замечать государеву печаль. А следует вызвать коммуникатор, переключить его в текстовый режим и отпустить свою душу в свободное творческое плаванье под покровительством Саши Самохиной.
Чаще всего получался набросок без начала и конца, который Крокодил помещал в закрытый архив. У него там достаточно накопилось всякого разного в папке с вполне пушкинским названием «Отрывки и наброски», о которой высочайший цензорский нос не подозревал.
Сначала он придумывал про Альбу:
[indent]
«— Аира, может быть, я сама знаю, чего я хочу, а чего не хочу?
— Безусловно. Но…
Она успела положить ему палец на губы.
— Ты хочешь сказать, что я абсолютно свободна. Да?
— Как всегда ты лучше меня знаешь, что я хочу сказать. Никогда не дослушиваешь до конца.
— Наоборот, это ты всегда считаешь, что я приписываю тебе мысли, которые ты не думал!
— Аль, ты понимаешь значение слова «сарказм»?
— То есть ты просто хочешь, чтобы я обиделась и ушла, да? Освободила тебя от себя?
— Я понимаю одно: как был я недостаточно хорош для тебя, так и остаюсь. Мешаю твоему развитию, ограничиваю тебя, моя любовь деспотична... что там ещё? А, ещё я тупой деревянный идол, и ты устала мне поклоняться. И слава в вышних! Ты расписываешь храм Творца-Создателя — вот и поклоняйся исключительно Ему. Не понимаю, почему мой простой естественный вопрос вызвал такую буру гнева.
— То есть мне нельзя ревновать к твоей работе, а тебе ревновать к моей работе можно? Помню, как только ты в первый раз появился вот в этой самой комнате, так тут же схватил мои игрушки!
— Не бойся, я больше ничего не намерен хватать.
— Да что ты говоришь! Тогда почему у тебя так двигаются ноздри?
— А мне уже и дышать нельзя?
— Корни и кроны, ты, что, не понимаешь, что я не хочу, чтобы ты оставлял меня одну?!
— Аль, я сейчас с ума сойду!
— И заметь, сойдёшь с ума не от меня, а от своей дурости и гордости!
— Хорошо, я сейчас сойду с ума от своей дурости и гордости. Ты довольна?
— Неужели ты со мной хоть в чём-то согласился? Что-то в лесу сдохло! Хотя, знаешь, мог бы и промолчать!
Он промолчал. Но тут захлопали крылья.
— Фор! — радостно воскликнула Альба. — Вот скажи ему, что он дурак! Я его так люблю, что вижу седьмое небо, а он...
— Аир-ра ум-ни-ца! — возразил пернатый, опускаясь на плечо мужчины. — Аир-ра любит Аль-льбу!
— Не любит он меня! И постоянно трындит о логике, а как доходит до дела, так сразу в кусты! Сам говорит, что Раа спасёт только Великий Смысл — «быть больше, чем ты есть». Сам говорит, что единственное, что выводит человека за грань и даёт вектор, куда идти, чтобы стать больше себя самого, — это спасение души. Сам говорит, что главное — это Суд. А когда я хочу показать, что это значит, чтобы этой информацией овладело как можно больше народу, жужжит «Альба, раздвинь ножки»!
Сова осветила своими фарами лицо Аиры, но он даже не прищурился, у него у самого глаза недовольно горели фиолетовым
— Аир-р-ра... — с упрёком пророкотал совец, топчась по его плечу.
— Я не нахожу в своих словах никакого криминала, — сказал Аира, ссаживая сову на землю, но та принялась тереться о его ногу и поклёвывать кончики пальцев, выглядывавшие из сандалий. — Я всего лишь сказал, что улечу на орбиту, если сейчас тебе не нужен. Ты всё равно даже не ночуешь дома, а если ночуешь, то сразу валишься спать. Что я сказал такого смертельно обидного? Кстати, про ножки я даже не заикался.
— Когда я, как ты выражаешься, валюсь, мне надо чувствовать, что ты всё равно рядом! Потому что только рядом с тобой мне может присниться небо, полное тех самых небесных сил! Как мне расписать купол храма, чтобы там открывалась настоящая Истина, если ты улетишь?
— Аль, мне уже невыносимо третий месяц ложиться с тобой без всякой надежды, что ты меня заметишь. А там у тебя работы ещё на пару лет.
— Ну, не на пару... Но я же хочу поскорее перенести то, что вижу! Ведь это же небо! Пока оно открыто, пока такая милость Творца-Создателя, надо спешить! Ты столько времени был без меня, и ничего, а тут немного потерпеть ради счастья Раа — и ты ведёшь себя, как я не знаю кто!
— Солнце, я одного понять не могу: почему тебе всё никак не откроется истина, что если ты будешь оставлять меня без любви, никакой Истины тебе не откроется? Мы уже столько времени потеряли, а тут снова эти бессмысленные препирательства!
— Ты разве не понимаешь, что при такой работе я должна быть в чистоте, а не жу-жу-жу?
— Подожди, так моя любовь поднимает тебя к небесам или оскверняет? Ты уж определись, пожалуйста!
— Аира, ну, не обижайся… Но мне нужно сейчас чистое горение, понимаешь? На грани возможного!
— Извини, не понимаю. Если ты хочешь сказать, что моя любовь — это нечто низкое, то просто обращаю твоё внимание, что фундамент храма тоже находится внизу. Но именно от его качества зависит, какое количество куполов и какого размера кресты можно ставить, и можно ли вообще.
Совец Фор шумно захлопал крыльями:
— Р-рубидий, р-рубидий! Запасы р-рубидия огр-ромны!
Альба прислушалась.
— Аира, ты понимаешь, что он говорит?
— Он говорит, — муж воспользовался задумчивым выражением на её лице, стёршим гневную морщину, и привлёк жену к себе, — запаса любви у Творца-Создателя столько, что всем даётся не мерой. И тебе советует не жадничать, а брать пример».
[indent]
Написав это, Крокодил выглядывал во двор. Если общение Аиры с говорящими головами продолжалось, он поднимался на более высокий уровень. Начинал писать про Сашу Самохину:
[indent]
«— Ну, Аленькая, ну, прости, ну, уже же всё выяснилось! Ну, первое апреля же, день дурака, вот и прости его, дурака!
— А ты его ещё защищаешь! Ты понимаешь, что у меня всё внутри перегорело?! Ты понимаешь, что у меня вместо сердца один пепел?! Я же по-настоящему поверила, что у тебя там семья и ребёнок!
