О мирском и духовном


   
   
Москва, март 1918 года
С протоиереем Сергеем Глаголевским Якову удалось встретиться лишь три дня спустя. Хорошо бы раньше, но кроме происшествия в Троицкой церкви на команде Штольмана висело с полдюжины дел, среди них еще одно убийство. К смерти пожилого и небедного адвоката явно приложили руку наследнички покойного, отчего дело вызвало у сыщика чувства чуть ли не ностальгические. Поймав себя на этой мысли, Яков Платонович усмехнулся грустно и саркастически – дожили! – но удушение подушкой и впрямь смотрелось осколком прежней жизни посреди захлестнувшего Москву разбоя.
Уже на следующий день Петров с Полетаевым вернулись от экспертов, торжествующе потрясая раздобытым досье. Полиция после Февраля была почти полностью деморализована, но бандит, хвативший топором отца Евгения – обладатель огромных ног – даже такой полиции за последний год ухитрился попасться аж дважды. Просмотрев бумаги, Штольман только хмыкнул. Некто Егор Вушняков, безземельный крестьянин откуда-то из Ярославской губернии, все жизнь перебивавшийся непонятными заработками, а после революции решивший попытать счастья в Москве. Вот и попытал. Первый раз, в июле, был, правда, отпущен за незначительностью совершённого проступка. Вторично попался уже в составе банды, грабившей замоскворецких купцов. Спасла тогда Вушнякова новая революция, очередной раз радостно распахнувшая двери тюрем и исправительных домов и поставившая все с ног на голову.
Но досье не дало ни малейшей зацепки в главном: где его искать, этого безземельного Егора Вушнякова, ставшего в итоге убийцей, в том кипящем Вавилоне, в который превратилась нынешняя Москва? На какой из многочисленных малин? Трепалов, говоря о трёх десятках банд, орудовавших в Первопрестольной, не преувеличивал, скорее – наоборот.
Людей не хватало, лучшие работали вместе с Маршалком над ограблением Патриаршей ризницы. Что бы там ни болтал Ардашев, новая власть отнеслась к данному происшествию более чем серьёзно. За возвращение похищенного Моссовет обещал миллионное вознаграждение. Еще бы! Такой удар по престижу власти большевиков, чье положение в глазах многих всё еще выглядело весьма непрочным. Плюс недавняя попытка взрыва храма Христа Спасителя, предпринятая анархистами. Отношение церкви к большевикам, с самого начала весьма прохладное, становилось  всё более недружелюбным; зверское убийство настоятеля скромной Троицкой церкви только подлило масла в огонь. К простым грабежам все уже привыкли, но зарубленный топором старик и осквернённый храм не прошли мимо внимания прессы – статья в «Церковном вестнике», посвященная этим событиям прямо-таки сочилась ядом. И виновными, естественно, назначались новые власти, провозгласившие отделение церкви от государства и тем самым «отдавшие ея на растерзание безбожникам всех мастей».
В новом руководстве, похоже, отыскался кто-то более благоразумный, кто сумел разъяснить это Ардашеву. Закрыть дело об ограблении Троицкой церкви товарищ младший помощник старшего комиссара более не требовал, но чувствовалось, что  то ли этот случай, то ли какой другой его задел. Время от времени Штольман ловил на себе неприязненный взгляд жгучих глаз, но не обращал на это внимания. Много чести для новоявленного Торквемады. Прав Трепалов – как привяжется, так и отвяжется. Делом заниматься надо.
   
