Путешествия и путешественники


   
Июль 1915
Дед Луизы Лаборде-Лайн прибыл в Рио-де-Жанейро вместе с португальским королем в 1807-м, когда Наполеон объявил Португалии войну, и Англия, преследуя исключительно собственные интересы, помогла королевской семье бежать из Лиссабона. Секретарю британского замминистра иностранных дел Джону Лайну так понравился местный климат, а, в особенности, тугобедрые креолки, что возвратиться на дождливую родину вслед за шефом он не поспешил, со временем обзавелся семьей и кое-каким бизнесом (который вскоре разорился) и укоренил на бразильской земле чисто английскую фамилию.
Сын Джона Хосе оказался куда как более предприимчивым. Он хватался за любую возможность, которая могла принести ему деньги, ловко подстраивался под всех компаньонов и инвесторов.
При Педро II он был ярым роялистом, после принятия «Золотого закона»[1] и последующего падения монархии едва не потерял свое небольшое состояние, заработанное на перевозке рабов из Африки, однако вовремя сориентировался и занялся каучуком, а политические предпочтения отдал правящей, теперь уже президентской, партии. В 1890-х Хосе Лайну подвернулось еще одно выгодное дело – поставки продовольствия на французскую каторгу Сен-Лоран-де-Морани. Прелесть этого предприятия состояла в том, что Колония находилась слишком далеко от материнского государства, и проверяющие наезжали сюда нечасто, а потому коррупция на каторге достигла поистине грандиозных масштабов. Завязав полезные знакомства и раздав, кому нужно, подношения, Лайн получил весьма доходный канал сбыта всего неликвида, что скупал по дешевке у местных фермеров.
В двадцатый век английский полукровка и сын разорившегося дворянина Хосе Лайн вступил солидным и уважаемым господином, которому было, что оставить в наследство сыну и снарядить в приданое дочери.
Сын Хуан пошел в отца и к двадцати пяти был полностью погружен в управление семейными делами, а вот основным достоинством дочери была красота. Отец, впрочем, считал, что большего девушке и не нужно.
Унаследовав от бразильских предков смуглую кожу, а от английского деда выразительные синие глаза, в юности Луиза была невероятно хороша. К ней сватались потомственные дворяне всех мастей, но отец остановил свой выбор на пожилом владельце отелей французе Лаборде, практично рассудив, что будущему зятю в силу возраста и схожей с ним самим рациональности не ударит в голову спускать деньги в борделях и за карточным столом, и его девочка всегда будет жить в достатке и благополучии. В целях укрепления родственных связей, Хосе Лайн даже вложил деньги в одну из шикарных гостиниц зятя.
Лишь в одном отец просчитался: жесткий и бескомпромиссный в делах, неизменно выходящий победителем в битвах с конкурентами Жак Лаборде совершенно потерял рассудок от своей молодой жены. Он осыпал ее драгоценностями и выполнял все ее прихоти. Наряды Луизы доставлялись прямиком с последних парижских дефиле, в ее распоряжении был целый штат прислуги, готовой метнуться по первому требованию хоть за звездой на небо. Арабские скакуны, китайский шелк, индийские рубины и африканские изумруды, русские меха – в Бразилии-то! – ей просто нечего было хотеть. Среди всего этого великолепия и роскоши Луизе было невыносимо скучно.
Чтобы хоть как-то развеяться, Луиза упросила мужа поехать в путешествие, и, впервые сев на корабль, поняла, что это именно то, чего ей не хватало. Американские штаты, Индия, Англия, Малайзия – чем дальше от дома, тем увлекательнее! Но больше всего ее привлекал Париж – там высший свет и творческая атмосфера. Там она может сколько угодно выгуливать свои модные наряды и общаться с неординарными людьми на этом приятном слуху журчащем языке.
Они путешествовали, а капиталы Лаборде без должного присмотра таяли. То, с чем не справились конкуренты-акулы отельного бизнеса, вполне удалось одной хорошенькой женщине с ветром в голове.
Остановить и удержать Луизу было некому – брат был слишком занят делами, а отец к тому времени уже тихо умер в кругу семьи, предусмотрительно отписав все имущество сыну.
В 1913-м, разменяв девятый десяток, не выдержав бесконечной смены часовых поясов и капризов супруги, почти разорившийся, отошел в мир иной и Жак Лаборде.
