Рыцарь в ослиной шкуре
Утром Коробейников, как и планировал, отправился на встречу с Марселем. Предстояло наконец подтвердить догадку о роли прессы во всей этой многолетней афере с несчастливым концом для многих ее участниц.
Вчера вечером он сделал еще одно открытие, добавившее кусочек мозаики в дело о пропаже Аннет Бюиссон.
Приготовив Ирен чаю с ромашкой и уложив ее в постель, он вернулся в кабинет к бумагам. Письма Аннет все еще лежали на столе. Антон Андреевич начал читать их в порядке написания, пытаясь выудить хоть какие-то факты относительно сожителя сестры мадам Лакост.
Всего посланий было четырнадцать. Поначалу частые и многословные к концу переписки они становились все суше и короче. Особенно отличались последние три письма – они содержали формальные вопросы о жизни покинутой Аннет семьи, но ничего не упоминали о событиях ее собственного существования. Помимо стиля писем и сам почерк неуловимо отличался. Рука автора как будто стала тверже. Где-то он уже видел эту размашистую черту, пересекающую «t» и характерную, тяготеющую к треугольнику петлю «g».
После событий с Циркачом-Призраком много лет назад, Антон Андреевич всерьез заинтересовался графологией. Выудив у Натальи Александровны Щербатовой-Девьен список литературы по предмету, он с азартом окунулся в изучение психологических и графических характеристик почерка, выдающих автора любого рукописного текста с головой. «Графология» Мишона и «Почерк и характер» Крепье-Жамена на время стали его настольными книгами. Он и мечтать не мог, что двадцатью годами позже ему представится возможность лично побывать на лекции последнего в Париже. И хотя применять полученные знания приходилось нечасто, сейчас Антон Андреевич удовлетворенно отметил про себя, что никакое обучение не проходит даром, а складывается в копилку навыков, откуда полезное умение всегда можно достать в нужный момент.
Он порылся в папках на столе и вытащил фотографии писем Дюпона, а также одно из последних писем Мари-Анжелик Колломб ее пожилой тетушке. Догадка подтвердилась: все три текста были писаны одной рукой.
Разом сошлась и другая нестыковка: после исчезновения женщин их родные еще некоторое время получали от них искусно подделанные письма, а потому не сразу обращались в полицию, по-настоящему обеспокоившись только тогда, когда известия приходить переставали вовсе.
В редакции Le Petit Journal было шумно и накурено. Нет, не так: ШУМНО и НАКУРЕНО. Стук десятков пишущих машинок сливался в невообразимый грохот, который со временем переставал слышаться, воспринимаясь как белый шум огромного водопада. В воздухе висел сизый дым, из-за чего с трудом различались силуэты журналистов, сидящих в другом конце редакционного зала.
Марсель встретил Коробейникова у входа и, размахивая руками, жестами объяснил, куда им нужно идти. Они миновали терпкий туман редакции, прошли по недлинному коридору, преодолели лестничный пролет и оказались у двери с надписью: «Отдел писем».
- Мадемуазель Элиза Пруст, - представил Этьен сыщику румяную кудрявую блондинку.
- Антуан Корбей, - поклонился Антон Андреевич и легко сжал протянутую для приветствия руку.
Ничего общего с занудными до крайности, по мнению Коробейникова, романами однофамильца мадемуазель Пруст не имела. Как и со скучной работой, которую она выполняла. Элиза была открытой жизнерадостной барышней с четким изложением мыслей и острым умом.
- Месье Марсель объяснил мне задачу, - без особых предисловий начала она, кинув взгляд на Этьена, после того, как все уселись вокруг большого деревянного стола. – Я работаю сразу на два издания: Le Petit Journal и Des intérêts réciproques. Нас с вами интересует, конечно, второе – это газета брачных объявлений. В серьезной прессе подобных объявлений не публикуют.