— Алюшка, ну, откуда...
— Мало ли?! Может, у тебя с той таджичкой проскочил один эффективный сперматозоид!
— О, Господи, да с какой таджичкой… Ну, хочешь, я с Юрки скальп сниму? Завтра же! Побрею его налысо! Собственноручно! И он извинится перед тобой ещё раз!
— Не хочу я слышать его извинений! Я этого гада ползучего вообще не хочу видеть и слышать в моём доме!
— Солнышко, а если тебе вот прям сейчас принять от нервов Настойку Аира, а?
— Отстань! Убери руки! Убери руки, я сказала! Как же я вас всех ненавижу, проклятых мужиков!
— Что, даже Настойку Аира?
— А Настойку Аира первого вылить в унитаз! За то, что носится с этим подонком, как курица с разбитым яйцом! Вот скажи, как такого человека можно называть своим другом?!
— Алюшоночек, ну, прости его! Ну, он же детдомовский, и просто не верит, что семья — это святое место, понимаешь? Для него это место тьмы и всяких ужасов. Он искренне считает, что ты меня поедом ешь, и вообще, убиваешь во мне человека разумного. А когда мы это чудо любви творим прямо на его глазах, он же… Он как Фома неверующий! Чтобы Фома вложил пальцы, у Христа должны быть раны... Аль, он на самом деле замечательный человек. Святой человек. Честное слово. Он просто пока этого не знает.
— Знаешь, Миша, пока ты будешь расчищать его нимб, у меня десять раз инсульт случится! Кровоизлияние в мозг! Вот тебе было бы приятно, если бы ты узнал, что я изменяю тебе с… с очень экзотическим студентом из моего института, а? Настоящая африканская страсть, Пушкин! А?
— Алюшка, так ведь ничего не было! Это же просто очень-очень глупая шутка! Ну, вспомни… вспомни… — он напряжённо перебирал в уме цитаты, которые могли бы погасить Сашин гнев на дурака Юрку. — «Все дело в том, что вы, по-видимому, не понимаете, как небритый, истеричный, вечно пьяный мужчина может быть замечательным человеком, которого нельзя не любить, перед которым преклоняешься, полагаешь за честь пожать его руку, потому что он прошел через такой ад, что и подумать страшно, а человеком все-таки остался». Цитата по: Аркадий и Борис Стругацкие, «Хромая судьба».
Как будто помогло. Саша перестала размахивать руками и прислонилась задом к мойке.
— Если ты помнишь, дискуссия писателя Банева с детьми оказалась ни о чём, — холодно ответила она.
По крайней мере, уже без крика, и Михаил перевёл дух.
— Почему же, — возразил он, улыбнувшись, — она показала, что невозможно отделить человека от его греха, если Спасителя вынести за скобки. И если отказаться от силы, которая может соскрести с человека его вшей, он так и погибнет, заеденный насмерть. По-моему, это отлично видно по книге мэтра «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики», которую он написал уже без брата.
Саша помолчала, но кое-какой запал у неё остался. Она была страшно обижена и возмущена.
— Ты признаёшь, что выходка твоего Юрки омерзительна?
— Да, омерзительна. Безбожная клевета на друга.
— И ты всё равно его простишь?
— Но он же извинился! Разве ты меня не прощаешь, когда я виноват и извиняюсь?
Здесь он дал маху: Саша оскорбилась тем, что муж снова поставил её на один уровень с этим. Еду на стол она подала, но ужинать с ним не осталась, а ушла в свой компьютер. И в довершение всего постелила Мишке в кресле (чтобы ещё немного подуться одной на диване, а то в плюшевом кресле — она себя знала — ей быстро захочется его простить).
Надо же его как-то воспитывать, медведя сиволапого!
Мишка безропотно принял наказание в виде неразложенного дивана, где Саша утвердилась на ночь, закутавшись по самую макушку, но всё-таки подошёл и в эту макушку поцеловал со словами «ох, как же нелегко моей рыбке носить корону!».
Саша его восклицание проигнорировала, и он пошлёпал босиком по ступенькам. Некоторое время она прислушивалась, как он там возится наверху. В пренебесных селениях, под образом Богородицы.
— Миша… — позвала Саша, когда в тёмной комнате установилась полная тишина.
— Да? — тут же откликнулся он.
— Хочешь посмотреть на редчайшее сказочное явление — воскресение феникса из пепла?
Он даже не стал терять времени на схождение по ступенькам, просто сделал переворот через перила и сразу оказался у неё, в диванной тесноте. И зацеловал её левую грудь: «Вот отсюда сейчас феникс вылупится, да?» Ещё и свет включил в их альковной нише, чтобы уж точно видеть чудо своими глазами».
[indent]
Если же даже эта зарисовка не корректировала ситуацию, и говорящие головы не унимались (не хватало среди них разве что Альфредо Гарсии и профессора Доуэля), Крокодил собирался с мыслями и, преодолевая страх возможного расслоения реальности, прибегал к последнему, самому сильному средству. Работал, так сказать, sub specie aeternitatis, с точки зрения вечности:
[indent]
«…а наш экскурсионный маршрут, посвященный фонтанам и скверам Ялты, завершается возле самого, пожалуй, известного крымского фонтана после Бахчисарайского. Вот он, знаменитый фонтан Михаила и Александры, у которого состоялось их знакомство. Конечно, тот фонтан выглядел совсем не так, был значительно скромнее и, по свидетельствам современников, вообще не работал. Потому что девяностые годы двадцатого века были для нашей страны временем трудных испытаний, по потерям сравнимых с военным лихолетьем.
Сейчас мы можем считать достоверным фактом, что фонтанный комплекс был полностью перестроен и подарен нашему городу не неизвестным меценатом, как долгое время считалось, а самим Михаилом Плотниковым по проекту Валентина Самохина. Автором эскизов — и это тоже недавнее открытие ялтинских краеведов — является Екатерина Самохина. На одном из карандашных набросков есть надпись: «Валя, это должно быть очень хорошее место» — и Фонтанная аллея действительно является жемчужиной нашего города. Были споры архитекторов и общественности о том, нужен ли памятник, и если да, то какой, или фонтан сам по себе является лучшим памятником... В итоге ландшафтная композиция была дополнена часовней. Видите, вот она открывается в конце аллеи, настолько удачно вписанная в это зелёное царство...»
