(4 серия)
   
Октябрь, 1888 год
***
 
     Октябрем в доме потянуло сыростью. Штольманов флигелек, предваряющий вход в комнаты, стал совсем холодным, и он иногда любил постоять там вечером, остужая голову после рабочего дня… Набросив на плечи пальто, он неспешно любовался, как в пожаре октябрьского заката иглы лиственниц наливаются огненносй медью, и думал, что вот уже месяц он проводит свои дни вдалеке от великолепия столицы, и что провинция, вопреки опасениям, вошла в него просто и совсем не скучно. Жизнь его устроилась, мысли о крахе не посещали, а новые лица и впечатления утихомирили боль…

В Затонске дождило. Рябины, дрожащие на ветру в садах и палисадниках, обсыпало красным. Тяжелые дождевые капли сбивали ягоды наземь, и они рдели в бурой траве щедрыми сгустками: над добычей хороводились веселые свиристели.

По-над речкою, в небе, отливающем последней голубизной, потянулись гусиные караваны. Они вспарывали протяжными клиньями небесные дали… а из разреза, с изнанки небес, проступали лохматые тучи. Ночами над городом вставал розоватый леденец месяца, льющий нежный свет на  духовитые дымы истопленных бань, и где-то за околицей жарко взбрёхивали псы…

В эту пору в затонских лесах загомонили, загудели рожками утиные охоты: предрассветными утрами своры гончих и барские левретки жадно рвались на гон зверя. Рынок в центре города заполнился битой птицей, жирными зайцами, да молодыми кабанчиками. Торговые ряды уставлялись пузатыми кадушками с квашеной капустой, моченой клюквой и вареньями. Румяные бабы раскладывали на домотканых дорожках разносолы: крепко соленое сало, огурчики, и лаковые грузди; покрикивали: «подходите, добры люди, у меня самое-что ни есть лучшее!». Залихватские мужички разливали пенистое ячменное пиво. Рыбаки из слободки вели бойкую торговлю свежей рыбой – огромные рыбные садки на всю округу источали щекотный тинный запах…

Авдотья Саввишна занемогла в эти дни и прервала свои воскресные посещения. Теперь по воскресеньям Яков ходил пить кофе и угощаться в ресторацию – на полицейские столовые деньги, и официант быстро запомнил его предпочтения. Пару раз в неделю с хозяйкиного крыльца спускался любимый ею доктор Загорский, такой же ветхий, как и сама Авдотья Саввишна. Яков Платонович, ежели бывал в ту пору дома, приходил проведывать старушку, спрашивал: не надо ли чего? Ему навстречу с радостным лаем выбегала надушенная и причесанная собачонка, при виде которой Якову всякий раз хотелось извиняться, что сегодня он так небрежно побрит...

Андреевна чуть скрашивала его холостяцкое бытье. В бывшем когда-то малиновым, а теперь выцветшем шушуне, с подвязанной темным платком головой, она неспешно шаркала по комнатам: прибирала, хозяйничала. В спальне Якова сквозило – он беспомощно пожаловался служанке, и тогда Андреевна, ворчливо, но добросовестно заткнула рамы ветошью.

Прошло уже три недели с того момента, как он изловил Филина и освободил Анну Миронову из сырого склепа. С тех пор они и не виделись. Прелестное создание больше не появлялось в участке со своими сумасбродными идеями, и огромными убежденными глазами. И он, старый пес, скучал… Яков собирался было зайти к Мироновым, да все откладывал: повода не было. Сам он давно разучился ухаживать за девицами, а точнее – он знал это за собой – никогда и не умел… После пристрастного допроса маменьки, и болезненного, произведенного с дотошностью юной особой, он так и не сумел придумать, как подступиться к негромко маячившей мечте… Мечта маячила все тише, все глуше… Совсем он не годился для этих дел.

Нужно было выбросить бесполезные мечтания из головы, и заняться петербургским делом. Но в этом новом покое, что Яков обрел здесь, в Затонске, ему совершенно не хотелось беспокоиться мыслями о прошлом. Что-то внутри: размякшая ли в провинции душа или еще не выветренная усталость – упрямилось и не желало старых тягот. Что там в Петербурге? Затих ли скандал, связанный с дуэлью? Что император? Простил ли ему временную пропажу Негошевых денег? Эти вопросы казались неважным, почти ненужным мусором, да и задавать их сейчас следовало Варфоломееву, а полковник уже с месяц молчал. Для Штольмана это означало только одно: Григорий Афанасьевич не спешит и ждет от него отчетов.

Пора, пора было браться за обдумывание фактов и событий, приключившихся с ним в июле и августе. И отправлять с нарочным пакет полковнику… Но при мысли о князе и бывшей любовнице он всякий раз чувствовал такой болезненный укол в душу, что – дни шли за днями, а он манкировал должком…

Сесть за бумажную работу ему все равно пришлось нескоро.

Однажды утром придя в отделение, он с порога окунулся в самый разгар необычного для их участка скандала. Тихий, добрейший Иван Кузьмич, налившись алым, как маков цвет, гневом, отчего его благообразная седина встопорщилась соломой, кричал на стоящих перед ним навытяжку участкового пристава Бочкина и околоточного Самсонова!

- Болваны! Ротозеи! – расхаживая взад и вперед, потрясал интеллигентным кулачком Артюхин. – Вы кого взяли? Ученого из Москвы! Зачем вы его в холодную посадили?