Протоиерей Глаголевский встретил Штольмана без большой приязни, но очень быстро  настороженность на лице преподобного сменилась некоторым даже удивлением. Кажется, он ждал кого-то другого. Кого-нибудь, более похожего на представителя новой власти? Штольман порадовался вчуже, что не взял с собой помощников, отправил их на Хитровку, разыскивать следы Егора Вушнякова. Старорежимному спецу определённо будет проще найти общий язык со старорежимным же иереем.
Но начать Яков Платонович решил всё же издалека – с описи похищенного, что составил для милиционеров церковный староста. Благочинный Сергий, как он и ожидал, помочь не отказался. Пригласив сыщика в свой кабинет, достал из ящика стола толстый гроссбух и, сев за стол, молча принялся сверять список, переданный ему Штольманом, с какими-то своими записями.
Много времени это не заняло.
– По нашим формулярам всё сходится, – сообщил он сухо, поднимая глаза на сыщика.  – В этом списке не хватает лишь церковных облачений и духовных книг. Правильно ли я понял, господин Штольман, что грабителей они не заинтересовали?
– По всей видимости, нет, – заметил Штольман. – Кроме одной книги, очевидно.
– Вы про Острожскую Библию? – выражение лица иерея было непонятным.
– Да, про неё. Сергей Ипполитович, вы что-то о ней знаете?
Тот покачал головой.
– Только то, что мне рассказал намедни господин Кольчицкий. Признаться, я и сам был немало поражён. Отец Евгений никогда не упоминал, что в его ведении имеется подобная книга
– Но сам факт её существования у вас сомнений не вызывает? – уточнил сыщик.
– У меня нет оснований не доверять словам господина Кольчицкого, – твёрдо заметил священник. – Вячеслав Алексеевич никогда не был склонен к выдумкам.
– В таком случае, как вы думаете, почему покойный не рассказал вам об этой книге? – тут же спросил Штольман. – Ведь он обязан был это сделать, не так ли?
– Что в доме, отведённом ему под проживание, он обнаружил столь ценный раритет? – преподобный Сергий на миг задумался. Затем как-то неуверенно пожал плечами. – Честно говоря, каких-то конкретных предписаний на такой случай не существует. Другое дело, если бы кто-то сделал в церковь подобное пожертвование, тогда его бы следовало зарегистрировать по всем правилам… Возможно, Евгений Васильевич и впрямь собирался посоветоваться со мной, по крайне мере, господин Кольчицкий об этом упоминал – но знаете, мы не так часто виделись. А дела прихода отнимали все его силы. Он был очень стар, часто хворал… Да еще в такое время…
Благочинный опустил взгляд к бумагам на столе и, казалось, погрузился в какие-то свои, явно невесёлые мысли. Подождав немного, Штольман решил нарушить молчание:
– Если покойный отец Евгений действительно нашёл книгу в своём доме, как утверждает дьякон… Сергей Ипполитович, вы можете предположить, кому она принадлежала прежде?
– Кому-то из прежних обитателей, очевидно, – как-то осторожно высказался Глаголевский.
Яков Платонович обезоруживающе улыбнулся, продемонстрировав зубы:
– Надеюсь, вы не откажетесь о них рассказать? Меня особенно интересует тот священник, которого сменил отец Евгений. Мне сообщили, что он покинул свой пост… не совсем обычным образом.
– А что в наше время можно считать обычным, Яков Платонович? – резко заметил отец Сергий. – Хотя вы правы. Предыдущий настоятель попросту сбежал.
– И по какой же причине? – с интересом вскинул бровь Штольман.
Глаголевский ответил не сразу. Поднявшись со своего места, он принялся медленно ходить по комнате, теребя чётки. Зачем-то выглянул в окно, выходящее на людную улицу.
– Служение Господу предполагает добрую волю, – произнёс он наконец. – Но на деле происходит всякое. Кто-то просто ошибается в выбранном пути, но не имеет сил с него сойти. А за кого-то путь избирают, его не спрашивая. И в семьях священнослужителей подобное более чем распространено. Отец Иеремия просто шёл по стопам своего родителя, повинуясь его воле, а вот чего он хотел на самом деле? Он получил этот приход в декабре шестнадцатого года – совсем молодой человек, недавний выпускник семинарии. Прошло два месяца, и грянула Февральская революция. Государь Всея Руси отрекается от престола  – и ничего. Небеса, как вы можете заметить, не разверзлись. Но в умах наступает смущение: раз царю, самим Господом помазанному на трон, можно от него отказаться, то почему нельзя другим? Свобода, равенство, братство! Но главное – свобода, сколько не было никогда, столько, что захлебнуться впору… Вот и отец Иеремия не выдержал искушения. Но кто-то может увидеть это вовсе наоборот – что молодой человек обрёл в себе силы отказаться от служения, к которому не лежала его душа. Вот только он не нашёл в себе мужества сделать это в открытую, хотя на Соловки бы его уже никто не сослал. Просто однажды взял и исчез.
– И больше не объявлялся?
– Официально – нет, – неохотно промолвил священник. – А неофициально, кружными путями, до меня доходили слухи, что отец Иеремия живет жизнью… весьма мирской. Конечно, мне не стоило бы так его именовать, но фактически он не был лишен сана. Указ о таковом застрял где-то в канцелярии митрополита.
– И вряд ли он сам именуется так в своей нынешней жизни, – проницательно заметил Штольман. – Как теперь зовут вашего беглого попа?
– Его мирское имя – Резников Илья Феоктистович.
Помолчав, Глаголевский вновь потеребил четки и добавил все так же неохотно и словно бы извиняясь:
– О подробностях же его нынешней жизни вам может рассказать секретарь нашего благочиния, он с ним встречался уже незадолго до… октябрьских событий. Господин Резников жил с какой-то дамой, насколько я понял – полностью на её иждивении…
Протоиерей поднял взгляд на Штольмана.
– Но неужели вы думаете, что он как-то причастен к тому, что случилось с отцом Евгением? Если Острожская Библия принадлежала ему, то кто мог помешать отцу Иеремии просто прийти и попросить её назад?
Штольман молча вскинул бровь. Вот так просто прийти и попросить? Беглому иеромонаху явиться в покинутый им приход и требовать назад свою собственность? Престарелый отец Евгений вряд ли стал бы спорить… Но господин Резников, похоже, и сам не отличался орлиным нравом, с него бы сталось действовать исподтишка.
– Да и зачем она ему? – негромко произнёс преподобный Сергий. – Человек, которому не хватило сил не только нести свой крест, но и просто с достоинством от него отказаться. Зачем ему трехсотлетнее Евангелие, которого, возможно, касались руки святых подвижников?
– Чтобы продать? – резко заметил Штольман.
– Неужели ради этого пролилась кровь несчастного отца Евгения?
В глазах священника мелькнула боль. Со вздохом он повернулся к иконостасу, занимавшему целую стену и медленно, точно с усилием, перекрестился.
– У нас в России церкви часто стоят на крови мучеников. А этой особенно не везло.
– Вы имеете в виду тот случай, шестьдесят лет назад? – тут же спросил Яков.
– Да, – преподобный Сергий удивленно взглянул на сыщика. – А вам как это стало известно?
– Один из прихожан упомянул, – спокойно пояснил Штольман. – Без подробностей. Просто сказал, что шестьдесят лет назад на этом самом месте погиб священник.
Глаголевский с некоторым даже изумлением покачал головой.
– Воистину память людская, что кладезь бездонный… Я-то сам читал документы по тому случаю, когда принимал дела благочиния, знакомился с историей приходов. Вас интересуют подробности? Шестьдесят лет назад Троицкая церковь находилась почти что за пределами тогдашней Москвы и относилась к Златоустовскому монастырю. В январе шестьдесят восьмого там  был убит иеромонах этого монастыря, отец Митрофан, а также – молодая пара, которую он должен был венчать.
«Видел вас однажды, еще осенью… Вы стояли перед иконой святого Митрофана».
– Кто их убил? – резко спросил Штольман.
Глаголевский вскинул брови в изумлении.
– Помилуйте, Яков Платонович, вы же не думаете, что эти два случая может что-то связывать? Разве что людская корысть, – протоиерей вдруг горько усмехнулся.  Кто-то из родственников молодой жены посчитал себя несправедливо обиженным: вместе с девушкой из фамильного кошелька уплывали деньги… Правда, как записано в наших сводах, на суде он утверждал, что не хотел никого убивать, что мол, даже стрелять он толком не умел, а прелестные речи ему шептал и под руку толкал никто иной, как нечистый дух… Но суд не внял.
– Так убийцу нашли? – хмуро спросил Штольман. Услышав от Чертозная сакраментальное «сатана», он подумал, что давешнее убийство попросту осталось нераскрытым. Кого тогда винить, кроме дьявола?
А теперь ему вдруг припомнилось совсем иное: конюшня в безымянной деревне. Больные, бешеные черные глаза, глядящие откуда-то уже из-за грани человеческого. И дуло, нацеленное прямо Якову в грудь…
– Поймали и самого убийцу, и его помощников, что собирались поджечь церковь, – ответил тем временем преподобный Сергий, глядя на милиционера с интересом. – Прямо на месте. Некий молодой человек из мещан, увидев творящееся непотребство, сумел душегубов задержать, пока полиция не явилась. Видать, крепкий был парень. Один – троих…
Сыщик неопределённо хмыкнул.
– Но вот существование и самого храма, и прихода после этого случая оказалась под угрозой, – продолжил Глаголевский. – Все что можно было сделано, её освятили заново, конечно, но… Глухая окраина города, крохотная церковь, в которой убили троих. Неудивительно, что народ потемнее заговорил о проклятом месте. Люди принялись разбегаться. Тогда Троицкую церковь спасло внушительное пожертвование, сделанное неизвестным ктитором. А потом и слухи о проклятии как-то утихли.
– А что будет с храмом теперь? – резко спросил Штольман. – После второго кровопролития?
Благочинный тяжело вздохнул. Помолчал немного, глядя в сторону, потом поднял взгляд на Штольмана.
– Скорее всего, будет поднят вопрос о расформировании прихода, – сказал он твердо. – Новое государство провозгласило отделение от церкви, возложив все хлопоты по восстановлению порушенных храмов на плечи епархий и клира, а…
– А богоспасаемый и боголюбивый народ внезапно оказался не таким уж боголюбивым? – не удержался ехидный Яков Платонович.
Глаголевский взглянул на него ожидаемо строго.
– Увы. Но, пусть по должности мне положено бы осудить людей, занятых исключительно своим выживанием и готовых бросить старый храм на произвол судьбы – знаете, не осужу. Не для того ли послано нам это революционное горнило, чтобы очистить Церковь, чтобы и народ, и пастыри его осознали в действительности, что есть – Любовь к Богу и Спасение? Не в злате они и не в количестве хоругвей, выносимых на крестный ход. Даже не в числе церквей. Троицкий храм честно служил людям и Богу, жаль лишь, что конец его оказался таким. Но знаете, Яков Платонович, это даже символично. Не нашлось более ни отрока, что бесстрашно кинулся один на троих головорезов, ни благодетеля, отдавшего на бедный храм немалые деньги, но оставшегося безымянным. В этой России, для этой Церкви – не нашлось. Значит, пришла им пора меняться.
– Ну, насчет отрока вы поторопились, – с угрюмой усмешкой заметил Штольман. – По странному совпадению, один бывший сотрудник московского сыска согласился нам помочь. Если я правильно понимаю – он и есть тот самый бесстрашный молодой человек, голыми руками сразивший троих.
– Вы не шутите? – в некотором ошеломлении вымолвил преподобный Сергий. – Воистину неисповедимы пути Господни...
– Только что нынешних бандитов ему бы вряд ли удалось остановить, – Штольман, с лица которого так и не сошла кривая усмешка, покачал головой. – Но искать их – он ищет.
     
