Я пережил свои желанья, я разлюбил свои мечты...
- Анна Викторовна, полагаю, мы снова помогаем людям?
Они возвращались в гостиницу после визита к Уфимцевым. В извозчичьей коляске Анна наконец-то исполнила своё желание: уселась как можно ближе к мужу и обняла его за локоть обеими руками, положив голову ему на плечо. Яков немедленно накрыл её ладони свободной рукой. После всех треволнений сегодняшнего вечера, к счастью, оказавшихся беспочвенными, волнами накатывала усталость. Хотелось просто закрыть глаза, задремать, погрузившись в родное тепло, и ехать потихоньку, наслаждаясь редкими мгновениями покоя и безопасности. Второй день подряд сердце не на месте из-за случайных встреч. Что за участь такая?
С Ариадной Павловной они уговорились завтра встретиться у неё дома и обсудить все обстоятельства подробнее. Мало ли какие детали всплывут в предстоящем разговоре? Наверняка найдется что-нибудь, позволяющее пролить свет на пропажу украшений, и Яков непременно увидит необходимые зацепки. Когда они прощались с хозяевами, он молчаливым кивком подтвердил их уговор, но Анне ещё предстояло убеждать и уговаривать его, чем, похоже, придётся заняться прямо сейчас.
Коляска вывернула на Вознесенский проспект и катила не спеша, оставляя позади силуэт Харитоновской усадьбы, Афинским акрополем парившей над городом. Анна вздохнула и поудобнее умостила щёку на плече Якова. Вечер выдался насыщенный. Жаль, что господин Мамин не успел рассказать им об усадьбе... Если матушка Никодима Петровича любила гулять в тамошнем парке, стоило познакомиться с историей дворца поближе, вдруг пригодилось бы?
Рядом с Анной на сиденье лежал благоухающий сверток. Ариадна Павловна настояла и вручила им с собой кусок вкуснейшего пирога и баночку сливового варенья. «Со сливы во дворе», - уверяла она, - «душистее ни у кого не найдёте!» Сейчас приедем, поднимемся в номер, попьем чаю... Жаль, что Яков Платонович к сладкому равнодушен, варенье его упрямства не смягчит. Вот Антон Андреевич, помнится, частенько чем-нибудь этаким баловался за чаепитиями в рабочем кабинете. Но для того, чтобы уговорить Коробейникова на очередную эскападу, варенья совсем не требовалось...
Анна снова вздохнула:
- Яков Платонович, я прекрасно вижу, что Вас тоже задела эта история. Всё дело в том недобросовестном полицейском?
Иначе просто и быть не могло. Яков, с его порядочностью и обострённым чувством долга, пусть он и не на службе больше, никак не сможет остаться в стороне, что бы он ни говорил. А он скажет, и непременно безопасность помянет! И точно, раздались знакомые слова:
- Анна Викторовна, Ваша безопасность...
- … превыше всего, - закончила она. - Знаю-знаю! Но, Яков Платонович, согласитесь, вряд ли можно ожидать неприятностей от этой семьи! И господин Мамин показался мне хорошим человеком, только его гнетёт что-то. Неужели Вы считаете, что опасность может подстерегать нас здесь? Вы же сами видели этих людей! Мы всего лишь попробуем найти потерянную вещь... Вещи.
- Дорогие вещи, смею заметить!
- Тем более, - несколько нелогично ответила она. - Мы найдем пропажу и обезопасим бедную Анисью от происков того негодяя.
- Прекрасная дама надела рыцарские латы и идет в поход во имя добра и справедливости. И даже план следственных действий уже составила, - привычно съехидничал Штольман. - Анна Викторовна, невозможно помочь всем встречным-поперечным! Тем более, что сами господа Уфимцевы не слишком печалятся о потере. Вопрос о жизни и смерти не стоит, все здоровы и благополучны... ну, относительно.
Упрямится, как она и ожидала.
- Но сейчас-то мы помочь можем! - Анна подняла голову и просительно заглянула мужу в глаза.
Там плясали смешинки. Ну и над кем он сейчас потешается? Над её хитростями, которые все, как на ладони, или снова над собой? Наверняка в душе он уже согласился, а упирается по своей несносной привычке. Она никак не может назвать ему главную причину, по которой им необходимо заняться этим делом, значит, придётся действовать в обход. Ну, вот хотя бы так:
- Нам всё равно совершенно нечего делать! Ваши сапоги будут готовы через пару дней. Пальто и того позже. Не сидеть же в гостинице целыми днями!
