Глава IX
Санкт-Петербург, 16 октября 1884 г.
На сей раз добраться до управления не помешало ничего. Голова, конечно, продолжала раскалываться, но ни тошноты, ни проблем со зрением не наблюдалось – и впрямь повезло. Живым и невредимым оставался и мичман Русанов – сразу по прибытии сыщик отправил весточку капитану Мылову, и того ждали с минуты на минуту.
Этим хорошие новости исчерпывались.
Восемь трупов – из них пятеро городовых под его, Штольмана, личным началом! – ещё один раненный при его спасении, и ни единой ниточки, за которую можно было бы это распутать. Пока мичман – теперь Штольман отказывался выпускать его из поля зрения хоть на мгновение – с интересом осматривал кабинет следователя, сам Яков Платонович мерял помещение шагами, точно зверь в клетке. Движения болезненно отдавались в затылке, но жгучее нервное напряжение не позволяло сидеть на месте. А мысли продолжали крутиться по одному и тому же бесплодному кругу.
Кем был неизвестный с карабином – что важнее, на кого работал? Немцы? Притвиц отправил подчистить следы, когда понял, что дело стало слишком громким? Нет, не вяжется – шума от такого расстрела станет только больше, да и будь у него такой умелец, он бы сразу его к Шипову и посылал, не подыскивал фартовых на Фонтанке. Значит, англичане? Акцент-то ерунда, кто только на кого не работает, но первой пулей метили именно в мичмана – хотели убить, а не в плен взять. Допустим – но кто именно послал стрелка?
И с покойным графом явно было что-то неладно. Всё-таки, кого он так боялся? Опасался нападения после появления Русанова? Нет, револьвер купил задолго до того. Просто покой потерял, при его-то работе? Но на Варфоломеева не первый год работает, с чего бы вдруг нервничать теперь, когда сам смирился, что уже не жилец? Из-за чего покой потерял, кого успел разозлить за последние месяцы жизни? Штольман что-то упускал – что-то простое, но неразличимое среди прочих мыслей, беспорядочно роящихся в болезненно пульсирующей голове.
Коли на то пошло, откуда они вообще узнали о прибытии Русанова – хоть немцы, хоть англичане, если это и вправду они? Мог ли граф быть нечист на руку, сотрудничать с кем-то, кроме службы охраны Государя? Это объяснило бы нервозность – но после появления мичмана из дома выходил только бывший матрос, отправленный к Варфоломееву. Непохоже, чтоб тот куда-то сворачивал – обнаружив, чем весточка обернулась, ему точно не было бы резона полиции дожидаться; сбежал бы, едва за Мыловым дверь закрылась. Значит, наружное наблюдение? Похоже на то. Но чьё, чёрт возьми, чьё?!
– Кто говорит об Александре, а кто о Геркулесе…
Штольман вскинул голову. Русанов, стоящий у его стола, заинтересовано вертел в руках игрушечного солдатика – того самого, к которому тянулся умирающий граф.
– Что? – резко переспросил сыщик, чувствуя, как разом пересохло горло.
– Игрушка, – непринуждённо пояснил мичман, указывая свободной рукой на солдатика. – Это ведь гренадёр…
– Да нет же! – отмахнулся Штольман. – Что вы сказали? Только что? Александр и…
– Это? – удивился Русанов. – Просто строчка из марша. «Кто говорит об Александре, а кто о Геркулесе, о Гекторе, Лисандре, и тому подобных великих именах, но из всех этих героев никто не сравнится с британским гренадёром».
– Мотив знаете? – Мичман ошарашенно кивнул. – Напойте!
Русанов, судя по выражению лица, пребывал в убеждении, что удар по голове начал демонстрировать свои пагубные последствия, но Штольмана его реакция мало заботила. Под взглядом сыщика мичман смущённо прочистил горло и неплохо поставленным голосом вывел короткий куплет в четыре строки.