[indent]
В таком случае осечки не было: к концу Крокодиловых трудов в окно кухни влетал Фор, садился на стол у локтя землянина и докладывал про рубидий, а сразу вслед за огромной птицей появлялась Альба и, ловко перелезая через подоконник, без предисловий спрашивала заговорщическим шёпотом:
— Что, всё заседает?
— Заседает, — кивал Крокодил. — Но, думаю, скоро у них там закончится. Присаживайся.
— Ты мне готовишь новую работу? — кивала Альба на монитор.
— Если у тебя найдётся на неё время, — польщённо отвечал он.
Когда с подачи Аиры Альба прочитала «Поломку в пути», она пришла в такой восторг от этого выдуманного от начала до конца повествования, что загорелась идеей сделать к книге иллюстрации. Её графические работы создали книге невероятно удачную рекламу. Многие аборигены, заинтересовавшиеся информационным сообщением о воскресшей дочери легендарного Олтрана, подписались на сведения о ней, и когда начали получать рисунки с кусочками текста, захотели прочитать всю повесть целиком.
И читатели, а в особенности читательницы, принялись забрасывать автора вопросами, с наивной искренностью требуя пояснить, чем всё-таки закончились скитания Путешественника в мире первого порядка, которым непосредственно управляет Творец-Создатель Земли. Не имея ни малейших сомнений о возможности путешествий по времени и по параллелям пространства, они были заинтригованы отношениями, которые могут повлиять на счастье Раа.
Тогда Андрей Строганов открыл в информатории площадку «Уроки литературного мастерства для всех желающих». В самом скором времени обнаружилось, что рассказы и повести, написанные раянами именно как вымышленные истории, освободили их авторов от многих страхов и избыточных мечтаний — ко всеобщей пользе, разумеется.
А когда Крокодил получил прибавку к индексу, она его просто ошеломила. Как же ему было приятно отдать Аире долги своими, условно говоря, честно заработанными монетами...
[indent]
Следующим детищем Андрея Строганова стал пересказ «Соляриса» на раянском. Эта повесть так и просилась стать известной на Раа, и его расчёт оказался правильным: книга произвела в обществе настоящий фурор. Альба проиллюстрировала и её, причём так увлеклась работой, что иногда рисовала дни и ночи напролёт. А ведь она тогда трудилась ещё и над росписями большого храма вместе с Тимор-Алком, Лизой и Борисом...
Аира говорил — иногда в шутку, а иногда всерьёз — что он, видимо, обречён с боем пробиваться к жене сквозь её творческие идеи, и вообще, ему не остаётся ничего иного, как заниматься государственными делами.
Так что когда после очередной страстной ссоры Аира и Альба снова сходились под одной крышей и занимались своими семейными делами, Крокодил мог с чистой совестью заблокировать папку «Отрывки и наброски» и отдаться собственным трудам со словом.
[indent]
— Ещё не прилетел, — вместо приветствия сказала Альба, поднимая глаза от работы и улыбаясь Крокодилу, когда он вошёл в знакомый двор. — Заходи, Андрей, располагайся, будем ждать вместе.
Привычная картина: она ковырялась в мелкой деревяшке то ножом, то острым крючком, то какой-то жужжащей штуковиной, сидя в кресле перед столиком для работы, где лежал целый набор инструментов и эскизы.
Филёнчатые двери мельком глянули на пришельца глазами крыльев бабочек, признали и сразу потеряли интерес. Некоторые насекомые сложили крылья, входя в спящий режим, другие слетели на подзарядку — в цветы у дома или дальше, ближе к лесу, а ещё несколько взмыли вверх, в небо, и там затерялись среди мерцания.
— Тебе удобно сидеть? — спросил Крокодил, глядя на отёкшие босые ноги женщины, которые массировали гребнистые ящерицы. — Может, принести ещё подушку под спину?
— Всё в порядке, не беспокойся, — сказала Альба, не оставляя своего занятия. Рептилии заодно подъедали мелкую труху, что сыпалась из-под ножа резчицы. — Может, хочешь перекусить? Или дождёмся? — и она выразительно подняла глаза вверх, а потом перевела взгляд на гостя.
Глаза у неё были в точности, как у Тимор-Алка, глубокие, карие и такие же внимательные, только ресницы не зелёные, а чёрные.
— Дождёмся, конечно, — сказал землянин и уселся напротив её кресла на землю, на пятачок густейшей травы, специально посаженной как место для сидения. — А как там мой тёзка?
— Тёзка наслаждается жизнью. Хотя давно уже догадывается, что снаружи его очень ждут. И даже скучает по папе.
«Уж мог бы хоть сейчас не оставлять её одну так надолго», — подумал Крокодил с некоторым беспокойством. Уж очень не похоже было её ожидание на солнечно-медовое счастье Лилы...
Свою беременность Альба переносила совсем не так легко, как придумала для раянок Саша Самохина. Врачи только разводили руками: плод развивается правильно и, по идее, будущее материнство должно было приносить молодой женщине гормональную эйфорию, особый прилив сил и мышечный тонус, как у любительницы глубоководных прогулок.
В действительности же молодая женщина страдала от отёков, болей в спине, затруднённости дыхания и ночных кошмаров.
И Аиру интересное положение жены не столько обрадовало, сколько повергло в пучины переживаний, на которые его душа совсем не была тренирована. Во-первых, он подозревал, что проблемы со здоровьем у неё начались именно из-за Саши. Потому что воскресшая Альба была в некотором роде Саша, а та до конца своей жизни горько сокрушалась о решении отречься от ребёнка, и боль её раскаяния в такой проекции была в прямом смысле чревата неизвестностью.
Во-вторых, Аира боялся цветаевского «я ревную тебя к тебе» в наложении на стругацковское «нужны ли мы нам?» и трепетал. И хотя считал, что с самыми укромными проблемами души нужно обращаться напрямую к Богу, а не озадачивать ими друзей, об этой Крокодилу всё-таки проговорился.
«Но ведь если она забеременела, значит, хотела этого, так ведь?» — спросил Крокодил у друга. Тот помрачнел, покусал губы и выдавил, что таково, очевидно, решение Саши Самохиной — «искупить свою вину», и что сам он предпочитает не заговаривать с Альбой на эту тему, просто ждёт появления малыша на свет.
Но часто, оставив спящую Альбу, обложенную подушками, Аира уходил на ночь в храм, расписанный её руками, в ожидании вещих снов.