По хулиганскому выражению, возникшему на лице Якова, она поняла, что против такой перспективы он как раз не стал бы возражать. Да и она, честно говоря, тоже... Нужно было срочно исправлять положение! Анна ближе придвинулась к мужу и уткнулась носом ему в шею.
- Яков Платонович, мы уже пообещали... - тихонько произнесла она. И по судорожному вздоху поняла, что крепость пала окончательно. Но напоследок прощальный залп всё же прозвучал:
- А от чего мы будем спасать господина Мамина?
* * *
С неба тихо и торжественно опускались редкие крупные хлопья снега.
Дмитрий Наркисович Мамин шел по улице в прозрачных весенних сумерках и невольно замедлял шаг, хотя следовало поспешить. Он сильно задержался против обычного срока для визита в дом матери. Анна Семёновна, наверное, уже волнуется. Но ему захотелось пройтись не торопясь и поразмыслить о сегодняшнем вечере у Уфимцевых, а до дома на Соборной было идти всего ничего.
Почему он, обычно молчаливый, замкнутый и как-то подозрительно недоверчивый с теми, кого мало знал, разговорился вдруг сегодня при незнакомых людях? Да ещё в рассуждения о своих книгах пустился, чего не любил категорически? Снова не устоял перед обаянием Ариадны Павловны? Госпожа Уфимцева может разговорить кого угодно на какие угодно темы. Удивительное свойство для дамы, которая очень любит поболтать сама. Но будем к ней справедливы, тем более что она заслуживает этого, как немногие: слушать и сочувствовать она тоже умеет. Нет, скорее всего, дело в гостях Ариадны Павловны.
С самых малых лет Мамин испытывал жадный интерес к людям: любил разговаривать, слушать и прекрасно чувствовал и понимал всех своих собеседников, от приятелей-мальчишек до заводских рабочих. Его любознательность, находчивость, добрый и весёлый нрав располагали к нему и помогали найти ключик к людским душам.
Во времена голодной и неприкаянной юности в Петербурге, когда он одновременно постигал науки в университете и работал репортёром, жизнь отточила его умение разбираться в людях, верно подмечать их добрые качества и недостатки. Как правило, он понимал, что представляет собой человек, пообщавшись с ним совсем недолго, и ошибался он довольно редко. Чета Нойманнов, с которыми он познакомился сегодня, произвела на него глубокое впечатление. Нужды не было, что они произнесли при нём считанное количество фраз. Их поведение говорило лучше всяких слов.
Когда он вошёл в гостиную Уфимцевых, по привычке сразу включившись в беседу, они сидели порознь друг от друга. Но первое, что он понял, едва увидев их - то, что перед ним не просто обычный супружеский союз, а нечто большее. Между этими двумя людьми была протянута невидимая нить, прочная, звенящая, неразрывная. Незримая связь ощущалась совершенно отчетливо, даже когда они не смотрели друг на друга. Невольно ему вспомнилась легенда о перволюдях, разделённых завистливыми богами на половинки, обреченные искать свою часть и стремиться обрести целостность, тоскуя и томясь в разлуке всю жизнь. Здесь перед ним предстали двое, которые встретились и обрели друг друга, сплетясь душой неразрывно.
У заезжего немца, явно битого жизнью, по-молодому светились глаза, и весь он озарялся при взгляде на свою юную жену, а радость пробивалась сквозь все щиты чопорности и сухости. Когда Мамин сам так смотрел на женщину? Кажется, это было в далёкой юности. Та девушка жила на даче в Парголово, через несколько улиц от хибары, где они с приятелем снимали комнатушку на лето. Он увидел её во время ранней утренней прогулки. Она, весело и звонко смеясь, качалась на качелях. Летели по ветру светлое платье, копна русых волос, красная лента пояса, пылало румянцем милое лицо, и вся она была олицетворением молодости, свежести, надежды, наступающего прекрасного дня. Наверно, тогда у него был похожий взгляд, но что возьмёшь с восторженного юнца? А герр Нойманн сейчас едва ли годами младше Мамина.