Она достала из папки на столе стопку отпечатанных на машинке листов, передала копию Коробейникову и стала подробно отчитываться:
- Я подобрала несколько десятков объявлений с 1914-го года от мужчин нужного нам возраста – это было несложно: после войны количество обращений от сильного пола значительно сократилось ввиду серьезных потерь на фронтах, раньше мужчины писали в такие газеты примерно в два раза чаще, чем дамы, – Элиза указала Антону Андреевичу нужную страницу в отчете. - Кроме того, я связалась со своей подругой в еженедельнике для женщин Parisiana, она также составила для нас список объявлений потенциальных «женихов».
Коробейников погрузился в чтение, внимательно пробегая строки глазами, иногда недоумевая от апломба и пафоса, с которыми были написаны иные объявления, иногда откровенно усмехаясь над беззастенчивостью требований к потенциальным невестам ничего из себя не представляющих соискателей.
«Доктор, 42 лет, вполне молодой, в хорошей физической форме желает жениться на особе с капиталом от 40 тыс. франков, с хорошим характером. Намерение открыть хирургическую лечебницу»
«Директор банка, 45 лет, желает жениться на особе, возраст, социальное положение, религия, прошлое и физические недостатки безразличны, но только богатой».
«Обаятельный вдовец 46 лет, домосед, состояние 100 тысяч франков, желает жениться на женщине без детей. Возраст и благосостояние не важны».
«ДРЕВНЮЮ ДВОРЯНСКУЮ ФАМИЛИЮ и право пользоваться ГЕРБОМ предлагают состоятельной особе, нуждающейся в покрытии грешков, с предоставлением и впредь полной свободы».
«Ветеран войны 45 лет с выплатами от государства 700 франков создаст крепкую семью с одинокой любящей, нежной женщиной 35-47 лет».
«Зачем лгать, пью, курю, играю в карты, но все умеренно. Получаю на государственной службе около 4-х тысяч в год. Высокий шатен, 40 лет. Хочу встретить верную жену, симпатичного друга. Цель – брак».
«Ищу жену из буржуа. Вдова или девушка, безразлично, не избегаю разведенных. Условия, подробности – лично».
«Обеспеченный вдовец, 43, желает познакомиться с порядочной женщиной имея в виду самые серьезные намерения».
«Я – интеллигентный человек, 45 л. Владею 4-мя языками. Имею 10 тыс. капитала и крупное дело, дающее мне ежемесячного дохода до 500 франков; я желал бы жениться на брюнетке или блондинке, не старше 35 лет; красивой, умной и обеспеченной, не менее 40 -50 тыс. фр. наличными, можно вдове. Моя наружность приятна, выше среднего роста, шатен с карими глазами. Серьезные письма с приложением фотографической карточки адресовать: редакция газеты Des intérêts réciproques. Анонимам не отвечу».
«М. 47 лет, доход 4000 франков плюс сбережения, собирается уехать в живописную колонию со здоровым климатом, желает познакомиться для женитьбы с дамой люб. возраста, пусть и скромного достатка, но одинокой и согласной последовать за ним. Серьезное предложение. Агентства и посредников просят не беспокоиться».
«БЕДНЫЙ, но честный, с доброй душой, нежным сердцем и прелестным характером, желает жениться на богатой девушке или вдове не старше 50 л., которая дала бы на серьезное, выгодное дело 35 тысяч франков в собственность... Мне 40 лет, шатен с серыми глазами, выше среднего роста, интеллигентный, развитой и не глупый, деятельный, не пью, не курю, не азартничаю. Знаю, что серьезно на мое предложение может откликнуться только умная и добрая женщина без диких взглядов и предрассудков, с которой и будем счастливы у мирного семейного очага. Я совершенно одинок и буду хороший, заботливый и верный муж-друг».
«Вдовец, 44 года, телосложение молодое, пенсионер (государственная пенсия 800 фр.) обладатель имущества стоимостью 20000 франков женится на вдове или девице, которая намеревалась бы разделить с ним приятную жизнь»…
Часть объявлений повторялась в обоих изданиях. Какие-то из публикаций Коробейников отметал сразу, на других задерживался дольше. Парочку отметил красным карандашом, предложенным Элизой.