…Кривошеин бережно спрятал обрывок лоции во внутренний карман, но уходить не спешил. Помолчал несколько мгновений, о чём-то размышляя, после чего повернулся к Якову – и спросил разрешения ознакомиться с другими недавними делами о нераскрытых ограблениях церквей.
– Кажется, ваши люди вчера упоминали о Дмитровке… И наверное, этот случай не единственный?
Может, по части улик Михаил Модестович и не был силен, но мимо ушей не пропускал ничего.
Штольман сухо кивнул.
– Вчерашнее происшествие уже четвертое. Но прежде обходились без смертоубийств. Один раз связали сторожа.
– Четвертое – за какой период? – немедленно поинтересовался Кривошеин.
– С января.
Вытащив из ящика стола невеликую стопку бумаг, Яков Платонович досадливо поморщился. Полдюжины листков – вот и вся информация по ограблению на Дмитровке, что команде Штольмана удалось собрать за эти недели. Осмотр места происшествия, показания нескольких свидетелей…  С остальными, более ранними ограблениями дела обстояли еще хуже. Молодой сыскарь из пролетариев, которому они были поручены, искренне не понимал, зачем нужно искать весь этот церковный хлам. Не убили из-за него никого – и ладно. Ценные вещи? Так, Яков Платонович, через год не будет уже не бедных, ни богатых, ни денег! На что в пору мировой революции эти золотые кресты?
Пришлось даже напомнить новоиспечённому коллеге про декрет Совета Народных Комиссаров "О свободе совести", который объявлял имущество существующих в России церковных и религиозных обществ народным достоянием. А то обрадовался ведь, как мальчишка, когда старорежимный спец забрал у него оба дела… Папки с ними выглядели и вовсе жалко. В глазах Чертозная, которому Яков их протянул, мелькнула горькая и понимающая усмешка.
Читать коряво написанные протоколы Кривошеин устроился поближе к окну. Кажется, зрение у Михаила Модестовича за эти годы сдало куда сильнее, чем у самого Штольмана. Но, пожалуй, это было единственное, в чём возраст взял верх. Под снятым пальто обнаружились всё та же крепкая фигура, что и тридцать лет назад; сыщику подумалось даже, что, загляни сейчас к ним товарищ Ардашев – и Кривошеину уже не удастся прикинуться ветхим отставным преподавателем…
Яков Платонович усмехнулся мысленно, живо припомнив их первую встречу с Чертознаем: когда он самонадеянно цапнул незваного гостя за шиворот, введенный в заблуждение благообразной сединой, а главное – неуклюжей шубой…  Нынешнее своё пальто Кривошеин шил если не у того же хитроумного мастера, то у его ученика. И наверняка с тем же умыслом: чтобы добавляло возраста, скрывая рост и могучую стать, чтобы никто и не подумал, что мешковатый, неловкий на вид старик на самом деле проворен, как чёрт. И может убить противника одним ударом. Наверняка где-то в рукаве пальто с енотовым воротником и поныне скрывается кистень, пробивший голову сторожу в кузне на Гривке.
Может, так и надо? Вместо того, чтобы бегать по подворотням, превозмогая колотьё в боку и делая вид, что тебе всё нипочём… Спросить, что ли, у Михаила Модестовича адресок портного? Поймав себя на этой мысли, Штольман беззвучно хмыкнул. Пустое всё это. Старого кобеля новым шуткам не выучишь.
Сам Яков, просматривая все три дела накануне, никакой связи со вчерашним ограблением Троицкой церкви не нашёл, но, может, Кривошеин за что-то ухватится? Всё же он – московский сыщик, это его город. И опыт у него под стать Штольмановскому…
   