«Вся надежда на твою помощь и на помощь Лизы, — как-то сказала Альба Крокодилу Андрюше. — Потому что из Аиры разве что Отец отцов, а обычный…»
И махнула рукой.
Тогда Андрей Строганов положил себе за правило с самого утра и перед сном молить Бога о том, чтобы, став матерью, Альба сохранила любовь к мужу.
[indent]
— А у тебя как? Как продвигается твоя книга? — спросила хозяйка дома, принимаясь за полировку своего изделия с помощью маленьких мохнатых жучков.
— Да она не моя, я же только пересказываю и перевожу… Продвигается. Но ты точно родишь раньше, чем я. Она большая!
— Буду читать ему вместо колыбельной, чтобы и самой узнать, что ты там придумал, и его уболтать. Моя мама, когда хотела меня маленькую усыпить, всегда читала вслух. Я помню. Но твою книгу ждёт гораздо больше народу!
Крокодил усмехнулся смущённо и польщённо. Сказал после паузы, следя за её ловкими пальцами:
— От моей писанины будет просто интересно, да и то не факт, а от твоего человека, может, весь мир изменится.
— Не факт. На детях гениев — сам понимаешь, под гениями я имею в виду Аиру, кого же ещё! — природа обычно отдыхает.
— Главное, чтобы ты его любила, а гений или не гений, это дело пятидесятое.
— Да как же его не любить, когда он у меня там так приятно думает! Все эти отёки и спина — ерунда по сравнению с его идеями... А о чём рассказывается в твоей книге?
— О планете Зима. Только вряд ли это будет хорошая колыбельная.
Руки Альбы перестали работать над деревяшкой, она снова подняла глаза к небу и, словно пролистывая в облаках страницы с незримыми письменами, медленно проговорила:
— Планета Зима... Это про землянина, который прилетел как представитель человеческого сообщества на планету вечных льдов? Где климат так суров, что все должны быть максимально сильными и выносливыми, два в одном, поэтому люди гермафродиты, правильно? Чтобы продолжить род, они становятся то мужчинами, то женщинами буквально на два-три дня в месяц, а так это крепко сбитые невысокие бесполые существа. Поскольку посол Земли был мужчина, то уроженец Зимы, который поверил в инопланетян и стал его другом, должен был проявлять чудеса самообладания, а землянин — научиться такту, с которым у него, как оказалось, было не очень. Особенно страшно человеку Земли было заглянуть в свою душу и увидеть, что он вовсе не такой эталон мужественности, каким хотел бы быть. Что идеальный мужской характер как раз у его друга, а вот землянин в экстремальных условиях похож скорее на истеричную бабу во время гормонального сбоя. Вот что его шокирует. Не то, что внешность его друга на пару дней в месяц приобретает женские черты, а то, что сам землянин видит, какой он слабак и дурак. Качества, присущие презираемым женщинам, но никак не богоравным носителям пениса. Об этом?
— Э-э... — протянул Андрей Строганов. — Пожалуй, не совсем. Скорее о том, что близкие люди не менее важны, чем великие цели. Без людей цели теряют смысл. Ну, а попутно чтобы читатели прониклись идеей, насколько хорошо, что Раа это не Зима...
— ... а Аира — не Эстравен? — весело рассмеялась Альба. — Представляешь, если бы он услышал, какие сравнения мы себе позволяем за его спиной? И бросаем та-акую тень на его мужественность! Поверь, истерика была бы не меньше, чем у этого героя с Земли!
Смеялась она так заразительно, что Крокодил тоже не смог удержаться от смеха.
— Разве мы бросаем? Наоборот. И Аира здесь вообще ни при чём.
— Андрей, ну как у тебя вообще язык поворачивается сказать, что Аира может быть при чём-то ни при чём? Это крамола, достойная Вечных льдов!
— А, ну да, — подхватил Андрей Строганов, — весь мир вертится только потому, что его величество по утрам глаза продирает!
И снова они рассмеялись.
— А знаешь, какое у него заветное желание? — сказала Альба уже вполне серьёзно. — Чтобы ты посвятил ему какую-нибудь из своих книг.
— Правда, что ли?
— Честное слово.
— Да не вопрос! Тем более, эта книга как раз о дружбе. О том, что дружба требует... э-э... предельного сочетания искренности и смирения. Собственно, ради этого я и вспоминаю о планете Зима. Только, знаешь, мне так не хочется, чтобы в конце зимянин погиб... Но никак не подберу достойного окончания, чтобы конец был счастливый и правдивый.
— М-м-м... А если ради землянина зимянин, например, сядет на гормональные таблетки, чтобы в период изменений всегда быть только мужчиной? Правда, его восприятие мира лишится тонкости, а тело — выносливости, но он может сделать это именно ради любви к другу, которая в глазах землянина — извращение. Любовь — это ведь такая тонкая штука... Вот как те же метисы. Теперь они могут даже гражданские права получить, а я помню время, когда их не то что за людей не считали, а вообще...
Она осеклась. Видимо, вспомнила, что история угнетения метисов имеет к ней прямое отношение.
Ей рассказали. Шана рассказала, не утерпела. Но этот фрагмент в памяти Альбы оказался невосстановим. Смуглой «индианке» было проще вспомнить Москву с кумачовыми транспарантами, или слюнки при виде шоколадного батончика «Баунти», или взрывы домов, или бесконечные пробки из автомобилей и загазованность огромного города — но не то, как и зачем она придумала идеального мужчину и забеременела от него.
И Тимор-Алка она воспринимала только как приёмного сына Аиры, но никак не своего. Очень уважала его статус и ценила как необыкновенно одарённого человека.
А метис (Крокодил был в этом уверен) свою воскресшую мать тихо и трепетно любил.
С другой стороны, если бы не та её давняя ошибка, у Раа не было бы такого умного, тонкого и сильного дестаби Эстуолда.
— Я подумаю над этой идеей, — быстро сказал Андрей Строганов, чтобы не смущать Альбу. — Может быть неплохой сюжетный поворот. А что за фигурку ты сейчас делаешь? Для храма?
Если в часовню на Белом острове паломники приезжали с вопросами о смысле жизни (и её смотритель и хранитель Константин, аскетически сухой жилистый монах, устраивал гостей ночевать на втором этаже своей маленькой избушки, а сам уходил на холодный берег, чтобы помолиться Творцу-Создателю о вещих снах для гостей), то в большом храме в Лесу Тысячи Сов искали милости Всевышнего бесплодные пары.