- Тык, эт-та… Ваше высокородие… – таращили честные очи служаки. – Он ведь в мужицкое платье обрядился, и все газетку какую-то совал, и пачпорт у нево засаленной. Посчитали мы, что пачпорт тот поддельный.

- Это г-н Якушкин, известный этнограф, а не какой-то вам мужик! Мне по его душу уже из Москвы, из самого Императорского географического общества телеграфировали!

- Так он ведь не в дворянском обличье явился. – уныло оправдывались полицейские, – документ, мы думали, что поддельный…

- Молчите уж! – раздувая ноздри, задышливо крикнул Иван Кузьмич. – Хорошо, что г-н Якушкин не стал скандалить и отправился восвояси. Наряд вам вне очереди, с занесением. Идите!

И, расстроенный, повернулся к Штольману:

- Позор на мою голову: документы прочесть не умеют. Ох, Яков Платонович, прошу пройти в мой кабинет.

Кода они вошли, полицмейстер посетовал с горечью:

- Видите, что делается, милейший Яков Платонович? Наши болваны меня под монастырь подвести хотят на исходе службы.

И чуть отдышавшись, продолжил:

– Я хотел похвалить Вас, Яков Платонович, за успешное расследование того дела, ну… с купеческими смертями. Вы весьма быстро сообразили, как спасти дочь г-на Миронова. – теперь его лицо лучилось удовольствием, – Виктор Иванович выражал нашему отделению и Вам личную благодарность. И как Вам это удалось… – он иронично взмахнул рукою, – с нашими-то ротозеями?

- Благодарю за похвалу, Иван Кузьмич. – поклонился Штольман, пряча польщенную улыбку. А потом ответил полицмейстеру:

– Времени сомневаться не было, пришлось соображать на бегу.

- А я не удивлен, – резюмировал Артюхин, – Вы ведь знавали настоящую дисциплину, Яков Платонович. А вот нашему отделению дисциплины не хвата-ает.

Это было правдой. Сколько раз приказания, отданные околоточным и городовым в критические минуты, не исполнялись вовсе или исполнялись с большими фантазиями. У Штольмана не доставало полномочий намылить им головы, а полицмейстеру по-настоящему повлиять на кадры и вовсе не удавалось... Штольман выжидательно взглянул на начальство.

- Я решил назначить Вас начальником Сыскного отделения! – широко раскинув руки, радостно сообщил Артюхин. – Как Вы на это смотрите?

- Что ж, я согласен, Иван Кузьмич, – недолго думая, ответил Штольман. – Но мне нужна свобода в действиях. Следует срочно устроить в отделении обучающие сборы!

- Вот это дело! – обрадовался полицмейстер. – Давно пора заняться обучением личного состава. Верю, что и здесь Вы проявите себя незаурядно. Скорее и займитесь.

Так он стал начальником Сыскного отделения Затонска.

***
     В середине октября он вывел младший состав на покрытое жнивьем поле, что остывало на ветру у самой кромки леса, сразу за Михайловской свободой. Едва рассвело, на нескольких подводах они отправились на место, и готовые к самому худшему служивые даже не запевали дорогой.

Проехав слободку насквозь, они выбрались на проезжий тракт, ведущий на Тверь. За городом было привольно. Красавцы-битюги хрупали шерстистыми ногами по слюдяным утренним лужицам; по широкой гати, устланной опавшей листвой; и жижа переливалась и хлюпала под колесами телег. В низинках пахло коричной пряностью, темный ельник укрывался клочковатым туманом... А по сторонам тракта в туманном, холодном воздухе взметал яркую листву неряшливый ветер, и обрывал с трепещущих голеньких осинок брызги сонного дождя.

Околоточные трех затонских околотков: Ульяшин, Евграшин, Тяпкин и Самсонов, все как один, смирные, в темно-зеленых кафтанах и с револьверами, препоясанные шашками, тихо молчали, трясясь на телеге. Около дюжины городовых в черных мерлушковых шапках с бляхами и шинелях переговаривались о том о сем, и угощались папиросами. Сам Штольман ехал бок о бок с Коробейниковым, и участковым приставом Бочкиным, Петром Акинфычем, и тот поглядывал на сыскного с опаской.

Еще загодя на эту пору Штольман купил себе крепкие сапоги, и теперь радовался своей предусмотрительности. Антон Андреич же щеголял в новеньких калошах и прорезиненном плаще с пелериной.

Добравшись до места, Яков скомандовал Бочкину построение, и тот выстроил служивых в ряды: околоточные стали позади, а перед ними вытянулись во фрунт городовые: Архипов, Дементьев, Меркушин, Терентьев, Селиверстов, Кочкин, Лыткин, Синельников и веснушчатый Колупаев.

Участковый пристав Бочкин скомандовал: «равняйсь! смииррр-но!». И Штольман, выступив вперед, обратился к служивым с краткой, но яркой речью:

- Господа офицеры и унтер-офицеры. Мне нет резона ругать вас за повседневное выполнение обязанностей на улицах Затонска. Хорошо ли вы следите за лотошниками и фонарями, мне не интересно – тут вотчина капитана Бочкина. – он кивнул на напряженно косившего глазом пристава. - Как вы ловите сомнительных, и бродяг – это тоже не ко мне, а к г-н Артюхину – он с вас и спросит. Мне же нужно познакомить вас с навыками, необходимыми в сыскном деле.

