Эпилог

Санкт-Петербург, 18 октября 1884 г.
– Как я и говорил, Яков Платонович, – подытожил полковник Варфоломеев, – вы любите откусить больше, чем можете проглотить.
Они стояли на Египетском мосту, глядя на всё так же запруженную баржами и лайбами Фонтанку, и лёгкий ветер доносил запах смолы и свежего леса.
– А в чём, собственно, проблема? – поинтересовался Штольман с не самой искренней бравадой. Уж чего-чего, а проблем он нагородил предостаточно. – Русанов найден и жив – вы, помнится, называли это первостепенной задачей. А кроме того, я вам доставил английского шпиона с его подручным и всеми бумагами.
Свою первостепенную задачу Штольман так и не решил. За Василия Шипова спросить уже не с кого – все, кто участвовал в нападении, мертвы. Впрочем…
– И дело-то не закончено, Владимир Николаевич! – продолжил Штольман. – Нападавшие на графский особняк мертвы, но сам Притвиц в Вяземскую лавру не явился. Вот по какой линии надо работать!
– У Притвица была уважительная причина не явиться, – спокойно отреагировал Варфоломеев. – Минувшим вечером водолазная артель выловила его труп в Обводном канале.
Яков Платонович невольно скрипнул зубами.
– Так что радуйтесь, что результаты вашего расследования оказались хоть отчасти положительны, – продолжил полковник. – Русанов – это хорошо. Бумаги и задержанный – тоже хорошо. И только это вас и спасает.
Штольман сжал губы.
– Ваше самоуправство не прошло незамеченным, – продолжил полковник, – и многие – в том числе весьма высокопоставленные лица – остались им недовольны. Я ценю людей, которые приносят результат, но вам, Яков Платонович, не помешало бы запомнить, что правило «победителей не судят» применяется только в военном деле. Мне немалых усилий стоило вас оградить в этот раз. Но следующему… лучше не случаться.
– Но Скипворт… – начал было Штольман.
– О Скипворте лучше и не упоминайте, – прервал его Варфоломеев. – Благодаря вашим эскападам я лишился возможности, которая представляется не каждый день. – В по-прежнему ровном голосе прорезались едва уловимые нотки раздражения. – Раскрыв вражеского агента, его не убивают, Яков Платонович – его берегут как зеницу ока, холят и лелеют, подкармливают нужными сведениями, чтобы со временем он вытянул на свет всю свою сеть. Всю – а не единственного подручного.
Полковник сдержанно покачал головой.
– Грубо сработано, Яков Платонович. Очень грубо. Чтоб не сказать – топорно.
У Штольмана начинало создаваться впечатление, что полковник намеренно обходит стороной самое главное.
– Коль скоро заговорили об убийстве – вас не смущает, что Скипворта застрелил его собственный подручный? Меня держал на мушке, капитан Мылов был без сознания – зачем следы заметать с таким рвением? Не кажется вам, что Скипворта нам… – сыщик замялся, подбирая подходяще слово, – …преподнесли?
– Вы правы, Яков Платонович, эта история меня действительно смущает, – безмятежно подтвердил Варфоломеев. – Войдя в мастерскую, очнувшийся капитан Мылов обнаруживает одного английского агента надёжно устранённым, другого – в бессознательном состоянии, и обо всём происшедшем известно только с ваших слов?.. Очень, очень удобно…
Полковник смерил Штольмана своим обычным непроницаемым взглядом, и сыщик почувствовал, как внутренности начинают стягиваться в узел.
– Начать с того, что капитана оглушил не я, – напомнил он.
– Не вы, – согласился Варфоломеев. – Если ему верить, за лестницей вниз он следил неотступно. И это делает вопрос ещё любопытней: агента моей службы задержанный вами англичанин просто лишает сознания, а вот в собственного нанимателя якобы стреляет на поражение – и, как вы сами заметили, без всякой нужды заметать следы…
– Пуля была из его револьвера, – с лёгкой остаточной хрипотцой ответил Штольман. – Из моего даже не стреляли. В материалах дела всё отражено.
– Яков Платонович, – с почти отеческой теплотой улыбнулся полковник. – Не полагаете же вы, что способный следователь сыскной полиции, желая отомстить за пятерых убитых подчинённых, будет для этого пользоваться собственным оружием?
– Если б я мстил, Владимир Николаевич, – несколько резче допустимого откликнулся Штольман, – то стрелял бы в другого. Допросите, коль скоро ваша служба его забирает – многое подтвердится.
– Непременно, – подтвердил полковник. Если тон следователя его как-то задел, виду он не подал. – Допросим, и, если всё подтвердится, смерть ваших городовых будет лишь частью того, за что ему придётся ответить. Но если ещё раз сложится такая ситуация… – Варфоломеев чуть поджал губы и несколько секунд ничего не говорил. – Мой вам совет, Яков Платонович: лучше вам получить пулю, чем оказаться причиной такого возмущения среди вышестоящих.