Их встречала монахиня в зелёных одеждах Ева Новикова. Она проводила экскурсию по святому месту, рассказывала о Спасителе и предлагала супругам пожить несколько дней в шалаше поблизости, вне привычных будней. При желании гости могли потрудиться для благоустройства ландшафта или при уборке самого здания, а на прощание получали в подарок фигурку, сделанную Альбой.
Статистика показывала, что Творец-Создатель Раа охотно прислушивалась к просьбам людей, которые пожертвовали своим временем на посещение храма Творца-Создателя Земли и были готовы жертвовать им впредь многие годы для воспитания детей.
А каждую новую луну Тимор-Алк проводил в храме большую благодарственную службу для «зелёных людей зелёной планеты» — так теперь официально называли недавних изгоев. Малые благодарственные службы возглавлял один из таких зелёных, который захотел остаться при храме, чтобы помогать Еве, Шане и Тимор-Алку вести храмовое хозяйство.
(Что сказать, сбылись самые невероятные мечты Шаны: воскресла её дочь, у её внука родились дети, а Лес Тысячи Сов из глубокой периферии превратился в настоящий духовный центр Раа. Но Крокодил подозревал, что тёща Аиры ожидает ещё более грандиозных чудес и кого-то там высматривает в вечности...)
Для храмовых подарков Альба вырезала в разных, никогда не повторяющихся вариациях изображение пары, счастливо ожидающей малыша. Крокодил видел множество работ, выходивших из её рук: совсем юные влюблённые; молодожёны во время медового месяца; зрелые муж и жена, за долгую совместную жизнь перенявшие черты друг друга, и даже радостно обнимающиеся супруги на границе фертильного возраста. Неизменным оставалось чудо незримого присутствия третьего: что он здесь не лишний, а самый нужный человек для этих двоих.
— Нет, не для храма, а для тебя, — сказала молодая женщина, протягивая Крокодилу деревянную штучку. — Узнаёшь?
Статуэтка изображала Андрея Строганова собственной озадаченной персоной. Деревянный человек стоял в полный рост, с чуть приоткрытым ртом, и казалось, вот-вот скажет «э-э…». Грань между отчаянием и надеждой, унынием и озарением неверием и верой, была схвачена гениально.
— Э-э… Спасибо, — пробормотал Крокодил. — Спрошу у Аиры...
— Что именно ты хочешь спросить? — раздался позади голос Консула, и вот он уже появился из-за зелёных насаждений, входя во двор. В чёрном комбинезоне, с гладко зачёсанными назад волосами, убранными в хвост. Сразу видно: спешил домой так, что даже не успел переодеться.
И Крокодил вскочил на ноги, не столько от почтения к верховной власти (хотя и от этого тоже: вид Консула при регалиях в виде разноцветных нашивок будил в землянине чуть ли не подкорковое иерархическое чувство, как у гамадрила; что там Пушкин по этому поводу говорил? «При виде царя почувствовал в себе раба всеми поджилками», что ли?), сколько от радости, с которой он обычно встречал Валерку, когда тот, весь в мыле, успевал вскочить в кабинет за секунду до звонка на урок.
Аира наклонился к жене, целуя её в щёку (и Крокодил отвёл глаза, чтобы не прикасаться к их тайне даже взглядом), потом обнял друга за плечи и хотел сказать «пойду переоденусь» или что-то вроде того, но заметил статуэтку и попросил показать.
— О! — воскликнул он. — Андрей Строганов как он есть! Как Бхагават-Гита! А?
— Да, это я, — пробормотал Крокодил смущённо. — Слушай, Альба, как это у тебя так получается? Твой главный конёк («жучок», звучало по-раянски, хотя Альба и по-русски всё понимала, только не говорила) — это такой неуловимый переход. Как ты его замечаешь? Как ты это передаёшь настолько точно? Что ты берёшь от одного и от второго состояния, чтобы так их смешать, и при этом они оба были видны?
Она улыбнулась:
— Нравится? Правда?
— Не то слово! Не именно то, что я тут дурак дураком... А твои работы вообще. Аира на Пробе, например. Или поющие эти… пернатые кроты... Кажется, что сейчас польётся песня. А трава зашелестит. Или у любящей пары действительно будет ребёнок. У нас был один мастер кино… игровых спектаклей, записанных на видеоносители… Он добивался эффекта глубины тем, что действующие лица говорили одно, а думали другое, как это бывает в жизни. Например, девушка болтала какую-то чепуху о погоде, сидя рядом с женихом, а сама думала о том, что, подъезжая к его дому, увидела другую девушку и сразу поняла, что эта другая была его первой любовью и до сих пор его любит, да и тот тоже не может её забыть. Получилась такие изобразительные шедевры, как у тебя статуэтки.
Альба задумалась, опустив ресницы, и вдруг стала удивительно похожей на Аиру, если бы у него был меньше нос, подбородок стал женским, брови — тонкими, щёки — округлыми, а волосы — пушистыми.
— Хороший вопрос, Андрей. Ты умеешь задавать вопросы! Хороший вопрос всегда ставит в тупик, а потом приоткрывается такая маленькая железная дверь в стене... Это некий звук, его нужно услышать. Помню, когда у Аиры ломался голос, меня это так поразило, и открылось, что он… как бы сказать… Протяжён, но при этом тождествен сам себе. Вот он передо мной весь целиком, и мальчик, и мужчина. Я знаю его мальчиком, помню вглубь моей памяти, какие на нём были шортики и постоянно или корки засохшей крови на коленках, или бледные следы от шрамов, или грязь. Какие у него были руки. И какие у него руки сейчас, и по ним видно, какие они будут. В точности, как голос. Как, в общем, всё. Я стала наблюдать. И за окружающим миром, и, разумеется, за Аирой — он всегда давал прекрасный материал для наблюдений…
— Гениальность мировосприятия Альбы вся родилась из меня, разумеется! — весело хмыкнул Аира, усаживаясь у ног жены и не боясь испачкать в траве свои статусные тряпки.
«Хмыкает, — без труда прочитал Крокодил на её лице, наполнившемся нежным светом. — Ну, и пусть себе хмыкает. Пусть мнит себя, и в шутку, и всерьёз, вершителем моей судьбы и наслаждается своей крутизной, сидя у моих ног. Пусть. Разве мне жалко?»
— Ну, куда же без тебя, — покровительственно усмехнулась Альба, проводя рукой по волосам мужа. — Весь мир у нас — это ты!