Юная женщина, госпожа Нойманн, воплощение неподдельной искренности, доброты и непритворной любви ко всему сущему, даже не собиралась скрывать своих чувств по принятым в обществе правилам. Не было ей дела ни до осуждения, ни до пересудов. Свет и тепло, окружавшие удивительную пару, вызывали желание смотреть на них бесконечно, как на пляску языков огня, и греться, греться возле этого костра. А они, ровно не замечая, щедро делились своим теплом с окружающими, заставляя их поверить, что чуду любви есть место и на земле.
Побывав сегодня у Уфимцевых, Дмитрий Наркисович словно на какое-то время стряхнул с себя тоску и неудовлетворённость, подступившие к нему слишком близко в последнее время. Не стоит более закрывать глаза на подобные настроения и отгонять неприятные мысли. Давно ему следовало попытаться разобраться в себе.
Со стороны кажется, что внешне всё обстоит вполне удовлетворительно. Сейчас жизнь его, почитай, устоялась. На смену неустроенности и нищете юных лет пришло относительное благополучие. Его печатают в столичных журналах. Налаживаются связи с литературной жизнью Петербурга и Москвы. Его книги издают. На гонорары от «Приваловских миллионов» и «Горного гнезда» он купил своей матери дом в Екатеринбурге, хотя и пришлось дополнительно пятьсот рублей в долг занять.
Ему более не надобно заниматься репетиторством. Ранее это занятие съедало у него порой до двенадцати часов в день. Бездна времени уходила на выматывающие уроки с купеческими сынками, не оставляя возможности писать кроме как по ночам. Правда, ученики его любили, его репутация, как педагога, была высока необычайно. Репетиторство позволяло ему быть вхожим во многие екатеринбургские дома, свести знакомство с достойными людьми, которых он уважал и которыми восхищался. Но сейчас необходимость добывать себе хлеб насущный таким способом миновала, и он живет от литературных трудов сам, содержа и поддерживая и свою семью, занимаясь тем, к чему всегда лежала его душа.
Способность быстрого схватывания «на лету» всего увиденного, способность такого же быстрого «с маху» писания, наблюдательность, прекрасная память служили ему исправно всю жизнь. Выслушав рассказ с заинтересовавшими его подробностями, и будучи прекрасно знакомым с сутью, он тотчас мог написать историю на любую тему, используя только что полученные сведения. Друзья и знакомые, зная такую его особенность, рассказывая при нём о чём-нибудь, смеялись: «Подлец Наркисыч напишет!»
Работа под его пером кипела. С настойчивостью горных речек, подтачивающих волнами берег, писал и писал он мелким бисерным почерком, почти не зная черновиков и зачастую сразу отправляя на почту только что написанные листы. Годы, прошедшие в Екатеринбурге, были необычайно плодотворны: он написал три романа, несколько крупных повестей, бессчётно рассказов и очерков. Новая большая работа близилась к окончанию: роман «Три конца» вот-вот должен увидеть свет.
Его чудные, милые, насмешливые друзья - ближний круг, «Общество взаимных льстецов», общение с которыми отдохновение для души и пиршество для ума, - по-прежнему рядом с ним, как и необыкновенная, сильная, умная женщина, его подруга, Мария Якимовна Алексеева. Отчего же, не дожив и до сорока лет, он чувствует себя уставшим, погасшим, ненужным стариком? Куда ушла радость жизни? В чём причина упадка сил и духа? Почему с каждым прожитым днем крепнет ощущение, что всё хорошее, что могло с ним случиться, уже позади?
Видимо, не на шутку разбередила душу сегодняшняя встреча, раз неотвязные мысли одолели его сильнее прежнего. Мамин был реалистом и прекрасно сознавал, что идеальных людей на свете нет. После первого ошеломительного впечатления от гостей Ариадны Павловны некоторая несообразность слегка царапнула его, когда разговор свернул на клады и золотую лихорадку. Интерес госпожи Нойманн к попавшим драгоценностям удивил Мамина. Супруги совершенно не походили на авантюристов, ищущих приключений и легкого заработка, так к чему бы Анне Викторовне подобные поиски? Как же не хотелось разочаровываться в удивительной паре! Но чужая душа - потёмки. Тем более, сложно судить о причине поступков людей, почти совсем не зная ни их самих, ни их обстоятельств, основываясь в основном на впечатлениях и собственных умозаключениях. Или причина интереса в том, что их впечатлило мастерство рассказчика? Мамин хмыкнул: «Эк Вас, сударь, занесло! Скромнее надобно быть!» Но ему ли не знать, как губительны для добрых намерений и устремлений нищета и безденежье?