Чертознай тем временем дочитал последний документ. Опустил бумаги, подумал немного, глядя в окно, после чего поднялся и подошёл обратно к столу сыщика.
– Нашли что-нибудь, Михаил Модестович? – немедленно поинтересовался тот.
Кривошеин неторопливо положил папки на стол – одну справа, две слева.
– Это – какая-то другая шайка, – пояснил он коротко. – А вот эти два случая, на Дмитровке и в Хамовниках – очень может быть.
– Думаете, Михаил Модестович? – Штольман перелистал дело, отвергнутое Кривошеиным. – А тут ведь единственный случай, когда свидетели успели увидеть грабителей…
Глаза Чертозная блеснули чуть насмешливо.
– «Трое мужчин, одетых по-пролетарски», – процитировал он строчку из протокола. – Насчет пролетариев позволю себе усомниться. Скорее – деловые с Хитровки. И действия типичные: взломали фомкой заднюю дверь, предварительно оглушив сторожа, в самой церкви похватали все, что блестело… Но главное – «все трое имеют средний рост и среднее же сложение». Никого похожего на вашего бугая с чемоданами на ногах.
– Ну, это еще ни о чём не говорит, – заметил сыщик. – Он мог присоединиться к банде недавно.
– Это не вчерашняя банда, – повторил Кривошеин.  –  Вчерашние – они совсем другие. Их четверо. И, по крайне мере, двое из них совсем не похожи на пролетариев. Да они все разные!
Не удержавшись, Штольман привычно вскинул левую бровь. Относительно числа налётчиков он был с Кривошеиным согласен – сам пришел накануне к похожему выводу. Но последние слова отставного сыщика звучали интригующе.
– Что значит – разные?
– А вот тут мы выходим из области фактов. Считайте, что это чистая интуиция.
– Интуиция – или?.. – не удержался Штольман.
Кривошеин лишь коротко и как-то безразлично пожал плечами.
– Честно говоря, в моём случае я с трудом различаю, где кончается интуиция и начинается «или»… Для простоты, будем считать, что это чутье мне подсказывает. Их четверо. Один – тот громила, что убил отца Евгения. Скорее всего, не слишком умён, делает то, что ему прикажут другие. Потому и взят в сообщники – за  тупость, исполнительность и исключительную силу. Второй – тот, кто обчищал ризницу. Ушлый субъект. Очень жаден и весьма хладнокровен. Вот он может быть из фартовых. Но лично я предполагаю, что он чужак.
– Из-за самокрутки? – понимающе прищурился Штольман.
Кривошеин отрицательно качнул головой.
– По большей части  – из-за остальных членов этой шайки. Слишком уж пестрый сброд. Этот второй, он единственный, кто пришел в церковь с конкретной целью – грабить. Но местный бандит подобрал бы себе более подходящую компанию. Здоровяк пойдёт, но прочие… – Чертознай резко тряхнул головой. – Особенно третий. Тот, что написал на стене, что Бог умер, громил церковь и пытался её поджечь. Признаться, не понимаю, как он вообще в эту банду попал. Такого я бы скорее ожидал встретить в своре себе подобных, в какой-нибудь шайке недоучившихся студентов, что именуют себя анархистами. Горлопан из тех, что орут на митингах про свободу всех и от всего, заводят толпу, заводятся сами – и идут что-нибудь громить и реквизировать. Родион Раскольников образца девятьсот восемнадцатого. Тварь я дрожащая или право имею? Но этой банде он зачем? – Кривошеин зло фыркнул. – От него же одни убытки! Кинуть в огонь икону, не сняв золоченой ризы – да настоящие деловые ему бы руки переломали!
«Богатая, однако, у вас фантазия, господин Чертознай!»
Эти слова так и просились на язык, но Штольман сдержался и лишь неопределённо хмыкнул. Обидится ведь. Это он Антону Андреевичу мог сказать нечто подобное – когда-то давно. С годами даже романтик Коробейников утратил обыкновение выстраивать теории из догадок, научился опираться на факты. Впрочем, кто сказал, что Кривошеин на них не опирается? Пока нарисованная им картина не слишком расходилось с той, что сложилась в голове у самого Якова.
Только была намного ярче. А вот это уже лишнее. Штольман досадливо поморщился, поняв, что позволил чужой выдумке прочно войти в собственное сознание, но, похоже, было уже поздно. Теперь он и сам, словно воочию, видел несуетливого мужика в ризнице, деловито набивающего мешок краденной утварью. И второго – плюгавого, в пальто нараспашку, с горящими глазами выводящего на стене окровавленным пальцем: «Бог умер!..»
– И кого вы определили на роль четвертого? – спросил он, стремясь избавиться от неуместного наваждения. – Я так полагаю, это тот, кто забрал Острожскую Библию? Вы думаете, Михаил Модестович, что это и есть главарь?
– Вот этого я вам не скажу, – покачал головой Кривошеин. – Но я думаю, что именно он привел банду в Троицкую церковь. Уверен, что это не первое их художество, но раньше они просто грабили. Вот эти два случая, – он кивнул в сторону папок, что ранее отложил в сторону. – Вы обратили внимание, Яков Платонович? Небольшие церкви, в одной сторожа нет, в другой сторожем горький пьяница. Церкви не очень богатые, но в обеих было, что взять. Хотя на первый взгляд и не скажешь. Я посмотрел список похищенной утвари – и там и там были вещи, ценимые в первую очередь из-за своей истории. Какой-нибудь серебряный потир стоит не так уж много, но если это потир времён царя Иоанна… Мне тут видится понимающий наводчик.
Чертознай некоторое время молча смотрел в сторону. Потом перевёл взгляд обратно на Якова.
–  В Троицкой церкви взять было особо нечего, но  и тут он точно знал, за чем идёт. Это не просто вор, который случайно пронюхал об Острожской Библии. И погром в храме – тоже его идея…нет, не так. Не идея. Желание. Веление души. Он как-то связан с этой церковью.
– И поэтому он решил её сжечь? – скептически прищурился Штольман. – «Так не доставайся же ты никому?» Михаил Модестович, но какие тому доказательства?
– А вот их нет, – как-то даже весело заявил Чертознай. – Но, Яков Платонович, неужели вы еще не убедились, что мир не состоит из одних лишь фактов?
Намёк был понятен. Не удержавшись, Штольман сердито дернул щекой. Чертознай коротко усмехнулся.
– Есть отпечатки пальцев и ног. А есть отпечатки душ. Но их не посыплешь графитовым порошком, так что вы вольны мне не верить, конечно. Особенно в отношении нашего последнего фигуранта. Возможно, в этом случае я просто примеряю ситуацию на себя – ведь я тоже в определённом смысле связан с этим местом. И если бы я вдруг понял, что мой Бог умер… Что ж, я бы тоже мог возжелать осквернить именно эту церковь.
   