Он прислонился к ней, касаясь щекой большого живота, и она погладила его за ухом, продолжая говорить:
— Так и с тобой, Андрей. Мне открылась вся цепочка прошлого и будущего, когда я наблюдала за тобой. Например, по твоим губам видно, как они складываются в смехе и в боли. Морщинки позволяют всё это увидеть, там всё написано. Так же и лоб, и брови, и глаза. Снизу всегда прошлое, сверху будущее… взято того и того... в точности, как ты описал работу мастера движущихся картин. Девушка строит надежды на будущее рядом с тем парнем, но в его прошлом такие подкладки, что если она с ним, то это и её прошлое, и оно её просто раздирает, да? Надо будет сделать такую фигурку.
Крокодил, как хороший актёр в съёмочной команде Хичкока понимающе кивнул, глядя на Альбу, а в это время подумал, какой же у Аиры сейчас на редкость умиротворённый вид! Даже в строгой униформе он выглядит более расслабленным, чем иной раз в пляжных шортах и хулиганской безрукавке.
Не нужно было обладать какой-то особенно чуткостью, чтобы почувствовать, как Альба соскучилась по общению с Аирой. Просто она ждёт, когда Андрей Строганов деликатно покинет их дом, и тогда уже покажет своему солнцу, как истомилась без него.
— Давайте я щёлкну вас для семейного портрета, — сказал Крокодил. — Вы сейчас так хорошо смотритесь вдвоём! Будьте всегда такими счастливыми!
— Будем? — спросил Аира у Альбы.
[indent]

Послесловие

Летний температурный рекорд не поколебал желания Тамилы Аркадьевны испечь настоящих пирожков, чтобы побаловать дорогих гостей. Она возилась с тестом под монотонное журчание мини-телевизора, который был установлен на холодильнике. Белорусский «Витязь» прошлого века, но показывал он хорошо, и никакой нужды в его замене хозяйка не видела. Тем более, что во время готовки к экрану она большей частью стояла спиной.
Велеречивые господские голоса — ведущий с густо-сладким баритоном и приглашённый эксперт с приятным мужественным басом — создавали в воздухе эффект присутствия в доме Настоящего Мужчины. Даже двух.
«А ведь теперь Андрюшенька будет со мной», — думала она умильно.
— …этим безжалостным и опасным омутом, — рокотал приятный бас. — Людей элиты нужно уметь себе подчинить, а это задача чрезвычайно сложная. В России все или почти все зависит от царя. СССР рухнул, потому что Горбачев не справился с кризисом, когда еще ничего предвещало его распад. То же самое произошло с Николаем Вторым в 1917 году. Другой царь с другим характером, возможно, смог бы сохранить империю. Это доказывает, что личность и темперамент «царя» являются решающими качествами. Голоса двух третей взрослого населения страны — да, необходимо, но этого слишком мало. В конце концов, для проплаченной улицы есть Росгвардия. А вот противостоять кровожадности крокодилов российской элиты — это, как говорится, задача не для слабонервных.
— Кто тогда? — деликатно поинтересовался баритон.
— Я не знаю, но это должен быть кто-то с военным опытом, кто понимает, как справляться с кризисами. Или имел успешный опыт управления каким-то регионом. А еще лучше два в одном. Российские регионы, с их местными царьками и экономическими элитами, которые нужно контролировать — это Россия в миниатюре. Будущий лидер должен также нравиться общественности и средствам массовой информации. Желательно, чтобы он умел работать руками или играл в хоккей.
— Но точно не в теннис, вы согласны? — пошутил баритон для sapienti sat.
— Если это метафора лихих 90-х, согласен полностью. Но вы думаете, кто-то помнит, что Ельцин играл в теннис?
— А почему же мы не помним? — спросила у телевизора Тамила Аркадьевна, не утруждая себя повернуться к ящику лицом. Под её мучными руками тесто уже начинало попискивать. — Мы всё помним. И Ельцина, и Шмельцина, и мелкого этого шибздика с дефолтом, как бишь его? Киндер-сюрприз. Облезленькое такое, безволосое, как молью побитое…
— У меня встречный вопрос: а играл ли он в теннис?
— Я бы сказал, что теннис играл в него.
— Да, это исчерпывающий ответ, — понимающе усмехнулся интервьюер. — Итак, будущий президент должен оставаться в образе спортивного человека…
— Не спортивного — силового. Но, конечно, для привлечения электората необходимо, чтобы он хотя бы не стеснялся раздеться до пояса. Жировые отложения сейчас абсолютно вне тренда. Все эти маленькие детали имеют значение. Вот почему некоторые считают, что бывший телохранитель первого лица вполне может стать главой государства. Я говорю о нем, но есть еще много других, сейчас сорока- или сорокапятилетних... А есть ещё боевые офицеры, прошедшие Крым и Рим, элита спецназа — люди, умеющие молниеносно принимать решения в условиях цейтнота… В любом случае будущий президент будет, грубо говоря, из ведомств, а не из министерств. В России министры — это просто московские чиновники, которые никому не интересны.
— То есть вы не исключаете возможность, не побоюсь этого слова, военного переворота?
— Даже если это будет переворот, поверьте, внешние наблюдатели, как мы с вами, ничего не заметят. Возможно, будут незначительные отклонения, в миллиметре за рамками Конституции, но в ограде ситуативного федерального закона. Например, перенос выборов на чуть-чуть другую дату. А о самом факте мы узнаем, только когда произойдёт новая перетасовка игроков. Переход власти от Хрущёва к Брежневу, безусловно, был переворотом, но совершенно неклассическим, лишь с элементами военного. Вот и на этот раз всё пройдёт аналогичным образом. Во всяком случае, ничего не предвещает какое-то иное развитие ситуации.
Промасленный противень уже был застелен «пергаментной» бумагой, и Тамила Аркадьевна споро формировала пирожки и выкладывала их жёлтенькими рядками.
— То есть бунта, бессмысленного и беспощадного, нам ждать не нужно? Можно выдохнуть?
— Давайте я просто прочитаю стихотворение Блока, написанное в тысяча восемьсот девяносто девятом году.
— Поэт в России — больше, чем поэт?
— Несомненно. Причём лучший индикатор политической жизни в нашей стране — состояние литературы. Если она выстреливает плеядой громких имён, если громокипит — значит, на дворе царит диктатура. И вообще, чем лучше дела в русской литературе, тем хуже у либерального проекта.