Сейчас мы будем работать на местности. Я научу вас, как грамотно осуществлять поиск улик. Чтобы, случись нужда, вы бы действовали с умением.

- Селиверстов! – обратился он к толстому одышливому городовому, - вы почему не нашли трость Мазаева, когда обыскивали берег?

Селиверстов застенчиво потоптался и отвечал:

- Так… Не видно в траве ничего.

- Не видно потому, что неумно искали. Местность следует резать на квадраты, мысленно, конечно, и тщательно обыскивать эти квадраты от угла к углу, задерживаясь у стволов и кустов. Все ясно?

- Так точно! – вскинулись городовые.

- Тогда начнем. По этому полю – вон от той березы до тех стогов – он очертил рукой периметр, – я раскидал серебряные ложки. Любимые ложки! – он предупреждающе поднял палец, – подарок моей тетушки. Всего четырнадцать штук. Господа городовые, я даю вам два часа: постарайтесь найти их все. Коробейников, направляйте!

Городовые, тараща от усердия глаза, кинулись в атаку. Штольман повернулся к околоточным:

- Господа офицеры. Вы помните недавнюю историю с Филином? Почему упустили его в доме, как думаете?

- Спрятался ловко, Ваше высокоблагородие! – отрапортовал бойкий Ульяшин.

- А может, ловко выскочил? Городовые плохо обыскивали комнаты, а вы, господа, были невнимательны снаружи. Идемте со мной.

И он отвел околоточных к неубранным, бурым стогам сена:

- Представьте, что это углы и закоулки помещения, а мы ищем засевшего в засаде преступника. Сейчас будем отрабатывать правила поиска человека.

И он показал им, как нужно входить строго по двое, как проверять углы, и смотреть за дверями... И как прикрывать спину товарища.

- Крадетесь по стенкам, господа, внимательно и неспешно, внимательно и неспешно... Револьверы не опускайте – наводите прямо. И не торчите посредине комнаты, не открывайте спины! Все ясно?

- Ясно, Ваше скобродие!

Он гонял их в стогах и отрабатывал приемы полтора часа, пока служивые не взопрели. И все же, насмотря на усталость, мужики увлеклись. Их бородатые лица зажглись румянцем, в глазах сверкал азарт:

- Пах, пах! Самсонов, ты убит! – возбужденно кричал Ульяшин.
- Нет, это я тебя задел! – возопил в ответ из-за стога Антип Самсонов. – Тяпкин, скажи ему?
- Да, Ульяшин! Давно уж пулею пробито…

- …Днище котелка. – закончил потешные бои околоточных Штольман, – Достаточно на сегодня! Отдыхайте пока, господа.

Сам же Яков Платонович отправился проверить успехи городовых, которые, рассыпавшись по полю серым горохом, рыли носами траву. Он подошел к веснушчатому парню, видно, из солдат и строго спросил:

- Колупаев, ты почему под березой посмотрел, а под кустом, который рядом, нет? Там одна ложка лежит.
- Что, Ваше скобродие? – вытаращил непонимающие глаза Колупаев.
- Ты не понял вопроса? – наклонил голову Штольман.
- Ась?
- Пад кустом пачему не смотрел? – громко крикнул товарищу в ухо долговязый Терентьев, - пад кустом, говорю! Туговат на ухо, – кивнул он Штольману.
- Туговат, я уж вижу, – согласился Яков Платонович. – Так что, Колупаев, под кустом искать будем?
- Будем! – бодро ответил понявший его городовой, и принялся рьяно обыскивать кусты. Только другие. Штольман молча ждал, Колупаев колупался. Через десять минут стараний он вернулся пред скептические очи начальника и в крайне правдивом настроении, бронзовея веснушками, доложил:

- Никак нет-с, Ваше скобродие, нет там ложки.

Шли годы... – с легкой обреченностью подумал Штольман, а вслух пригрозил:

- Если ты не дойдешь до нужных кустов, то тебе до ночи искать придется, Колупаев. А я без ложек не уеду.

- Так ведь тут ближе? – удивленно отвечал было Колупаев, но увидев сурово сдвинутые брови начальника, рысью рванул к нужным кустам.

- Так. Кочкин. – обратился еще к одному растяпе Штольман. – Я видел, что ты все это время у подвод ошивался, что ты там делал?

- Да так... огинался… – сразу покаялся Кочкин и потупил долу иконописный взор голубых глаз.
- В поле. – коротко приказал Яков Платонович, и тот стремглав бросился за товарищем. Штольман только хмыкнул ему вслед.

Через полчаса запыхавшийся Коробейников подбежал к начальнику и доложил:

- Семь ложек нашли, Яков Платонович! Половину! Ох уж нерасторопны, а я ведь не слезал с них.

- Молодец, Коробейников! – похвалил помощника сыщик. – Неплохой результат для первого раза.

Нежданно похваленный Антон Андреич зарделся от удовольствия. День беготни, – улыбнулся про себя Штольман, – и уже кое-что застряло в их головах. Глядишь, и выйдет толк…

- Н-на построение! – скомандовал он Бочкину. И когда городовые, шумно дыша, выстроились в ряд, новоиспеченный начальник сыска объявил:

- Неплохо поработали, братцы, старались. В следующий раз научу вас осматривать место преступления, да так, чтоб не затаптывать улики, как обычно это происходит. И еще… Фантазий много выдаете, братцы, по поводу жертв – не дело это. От чего они умерли, когда умерли, и «они» ли это вообще: решать можем только я, доктор Милц и другие следователи. Вам ясно?