По его прикидкам общим счётом лет десять он сам прожил впроголодь. Счастливое детство закончилось, когда они со старшим братом уехали из Висима учиться в Екатеринбургском духовном училище, а попросту в бурсе. Дети священнослужителей могли обучаться там бесплатно, а другой возможности получить образование не представилось.* Годы, проведённые в бурсе, Мамин до сих пор вспоминал с содроганием. Тупая зубрёжка, грубость, кулачные расправы, голод воспринимались тяжелее по контрасту с оставшимся позади родным домом. Четыре года в Пермской семинарии прошли немногим легче, и показали ясно, что служение церкви - не его путь. Он решился ехать учиться в Петербург.
Молодой провинциал полной мерой хлебнул горя в столице. Родители сами бедствовали и не могли поддержать его материально, да он и не желал висеть у них на шее. В ущерб занятиям пришлось взяться за репортёрство. Бесконечные статьи о незначительных событиях не давали ни удовлетворения сделанным, ни достаточного заработка. Голод, холод, изматывающее безденежье - жизнь складывалась чрезвычайно нелегко.
Деньги, деньги, деньги - вот ради чего писал он тогда свои первые рассказы, отправляя их в расхожие тонкие еженедельники «на затычки», угождая редакторам-коммерсантам. Прекрасно сознавал, что занимается литературной пачкотнёй, что для того, чтобы писать по-настоящему, как мечталось, надобно невообразимо много учиться, а для этого опять же необходимы деньги. Выбраться из замкнутого круга не представлялось возможным. Подстраиваясь под незамысловатые вкусы публики, забросив все остальные занятия, написал он свой первый роман «В водовороте страстей», и получил за него сущие гроши - недобросовестный издатель увильнул от выплаты оговорённого гонорара, прикрывшись банкротством. В пору голода и отчаянной нужды такая неудача едва не сломила его совсем.
Его энергичная натура и сангвинический склад характера не позволяли ему долго унывать. Потерпев очередную неудачу, он брался за дело, снова и снова вспоминая с благодарностью слова отца, не раз слышанные в детстве: «Ты сыт, одет, сидишь в тепле. Остальное - прихоти!» «Кажется, что проще этих слов, - писал он брату, - и кто их не знает! Они остались в моей голове, как маленькая программа для личных потребностей. Ведь это огромное богатство - не завидовать, не желать того, что является излишеством и бессмысленной роскошью». И хотя в Петербурге Мамин был лишен даже такой малости, на судьбу он не роптал. Он прекрасно понимал, что есть на свете миллионы людей, выносящих из поколения в поколение неизмеримо больше несчастий, чем неприятности, преследовавшие его самого. И всё же порой у него опускались руки.
Когда приходится вырывать у судьбы чуть не каждый грош почти что зубами, сила денег делается очевидной. Нойманны не выглядят бедствующими. Непохоже, что они отчаянно нуждаются в шальном богатстве, которое свалилось бы им на голову. Но золото и сокровища во все времена обладали какой-то демонической притягательностью для людей, и чем слабее духом был человек, тем вернее шел он к своей погибели, поддавшись золотой лихорадке. Свидетелем тому Мамин становился неоднократно.
Как наяву услышал он вдруг слова Анны Викторовны о кладе, произнесённые без малейшего сожаления в тихом голосе: «На нужды церкви отдала»; увидел её лицо, спокойное и печальное, не затенённое ни малейшей тенью лжи. Нет, не мог он так ошибиться, первое впечатление было верным! Не о кладе она печалилась! А он сейчас попросту ловит в темной комнате чёрную кошку, которой там нет. А может, он просто-напросто завидует этой удивительной паре, невольно сравнивая их и свою, так называемую, семейную жизнь?
Маша, его Маша... Мария Якимовна Алексеева... Они познакомились в Нижней Салде на любительском спектакле. Дмитрий возвратился к семье, недавно перебравшейся на новое место, из Петербурга, вынужденный оставить столицу из-за длительной болезни. У него подозревали туберкулёз, Учебу пришлось бросить, оставаться в тамошнем климате означало неминуемую гибель. Дмитрий надеялся вернуться и закончить курс, но в январе 1878 года случилось непоправимое: скончался его отец. После безвременной кончины семья оказалась в отчаянном положении и без средств к существованию. Забота о родных легла на плечи Дмитрия, ещё толком не оправившегося после болезни, отступавшей слишком медленно. Он метался в поисках работы, но отсутствие документа о законченном образовании не позволило устроиться даже заводским конторщиком ни в Салде, ни в Тагиле. Пришлось заняться репетиторством, обучая наукам в том числе и троих детей госпожи Алексеевой.