Дождавшись, когда Антон Андреевич ознакомится с объявлениями, мадемуазель Пруст продолжила:
- Также я подняла архив писем и нашла некоторых дам из вашего списка. В ближайших к датам писем номерах мне удалось найти их объявления. Так, например, мадам Брезиль подавала объявление дважды – в январе 1915-го и в июле этого же года. Мадам Мершадье отметилась в мае 1916-го, мадам Крозатье – в августе 1916-го. В объявлениях крайне редко указываются реальные контактные данные корреспондентов, как правило, они просят писать до востребования в ближайшее к ним почтовое отделение, либо общение идет через газету, которая хранит их личные данные в строжайшем секрете. Мадам Мершадье, например, указала первый способ связи – до востребования. Поэтому о ее переписке мы не имеем ни малейшего представления. А вот с дамами Брезиль и Крозатье нам повезло больше: удалось найти несколько подходящих посланий, пришедших в газету с указанием номеров их объявлений. – Элиза вынула из папки отчета письма и передала их Антону Андреевичу.
Коробейников просматривал бумаги в поисках уже знакомого почерка, пока не уперся взглядом в треугольную петлю «g» в письме к мадам Крозатье. Господин Рауль, вдовец, владелец доходного дома. Еще одна личность! Да уж, с такой биографией впору не то что скрупулезную бухгалтерию вести – ежедневные записи с подробными указаниями, кто ты сегодня есть.
Итак, то, что Дюпон искал своих жертв через объявления в газетах и был знаком, по крайней мере, с одной пропавшей женщиной, теперь однозначно доказано. По этому следу можно пустить полицейских Дюпре, при более тщательном изучении писем и объявлений наверняка распутаются еще несколько нитей в этом закрученном клубке.
Антон Андреевич оторвался от писем и внимательно посмотрел на Элизу:
- Мадемуазель Пруст, я восхищен! – искренне признался он. – Проделать такую объемную и кропотливую работу всего за один день! Не хотите ли поменять место службы? С удовольствием взял бы вас помощницей.
- Что вы, месье Корбей, - смутилась Элиза, – ваше предложение, безусловно, заманчиво, однако я все еще надеюсь в ближайшее время покинуть этот пыльный архив и стать настоящим журналистом, как… месье Марсель... – она с благоговением посмотрела на Этьена.
- И у вас это непременно получится, Элиза! – воскликнул Марсель, взмахнув рукой и снеся со стола чернильницу. - Мадемуазель Пруст пишет очень живые и точные зарисовки о социальной жизни Парижа, - пояснил он Коробейникову.
- Что ж, желаю вам успехов на поприще журналистики, а пока давайте проведем еще одно небольшое расследование: можем мы узнать адреса и корреспонденток господ, написавших эти объявления, опубликованные в трех последних номерах? – сыщик указал карандашом на помеченный в распечатке текст.
Элиза взяла лист с объявлениями и на полчаса углубилась в недра архива. Вернувшись, с разочарованием констатировала:
- Сожалею, месье Корбей. Только один из этих мужчин указал в качестве связи газету, и на его имя писем пока не поступало.
«Ну не все сразу, Антон Андреевич, - мысленно осек себя Коробейников, - только что серьезно продвинулись в деле, так вам прямо и преступника на блюдечке тут же подай!»
***
- Агаши Antoine, вас ждут. – Мари указала на дверь кабинета агентства.
- Кто? – удивился Коробейников. Он не назначал встреч на сегодня.
- Месье Букле, - почти серьезно ответила Мари, но в глазах ее искрился смех.
Антон Андреевич удивленно приподнял брови и толкнул дверь в кабинет.
Навстречу ему из-за стола вскочил красный как рак Сен-Жан. Его довольно коротко стриженые, но непослушные волнистые волосы, постоянно норовящие вырваться из-под фуражки ажана, сейчас, когда головной убор лежал на столе, и вовсе торчали во все стороны.
«Вот оно что! «Господин Кудряшка» – Мари в своем репертуаре».
- Сен-Жан, вы как нельзя кстати, - пряча улыбку, заговорил Антон Андреевич. Он изложил Ноэлю открытия последних часов и передал для комиссара Дюпре копию распечатанных объявлений со своими пометками, указав, какие именно данные необходимо сравнить для поиска других улик.