Поверил ли Штольман тогда старому московскому сыщику? В чем Яков за прошедшие тридцать лет убедился – так это в том, что он верит не духам, пророчествам и предвидениям. Всегда он верил только людям. Анне, Петру Ивановичу, Митеньке…
Зачислить в этот ряд Кривошеина пока не получалось. А надо бы. Он ведь действительно хочет помочь – несмотря на то, что на большинство нынешних сотрудников уголовно-розыскной милиции ему определённо противно смотреть.
И все же откуда такая неприязнь к представителям новой власти? Действительно ли дело лишь в безвинно убитом зяте, в страданиях любимой дочери? А разве этого мало? И все же Штольману казалось, что Михаил Модестович не договаривает.
Кривошеин давеча упомянул, что его дед был крепостным. Протоиерей Глаголевский назвал его «отроком из мещан». Но сам Яков, что тридцать лет назад, что сейчас видел в Кривошеине дворянина – настоящего, неподдельного, что по манерам, что по понятиям, куда там покойному Разумовскому. И достиг этого Михаил Модестович исключительно умом и горбом. Не взятки же давал. Каково ему приходилось, будучи из простых, но куда как с непростым характером? Небось титулярного советника выслужил к сорока с лишним годам. А надворного – чин, в котором Штольман провел половину жизни, – получил лишь к отставке.
Власть большевиков походя смела все эти чины и звания. Не этим ли заодно обидела бывшего внука беглых крепостных? Вот он и не ждёт ничего хорошего ни от этой власти, ни от новой жизни в России. А знакомство с Ардашевым, пусть и мимолётное, определённо укрепило убеждение Кривошеина в том, что от большевиков следует держаться как можно дальше.
Не верит он им ни на грош. Тем не менее, предложил Штольману свою помощь. Убийство старика-священника столь важно  лично для Михаила Модестовича, или не выдержало, проснулось нутро сыскаря, всю жизнь ловившего разную шваль? Или он желает таким образом окончательно отдать старый долг?
Яков мысленно поморщился. Неужели сам забыл, каково это – идти против совести?

И близко бы не подошел Штольман к делу, которое сам начальник политического сыска считал грязным. Но нужно было спасать Олафа Девьена, спасать Наташу, спасать остальных сорок с лишним человек, случайно оказавшихся не в том месте, не в то время. Он смог. Смог отрешиться от всего, убедить самого себя, что действительно ищет виновных, хотя и поперёк души было копаться в делах охранки. Которая сначала смотрит сквозь пальцы на все ею же запрещаемые пасквили, зато потом у неё всегда есть, кого назначить виноватым из тех, кто «рядом стоял»…
Тогда – смог. Но год спустя переступать через себя уже не стал.
Ординарное, казалось бы,  дело о самоубийстве молодого талантливого актера: вот только высокое начальство отчего-то всполошилось и, вызвав Штольмана на ковер, с ходу объявило ему основную версию – несчастная любовь. Дескать, невеста покойного, актриса того же театра, была уличена в измене, тонкая творческая натура не выдержала, ну и… Есть и свидетели, готовые подтвердить! Словом, виновный был уже назначен «наверху». Но Штольман поддаваться на уговоры не стал, принялся копать…
Оказалось, что молодой актёр, на свою беду, снискал благосклонность одного из Великих Князей, известного своими «особыми вкусами». Был обласкан, получил приглашение, от которого не отказываются – попросту говоря «принудили принять гостеприимство». Итогом которого стала петля в гримерке, поспешно свитая из шелкового шарфа.
Конечно, докопаться до конца резвой ищейке никто не позволил. Даже Путилин лишь молча отвел глаза. Дело в итоге передали Увакову и кончилось оно ожидаемо – и для молодой актрисы, и для самого Штольмана. Начальство Департамента полиции теперь только ждало удобного случая, чтобы от строптивого следователя избавиться. И случай не замедлил представиться – когда в Мариинском театре Яков увидел афишу с торопливо заклеенными на ней именами погибшего актера и его невесты.
Что он тогда пережил – Бог весть. Жить расхотелось. И тут, точно чувствуя его состояние, мироздание подсунуло ему на глаза князя Разумовского…
     
Штольман готов был принять, если Чертознай, поразмыслив, откажется помогать им вовсе. У него ведь еще близкие есть. И если Наталья Дмитриевна готова доверять Штольманам безраздельно, то госпожа Лович наверняка не обрадуется, узнав, что её престарелый батюшка путается с большевистской милицией. Вряд ли она, подобно Ане, решит, что новая власть действительно может и хочет расследовать гибель её мужа.
   
Когда Анна спросила его о возможности подобного расследования, Штольман замешкался, не находя слов. Выражение лица жены вдруг напомнило Якову Затонск.  Вот такими же глазами юная барышня Миронова смотрела на начальника сыскного отделения, пребывая в полной уверенности, что нет таких вещей, которые бы оказались ему не по плечу. Он справится, он найдёт, раскроет… зло будет непременно наказано.
Анна Викторовна всегда верила в него больше, чем он того заслуживал.
– Ничего нельзя сделать? – жена всё поняла по его лицу.
– Никто не будет расследовать смерть офицера, случившуюся при таких обстоятельствах. Приговор военно-солдатского комитета…
– Неужели ты считаешь, что зять Натальи Дмитриевны это заслужил? – перебила его Анна. Штольман только вздохнул.
– Нет, конечно. Наверняка Сергей Лович был хорошим человеком и честным офицером. Но разложение в армии по сию пору чудовищное. После февральской офицеров убивали десятками, вовсе безо всяких приговоров. И в эти самые комитеты порою попадают откровенные душегубы. Которых мы теперь ловим уже за нынешние художества. Но расследовать их прежнюю деятельность…  боюсь, это невозможно.
– Значит, по закону ничего не сделать?
Анна вдруг резко отвернулась. Подошла к окну, остановилась, зябко обхватив себя за плечи и глядя куда-то в вечерний сумрак улицы. Штольман стоял неподвижно, очередной раз чувствуя себя без вины виноватым.
Не поворачиваясь, жена спросила тихо:
– А по справедливости?
«Отныне вы – не закон, вы – справедливость. Это намного сложнее…» Он снова вздохнул.
– Аня, я ведь больше не частный сыщик. Если бы это случилось в Москве… Но, скорее всего, это был Кронштадт. Там погибло множество офицеров-моряков. И сразу после февраля, и позже. И в том хаосе искать какие-то концы год спустя…
Анна молча кивнула Поколебавшись мгновение, Штольман шагнул к жене и осторожно приобнял её за плечи. Она не сказала ни слова, но не отстранилась, наоборот – теснее прижалась головой к его плечу. Значит, не сердится? Но горечь, её переполнявшую, он ощущал совершенно отчётливо.
– Я попробую что-нибудь разузнать, – произнёс он осторожно. – Но шансов почти никаких. Зря ты обнадёжила Наталью Дмитриевну.
Жена, наконец, повернулась, глядя на него.
– Наталья Дмитриевна все понимает. Я сказала ей, что сейчас все не так, как год назад – а она только улыбнулась. И сказала, что я ничуть не изменилась. Яша, я не наивная дурочка, я всё понимаю. Но попытаться-то можно! Удалось же тебе тогда вывести на чистую воду этого Волженина – спустя пять лет!
При виде её горящих глаз, он не смог сдержать улыбку.
– И теперь Штольман-чудотворец должен повторить сие чудо? Аня, а почему ты думаешь, что господин Кривошеин сам не пытался? Он ведь тоже сыщик. К тому же колдун.
   