Мария Якимовна происхождением была коренных заводских кровей. Её отец, Яким Семёнович Колногоров, являлся помощником управителя всеми демидовскими заводами Тагильского округа по технической части. Талантливый и знающий техник, заводами он управлял жестоко и беспощадно, а свои заводские ухватки и манеру поведения не оставлял и в семейном кругу. ** Под стать отцу был её супруг, заводской инженер, человек резкий и нетерпимый. Отношения Марии Якимовны и её мужа разладились уже давно, но до встречи с Дмитрием она терпеливо несла свой крест.
Мария Якимовна сразу поразила Дмитрия, и не мудрено: сложно ожидать встретить в глуши подобную женщину. Шестью годами старше Дмитрия, она и тогда являлась одной из образованнейших женщин, виденных им в жизни. Она великолепно играла на рояле, превосходно пела, знала несколько иностранных языков, имела тонкий литературный вкус, знала заводской уральский быт не понаслышке. Незаурядные редакторские способности позволили ей стать ему советчицей, незаменимой помощницей, крепкой опорой. Чувство, вспыхнувшее между ними, было взаимным и сильным. Не став таиться и скрывать свою связь, они вместе уехали в Екатеринбург.
Он вспоминал свою радость, восхищение, удивление и восторг: великолепная, необыкновенная, редкая женщина безоглядно оставила всё: обеспеченное будущее, состоятельного, влиятельного мужа, положение в заводском обществе; пренебрегла пересудами и отлучением от семьи, остракизмом общества, своей репутацией, и ради кого? Ради него, студента-недоучки без каких либо реальных перспектив в жизни и без всяких средств, с большим и непростым семейством на руках, где он невольно стал главой после ранней смерти отца. Она поверила в него, сразу признав и оценив его писательский талант, всегда поддерживала его в минуты сомнений и неудач, редактировала его первые книги, помогала оттачивать стиль, подсказывала ему нужные ходы, её рассказы о замкнутом заводском обществе давали ему бесценный материал для его романов. «Приваловские миллионы», которые он писал десять лет, в немалой степени обязаны ей своим появлением - считал он совершенно искренне. Ей он посвятил и этот роман, и все последующие, написанные в его любимом городе. Она стала его Добрым Гением, его деятельной музой, без которой он вряд ли бы состоялся. Об этом твердили все вокруг.
Ради Машиных троих детей им всё же приходилось соблюдать декорум: Машин переезд в Екатеринбург объяснялся необходимостью дать детям образование. Машин муж отказался дать ей развод и постоянно пытался вернуть жену в лоно семьи. Ради детей он даже купил ей дом в городе, на Колобовской улице, где появлялся эпизодически с «инспекцией», поставив унизительное условие: Дмитрий вхож сюда только через чёрный ход. Но это им не мешало.
Семья Маминых снимала дом на противоположной стороне околотка, и Дмитрий, срезая путь огородами, протоптал тропинку, которую они с Машей, смеясь, называли «тропой любви».
Их союз потряс провинциальное общество, и оно с негодованием отторгало их. Но им всё было нипочём. Они были уверены: вместе они вынесут все невзгоды, преодолеют все трудности, будут жить настоящей, разумной, чистой жизнью и всего добьются своим трудом. Следуя несколько наивным идеалам, они воплощали в жизнь свои мечты: честно и много трудились, мечтали о светлом будущем и своей непрестанной работой всячески старались приближать его. Да и что им было до осуждения окружающих? У них была любовь - глубокая, спокойная, долгая. У них сложился ближний круг друзей, с успехом заменявший иное общение. У них имелась цель, ради которой они работали, не покладая рук. Тем более, вода камень точит, и постепенно злые языки примолкли, пересуды поутихли, их гражданский брак перестал быть главным шокирующим событием, и общество понемногу смирилось с подобным положением вещей.