- Однако, полагаю, и вы ко мне не с пустыми руками? – спохватился Антон Андреевич.
- Да, месье Корбей. В будущий понедельник комиссар Дюпре приглашает свидетелей на опознание преступника по фотокарточкам. Сейчас в архиве идет подбор подходящих типажей. Комиссар Дюпре считает, что вам будет интересно присутствовать. Вот, в общем-то и все, что мне нужно было передать. Я пойду.
- Отличная идея, давно пора, - одобрил Коробейников и встал, чтобы проводить Сен-Жана, уже направившегося к двери.
В коридоре они снова столкнулись с Мари, которая тоже собиралась уходить. Она подала Ноэлю руку, прощаясь, и Антон Андреевич заметил, как снова заполыхали уши и щеки молодого человека.
«Господин Кудряшка, точнее не скажешь», - с весельем отметил про себя Коробейников.
Сен-Жан смотрел на Мари в немом восхищении. Девушка тоже, казалось, была немного смущена. Она отняла руку, удерживаемую дольше, чем того требовало прощание, и, вернув лицу привычную ироничную улыбку, направилась к двери.
Коробейников со смешанными чувствами, как-то по-новому смотрел вслед Мари. Ему вдруг открылось невероятное: малышка Мари, умница, прилежная ученица и помощница в его расследованиях стремительно и как-то совершенно внезапно превратилась в красивую молодую женщину. Высокие скулы, матовый оттенок кожи и миндалевидные, почти черные глаза она унаследовала от отца, длинные ресницы, хрупкость, прямую осанку – от матери. Осознав, что изменения эти произошли не вчера и не за один день, а зрели прямо под его носом в течение, как минимум, пары лет, Коробейников задал сам себе логичный вопрос: «А вы точно сыщик, Антон Андреевич?»
***
- А вот вам еще один факт из жизни господина Николаева: в 1917-м он, не поверите, продал Зимний дворец в Петербурге! – по дороге на званый вечер мадам де Роканкур-Шерези Петр Иванович решил просветить Коробейникова относительно последних подвигов Саввы Матвеевича.
- Дело было как раз после Февральской революции. Николаев в те дни служил начальником караула в Зимнем. Как-то дворец захотел осмотреть богатый турист из Америки. Да не просто осмотреть, а купить! Поскольку английского из охраны никто не знал – позвали Николаева, который языком прекрасно владел. Американец решил, что перед ним хозяин дворца, а наш Савва Матвеевич быстро смекнул, в чем дело, и разубеждать покупателя не стал. Просто назвал астрономическую цену, да еще приврал, что один персидский шейх уже вел с ним переговоры и согласен эту цену заплатить немедля. Американец предложил более крупную сумму, и сделка состоялась. Договорились встретиться позже к вечеру. Американец отправился за деньгами, Николаев тоже времени даром не терял: нашел в кладовой тяжеленную связку ключей и написал расписку на куске удостоверения охранника с гербовой печатью (удостоверения, как начальник караула, он сам же и выдавал). В назначенный час обменялись – Николаев получил два набитых деньгами чемодана, а американец ключи и «купчую» на русском – дескать, народ в России малограмотный, английский документ здесь, что филькина грамота. А вот против гербовой бумаги на русском ни у кого аргументов не будет. Американец об обмане узнал только на следующий день, когда приехал с рабочими разбирать купленный дворец по камушкам, чтобы собрать потом на родине. Тут ему и растолковали добрые люди содержание «купчей» (не один Николаев, видать, английским владел), что по этой расписке он не только не стал хозяином Зимнего, а еще и должен кругленькую сумму господину Хлестакову – Савва Матвеевич, видите ли, как истинный русский дворянин, весьма начитан и чувством юмора не обделен, - посмеиваясь, закончил свой рассказ Петр Иванович.
Тем временем они прибыли к старинному особняку, щедро украшенному лепниной и коваными тонкой вязью балконами.
Осознав масштабы высшего общества, в котором ему предстоит провести несколько ближайших часов, Коробейников занервничал.
- Петр Иванович, не должны ли мы были что-то купить в подарок хозяйке? Вино или цветы?