Сорокалетняя Луиза получила свободу и единственный оставшийся от бывшей империи мужа отель в наследство. Тот самый, в который вкладывался ее отец.
Оставаться в Бразилии она была не намерена – ее манил Париж. Поэтому она без сожаления, совершенно не разбираясь в ценах, продала отель конкурентам и села на пароход до Ла-Рошели.
В Париже она первым делом завела себе маленькую собачку и любовника. Любовников она потом меняла, и часто, а вот к смешному йоркширскому терьеру по-настоящему привязалась и почти не разлучалась с ним.
Вскоре в ее жизнь вошло еще одно несвойственное ей постоянство – один из сердечных друзей задержался на более долгий срок, чем она думала. Чем привлек ее мужчина более чем скромной внешности, она уже не помнила. Но когда дело дошло до постели, была приятно удивлена. Сдержанным темпераментом, благодаря южным корням, она и сама не отличалась, но такого ненасытного любовника, как Шарль, не встречала за два года свободной жизни даже среди голодных юнцов…
В связи со смертью их матери в декабре 1918-го Хуан попытался разыскать свою непутевую сестрицу, но следы Луизы бесследно исчезали на парижской земле. Без особой надежды на успех, он подал заявление во французскую полицию.
***
Мироновы приезжали двенадцатичасовым поездом.
Накануне Карим устроил настоящую суматоху, перевернув дом на Гранд Огюстен с ног на голову и обратно. Мешая по обыкновению русские, казахские и французские слова, он раздавал распоряжения жене, дочерям и мамаше Борю. Чаще всего то тут, то там слышалось «тез-тез», «plutôt», «скорее».
Когда Ирен заглянула узнать, не нужна ли ее помощь, Карим немедленно проводил ее на кухню, вручил чашку с ароматным чаем и четко обозначил степень ее участия в подготовке к встрече гостей:
- Ирен-дана, туда не ходи, сюда ходи, там Акмарал полы мыть и faire le ménage[2]. Ты шай пей.
Казахскую добавку к имени «дана» – мудрая – Ирен получила, когда Антон Андреевич сделал ей предложение, и она вошла в большую семью Затонска-на-Сене, а потом взялась за образование Мари.
Сам Карим читать так и не выучился, но будучи от природы непревзойденным мастером ассимиляции и мимикрии, здраво рассудил, что для дочери наука в данных обстоятельствах – и есть та самая ассимиляция. Знания по современной медицине в центре просвещенной Европы в начале двадцатого века оказались куда как более полезными, чем умение выделывать кожи и квасить кымыз. В конце концов с кымызом он и сам как-нибудь разберется.
- Excusez-moi, que dois-je donner? (Простите, что я должна отдать?) - не поняла Ирен, впервые услышав свое новое имя.
- Не волнуйтесь, мадам, это Карим вас так на свой манер Василисой Премудрой назвал, - «успокоил» Ирен Петр Иванович, ввергая ее в еще большее недоумение – с русским фольклором она была не настолько хорошо знакома. Дядюшка вкратце описал ум и прочие достоинства Василисы, а также перипетии ее нелегкой судьбы, которая, кстати, довольно сильно перекликалась с жизнью самой Ирен – тут тебе и заточение в крепости, и Кощей Бессмертный в виде мужа-антиквара, от которого освободил ее доблестный Антон-царевич. Закончив бытописание жизни сказочной героини, Петр Иванович хулиганисто блеснул глазами и добавил вполголоса, обращаясь к Коробейникову:
- Вам, Антон Андреич, главное, шкурку раньше времени не спалить.
Антон вспыхнул и поперхнулся чаем.
Добившись того, чтобы все было если не керемет, то хотя бы жаксы, Карим, наконец, угомонился и отправился на вокзал.
Коробейников тем временем поехал в Вернуйе, предварительно получив ответ от комиссара Дюпре по поводу Жиля Пардьё и семьи мадам Вернон.
Коммерсант Пардьё, судя по полицейским отчетам, действительно был в свое время замешан в махинациях с налогами. И хотя обвинения с него сняли, бизнес его сильно пострадал.
Добравшись до Вернуйе, Антон Андреевич не без труда нашел адрес, указанный в записке мадам Монпансье – небольшую симпатичную виллу, утопающую в яблоневом цвете.