Но не смирился главный человек в его жизни - мать. Недовольство собственной матери было для Дмитрия горше всеобщего осуждения, хуже нападок всех вместе взятых недоброжелателей. Анна Семеновна, будучи родом из семьи священника и вдовой священника, человеком строгих правил, признать их гражданский брак никак не могла. Женщина суровая и властная, она, несмотря на Машины дипломатические ухищрения, так и не приняла её и их союз.
Он всегда ощущал болезненную связь с семьёй. Родители для него были святы. Он даже в письмах писал «Мама» и «Папа» с большой буквы. Детство в затерянном в глуши горном гнезде Висимо-Шайтанского завода он считал счастливейшей порой своей жизни. Ни одного горького воспоминания, ни одного детского упрека не приходило ему на ум, когда он вспоминал о той поре. Всем сердцем Мамин признавал, что подобное счастье - заслуга родителей. Их он почитал, совершенно искренне считая, что именно они сделали его тем, что он есть. Он двух дней не мог прожить, не повидавшись с матерью. Слово её было для него законом. Это для него-то, прославившегося своей запальчивостью, гневливостью и зачастую бешеными вспышками!
Раньше он легче справлялся с собой, теперь же его несло по кочкам по самому незначительному поводу. И добро бы люди, с которыми он рассорился в последнее время, ничего для него не значили! Так нет! Совсем недавно он вдрызг разругался со своим задушевным другом Кетовым. И из-за чего? Они не сошлись во мнениях по поводу журнальной статьи! Слово за слово - и вот они уже практически раззнакомились! Даже здороваются неохотно!
В его поведении раздражительность и гневливость причудливо переплетались с мягкостью и сердечностью, и стыдился он своих взрывов невероятно. Братья и сестра беззастенчиво пользовались крайностями его характера, зная, что после подобной вспышки могут выпросить у него всё, что угодно. Но с матерью он был самым почтительным, самым нежным, самым послушным сыном, какого только можно было вообразить.
И вот уже тринадцать лет разрывается он между самыми важными, самыми дорогими для него женщинами, но мать остаётся непримиримой. Он так и продолжает жить на два дома, делая вид, что снимает квартиру у Маши, почти каждый день навещая мать и подолгу работая в кабинете, устроенном специально для него. То, что десять лет назад представлялось романтичным, вдохновляло на свершения и преодоление препятствий, теперь тяжёлым грузом лежит на сердце, но изменений не предвидится.
Он вспомнил, как Анна Викторовна Нойманн твердо, нимало не сомневаясь и не колеблясь, произнесла: «Но я своего решения не переменила». Мужество и спокойное сознание собственной правоты совсем ещё юной женщины глубоко потрясли его. Он совершенно не мог вообразить себя возражающим матери. Надобно признать, что в создавшемся положении есть немалая доля его вины. Слабость своего характера он сознавал всегда, и его не могло не поразить, что молодая женщина, вряд ли подготовленная к жизненным испытаниям, повела себя уверенней и достойнее, чем он, мужчина, почти в два раза старше её. И ничуть не удивительно, что сухарь-немец смотрит на супругу с восторгом и обожанием, прекрасно понимая, какое сокровище ему досталось! Чем он так пленил молодую, прелестную и удивительную женщину, что она отправилась вопреки воле родителей в тяжёлый путь, полагая это счастьем для себя?
Женщины! Загадочные и невероятные создания! Маша тогда, много лет назад, тоже выбрала его самого, положив на алтарь их чувства себя и свою судьбу... А он-то сам оказался ли достоин её жертвы? Сердце привычно сдавило чувство вины.
Два года назад от чахотки скончалась Машина дочь. Не помогли ни усиленное лечение, ни поездки «на кумыс».*** После смерти Оленьки Маша очень изменилась: стала строже, суше. С возрастом властность её характера усиливается. В её твёрдости начинают проявляться некоторые чёрточки деспотизма. Для неё он - её создание, её творение, что-то вроде талантливого ребёнка, которого необходимо руководить и направлять по-прежнему. Их пара словно представляет собой Пигмалиона и Галатею наоборот! Маша не перестала быть необыкновенной женщиной, что поразила его воображение в пору их знакомства, но он-то давно уже не тот «юноша бледный со взором горящим», которого надобно вести за руку. Неужели он сам не представляет из себя ничего, и его собственный огромный труд - просто приложение к выдающейся женщине? Неужели ему вечно суждено полагаться на её решения, принимать за истину её мнения, оставаться в семье на вторых ролях, а не быть опорой самому? Маша любит его как раньше, и подобные мысли гадки и недостойны с его стороны. Вина подтачивает душу, только расширяя наметившуюся трещинку. Муки совести отравляют существование. Вдобавок, из-за хлопот о наследстве и многочисленных условий, которыми оно обставлено, им приходится делать вид, что они расстаются... Он даже съехал из её дома.