- Что вы, мой друг! Это моветон! – инструктировал его Миронов, пока они шли по мощеной дорожке к дому. - Хозяйка сама еще неделю назад продумала меню и подобрала все вина к закускам. А с цветами ей попросту некогда будет возиться. Завтра мы отправим корзину светло-розовых и темно-розовых роз, что на языке цветов будет выражением восхищения элегантностью хозяйки и ее дома и знаком благодарности за прием.
Антон Андреевич вздохнул, и, миновав прихожую, где вежливая прислуга приняла у них плащи, они вошли в ярко освещенную хрустальными люстрами гостиную. Мадам де Роканкур-Шерези лично встречала гостей. Увидев Петра Ивановича, она заулыбалась и протянула руку для приветствия.
- Месье Миронофф! Сколько лет, сколько зим? Вы непременно должны нам рассказать о ваших приключениях на американской земле! Отчего же Алекс не пришла? – хозяйка дома с подозрением взглянула на Коробейникова, и от этого взгляда Антон Андреевич готов был сквозь землю провалиться – редко он чувствовал себя более неуютно, чем в этой сверкающей гостиной.
- О, ma chère, Алекс неважно чувствует себя, но она передает сердечный привет и благодарность за приглашение на этот прекрасный вечер, - Миронов склонился к руке хозяйки, едва коснувшись ее губами.
Не станет же объяснять Петр Иванович, что в целях расследования и в нарушение всех правил этикета решено было отдать «+1» в пригласительном господина Миронова частному сыщику, на что Александра Андреевна, кстати, с легкостью согласилась – она никогда особенно не любила светских раутов, а после возвращения из поездки, которая в силу обстоятельств продлилась дольше, чем они предполагали, старалась как можно больше времени проводить дома.
Гости проследовали в столовую, уже накрытую к аперитиву. Накрахмаленные до хруста белоснежные скатерти отражали свет сотен электрических ламп, так что Антон Андреевич на секунду зажмурился. Всех тонкостей приемов такого уровня Коробейников не знал, поэтому поспешил занять место в стороне, у стены, подозревая, что за последние полчаса и так уже нарушил с десяток правил. Петр Иванович, напротив, чувствовал себя как рыба в воде, лавируя между всеми этими графами, маркизами и баронессами. После обязательного обмена любезностями Миронов вернулся к Коробейникову с рюмкой вермута и крошечным канапе, ингредиенты которого невооруженным взглядом распознать было невозможно.
- Расслабьтесь, Антон Андреич, - Петр Иванович протянул добычу сыщику. – До обеда еще час. Не то, чтобы этим можно было утолить голод, но хоть что-то…
Савва Матвеевич Николаев появился с большим опозданием и апломбом. В гостиную он вошел прямо в накинутом на плечи блестящем черном пальто толстой конской кожи, то ли выменянном, то ли выигранном в карты у одного из командиров новой российской формации. Громко поприветствовав собравшихся и удовлетворившись произведенным впечатлением, одним движением скинул пальто на руки подоспевшей прислуги.
Не богатырского роста, но выше среднего француза, с живыми карими глазами и окладистой темно-русой бородой Савва Матвеевич выглядел представительно. Яркий и шумный, прекрасный рассказчик, он сразу и надолго завладел вниманием хозяйки и гостей, и те слушали его с упоением, хотя, если подумать, даже половина его баек не имела ничего общего с реальностью.
Николаев врал так виртуозно и самозабвенно, что Коробейников диву давался. Вот он покоряет Кордильеры в Канаде, а вот обыгрывает шулеров мирового уровня в Монте-Карло. Вот в октябре 1917-го он чудом спасается из Зимнего (который полгода назад сам же и продал, если верить Петру Ивановичу), а вот уже доблестно сражается на Капоретто в составе войск Антанты. Не иначе воспользовался устройством для перелета на Луну авторства господина Верна!
Наблюдая за Николаевым, Коробейников прекрасно понимал всех обведенных вокруг пальца нуворишей и впавших в экзальтацию женщин – плут был невероятно обаятелен, и вполне мог бы влюбить в себя пару десятков парижских вдов.