Дверь ему открыла молодая женщина на позднем сроке беременности. Едва взглянув на нее, Коробейников понял, что эта пропажа отыскалась – настолько похожи были мать и дочь.
Флоранс враждебно и настороженно смотрела на него, инстинктивно прикрывая рукой живот, пока он не догадался продемонстрировать ей записку. Узнав почерк матери, женщина облегченно выдохнула и пригласила его в дом.
- Итак, вы живы, вполне здоровы и ожидаете радостного события, - констатировал Коробейников. – С чем вас и поздравляю. Но, очевидно, вам не слишком хочется, чтобы ваше местонахождение стало известно. Почему?
- Вы просто не знаете моего отца!
- Отнюдь. Имел беседу. Суровый господин, - Антон Андреевич улыбнулся, вспомнив, как вздрагивали седые бакенбарды Монпансье, пока он выговаривал сыщику все, что думает о работе парижской полиции.
- Понимаете, мы с Жилем должны были пожениться… тогда… – сбивчиво начала Флоранс. - Мы любили… любим друг друга. Но тут эта история с его партнером по бизнесу… Для отца это означало только одно – отказ. Он тут же нашел мне выгодную партию – из военных. Не могу сказать про мужа ничего плохого, но я не испытывала к нему чувств. Да и он меня не любил. Слава богу, он погиб в семнадцатом! - выпалила она и тут же ужаснулась собственным словам:
- Господи, что же я такое говорю?! Разве же можно?!
Флоранс смотрела на Коробейникова широко распахнутыми глазами, полными слез.
Антон Андреевич вздохнул, взял по-отечески ее руку в правую ладонь и накрыл левой, успокаивая.
- Милая, вы не виноваты, что трагическое событие позволило вам обрести долгожданное счастье. Вы вышли замуж за месье Пардьё, так?
Флоранс кивнула, прикрыв глаза. Слезы скатились по ее щекам и капнули на руку Антону Андреевичу.
- Что ж. Не буду вас больше тревожить. Берегите себя, – он направился к выходу. В дверях обернулся:
- Попросите матушку забрать заявление о вашем исчезновении. Я переговорю с комиссаром Дюпре, постараемся не придавать это дело огласке.
По дороге домой Коробейников закончил изучать материалы по семье Вернон. Из прочитанного выходило, что Люсиль была второй женой овдовевшего банкира Вернона. Дети от первого брака, почти ее ровесники, мачеху сразу невзлюбили, а после смерти мужа защитить ее стало некому, - собственные ее родители давно умерли. Детки – два сына и дочь – наследство с новой матушкой делить не собирались, настаивая на ее уходе в монастырь. Исчезновение мачехи было им на руку - год спустя ее по закону признали без вести пропавшей, что автоматически наделяло остальных наследников правом распоряжаться имуществом. Этого было достаточно - к чему искать тело и тратиться на похороны?
Выяснять, причастен ли кто-то из меркантильной семейки к смерти мадам Вернон, или она сама, доведенная до отчаяния, прыгнула в Сену, Коробейников не стал, предоставив разбирательство полиции.
***
Домой Антон Андреевич поспел к ужину, накрытому в этот раз в безукоризненно прибранной квартире Мироновых. Заходя в дом, застал Карима мастерящим что-то в прихожей.
- Жукажу, - сокрушенно пояснил Карим, прилаживая рожок вешалки на место.
Ясно, заходил знакомый журналист. К самому Марселю Карим уважительно обращался Этьен-жазу[3], но за глаза тот был у него только – «жұқа joug» - «худая напасть», поскольку абсолютно каждое посещение Этьеном дома на Гранд Огюстен заканчивалось для киргиза ремонтными работами разнообразных масштабов. Неуклюжий журналист, совершенно того не желая, становился источником постоянных разрушений. На счету Марселя за двадцать пять лет их дружбы были пара чайных сервизов, одна китайская ваза, бессчетное множество бокалов, стулья, шкаф, случайно подпаленный ковер и теперь вот еще вешалка. Жаннетт убирала к его приходу все хрупкие вещи, до которых он мог дотянуться. А мамаша Борю грозилась подавать ему еду только в чугунных сковородках.