Недовольство собой вскипело с новой силой. И ведь решительно невозможно объясниться с Машей начистоту, без недомолвок! Если столько лет его устраивало положение вещей, то с чего вдруг теперь ему желать иного? Продолжать принимать всё, как есть? Но за прошедшие годы он изрядно подрастерял свои прекраснодушные порывы и остатки юношеского романтизма, а максимализма в его характере совсем не убавилось.
Многие ставили ему в вину резкость суждений и неосторожность в высказываниях. Он был не из тех людей, которые тщательно обдумывают каждое мнение, взвешивают каждое слово в разговоре. Никогда он не относился к людям, исходя из того, насколько мог быть полезен тот или иной человек, а притворяться и лгать не умел совершенно. Оценивая окружающих, особенно близких ему людей, он всегда впадал в крайности, остро чувствуя и хорошее, и плохое, и соответственно либо восхищался, либо так же горячо возмущался. Близкие порой упрекали его в совершеннейшем отсутствии, как они говорили, гибкости. «Помилуй, нельзя же лепить правду-матку всем без разбору! Ты, братец, кое в чём совершенно не от мира сего!» А для него пойти на компромисс было невозможно. Не найдя в человеке идейной близости, он попросту отбрасывал его и забывал о его существовании, неважно, был ли тот богат или беден, влиятелен или незначителен. Теперь же даже друзья полагали, что он заходит слишком далеко в своей непримиримости. А дома он все время должен сдерживаться и следить за собой, молчать и смиряться...
И как же ему хотелось собственных детей... Дети, старики и животные всегда были его неизменными фаворитами. Стоило ему появиться в доме, где живёт знакомая детвора, они тут же облепляли его и с восторгом принимали в свои игры, потому что знали - раз пришёл дядя Митя, он непременно что-нибудь придумает, и всем будет очень весело! А если игра становилась особенно шумной, и шалунов постигало наказание в виде изгнания из гостиной в постель, они никогда не выдавали своего старшего друга как зачинщика безобразия и покорно подчинялись в надежде, что в их взрослый приятель скоро появится вновь. Чего бы он ни отдал ради собственного ребёнка, сына или дочки!
«Всё образуется, всё переменится», - говорила Ариадна Павловна, добрая душа... А он опасался перемен. Какая-то косность, почти мистический страх, боязнь - а вдруг там всё будет только хуже, - связывала его всю жизнь и принесла ему немало вреда. Конечно, перемены находили его, и решение принимать приходилось всё равно, но как же тяжко каждый раз доставалась ему возможность покинуть старую колею! Попытаться что-то изменить сейчас? Он совершенно не представлял, что и как нужно для этого сделать, оставаясь при этом порядочным человеком...
Обычному человеку не дано предвидеть будущее. К счастью или к горю?
Мамин не мог и предполагать, что не пройдёт и полугода, как судьба его круто переменится. Весенней грозой ворвётся в его жизнь сильное, яркое, страстное чувство, промелькнет горячим метеором, бесповоротно изменив его существование, подарив пятнадцать месяцев абсолютного счастья, и оборвётся трагически. Потеря станет для него мертвой границей, навсегда разделив жизнь на «до» и «после»...****
А сейчас, милосердно избавленный от предвидения, он шёл к дому матери, и крупные редкие хлопья снега тихо опускались ему на плечи. Подставляя разгорячённое лицо холодным касаниям, он вспоминал двоих, так взволновавших его сегодня. Нет, зависти в его душе не было. Он лишь с горечью сознавал, что сам не сумел сохранить тепло и радость некогда сильного чувства. И хотя Нойманны только в самом начале долгой дороги, и им ещё предстоит в полной мере познать незаметно подступающую тяжесть обыденности, он утешался тем, что чудеса всё-таки существуют на свете, и молился неведомым силам: «Сделайте так, чтобы их свет оставался с ними! Пусть они не растеряют его на своем пути!»