— Можно вспомнить, что одна из наиболее важных тем в творчества Пушкина — «поэт и царь»...
— Здесь скорее что-то личное. Сначала у Пушкина вышел конфуз с Павлом Первым, когда нянька не сняла с маленького Саши шапку при случайной встрече в Летнем саду, и царь отчитал их обоих. Потом Александр Первый отправил его в ссылку, а Николай Первый стал личным цензором свободолюбивого и абсолютно неподцензурного «солнца русской поэзии»… А вот Белинского, того самого демократа из демократов, между прочим, хотелось бы тоже процитировать: «Безусловное повиновение царской власти есть не одна польза и необходимость, но и высшая поэзия нашей жизни, наша народность». Литература у нас традиционно куда больше, чем литература, а литератор — куда больше, чем литератор, он апостол. Апостол государственности. Нравится? Типичный образец двоемыслия за сто лет до Оруэлла. Но вернёмся к Блоку. Итак:
[indent]
Над старым мраком мировым,
Исполненным враждой и страстью,
Навстречу кликам боевым
Зареет небо новой властью.
[indent]
И скоро сумрак туч прорвут
Лучи — зубцы ее короны,
И люди с битвы потекут
К ее сверкающему трону.
[indent]
Ослепнем в царственных лучах
Мы, знавшие лишь ночь да бури,
И самый мир сотрется в прах
Под тихим ужасом лазури…
[indent]
Помедли, ночь! Небесный луч,
Не озаряй тюрьмы лазурной!
Пускай мерцают нам из туч
Лишь звезды — очи ночи бурной.
[indent]
— Действительно, «поэты всё знали». По вашему мнению, в нашей стране какой сценарий более страшен — ужасный конец или ужас без конца?
— Вообще-то автор писал о Втором пришествии. Но ключевое слово, конечно, ужас. «Россия — сфинкс», по мнению всё того же Блока. Это налагает некоторые ограничения с одной стороны и открывает бездну всего интересного с другой. Любые проекты возможны, вплоть до вторжения инопланетян, которые на поверку оказываются очередным изданием «Бесов».
— Однако у вас намёки!
— Что делать, такая работа.
— И где же это Светочка моя ходит? — спросила у себя Тамила Аркадьевна. Она вообще любила поговорить вслух, когда находилась в одиночестве.
Духовка уже достаточно прогрелась, и она поместила противень в пышущую черноту домашнего очага.
— … но если уж становиться на эту зыбкую почву, то перед «этим самым» многочисленные кликуши, от ультраправых до ярых леваков обещают не «тихий ужас лазури», а какой-то невиданный тысячелетний расцвет государства. Помните, из фильма Гайдая: «Царя спасённого видеть желают, радуются!» Просто нужно — как это, в парадигме «скреп» — немножечко потерпеть. Немножечко, конечно же, с точки зрения астрономии, если уж мы вспомнили блоковские метафоры…
— Да, «тихий ужас лазури» — чрезвычайно сильная метафора. Так же как и «зима близко». Но я вам из другого фильма напомню, из «Звёздного десанта», ещё одну: death from above, «смерть сверху»… Правда, это уже из другого семантического ряда.
— Это очень уместно, потому что вслед за нашей передачей выходит программа о кино, и я предлагаю нашим телезрителям просто не бояться чёрной кошки в тёмной комнате, пока её никто не видел…
В этот момент истерически-резко прозвенел дверной звонок, и Тамила Аркадьевна, быстро сполоснув руки и так же быстро вытерев их запятнанным жиром полотенцем (и выдвигаясь в коридор, бросила это полотенце в серую корзину для грязного белья), уже спрашивала, кто там.
— Мама, это я! — услышала она голос дочери, и поняла, что Светлана не в духе.
И поскорее принялась отпирать многочисленные засовы, чтобы не томить дочку на лестнице.
Светочка была в таких расстроенных чувствах, что Тамила Аркадьевна с некоторой опаской предложила дочери валерьянки и та, к огромному удивлению матери, даже согласилась. Обычно Светочка не была склонна слушать даже самых разумных маминых советов, но молодёжь — она такая нервная сейчас вся.
[indent]
— Я не поняла, — вздохнула Тамила Аркадьевна, когда Светлана умолкла, — жив твой Строганов, что ли? В бегах? Где-то в Америке? В Южной?
Светлана не выдержала:
— Мама! Какой он, в ж.., мой?!
— Ты подожди, не ругайся. Ты с адвокатом говорила? Он встретился с кикиморой?
— Встретился!
— И что? Подожди, так Строганов… Он женился на той шалаве, что ли?
— Да это всё из-за подлеца этого Валерки! Вот же поганый поп на «мерседесе»! Организовал признание её наследницей! А там же не только квартира, понимаешь? У Строганова же заначки были по всем углам! Он же, как хомяк, у него в торшерной ноге всегда был эн-зе! Как минимум тысяч десять! Где этот торшер? У него машина была — где она?
— Подожди, но как это возможно…
— А вот так, мама! Так! На фирме Строганова всех сотрудников… или не всех, а самых, видите ли, ценных! — у-у, скотина! — прогоняли через медобследование, для ДМС, и его биометрия осталась в базе страховой. А эта дрянь Валерка дал свидетельские показания, что Строганов обращался к нему с вопросом, как обвенчаться с мочалкой! По ДНК это строгановский ребёнок, имеет право на наследство! Мало понатыкали своих церквей, деньгосборники в каждом дворе, собаку, блин, выгулять негде! Ещё и моего сына ограбили! Нет, мама, ну что за страна?! Я думала, ноги моей здесь больше не будет, в этой помойной яме! Что хоть сына спасу! И вот…
— Светик, Светик, успокойся. Вот, ещё водички. Пирожки сейчас будут... Давай так: ты спокойно поешь и спокойно выдохнешь. Что Бог даёт, то всё к лучшему. Главное, Андрюшенька со мной. Знаешь, вся эта немецкая ювенальщина… Вон, в интернете столько случаев… Ты очень правильно сделала, что успела его оттуда вывезти. Лучше пусть со мной пока поживёт. А Витька, что, совсем…
— Мама! Я же просила! Не вспоминай при мне это имя! Господи, да за что мне такое наказание?!
Тамила Аркадьевна, страдая всей душой, произнесла несколько утешительных инвектив, поминая мигрантов-таджиков.