- Ясно, Вашскобродие. – нестройно отвечали служивые.

- Теперь о стрельбе и погонях: впредь слушать только мои команды! Если я или другие следователи командуют «сидеть», значит, сидеть! «Не стрелять», значит – не стрелять. Поговорку знаете? Про то, что «терпение приносит спасение»? Так вот у кого терпение и выдержка слабые, тому не место в полиции.

- Главное, репу держать. – шепнул Синельников Колупаеву. Но Яков услышал.

- Вот и держи свою репу, Синельников, внимательно держи. Преступнику все равно, а у тебя она одна.

И возвысил голос:

- Итак, господа городовые, впредь фантазий не чинить, своеволья не предпринимать. Отныне я буду строго спрашивать за выполнение своих приказов. А сейчас будут стрельбы.

При последнем слове служивые радостно оживились, и каждый потянулся к черной в своей кобуре… И только к вечеру набеганный по приволью младший состав вернулся в город.

Еще несколько раз Яков менял места, гонял городовых и околоточных по кочкам, да по оврагам. В последний день сыщик выбрал берег реки, и два заслуженных полицейских надзирателя отделения, скрывая легкую зависть, напросились с ними. Они понаблюдали, как Штольман гоняет служивых, послушали его объяснения и команды:

- Вот он, столичный сыскарь, – говорили они промеж себя.
- Столичная язва, сказать точнее… Ишь как распинает, – подал реплику один.
- Но дело знает, – заключил второй.
- Да, – одобрительно покивал бородой первый. – Дело знает хорошо. Так что ужинать нам сегодня нескоро придется.

И остались наблюдать до конца.

***
     К концу октября похолодало, дни потянулись тоскливые, промозглые. По вечерам быстро темнело. Штольман с сожалением прекратил обучать отделение, прекратил свои воскресные конные прогулки на вольных крутоярах Затони, и теперь по выходным сидел у себя в Бригадирском переулке и читал у камелька газеты. Он скучал по сентябрьскому, совсем летнему солнышку, встретившему его по приезде в город. По вихрастой провинциальной зелени… И чего таиться – ему снова хотелось увидеть шебутную барышню, которая со всей убежденностью неопытной юности, сама того не зная, развеяла его столичный сумрак...

Анну Викторовну он уж давно не видел. Она, наверное, и думать забыла о нем, мало ли у нее интересов... А он, нет-нет, но все еще предавался пустым мечтаниям, и это его не радовало. Таким манером, того и гляди, он и хандрить начнет. А это никуда не годилось. Пора, пора браться за августовское дело! Хватит ему баклуши бить и раскисать в провинциальной осени... Собрав волю, он твердо решил больше не думать о барышне Мироновой.

В субботу он поднял нужные половицы, достал из подпола архив, и обмакнув в чернильницу новенькое перо, вывел на чистом листе:

Июль 1888 года.
Дело о пропаже государственных облигаций Николы I Петровича,
князя Черногории,
генерал-фельдмаршала Русской императорской армии.
(Дело №8807 в личном Досье Штольмана).

Теперь вечерами, при свечах, он скрупулезно восстанавливал события злополучного июля и катастрофического августа. У него неплохо получалось, но спать он снова начал маетно.

Как-то Яков задремал за бумагами прямо на бархатной скатерти, и в том долгом блаженном сне он опять оказался на берегу Затони, где по изумрудной траве мчались велосипедные «колесики», и солнце билось в быстрых спицах, разбрасывая блики, и подол развевался, как легкое пламя... Когда же сквозь кружевные занавески залы забрезжило утро, Якову Платоновичу приснилось и вовсе невообразимое: будто бы он собирался поцеловать Анну Викторовну, а она его.... Он увидел очень близко светящуюся кожу ее лба, всё ее взволнованное лицо, опушенное вьющимися прядями... Его губы щекотало ее теплое дыхание…

Через время он случайно поднял взгляд и больно укололся о неподвижные зрачки Нины, глядящие в него без улыбки. Нежинская ничего не говорила и не шевелилась, но уже явственной угрозой наливался сон. Яков отпрянул! А губы фрейлины зазмеились в медленной улыбке, и вдруг она расхохоталась в голос, и смех ее до жути стал похож на глуховатый смех князя…

- Бр-р-р, – Штольман вскочил с сафьянового гостиного диванчика, куда незаметно для себя перелег посреди ночи, и потряс головой, прогоняя наваждение… – Приснится же такое!

Сон быстро забылся за умыванием, но гадкое впечатление застряло в сердце занозой нехорошего предчувствия…

Он вышел из дому, прихватив трость и перчатки, и быстро зашагал вдоль решетчатых заборов мирных палисадников, где прямо в гуще раскидистых ветвей загорался, словно костер, рассвет.