Но не мелковато ли королевство для фигуры такого масштаба? Если Николаев с небывалой удалью обольщает венценосных особ, стал бы он размениваться на дам бальзаковского возраста, благосостояние которых вряд ли соответствует широкой ноге Саввы Матвеевича? И самое главное: способен ли он на убийство? Ну то есть представить бравого гусара с дуэльным пистолетом в руке Коробейников мог очень хорошо, а вот сжигающим останки убиенных женщин – нет, как ни пытался. Однако совсем списывать со счетов отставного корнета было нельзя. Кто знает, на что способен мошенник, прижатый к стенке кредиторами и полицией всех стран.
От подвигов отставного корнета дискуссия плавно перетекла к ситуации в современной России. Николаев, чутко следуя настроениям аудитории, без труда перешел к политическим комментариям:
«- Что, по-вашему, натворила революция? Дала волю русскому мужику! А я вам, господа так скажу: русского мужика надобно пороть! Воли ему давать никак нельзя – он не знает, что с ней делать, и ежели не стоит над ним помещик с кнутом, начинает пить и распускаться».
«- Да если подумать, свобода для любого нашего сословия – зло. Дворянские сынки тоже ведь понятия не имеют, как все обустроить, а туда же! Мало их вешали после Сенатской в двадцать шестом!»
«- Мягкосердный государь отпустил бразды, и «немытая Россия» понеслась галопом, пустилась во все тяжкие, вытащила из-за пазухи большевиков, анархистов и прочий сброд, самого же государя и подмяв, искоренив всю семью вплоть до деток и сравняв с землей саму основу уклада российской жизни – самодержавие».
«- России нет, Россия умерла, и никому ее не спасти! Старорежимные представления о достоинстве и чести не помогут выжить в невежественном, убогом и дремучем царстве Советов. Тот, кто считает, что с новой властью можно иметь дело – простодушный идиот».
«- Не терплю глупости, ни в политике, ни в жизни. Вот провинциальная девочка мечтает: «Ах, я подрасту и встречу принца! А пока не буду ничего делать, научусь вышивать». Или рабочий, только вылезший из угольной шахты, восклицает: «Ах, мы наш, мы новый мир построим! Только вот сейчас соберутся все хорошие и убьют всех плохих». И чем, скажите, этот крепкий мужик отличается в своей наивности от провинциальной барышни? Будь моя воля, я бы прекраснодушие, граничащее с недалекостью ума, давил бы в зачатке, чтобы не стали, простите меня, дураки и дуры кому-то примером для жизни!»
После этих сентенций в глазах Антона Андреевича потемнело. До сих пор уколом в груди отзывалось воспоминание о событии прошлогодней давности.
Война шла к своему завершению. Австро-венгры давно потеряли боевой настрой и сдавались сотнями по всем фронтам. Германия, несмотря на великолепную военную подготовку армии, лишившись немногочисленных союзников, терпела колоссальные потери.
Россия же, не раз спасавшая европейских партнеров в этой войне, тем временем не смогла удержать собственной сердцевины. Мировая война словно подбросила просмоленных щепок в костер революции, тлеющий с 1905-го. К власти пришли новые хозяева с новыми порядками, еще больше ослаблявшими и раздиравшими изнутри страну, итак снаружи израненную боевыми действиями . И господствующие европейские державы не подали руку помощи в ответ, когда это было так необходимо. Кто знает, как развились бы события, мобилизуйся Россия еще на пару месяцев, не поддайся она на популистские уговоры взять мир любой ценой?
А самое главное, сейчас там, в этой неразберихе и пожаре - их близкие люди, судьба которых до сих пор неизвестна.
Потому и запульсировало в виске, когда Коробейников, взяв в руки французские газеты утром 4 марта 1918 года, прочел заголовки: «Капитуляция. Русско-германский мирный договор». «Мир, подписанный без рассуждений». «Делегация приняла все немецкие условия и подписала мир». Переговоры длились почти год и завершились позором. Без аннексий и контрибуций. С потерей семисот тысяч квадратных верст Украины, Лифляндии, Закавказья.
Антон Андреевич выругался, не в силах сдержаться.
- Антуан, что? – по-русски встревоженно спросила Ирен и заглянула в газету.