— Она не таджичка, она молдаванка! — со злобой выговорила Светлана, сморкаясь в уже совсем мокрый платок, весь в разводах от косметики. —  София, блин, Ротару!
— Что, действительно красивая? — невпопад спросила мать.
— Ой, мама! Ему не один хрен, куда толкать? Но теперь этой чумичке все сливки, а моему сыну — одна только его проклятая фамилия! Да чтоб тебе ни на каком свете покоя не было, Андрей Строганов, подонок! Чтоб тебе ни дна ни покрышки!
Оставив дочь истекать руганью в адрес бывшего мужа и его нежданно-негаданно объявившейся как бы вдовы, Тамила Аркадьевна подобрала фотографию и бумажные обрывки — письмо и конверт с куполами и крестами. Фотографию порвать не получилось, она была отпечатана на каком-то хитром пластике.
На фоне пышных перистых пальм, в кругу своих, без сомнения, иностранных друзей Андрей Строганов выглядел, как среднерусский пейзаж, по ошибке дизайнера попавший в календарь со снимками карибских курортов.
— Нет, ну куда мир катится… — растерянно проговорила Тамила Аркадьевна и с укором посмотрела на свой календарь, которым было заклеено треснувшее стекло филёнчатой двери в кухню. Без пальм и пляжей, а просто с чудотворными иконами и снимками храмов Золотого кольца России. — Вместо того чтобы о семейных ценностях, о нравственности… А он у ребенка квартиру забрал...
— Какая нравственность, мама, о чём ты? Да этот Валерка такой же монах, как я мать Тереза!
— Ты думаешь, он с этой молдаванкой…
— Да уж не удивлюсь!
— А если… Света, а если… проследить? Телевидение, скандальная передача… у Малахова…
— Мам, ну что ты несёшь? Вот только телевидения нам не хватало!
— Светик, да я же только в виде версии… А ты когда обратно в Гамбург?
— Я не поняла, мама, я, что, тебе уже мешаю?!
— Бог с тобой, доча! Я тебе говорю, вообще возвращайся. Ты, что, переводчиком не устроишься?
Взгляд Светланы снова упал на фотографию в руке матери, и молодая женщина взорвалась криком:
— Куда возвращаться? В твою живопырку с видом на СИЗО? А у этой скотины вонючей всё пучком, блин! На фоне виллы!
Она вырвала снимок из рук Тамилы Аркадьевны.
— Ишь, лыбится, скотина! — с ненавистью сказала эмигратнка, глядя на изображение бывшего мужа. Снова и снова пытаясь порвать его, но никак не получалось.
В конце концов, она швырнула пластиковую фотографию на пол.
Тамила Аркадьевна вздохнула, подобрала снимок, снова внимательно изучила.
— Знать бы куда его занесло, так подать бы на алименты... А может, и подать? Через детективное агентство найти… Смотри, у мужика-то глаза фиалковые! Прямо генерал Пиночет! Или этот, помнишь, как его… Норьега. Нет, не Норьега, а как его… ну скажи, на Филиппинах был, всю страну разорил ради жены, три тысячи пар туфель, а народ босиком… с миллиардами в Америку сбежали, помнишь? Вот каких мужиков надо ловить, Светка! А не паршивого Витьку, шило на мыло!
— Ловить! — злобно фыркнула Светлана. — Да как же их ловить, если их расхватывают с пелёнок! Вон при нём уже своя змея есть! А эта рыжая швабра… Гос-с-с, ни кожи ни рожи, а смотри, на какого парня повесилась!
— А твой-то Строганов что-то без бабы.
— Да какой он мой, мама?! И потом… их же кто-то фотографировал! Наверное, баба и фотографировала!
— А откуда эта фотография к попу-то пришла? Ты вообще что-то поняла?
— Бред! Бред сумасшедшего! Про сновидения и милость Божью! Что Валерка вынул Библию, молитву за него читать, как за пропавшего без вести, а там фотография! Чудесным, блин, образом! У-у, мразь, святоша козлобородый! Друг он, видите ли! И сожалеет, что наша семья не сложилась! А как квартиру у моего сына отнимать — рождённого в законном браке! — и отдавать какой-то потаскухе с рынка, проститутке молдавской! — это как?! Это — сложилось?! И куда только его Бог смотрит?! Друзья, блин, собутыльники, один серый, другой белый, два весёлых хера!
— Светик, ну, успокойся, успокойся, — и Тамила Аркадьевна опасливо перекрестилась на календарь. — Доченька, ну всё, всё, не стоят они того, чтобы так нервы себе трепать. Козлы и козлы, и хватит. Будем что-то думать.
— Ни стыда, ни совести!.. И ещё неизвестно, не кокнула ли Строганова эта самая шалава… или её землячки за бутылку водки! Прикопали на стройке, а она и давай вдову из себя изображать, качать права на жилплощадь! А Андрюшка тоже… соскучился он, блин! Мало трындел по скайпу с этим… как его…
— С другом его? С пятого этажа?
— … теперь, блин, не вынешь его из этих гостей!
— Свет, но семья хорошая, не голодранцы… Ну, соскучился…
Светлана не слушала, говорила о своём:
— Соскучился он, блин! Родина ему нужна! Друг ему нужен! А мать родная похрен? У-р-р-роды!
От гнева и ненависти голос женщины пресёкся. Мать обняла её, и из глаз дочери немедленно хлынули злые слёзы.
А из открытого окна, из горячего зноя, совсем некстати полились лирические звуки песни «О смысле всего сущего» в исполнении весёлой соседской компании, вышедшей проветриться на балкон, хотя в такую погоду там можно было разве что тепловой удар получить. Гости уже захорошели, и сначала голоса были задорные и ёрнические, но потом что-то загрустили. Прониклись темой.
— Человеческая жи-изнь имеет более одного аспе-е-кта… В городе Таганро-оге есть два Звёздных проспе-екта… Над одним — небеса зия-ающие, и до самого Волго-Дона возвышаются сияющие дворцы из шлакобето-о-она! И по нему каждую пятницу, как вы-ыйдут со смены из ша-ахты, маршируют белозубые космонавты! А на другом — все дома в полтора этажа, и по истоптанной траве гуляет коза. День проходит, и два проходит, веревка перетёрлась, но коза не уходит. Ей совершенно некуда идти. Она смотрит в небеса и шепчет: «Господи, прости!»
[indent]
Конец
25.05.2017 — 04.09.2019