Перед тем, как зайти на службу, Штольман заглянул к портному – на примерку нового костюма. В ателье он планировал оставаться с четверть часа, а задержался на все сорок минут. Бойкий портной мужского платья г-н Лисичкин, лучась радостью, принялся навязывать ему костюм модного гридеперлевого оттенка. «Г-н Лисичкин, я ведь в прошлый раз оговаривал двубортный синий? Вы обещали первую примерку». Портной, с метровой лентой, свисающей с шеи желтой змеей, и в фартуке, утыканном булавками, кивал яркой лысиной, но не сдавался: «Самый модный цвет, господин полицейский, гридеперлевый! А какой фасон! Сам император такой жалует!». Пришлось долго и терпеливо отказываться, а потом, когда терпение иссякло – обреченно мерить два костюма: с единственным приличным портным Затонска ссориться не стоило... Наконец, Штольман с облегчением покинул ателье: совсем его замучил господин Лисичкин своим гридеперлем! (от франц. gris de perle - жемчужно-серый, и правда очень модный в то время цвет ткани).

Штольман опоздал на службу, и пришлось ему догонять своих в лесу.

Как сообщил дежурный, вчера на дальней вырубке лесорубы нашли труп повешенной женщины, и, едва рассвело, сообщили о находке в участок. Коробейников с нарядом немедленно отбыли на место.

…Полицейский экипаж довез Штольмана до лесной опушки. Сыщик прошел пешком по шуршащей листьями просеке, что все время неприметно забирала вниз. Где-то в сырой глубине леса, во влажном мшистом логу каркали осенние вороны. Дорога привела к вырубке, тянущейся вдоль длинного оврага, и там Яков Платонович обнаружил Коробейникова и доктора Милца, скорбно склоненных над телом. Околоточные уже обыскивали овраг.

Это была совсем юная девушка, тоненькая, лежащая навзничь в одном ситцевом платьице, с простой русой косой. След от веревки отпечатался на шее сизым синяком… Опирающийся на трость доктор вглядывался в тело.

- Лесорубы ее из петли вынули, – доложил Евграшин.

- Мы спилили сук для подробного исследования. – торопливо сообщил Антон Андреич, и отвернулся.

Штольман внимательно склонился над жертвой.

- Я полагаю, все очевидно, – в своей обычной неспешной манере сделал очень поспешные выводы доктор Милц, – очередная драма разбитых надежд. Я не удивлюсь, если окажется, что она беременна, а жених ее бросил. Ну, вот она и решила покончить с собой.

Сыщик подошел к дереву и осмотрел сук, которую наперевес держал долговязый лесоруб. Он заметил, что древесина была сильно повреждена, так, словно бы ветку перетягивали жестким корабельным канатом. Он видел такое на верфях в Петербурге… Не на канате же она была повешена?

- Вот. – с дрожью в голосе пробормотал подошедший Коробейников и протянул обычную пеньковую веревку. Стало быть, висела жертва все же не на канате, а просто кто-то очень-очень долго елозил веревкой по коре…

- Ошибаетесь, Александр Францевич, убийство тут. – резюмировал осмотр Штольман. – Уверен, повесили ее. Не обошлось здесь без постороннего вмешательства.

- Что видите, Коробейников? – он кивнул помощнику на ветку.

- Эм-гм, веревка… След от веревки… - трагично и совершенно беспомощно прошелестел помощник следователя.

- След, как от якорного каната. – перебил его Штольман. – Видите, как глубоко кора содрана? Значит, веревка врезалась в сук и терлась по нему под весом тела, из чего я делаю заключение, что погибшую сначала вздернули на этом суку, а потом подтягивали на веревке наверх. – и он указал на спиленное дерево.

- Нелюди… - пробормотал себе под нос Коробейников, и тихо закипел слезами.

- А еще она в одном ботинке, ну не Золушка же она: в одном сапожке бегать? – продолжил размышлять вслух Штольман.

Антон Андреич сглотнул, и его всегда пушистые усы обвисли печальными стебельками. Он проговорил тихонько:

- Выходит, убийца или убийцы тащили ее и не заметили, как один сапожок слетел по дороге?...

Яков внимательно посмотрел на Антона Андреича: его помощник был так удручен смертью незнакомой девушки, что выдавал одни лишь банальности. Мда, соображает Коробейников сегодня плоховато. С этим возвышенным рыцарем прекрасного пола посоветоваться не выйдет, а больше-то и не с кем...

- Вы что, плачете? – в раздражении буркнул Яков Платонович. – Так и будете над каждым трупом слезы лить?

Это было сказано сгоряча и не слишком деликатно, о чем он сразу же и пожалел, но справедливо: Коробейникову пора было брать себя в руки. Антон Андреич смутился, отвернулся и утер глаза.

- А что у Вас, доктор? – отрывисто спросил у Милца сыщик.

- У нее разрыв шейных позвонков. А вот была она мертва, как Вы предполагаете, до повешения или нет: я смогу сказать после детального осмотра. – блестя золотой оправой, смиренно пообещал доктор.

К ним по обрыву бегом поднялся городовой:

- Вот, нашел! – и он протянул простенький холщовый ридикюльчик.

Вдвоем с Антоном они осмотрели содержимое, и обнаружили увесистую связку ключей, тех, которыми обычно отпирали амбарные замки. Еще в мешочке обнаружилась фотография молодого парня в поддевке и домотканой рубахе, и пачка денег... На обороте карточки значилось: «Любимой Настеньке. Илья». Значит, убитую звали Настей. А служила она, по всему видно, ключницей на каких-то складах, и убили ее не из-за ограбления…

Сообщив свои выводы помощнику и Милцу, Штольман еще раз склонился над телом погибшей. Пристально осмотрев волосы, кисти рук, и ноги убитой, он собрал на перчатку с единственного сапожка какую-то белую пыль.