Мотив точь-в-точь совпадал с тем, что отбивали часы над игрушечной мастерской Скипворта. А значит, кем бы ни был неизвестный английский стрелок…
Штольман ринулся к столу, разгребая заваливающие его бумаги. Ага, вот оно! Книжка со сказками Андерсена, вынесенная с места преступления но, за всеми хлопотами, так и не осмотренная лично. Пока мичман, напрочь забыв о сжатом в ладони солдатике, обеспокоенно наблюдал за своим спасителем, Штольман принялся лихорадочно листать испачканные страницы.
Кровавые отпечатки графских пальцев начинались за добрый десяток страниц до сказки о стойком оловянном солдатике. Книга не была раскрыта на этом месте, когда в Шипова всадили четыре пули – граф специально, из последних сил листал её, чтобы тот, кто его найдёт, увидел именно эту сказку. Её – и британского гренадёра, до которого графу почти удалось дотянуться…
Штольман выхватил игрушечного солдатика из рук по-прежнему ошарашенного Русанова и перевёл взгляд с книжки в правой руке на фигурку в левой.
А вот теперь всё вставало на свои места. Шипов сотрудничает с англичанами под самым носом у службы Варфоломеева. Обмениваться сведениями легко – кто ж удивится, что посыльный так и бегает между домом графа и мастерской, в которой тот заказывает игрушки для любимого отпрыска? Но тут небогатый граф узнаёт, что жить ему осталось всего ничего, а сына обеспечить как-то надо – и начинает запрашивать за свои услуги всё менее приятные цены. Англичане не в восторге – отсюда и потеря душевного спокойствия, и ни с того ни с сего купленный револьвер. Сообщил ли он им о мичмане? Вряд ли – уж слишком высок риск, когда Варфоломеев лично контролирует дело, да и выходил из дома только слуга, посланный к полковнику. Так или иначе, когда к нему в дом вламываются вооружённые люди, взвинченный граф даже не допускает мысли, что это может быть кто-то ещё – тотчас решает, что англичане видели прибытие Русанова и решили разом избавиться и от чрезмерно осведомлённого мичмана, и от не в меру жадного агента. Решает – и начинает палить в белый свет как в копеечку; не себя защитить – так хоть сына. А когда получает четыре пули в ответ и, хуже того, видит смерть Василия, ради которого всё и делалось – последний смысл что-то скрывать пропадает, и умирающий граф пытается указать, уж как может, на того, кого искренне считает виновным…
В дверь коротко постучали, и посетитель тут же шагнул внутрь, не дожидаясь приглашения. Капитан Мылов, всё такой же подтянутый и невозмутимый, перевёл взгляд с сыщика на мичмана и удовлетворённо кивнул.
– Благодарю вас, Яков Платонович. Теперь, с вашего позволения…
– Не торопитесь, Арсений Иванович! – оборвал его Штольман, энергично тряхнув всё ещё зажатой в левой руке книжицей. – Лучше окажите услугу – присядьте и послушайте…
Капитан недоверчиво вскинул бровь но, после короткой паузы, всё же отодвинул себе стул и опустился на него с выжидающим видом. Штольман, отчаянно стараясь не упустить важных деталей, как бы ни пыталась их затмить пульсирующая боль в затылке, начал говорить.
Когда он закончил, Мылов несколько секунд провёл без движения, а потом откинулся на спинку стула, скрестил пальцы и внезапно сделался очень похож на Варфоломеева.
– Вы же понимаете, что это белыми нитками шито?
– А у вас есть другое объяснение всему происшедшему? – парировал Штольман.
– Кроме этого, – ровным тоном продолжил капитан, – вы предлагаете на основании этих домыслов ворваться без постановления в дом человека, которого принимают в самом высоком обществе?
– Да поймите же! – выпалил Штольман чуть резче, чем хотел. – Они ведь не дурнее нас! Дать ещё хоть немного времени – их и след простынет! Может, уже! Немедленно, только немедленно!
В кабинете повисла напряжённая тишина. Капитан поджал губы и несколько секунд провёл без движения – а потом, словно пойдя на какую-то сделку с собой, коротко кивнул.
– Я сообщу о ваших соображениях полковнику. Большего предложить не могу.
– Арсений Иванович, – криво осклабился Штольман, чувствуя, как в груди разгорается какое-то злое веселье. – Мы не торгуемся – я просто уведомляю вас об условиях нашего сотрудничества.