С дробным цокотом копыт мимо прогарцевал кавалерийский эскадрон, и полотно моста неуютно задрожало под ногами. Полковник положил ладонь на перильца – то ли для равновесия, то ли чтоб лучше прочувствовать дрожь многотонной конструкции – и снова перевёл взгляд на Фонтанку.
– Восемь лет как ремонтировали, а уже трясётся, – задумчиво заметил он. – Опять нужно исправлять. Очень, очень многое нужно исправлять…
Яков Платонович хорошо знал, как себя чувствует человек, разминувшийся со смертью, и не далее как позавчера имел шанс освежить эти впечатления в памяти. Но редко ему доводилось испытывать их с той же ясностью и силой, как шагая прочь от Египетского моста пасмурным осенним днём. К счастью, вторая встреча, назначенная на этот день, была из разряда менее опасных.
– Как вы, Яков Платонович? – поинтересовался мичман Русанов.
– Ничего, – криво улыбнулся он. – Грех жаловаться. Лучше вы расскажите. Что там с вашими чертежами – как приняли в кораблестроительном департаменте?
– Да не поверите! – всплеснул руками мичман. – Под сукно положили. Тут – такое, что войну на море может на десять лет вперёд определить, а они носы воротят! Программа, видите ли, уже утверждена – сиречь, деньги поделены – может, позже, а с нашим-то долгостроем к этому «позже» всё уже устареть успеет! И кругом непотизм, взяточничество, кумовство…
Русанов раздражённо махнул рукой.
– И что теперь? – полюбопытствовал Штольман.
– Как – что? – поднял глаза Русанов. – Писать докладные записки. Обивать пороги, ходить по инстанциям, спорить, доказывать убеждать. Кто-то же должен это делать.
– И верно, – улыбнулся Яков Платонович. – Кто-то должен.
Холодный петербургский ветер трепал полы сыщицкого пальто, но Якова Платоновича такие неудобства беспокоили мало. Мичман Русанов свою службу несёт – и надворному советнику Штольману отлынивать не след. Воля ваша, но слишком уж неприятная вырисовывалась картина. Начать с того, что если англичане и впрямь держали особняк Шипова под наблюдением, то Русанова могли застрелить ещё у входной двери. А вместо этого дожидались, пока дело закрутится – уж не для того ли, чтобы направить его по нужной дорожке? – и только убедившись, что сыщик заинтересовался Скипвортом, впервые покушаются на мичмана всерьёз. Мылова англичанин только оглушил, а вот Штольмана и Скипворта намеревался оставить мёртвыми – чтоб запоздалый свидетель обнаружил завершённую картину с аккуратно обрезанными ниточками? Если уж Варфоломеев поверил, что Штольман затеял перестрелку со Скипвортом, то другие и подавно согласятся. А уж капитан-то вряд ли станет упоминать, что его оглоушили как младенца, так что загадочный англичанин в деле даже не появится. Наконец, и Притвиц –жаль уже не спросишь с него – очень вовремя отдал Богу душу и, как представлялось, не от неразделённой любви!
И потом, его ведь вывела на Скипворта только эта фраза – строчка из марша британских гренадёров, которую невзначай проронил стрелок. В мастерской Штольман, конечно, язвил на его счёт в слабой попытке вызвать раздор между начальником и подчинённым, но сам поверить в собственные слова не мог – не станет агент такого класса распускать язык без надобности.
По всему выходило, что Скипворта им скормили. Кто? И, главное, зачем? От чего – или кого – английская партия так хочет отвлечь внимание службы Варфоломеева? Пусть у полковника он сейчас не в фаворе, и к его словам вряд ли прислушаются, своё расследование вести ему это не помешает. Для начала взглянуть на труп Притвица. Что-то подсказывало, что на затылке у авантюриста обнаружатся следы прижизненного ещё удара, объясняющего внезапное желание искупаться. Замести дело под ковёр не удастся – не на того напали, господа.
Игра только начинается!

 
Примечания:
«Восемь лет как ремонтировали, а уже трясётся» – Египетский мост действительно ремонтировался за 8 лет до описываемых событий в 1876 г. и позднее в 1887, 1894 и 1900 гг., что не помешало ему благополучно обрушиться 20 января 1905 г.
«Программа, видите ли, уже утверждена...» – судостроительная программе 1882 г., призванная способствовать развитию русского броненосного флота до мировых стандартов.

   
Следующая глава          Содержание
[player][{n:"музыкальная иллюстрация",u:"http://forumstatic.ru/files/0012/57/91/22768.mp3",c:""}][/player]