Действительно, пробовал ли Чертознай, узнав о гибели зятя что-то сделать еще тогда, в Петрограде? Этого Анна не знала. Скорее всего, пытался – но не смог. И тем самым еще больше углубил трещину в собственной семье. По словам Анны, отношения между отцом и дочерью висели на волоске. А тут еще Наталья Дмитриевна замыслила отдать их единственного внука в Анину школу…
Скорее всего, кусочком лоции дело и ограничится. Да еще тем разговором, что состоялся у них третьего дня – и по результатам которого Штольман оказался сегодня у благочинного Сергия. Хотя и досадно, что Михаил Модестович будет тратить силы на ненависть, когда он так нужен.
После того, как он ушел, Яков вдруг остро ощутил, какой именно части сыщицкой работы ему не хватает здесь, в Москве. Второго Антона Андреевича в советской уголовно-розыскной милиции пока не нашлось, не с кем было обсудить дело. Вот с Кривошеиным – умным, проницательным, язвительным – подобные разговоры можно вести запросто.
Штольман хмыкнул, представив себе, как два старика полуночничают в Гнездниковском за пустым чаем с каменными сушками. Картинка вышла забавная.
Но, общался ли Чертознай с каким неведомым универсумом или со своим богатым опытом, он был прав – неизвестный, забравший Острожскую Библию, и впрямь не мог возникнуть ниоткуда. И беглый настоятель Троицкой церкви в его списке подозреваемых стоял под номером первым.
Вот уж чей Бог без сомнения умер.
   
У секретаря преподобного Сергия Штольман узнал адрес, по которому проживал бывший отец Иеремия. Конечно, это было еще в октябре семнадцатого, и Бог знает, куда революционные ветры с тех пор унесли попа-расстригу. Времени терять не хотелось, но пришлось всё же вернуться в Гнездниковский, дождаться Петрова с Полетаевым. Если бывший поп и впрямь замешан в ограблении, глупо соваться туда в одиночку.
Уже поднимаясь по лестнице, Штольман запоздало подумал, что еще лучше пригодился бы взвод милиционеров. Квартира в респектабельном доходном доме могла запросто оказаться притоном, где Штольмана с помощниками ждали наганы всех четверых бандитов. Да поздно щуке на сковородке речку вспоминать! Сыщик взялся за рукоятку револьвера и, отступив чуть в сторону, позвонил в дверь.
Дверь отворилась очень быстро, без единого вопроса. На пороге стояла женщина средних лет, судя по виду – самая что ни на есть старорежимная прислуга, даже с наколкой в волосах. Безбоязненно обозрев самого Штольмана, и, с несколько большим замешательством – топтавшихся за его спиной Петрова с Полетаевым, – женщина заученно поинтересовалась:
– Что вам угодно?
– Илья Феоктистович Резников здесь проживает? – спросил сыщик, внутренне чуть расслабляясь. Вряд ли в бандитском притоне держали горничную. Женщина кивнула.
– Проходите, сударь, – горничная повернулась и громко крикнула в сторону ближайшей двери:  – Илья Феоктистович, тут к вам пришли!
Петров шумно сглотнул и, похоже, потянулся за наганом. Сыщик взглянул на помощника строго. Из комнаты послышались неразборчивые голоса. Кажется, мужчина и женщина?
– Милочка, я на пять минут буквально. Это, наверное, от Мусиных, – рослый молодой человек с длинными волосами, живописно разметавшимися по отложному вороту рубашки, стремительно шагнул из дверей комнаты в коридор. Большие светлые глаза смотрели негодующе. – Ну, сколько можно… – тут он хорошенько разглядел визитеров и ошеломлённо замер на месте. Торопливо сглотнул.
– Э-э… Вы ко мне, господа?... Э-э… то есть товарищи… граждане?..
Похоже, семинарскую риторику бывший отец Иеремия благополучно прогуливал. Или просто волновался. Но явно не красноречием он пленил даму, взявшую его на содержание. Бывший поп оказался красавцем писаным, прямо картинка из модного журнала.
Сыщик хищно прищурился.
– Резников Илья Феоктистович? Инспектор Штольман Яков Платонович, уголовно-розыскная милиция, – он продемонстрировал Резникову свой мандат. – Это агенты Полетаев и Петров. Мы можем…
– Чижик, что там? Это от Мусиных? – прозвучал из-за ближайшей двери нежнейший голосок.
Илья Феоктистович снова шумно сглотнул и произнёс как-то неуверенно:
– Нет, Пыжик, это ко мне по э-э… словом, господа, проходите в гостиную.
Он замахал рукой и довольно резво ринулся в направлении соседней двери.
   