Как он мог объяснить ей, что переменчивая Родина обманула в очередной раз одного из тех, кто был ему дороже всего?
Сначала в 1889-м, в Затонске, когда Штольману пришлось умереть, чтобы выжить. Потом здесь, в Париже, когда он рискнул свободой и жизнью, открывшись, чтобы предупредить Россию о ее ненадежных партнерах. А теперь и вовсе оказалось, что все его жертвы бессмысленны. Слабый государь, увлеченный мистикой и личной жизнью, многочисленные потери на далеких фронтах и немецкие деньги сделали свое дело – измученная войной страна отдалась крикливым бандитам, сулящим ей свободу, землю и долгожданный мир. И теперь они предали ее. Самое страшное, что нынешняя верхушка власти в России - сплошь выходцы из интеллигенции, а значит, предатели осознанные и убежденные. Таким честность и бескомпромиссность - что кость в горле. И Штольман – десятки штольманов, людей с принципами и «старорежимными» представлениями о чести – запросто могли быть погребены на пути к новому счастью.
Но Ирен поняла. Она обняла его и тихо присела рядом, когда его вдруг сотрясли беззвучные рыдания, и Штольман тут был уже ни при чем. Той России, которую он сам знал, которой служил, которую старался в меру возможностей сделать лучше и чище, больше не существовало. Она канула в Лету прямо сейчас, с этим позорным, «похабным» Брестским миром.
Хоть и видели они с Николаевым, в целом, одно и то же, но этот изворотливый хам посмел причислить настоящую, неподдельную верность собственным убеждениям и Отечеству, присущую Штольману, да и ему самому тоже, к недальновидной глупости. Штольман мог заблуждаться, мог ошибаться относительно своей востребованности в Стране Советов, и даже мог всерьез подвергаться опасности, но это с ним бывало и в дореволюционной России. Вот и господин Кривошеин летом того же восемнадцатого признался, хоть и нелегко далось ему самому это признание: вне зависимости от строя и власти, всегда есть опасные, скользкие личности, но есть и честные, принципиальные люди. И Штольман таких людей в новой России обрел, и делом своим, к которому единственно был приспособлен, занялся уже в совершенно другой стране. Так что Штольман мог быть кем угодно, только не простодушным идиотом, которого, по мнению Николаева, следовало уничтожить.
Под влиянием эмоций Антон Андреевич совершил абсолютно несвойственный для своего теперешнего возраста и опыта поступок: он шагнул ближе к Николаеву и в следующую минуту перешел из наблюдателей в активные участники разговора, задав вопрос по-русски:
- А что, может у вас и план по избавлению от прекраснодушных, как вы выразились, дураков и дур имеется?
Глаза Николаева округлились, рот приоткрылся. Он на секунду замешкался, но быстро взял себя в руки, также перейдя на русскую речь:
- На что это вы намекаете, господин…
- Коробейников. Антон Андреевич. – Сыщик лез на рожон, но остановиться уже не мог. Все смешалось – неизвестная до сих пор судьба Штольманов, сотня канувших в небытие парижских вдов, страшные находки в Гамбе, напряжение последних дней.
- И что же вы хотите сказать, Коробейников Антон Андреевич?
- То, что прекраснодушные барышни в Париже исчезают без следа пачками. Останки некоторых из них недавно найдены при весьма необычных обстоятельствах. Не расскажете, как часто вы навещали нас в последние пять лет?
Петр Иванович, ненадолго покинувший своего спутника для того, чтобы взять с подноса очередной бокал шампанского, уже спешил обратно, обеспокоенно всматриваясь в неожиданных собеседников и пытаясь понять, что произошло.
Гости с удивлением и опаской разглядывали парочку странных русских, явно ссорящихся на своем резком и одновременно булькающем непроизносимом языке.
Савва Матвеевич подступил к Коробейникову вплотную и просипел сквозь зубы:
- Сссстреляться!
Из ступора благородное собрание вывел звон разбившегося бокала, что от неожиданного поворота событий выпал из рук Петра Ивановича прямо на дорогой дубовый паркет.
Следующая глава Содержание
.