Нестерпимо захотелось как в детстве высунуть язык и поймать им снежинку. Мамин остановился и поднял голову к темнеющему небу. Встряхнуться надобно... Съездить бы в Висим.***** Посмотреть на дом, где он родился. Поговорить с людьми, помнящими его отца. Снова увидеть зелёные горы, обступившие пруд у слияния трех речек. Сбегать к Старику-Камню, побывать на Чусовой. Может, мать-земля вновь поделится силой со своим сыном? Что ж, даст Бог, и Ариадна Павловна окажется права....
Примечания:
* Отец, Наркис Матвеевич Мамин, приходской священник Висимо-Шайтанского заводского посёлка, получал жалование как рабочий со средним заработком. Оно составляло 11 рублей 80 копеек. Обучение в гимназии стоило 46 рублей в год, без учёта проживания, питания и т.п. Семья, в которой росли четверо детей, не потянула бы платной гимназической учёбы.
** Именно Яким Семёнович Колногоров стал автором знаменитой уставной грамоты, по которой тысячи мужиков на Урале после объявления «волчьей воли» зачислили в мастеровые, тем самым безжалостно отобрав у них землю.
*** В те времена лечение чахотки кумысом было весьма популярным и считалось очень действенным. Того же А. П. Чехова О. Л. Книппер-Чехова сразу после венчания повезла «на кумыс» в санаторий в Уфимской губернии.
**** В сентябре 1890 года Д. Н. Мамин повстречается с актрисой и антрепренером Марией Морицевной Абрамовой, приехавшей в Екатеринбург после закрытия её собственного театра в Москве. Встреча с ней перевернет всё его прежнее существование. Мамин влюбится с безоглядностью, которой не знал и в молодости. По злой иронии судьбы Мария Морицевна окажется в разъезде с мужем, который тоже не давал ей развода. Все друзья и близкие ополчатся против этого союза, даже мать перейдет на сторону госпожи Алексеевой. Пересуды всколыхнут все городское общество, начнется газетная травля Марии Морицовны. Оставаться в Екатеринбурге станет невозможно, и влюбленные спешно покинут город. В самую весеннюю распутицу они отправятся в Петербург, навстречу новой радостной жизни.
Счастье озарившее его жизнь, окажется совсем коротким. Пятнадцать месяцев, про которые он впоследствии скажет, что только тогда и был счастлив, промелькнут горячим ярким всполохом, и его страстно, бесконечно любимая Маруся скончается после тяжёлых родов, оставив у него на руках слабенькую, неизлечимо больную девочку, «отецкую дочь» Алёнушку. До самого конца жизни он так и не оправится от страшной, непоправимой потери. В день своего сорокалетия в письме матери он напишет: «Милая дорогая Мама, сегодня мне наконец минуло сорок лет... Роковой день... Я считаю его смертью, хоть умер на полгода раньше... Дальше каждый год явится своего рода премией. Так и будем жить.
Да, сорок лет.
Оглядываясь назад и подводя итоги, должен сознаться, что, собственно говоря, не стоило и жить, несмотря на внешний успех и имя...»
Их будет ещё двадцать, таких лет. Только ради нежно любимой дочери сумеет он преодолеть отчаяние и продолжит существовать. Для дочери он напишет «Алёнушкины сказки», мудрые, насмешливые и обаятельные. Из-под его пера выйдет ещё много романов, повестей и рассказов, основанных на уральских впечатлениях. Появятся новые друзья, наладятся литературные связи, он познакомится со многими известными литераторами, художниками, композиторами. Он станет вхож в круг людей, составляющих гордость российского искусства, вполне погрузившись в богемную петербургскую жизнь. Через восемь лет после смерти М. М. Абрамовой Мамин вступит в свой первый официальный брак с Ольгой Францевной Гувале, воспитательницей Алёнушки, женщиной строгой, сухой, педантичной, властной и ревнивой, и полностью попадёт под её влияние.
Как Антей, оторванный от матери-земли, потеряв с ней связь, Мамин-Сибиряк будет постепенно угасать без возможности прикоснуться к родному краю. Всего лишь только раз, в 1903 году, ненадолго удастся побывать ему в любимом им городе и на Уральской земле. Дочь переживёт отца всего на два года, скончавшись от воспаления лёгких в возрасте двадцати двух лет.
***** Последний раз на своей родине в Висиме Мамин-Сибиряк побывал летом 1890 года.
Следующая глава Содержание