За стол еще не садились, и Антон Андреевич использовал возможность поприветствовать старых друзей. Он обнял Александру Андреевну, от души пожал руку и похлопал по плечу Петра Ивановича, отметив, что, хотя голова дядюшки была теперь почти белой от седины, а морщин на его лице заметно прибавилось, азартный блеск в цыганских глазах никуда не исчез.
За ужином говорили, конечно, об Америке, которую Мироновы за несколько лет путешествия исколесили вдоль и поперек.
Петр Иванович с восторгом рассказывал о пустынях Техаса и небоскребах Нью-Йорка – ««Свобода» Бартольди – воистину грандиозна!»; о шикарных казино Лас-Вегаса и нарождающейся киноиндустрии Калифорнийского Голливуда – «нам с Сашенькой даже удалось засветиться в массовке одной картины с великолепной Мэри Пикфорд – мы видели ее как вас сейчас!»; знакомстве с Никола Теслой и участии в его электрических экспериментах – «знаете ли вы, мой друг, что в молодости Тесла выбирал между США и Россией и твердо намерен был уехать из Австро-Венгрии в Петербург? Какого ученого мы лишились!».
- Как там наш мистер Игнатов? – иронично поинтересовался Коробейников.
-  О, у мистера Игнатова все прекрасно! – подыграл ему Миронов. В 1897-м он по наводке одного знакомого старателя выкупил кусок земли в Канадском регионе Клондайк, и по счастливому стечению обстоятельств, именно на его участке обнаружилась золотая жила. В общем, он успешен, богат и внезапно женат.
- Женат? - Антон Андреевич не сразу представил балагура Игнатова степенным отцом семейства.
- Да, и счастливо, - подтвердила Александра Андреевна, - Джейн очень милая, у них четверо замечательных детей.
- Кстати, кого бы вы думали мы встретили на приеме в честь второй инаугурации Вильсона? – вспомнил Петр Иванович.
- Боюсь предположить, - улыбнулся Коробейников.
- Госпожу Нежинскую! Да-да, верна себе – по-прежнему привлекательна, вхожа в высший свет, замужем за одним из Нью-Йоркских сенаторов.
- Помнится, последний раз с госпожой Нежинской вы пересекались в Индии, когда она вынуждена была бежать после кражи громадного рубина…
- Да уж. Стоило приехать на другой конец света, чтобы обнаружить там половину Затонска! – расхохотался Петр Иванович и вдруг неожиданно посерьезнел:
- А что Яков и Аннушка? Есть от них какие-нибудь известия?
Антон Андреевич сжал губы и отрицательно мотнул головой.
- Нет. Уже год. С лета восемнадцатого. Тогда нас навестила одна семья, уехавшая из России, они привезли письмо. Оно у меня, я дам вам его прочесть, - добавил он торопливо. – Тогда с ними все было в порядке… по крайне мере, Яков Платонович так написал.
Коробейников замолчал. Говорить подробнее не хотелось. Даже если год назад с Анной Викторовной и Яковом Платоновичем все действительно было в порядке, то теперь, когда в России второй год бушевала гражданская война…
Когда Штольманы уехали, Коробейников будто заново осиротел. Хоть сам к тому времени два десятка лет был мужем, отцом и состоявшимся в профессии сыщиком, а все ж почувствовал себя на время одиноким мальчишкой. Сначала он верил, что они вернутся, но вера эта была зыбкой, почти бесплотной. Никогда Штольманы не искали легких путей, стремясь туда, где они были нужнее всего, но и где опаснее всего было для них самих. Вот и господин Кривошеин – весьма примечательный господин, прямо скажем, - привезший последнее письмо от Якова Платоновича, это подтвердил.
«…вы непременно получите от них новое известие, и не одно, Антон Андреевич. Но – нескоро. А сейчас просто ждите. Не один год пройдет. Но все будет хорошо, и у вас, и у ваших друзей…». Старинные карты, веером разлетевшиеся по столу… Жгучие черные глаза, прикрытые стеклами золотых очков. Бархатный голос…
Об этом Коробейников предпочитал не вспоминать. Просто втайне ждал, надеясь на чудо. Случаются же иногда чудеса? Как летом девяносто второго, когда после двух с половиной лет пустой и тоскливой жизни он тоже вдруг получил письмо, перевернувшее всю его жизнь.
Александра Андреевна с Петром Ивановичем выслушали его молча. Госпожа Миронова лишь тихо вздохнула.