Кто-то из помощников негромко хрюкнул. Сыщик покосился на парней неодобрительно и знаком велел более смышлёному Полетаеву оставаться в коридоре, глазами указав на дверь. Вдруг кто придет или наоборот – захочет незаметно уйти? Андрей понятливо кивнул.
В гостиной было чисто прибрано – все же не зря в доме держали горничную, – но в воздухе витал застарелый дух сигаретного дыма, въевшийся, похоже, во все углы. С запахом мексиканских пахитосок соперничал запах каких-то тяжелых духов. Во всем чувствовалась рука неизвестной пока Штольману обитательницы этого дома: в глазах рябило от переполнявших гостиную безделушек на полках, многочисленных разноцветных подушечек на диванах и креслах, сентиментальных акварелей на стенках… Самым чужеродным элементом тут казался, как ни странно, бывший отец Иеремия. И еще Петров. Милицейский агент оглядел «вонючую буржуйскую роскошь», как он обычно называл подобные апартаменты, с неодобрением и садиться на предложенный стул не стал, молча встал в простенке, поближе к высокому окну.
Резников в свою очередь устроился в кресле, поёрзал и еще раз нервически сглотнул.
– Итак, чем могу, господа… То есть товарищи. Вы, наверное, по поводу той драки, что случилась у Фатеевых? Право, не думал, что столь мелкий инцидент заинтересует нынешних стражей порядка…
Похоже, бывший иеромонах и впрямь вел жизнь весьма мирскую и переполненную светскими знакомствами и развлечениями. Штольман приятственно улыбнулся, показав зубы.
– Нет, Илья Феоктистович, мы не по этой части. Мы из отдела по борьбе с бандитизмом, – и, не дав Резникову опомниться, резко спросил: – Где вы были в ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое февраля?
Резников недоуменно захлопал глазами.
– Двадцать седьмого? А… не напомните, день недели это был какой?
– Среда.
– Ах, среда… Так в среду мы как раз и были у Фатеевых, в Сокольниках! Всю ночь. Засиделись, знаете, в хорошей компании, потом они сами предложили остаться до утра, на улицах ночами сейчас сами знаете что творится. Ну, мы и остались. Только вот выпили, похоже, сверх меры, – Резников внезапно хихикнул. – Так вы все-таки по поводу той потасовки?
– Кто может подтвердить, что вы там были? – резко спросил Штольман, скрывая досаду. Похоже, тут ему выпала пустышка. Для обеспечения алиби способ выходил уж слишком натянутым, из Сокольников в Лазаревский переулок быстро не доберешься, столь длительное отсутствие гостя на шумной вечеринке кто-нибудь да заметит.
– Фатеевы и могут, – Резников как-то растерянно пожал широкими плечами. – Ну и Милочка, разумеется, то есть, простите, Марина, Марина Алексеевна. Она сейчас оденется и выйдет.
– Она уже вышла, – послышалось от двери. Стоявшая там красивая дама – не слишком молодая, но хорошо пожившая, как определил её для себя Штольман,  – с некоторым недоумением рассматривала странных гостей.
– Нет, вы точно не от Мусиных, – промолвила она, как видно, подводя итог своим наблюдениям. Подойдя к комоду, дама взяла с него золотой портсигар, извлекла из него черепаховый мундштук и пахитоску. – Особенно учитывая того кавалергарда, что торчит у дверей. Тогда по какому делу? – спросила она, затягиваясь. – Что натворил мой Чижик? Или вы попросту реквизиция?
– Господа из поли… то есть из милиции, – поспешно заметил упомянутый Чижик. – По поводу драки у Фатеевых.
– О Господи, да разве это драка? Эх, были драки в наше время!.. – дама мечтательно поднесла мундштук к губам. – Но причем тут Чижик? Он там вообще оказался стороной пострадавшей. Не умеют пить господа бывшие семинаристы, не-у-ме-ют! Водку лакать – это вам не кагор!
– Да мы, собственно, не по вопросу драки, – сухо заметил Штольман. – Нас интересуют, где был господин Резников в ночь со среды на четверг. Теперь мы это выяснили.
– И почему вас это занимает? – дама вскинула красивую бровь. Получилось у неё не хуже чем у самого Штольмана.
– А вы не догадываетесь? – вопросил сыщик, неотрывно глядя на Резникова. – Неужели вы совсем не интересуетесь делами Троицкой церкви, которую когда-то оставили?
Илья Феоктистович вдруг выпрямился. Выражение его лица изменилось, став жестким и отстранённым.
– Простите, нет, – отчеканил он. – Ни Троицкой церковью, ни Церковью вообще я более не интересуюсь. И не понимаю, почему это вдруг взволновало новую власть. Вы же объявили свободу совести, вероисповедания, либо полного отсутствия таковых. Какое вам дело до моего прошлого?
Штольман с деланным недоверием поднял бровь:
– Что, даже газет не читаете? В ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое февраля Троицкая церковь была разгромлена и ограблена, зверски убит престарелый настоятель, отец Евгений. Вы можете что-то сказать по этому поводу?
Хозяйка, внимательно прислушивавшаяся к их разговору, тихонько охнула и перекрестилась рукой с зажатой в ней папиросой. Резников сидел молча, недоверчиво уставившись на Штольмана.
– Вы не поверите – не читаю, – произнёс он наконец. – И сказать мне особо нечего. Вам уже, наверное, известно, при каких обстоятельствах я оставил приход вместе со своей прошлой жизнью? Так вот, верите вы или нет, но делами тамошнего прихода я  с тех самых пор, не интересовался. Даже не знаю, кто тот несчастный, которого убили.
Рука его дрогнула, словно бы он хотел перекреститься, но бывший поп пересилил себя и лишь крепче сжал пальцы на подлокотнике кресла.
– Чижик, а ведь на его месте мог оказаться ты!.. – с расширившимися глазами выдохнула женщина.
   