- Что это, мука? Где в городе мучные склады?

- Ну так… на Амбарной, – ответил слегка удивленный доктор Милц, воочию убедившись, как прытко может работать сыщицкая мысль.

Отдав последнее указания Коробейникову – опросить местных о девушке, Штольман направился к просеке: пора ехать на Амбарную. Но помощник догнал его:

- Яков Платонович, я совсем позабыл… Сегодня в управлении, утром, я взял для Вас письмо. – и он протянул узкий, душистый конверт, надписанный изящным почерком госпожи Нежинской

Дорогой Штольман распечатал послание, и, пропуская оправдания, занимавшие две страницы, заглянул в самый конец письма:
 
«…теперь, мой несравненный Якоб, ты живешь как божество в моих фантазиях. Я знаю, что обречена вечно любить тебя, более остро, чем прежде. Ибо я чувствую твое постоянное присутствие в каждой капле моей горькой тоски».
 
Горькая тоска немедленно засосала под сердцем самого Якова Платоновича. Он отчетливо понял, что Нина оправилась от их разрыва, и теперь намерена продолжать старую свою игру, когда-то так опьянившую его... Ее колючий взгляд выплыл из утреннего сна, и вонзился в душу…

***
     Штольман мчался на пролетке через Затонск, и краем глаза рассеянно отмечал, что деревья уже сбрасывают последние огненные листья, и те несутся вдоль улиц, как и он, нервно танцуя на ветру… А по небу серыми караванами бегут текучие, низкие тучи предзимья. Рваные сгустки их заполоняют собой простор, как в нынешних, шатких его чувствах, плавятся и угроза обострившейся опасности, и тоска по несбыточному… Если бы он, к примеру, умел рыдать, то, вероятно, сделал бы это с облегчением, чтобы уменьшилось стеснение его души. Но он этого не умел, и благодарно думал, что сама природа вот-вот разрыдается за него.

Он был желчен сегодня, и дорогой признался себе в этом. Он зря сорвался в лесу на Коробейникова: то ли от неуютного утреннего сна о фрейлине, то ли просто в глубине души злился, что волевым решением больше не позволяет себе провинциальной сентиментальности...

Штольман соскочил с подножки на Амбарной, и прямо возле склада, куда он направился стремительным шагом, вдруг столкнулся с Анной Викторовной Мироновой, которая уже издали засиневела ясными очами, и ее дядюшкой. Что они делают здесь?

- Яков Платоныч! Добрый день! – быстро и чрезвычайно радушно поприветствовал его Петр Иванович. – Какими судьбами?

- Мое почтение. – настороженно ответил Штольман, и внимательно взглянул на барышню: с ней что-то странное происходило… Анна была чрезвычайно бледна. И даже не смогла ответить на приветствие, просто молча кивнула.

– Так это я вас должен спросить, что вы здесь делаете? – продолжил он, стараясь быть строгим и неподкупным, но голос его, помимо волевых решений, прозвучал довольно мягко.

Дядя и племянница переглянулись, словно два застигнутых заговорщика, не знающих, что сказать.

- А, так у меня ведь часы украли! - нашелся Петр Иванович, и скорбно склонил темную кудрявую голову. – Вот думал, вернут, зашел вот...

- Здесь, на складе? – уточнил сыщик. Он не смотрел попусту на Анну Миронову, помня о своем решении, но все время чувствовал ее тревожащий синий взгляд, и это немного сбивало…

- Это ведь не простой склад. – с мягким упреком поправил его Миронов. – А Вы-ы, часом… не по поводу ли смерти бойца?

- Какого еще бойца? – Штольман сразу насторожил нюх.

-  Мне кажется, мы здесь по одному делу. – произнесла она своим грудным голосом, звук которого он успел позабыть… Как и воздействие этого голоса на его душу. И мгновенно, вместе с волнением, которое снова поднялось откуда-то изнутри, ему припомнился и дикий страх за нее, чуть не лишивший его разума, и ее бестактные расспросы о Петербурге… И вот – опять эта шебутная неугомонность, чуть не приведшая ее однажды к гибели!

- Ох уж, эти мне Ваши частные расследования, Анна Викторовна. – довольно резко ответил он ей, рассердившись не на шутку, и строго добавил:

– Так что там у Вас!

Она похлопала ресницами и поведала с грустью:

- Здесь проходят кулачные бои. И нам стало известно, что здесь погиб один из бойцов, Илья Сажин. А сегодня умерла его невеста…

- Быстро же здесь слухи разлетаются. – посетовал внимательно слушавший сыщик. И решив проверить, не тот ли это Илья, чье имя было написано на фотографии из Настиного ридикюльчика, уточнил:

– Может быть, Вам и имя ее известно?

Анна печально покачала головой. А потом поинтересовалась кротко:

- А Вы знаете, от чего она погибла?

- А какое это к Вам! Имеет отношение! – саркастично ударяя на это «к Вам», спросил ее Штольман. Спросил, как отругал. Беспокойство за нее, против всех его решений, взвилось внутри нервной юлой – ему ка-те-горически не понравились ее расспросы.