- Ах, да, заходил Этьен, - обратилась к мужу Ирен, прерывая неловкое молчание.
- Сыпал цитатами из Блока, разгромил прихожую, - с привычной ироничностью вставил Петр Иванович.
Казалось, известиями Антона Андреевича он вовсе не был расстроен или огорчен. И почему-то Коробейникова это приободрило. Может, Петр Иванович тоже знал больше, чем дано обычному человеку – оттуда, из своих высших сфер?
Итак, Этьен Марсель. Антон Андреевич вопросительно посмотрел на жену: что на этот раз?
- Пьер говорит правду, - засмеялась Ирен, - Этьен влюблен. Связно он ничего объяснить не смог, мы только поняли, что он встретил невероятную даму, называл ее Музой и Незнакомкой, читал стихи. Она актриса, и завтра мы приглашены на премьеру с ее участием, - Ирен на минуту вышла из столовой и вернулась с театральной программкой, на которой значилось: «Гамлет. Прочтение а ля модерн». - Вот.
- Я пыталась оставить его на ужин, но он сослался на дела и стремительно ушел, по дороге оборвав вешалку, - Ирен пожала плечами, все еще улыбаясь.
После ужина Коробейников с Мироновым устроились в кабинете Петра Ивановича с рюмочкой ликера. Антон Андреевич поделился деталями последнего дела и поинтересовался, нет ли у Миронова на примете состоятельного человека с наклонностями брачного афериста? Он хоть и не был в Париже последние два года, чем черт не шутит? Дядюшка Анны Викторовны всегда каким-то немыслимым образом оказывался в курсе всех событий.
Петр Иванович не подвел. Он ненадолго задумался, а потом произнес:
- А знаете, Антон Андреич, пожалуй, есть один подходящий экземпляр. Знаком ли вам господин Николаев?
- Лично не представлен.
- А вот в эту пятницу и познакомитесь, - весело сказал Петр Иванович, предвкушая очередную авантюру. – Добро пожаловать на суаре мадам де Роканкур-Шерези!
Петр Иванович будто и не уезжал никуда – едва он появился в городе, на него посыпались приглашения на званые вечера, литературные гостиные, открытия художественных салонов. Коробейников иногда завидовал легкости, с которой Миронов сходился с людьми, но сам он в высшем обществе чувствовал себя неуютно, да и в целом толпы не любил. Мари как-то в шутку поставила диагноз этому его свойству характера, усилившемуся с возрастом – агорафобия.
Про бывшего соотечественника Савву Матвеевича Николаева Коробейников был наслышан – отставной корнет, герой войны, любимец женщин, а также мошенник и аферист высшей пробы. О его подвигах ходили легенды. Он скупал земли на Кубе, выигрывал в карты пароходы, а однажды чуть было не занял болгарский престол, представившись тамошней знати и высшим чиновникам французским дворянином с непроизносимой фамилией. Помешал некстати подвернувшийся цирюльник из Петербурга, опознавший в бароне де Пардайан де Гондрен русского прохвоста, не сумевшего расплатиться даже за стрижку бороды.
В России он проворачивал аферы с несуществующими винокуренными заводами и продавал «подряды» на постройку Транссибирской магистрали. В Америке приторговывал акциями мифического золотого прииска на Аляске. Из Италии Николаев сбежал с бюджетом, предназначенным для закупки лошадей на нужды армии.
В череде его махинаций, конечно, не обошлось без брачных афер. Поговаривали, что он был женат на бельгийской принцессе; что охмурил дочку Нью-Йоркского биржевого магната, а потом исчез с приданым; что растратил все деньги одной из прусских фрейлин, - правда на ней он так и не женился.
Официально и с помпой во Францию он прибывал дважды: сначала в 1890-х, как жертва царского режима, нынче – как политэмигрант, бегущий от ужасов русской революции. Однако никто не мог поручиться, сколько раз он пересекал французскую границу инкогнито, проездом.
Что ж, на этого индивидуума стоило взглянуть.
_______________________________________
[1] Закон о полной отмене рабства в Бразилии.
[2] Наводить порядок (фр.)
[3] Писать (каз.)

     
   
Следующая глава          Содержание

 
Скачать fb2 (Облако Mail.ru)       Скачать fb2 (Облако Google)