Яков молча разглядывал обоих. Мысли теснились в голове. Каким прекрасным подозреваемым был бы Резников! Но алиби у него стопроцентное. Да и не похож бывший священник на человека, способного не то, что сколотить разномастную банду – просто в неё вписаться. Какой ему с того прок?
Хотя – не надоело ли ему ходить в Чижиках, не захотелось ли свободы, которую могла бы дать продажа раритета? Наверняка бывший семинарист знает, кого бы подобная вещь могла заинтересовать даже в нынешней смутной России.
Штольман решил пойти ва-банк.
– Илья Феоктистович, а что вы знаете об Острожской Библии?
Выражение лица Резникова стало непонимающим.
– В каком это смысле? Это первое полное издание Библии на церковнославянском языке…
– Нет-нет, – перебил его сыщик. – Я имею в виду ту библию, что хранилась в доме священника той самой Троицкой церкви.
– Так это что – из-за неё?
– Так вы про неё знали? – быстро спросил Штольман, не сводя глаз с подозреваемого.
Во взгляде Резникова внезапно вспыхнуло понимание, тут же сменившееся возмущением.
– Вы что, думаете, что это я? Прикончил попа ради старой библии?
– Какая низость!.. – воскликнула хозяйка. – Чижик, милый…
– Мы все версии проверяем, – мрачно прогудел из-за спины Штольмана Петров, явно копируя своего начальника. Женщина тихо ойкнула и замолчала.
Штольман, прищурившись, веско заметил:
– Значит, о том, что в Троицкой церкви хранится столь ценный экземпляр, вы знали?
– Знал, разумеется, – раздражённо ответил Резников. – Но она находилась там еще до моего прихода и уж точно оставалась там же после моего ухода.
– То есть, она не ваша?
– Нет, она принадлежала моему предшественнику, – буркнул бывший отец Иеремия, явно успокаиваясь. – Что же, получается, её так никто и не забрал?
– Кто её должен был забрать? – тут же спросил Яков Платонович.
– Наследники, очевидно, – пожал плечами Резников. – Это ведь действительно ценная вещь…
– Илья Феоктистович, вот и прошу вас рассказать все, что вы об этой Библии знаете.
– Только то, что рассказал мне дьякон, что служил вместе с отцом Георгием, – Резников вздохнул и устроился поудобнее. – Книга эта принадлежала одному купцу-старообрядцу, жившему в приходе. Купец помер, дальние родственники-никониане не знали, что с ней делать. Библия эта считается неканонической, для служб ведь ныне используется Елисаветинская Библия. Ценности самой книги они тоже не понимали, по всей видимости – и просто отдали её в ближайшую церковь.
– Почему же отец Георгий не внёс её в реестр приношений? – резко заметил Штольман.
– Ну, это не ко мне, – развёл руками Резников. – Значит, приношение было сделано в таком виде, что было воспринято, как личный подарок. Господин Рождественский явно считал Острожскую Библию своей собственностью. Хранил не в ризнице, а в доме, в старом секретере. Завещания отец Георгий не оставил, даже не знаю, были ли у него родственники, но то недолгое время, что я провел в Троицкой церкви, я все ждал, что за ней кто-нибудь да явится.
– А потом вы покинули свой пост и просто оставили Острожскую Библию лежать там же, где её нашли? – недоверчиво прищурился Штольман.
Резников вдруг нехорошо улыбнулся
– Именно. Чужого мне не нужно. Тем более – такого. Я как есть не святой, а даже наоборот. Беглый монах, недостойный пастырь. Меня всю жизнь заталкивали в эту шкуру,  от которой меня воротило, но от которой не было сил отказаться – и вдруг такой подарок судьбы! Революция! Кстати, я очень уважаю за это новые власти. Вы ведь не только мне дали шанс. Думаете, мало таких, как я – кого впихнули в семинарию, потом точно так же силком постригли – или обвенчали с нелюбимой епархиалочкой, а затем всучили нищий приход? Так вот, я оставил эту жизнь затем, чтобы не возвращаться к ней никогда и никак. Даже за Острожской Библией!
* * *
В Гнездниковский Штольман с помощниками вернулись уже в сумерках. Ноги гудели. Но в коридорах здания все еще шла бурная жизнь: с порога на Якова налетел сначала Ардашев с очередными маловразумительными требованиями, потом его прямо в коридоре перехватил Трепалов. Начальник отдела по борьбе с бандитизмом, в свою очередь, интересовался вещами более конкретными: делом об убийстве адвоката, бандой Кошелькова, терроризирующей Сокольники, ограблением Троицкой церкви. И если по первым двум пунктам у Якова за день не появилось никаких новых сведений, то о сегодняшних своих похождениях он мог отчитаться довольно подробно.
Трепалов, выслушав его, только хмыкнул.
– Значит, не из наших налетчиков  этот беглый поп. Эх, а версия хорошая была! Ну, Яков Платоныч, и куда дальше думать станешь?
Штольман пожал плечами.
– Будем дальше искать Егора Вушнякова. Этот точно из наших. Не он, так его приятели всплывут. Будем проверять скупщиков краденого. Можно попробовать поискать наследников того священника, которому принадлежала Острожская Библия, но честно тебе скажу, Александр Максимович, – дело почти гиблое. Раз за полтора года без малого они сами не нашлись. Никто ведь им не мешал появиться в открытую.
– Это верно, – Трепалов сдвинул фуражку на лоб, поскрёб льняной затылок. – А с лоцией что?
– Михаил Модестович пока не появлялся, – осторожно заметил Яков.
– Ну, так может, дело небыстрое, – успокоительно махнул рукой Трепалов. – Придёт. Верю – наш человек. Слушай, Яков Платоныч, как заглянет твой товарищ Кривошеин, ты меня позови. Попробуем  его вдвоём уговорить в уголовно-розыскную милицию.
– Откажется, – усмехнулся Штольман, живо представив реакцию Кривошеина. – Еще и посмеется. Скажет: «Никак, товарищ Трепалов, богадельню для убогих царских сыщиков тут открыть решили?»
– Ох, и любишь ты, Яков Платоныч, на свои годы жалиться…
– Уж сколько есть. А по сравнению с господином Кривошеиным я и вовсе мальчик. Мне хоть седьмой десяток, а ему девятый.
– Девятый? Шутишь!
Трепалов хотел еще что-то сказать, но тут издалека послышался высокий и тонкий голосок. Бывший матрос на миг замер, затем удивлённо вскинул брови:
– Мальчишка какой-то. Эк он, чисто колокольчик, на весь дом звенит. Слушай, – он внезапно нахмурился и повернулся к Якову. – Это не от Анны Викторовны твоей? Какому бы еще пацану тут бегать?
Кто-то из Аниных учеников? Штольман немедленно ощутил беспокойство. Машинально проверив револьвер в кармане, он вслед за Трепаловым быстро вышел в коридор, ведущй к дежурке.
Рядом со столом дежурного и впрямь стоял мальчик лет десяти. У Якова Платоновича на миг отлегло от сердца – и Аниных учеников, и их приятелей он знал наперечет, а этот был незнакомый. Судя по одёжке, мальчишка был из «приличной семьи». Правда, гимназическая шинелька явно шилась на вырост, да так и осталась великовата.  Ремень охватывал тощенькое тело почти вдвое.
Светловолосый, чуть лопоухий. Гимназическую фуражку без герба мальчик держал в руках. А голос и впрямь звенел колокольчиком.
– Не знаю я имени, дяденька, – втолковывал паренёк ничего не понимающему дежурному. – Но он тут, у вас, работает. Седой, как мой дедушка, но он другой. Он от всех другой. Вы должны его знать, он же весь сияет!
– Это кто у нас тут весь сияет? – заметил удивлённый Трепалов. Мальчишка, услышав его голос, круто повернулся.
Штольман замер, с первого взгляда угадав, кто перед ним. Ясные голубые глаза так и светились – тем самым нездешним светом, что видел он порою в глазах у Ани. Или Мити.
Он ждал Чертозная – вот и пришел Чертознай. Только совсем маленький.
– Рыцарь огня! – радостно выдохнул мальчишка. – Ну, теперь все будет хорошо!

         

   
Следующая глава          Содержание

 
Скачать fb2 (Облако Mail.ru)       Скачать fb2 (Облако Google)

Отредактировано SOlga (04.02.2020 16:56)