- Можно я скажу Вам два слова? С глазу на глаз? – после неловкой паузы попросила печальная затонская фея. И на глазах дяди, наблюдавшего этот спор со слегка вытянутым лицом, отошла.

- Конечно. – отрывисто согласился Штольман и прошествовал за нею.

- Я видела очень странный сон. – заметно волнуясь, проговорила она, и грудные звучки ее голоса завибрировали в воздухе. – Вам грозит опасность! И все это связано с этим местом, с этими кулачными боями! – она потрясла пальчиком.

- Так Вы здесь из-за меня? – радость от ее нежданной заботы вспыхнула так сильно, что он сам не ожидал от себя. Девушка смутилась, и слегка запинаясь, призналась:

- Я просто хотела посмотреть, что там. И Вам рассказать.

Ветерок пробежался по перышкам, венчающим ее шляпку, взметнул над висками кудрявые завитки… и, не слишком тщательно пряча улыбку, донельзя польщенный ее волнением Штольман все же решил на этом и покончить.

- Благодарю, я... Я думаю, я сам справлюсь. – уверил он ее. Сегодня Яков Платонович не желал терять волю в разгар расследования, даже из-за волнующейся за него затонской феи.

Но не тут-то было! Девушка широко раскинула руки в запретительном жесте и убежденно, и горячо принялась о чем-то уговаривать сыщика, пытаясь защитить его от привидевшейся ей опасности:

- Нет! Ни в коем случае Вам нельзя драться! Никаких кулачным боев.

Это было так трогательно и одновременно смешно, что Яков смутился безмерно, и выдохнул, весь захваченный улыбкой:

- Да не собирался я драться!…  Я Вас прошу, Вы идите домой, а я себя в обиду не дам. – пообещал он своей защитнице.

Она постояла еще немного, вглядываясь в его лицо – точно ли собирается господин Штольман сдержать обещание? Похлопала витыми девичьими ресницами, и решительно пошла прочь, разрешив ему заниматься его мужским делом. Петр Иванович едва успел поклониться на прощанье. Яков коротко выдохнул…

***
     Войдя в полутемное помещение склада, он непроизвольно сощурился и слегка огляделся. Склад был необычный: просторный, чистый, и совершенно пустой – лишь пара бочек затерялась где-то под лестницей. Пол же заботливо усыпали свежими опилками, которые духовито пахли лесом... И вправду, подходящее место для кулачных боев. В центре помещения спиной к нему стоял высокий крепкий человек в поддевке и хромовых сапогах, затылок его украшала маленькая барашковая шапочка.

- Полиция, следователь Штольман. Вы хозяин склада? – спросил его в спину сыщик.

Человек обернулся, и Яков увидел его крупное кавказское лицо, опоясанное аккуратной бородкой, с темными настороженными глазами. Из сосланных горцев, что ли? – подумал Штольман, – что ж, здесь не Сибирь, он неплохо устроился.

- Нет, я кладовщик. – почему-то сдавленно произнес кавказец, и Штольман почувствовал, что тот по-звериному, опасливо напряжен. Интересно, – отметил про себя Якова Платонович, а сам так и впился внимательными глазами в лицо кладовщика:

- Как зовут?
- Фидар меня зовут.
- А кто хозяин склада? – отрывисто спросил Яков.
- Крымов Савва Михайлович.

Кладовщик отвечал быстро и как будто охотно, но эта словоохотливость при холодном блеске напряженных глаз создавала странное ощущение поединка, в который этот сильный зверь с первой минуты вступил с представителем полиции. Он явно что-то скрывает, - снова отметил про себя Штольман.

Он вытащил из кармана связку ключей и протянул собеседнику:

- Это ваши ключи, Фидар?

- Наши, – растерянно сознался кладовщик. – А как они в полиции-то оказались?

Ишь ты. Значит, приходу сыщика он не удивился, и даже был готов отвечать на вопросы, словно давно ждал их; а вот ключи убитой в лесу Насти его поразили... Не знает о ее смерти?

- Помощница, ключница у вас есть? – сразу перешел к главному Штольман.
- Е-есть, – подтвердил Фидар, – Настя Калинкина.
- Когда видели в последний раз?
- Вчера видал.

- А когда погиб боец? – резко сменил тему Штольман.
- О чем это Вы… у нас тут… склад. – призывая в свидетели пустые стены, полный правдивых интонаций, отвечал Фидар.

- Да хватит препираться! – прикрикнул на него Штольман. – Кулачные бои вы здесь проводите. Почему не заявили о смерти бойца? Куда спрятали тело? – не сбавляя темпа, быстро и коротко стрелял он вопросами. Кавказец, поняв, что ему не отвертеться, забегал глазами, и внезапно осипшим голосом отвечал:

- Так… она забрала его, Настя. Настя – его невеста... А что с ней?
- Убита. – беспощадно сообщил Штольман, и вытащил фотографию:

- Сажин?
- Он самый. – поникнув головой, согласился Фидар. – Упокой Господь его душу.

В эту минуту на склад ворвался молодой парень, и разметав полы кафтана, закричал во все легкие:

- Беда. Наши отловили Никитку и лупят его смертным боем! Я аж подойти побоялся!

Фидар, как большая гибкая кошка, бросился к нему, одним коротким движением ухватил за ворот, и спросил одно:

- Где?!
- На пустыре, за церквой!
- Что происходит? – поняв, что события начиняют ускоряться, возвысил голос Штольман.
- Да видать, мужики решили, что Никитка за Илью должен ответить. – сказал Фидар.

- Где? Показывай. – быстро схватив с приступка саквояж, приказал Яков парню, и предупреждающим тычком трости остановил Фидара:

- Я сам разберусь.

Когда они домчали до пустыря, четверо разъяренных бойцов уже добивали сапогами лежащего на траве беззащитного парня. Тот не кричал, лишь молча сжимался в попытке смягчить боль, и закрывал голову окровавленными руками. Боясь, что может быть поздно, Штольман на бегу закричал:

- Полиция!  Прекратить!

Его даже не услышали. Парни уже вошли в кровавый раж, и лишившись слуха, жарко отплясывали смертный танец на беззащитном теле Никиты. Штольман подбежал к ним, рванул одного за плечо:

- Разойдись, говорю!

Драчуны немного охолонулись, оставили Никитку, и тяжело дыша, глядели зверем теперь уже на сыщика.

- Вы что ж делаете? – попытался образумить он их. – Вчетвером на одного?
- А ты за кого вступаться пришел? За убийцу? – оскалив зубы, полыхнул один и пошел на Якова грудью. От него разило потным жаром и яростью. Штольман знал, что на пустырь спешат городовые, которым он с возка крикнул следовать за собой, но когда они добегут?… А эти волки за две минуты убить могут. Высоченные бойцы стали окружать его плотным кольцом, и он с последней угрозой коснулся тростью армяка одного из них:

- Даже не думайте.

- Страшно, фараон? – подначил его другой. – Выходи один на один.

- Крупные вы ребята, только действуете неправильно. – заговаривая им зубы, и отдаляя момент драки, всматривался попеременно в их бешеные глаза Штольман. Неизвестно, сколько бы он мог их сдерживать, но тут раздались заливистые свистки, и двое городовых с револьверами наизготовку добежали, и прикрыли ему спину. Парни отступили, и сплюнув, оставили поле боя.

- Этого в управление! – скомандовал Штольман, и посмотрел на залитого кровью Никиту. Тот зыркал с травы затравленным медведем.

***
     К хозяину складов Штольман отправился пешком, давая успокоиться взбурлившим нервам. Руки и плечи колотила нервная дрожь, но он знал, что она скоро пройдет, и вместо нее появится ватная усталость, – так всегда бывало после опасности. 

Он дошагал до центра города, и развеявшись дорогой под холодным октябрьским небом так, что щеки зажгло от ветра, решил, что достаточно успокоился. Ему нужна была контора известного в Затонске дельца Крымова, о котором Яков был наслышан. Крымов владел обширным хозяйством всевозможных складов, которые сдавал купцам и артельщикам под магазины, хранение и мануфактуры… Он был богат, этот делец, и считался почетным жителем города. И, вероятно, поэтому он с легкостью позволял себе содержать нелегальные бои, на которые градоначальство смотрело сквозь пальцы. Словом, это был хозяин жизни. На складе которого, возможно, убили человека, а его невесту, ключницу, вчера повесили в лесу… Непростой предстоит разговор, это уже как пить дать, – подумал Штольман.

Контора с вывеской «Складское веденiе Крымова» располагалось в рыночном квартале, и Штольман легко нашел его. Взбежав по ступеням крыльца, он отворил дверь под звякнувшим колокольчиком, и через пять минут уже поднимался на второй этаж в сопровождении конторского служки.

Крымов, словно могущественный Берендей в своем сумрачном царстве, восседал за столом темного кабинета, обставленного сумбурно и дорого: тут и конторские книги в стеклянном шкапу, и бюсты, и голова лося с огромными ветвистыми рогами над камином... Перед ним на столе золотилась рюмка портвейна, и почти истаявшая в подсвечнике свеча говорила о том, что хозяин провел всю ночь здесь. Подсчитывал барыши? – предположил Штольман. По левую руку от хозяина скромно стоял краснолицый седой господин в сером сюртуке.

Яков Платонович встал перед камином и коротко спросил:

- Господин Крымов?
- Точно так. - лениво отозвался складской владыка. – С кем имею честь?
- Штольман, начальник Сыскного отделения.
- Карамышев, купец первой гильдии, - представился седой господин.

- Тоже имеете отношения к кулачным боям? – сразу взял быка за рога сыщик.
- Ну, положим... мн-м… любитель. – ответил Карамышев и потупился.

Штольман стал быстро задавать неудобные вопросы господину Крымову: о неразрешенных кулачных боях на его складе, о смерти бойца… На все вопросы тот лишь нагловато посмеивался и отвечал, что у него все невинно, просто любители народных забав приходят померяться силой. А Илья пострадал только лишь от своей слабости – такой вот несчастный вышел случай.

- А его невеста? – задал отрывистый вопрос Штольман.
- А что невеста? – изменившись в тоне, удивленно переспросил Крымов.
- Убита. Вчера вечером. – оповестил их сыщик, и увидел, как господа растерянно переглянулись.

Яков спросил, была ли его работница вчера на поединке, и Берендей озадаченно отвечал, что была. Карамышев покивал в знак подтверждения, но сразу же оба, довольно надменно принялись отрицать, что могли видеть ее после боя…

- Господа, произошло два убийства. Ведется расследование. – подытожил Штольман. – Если вам есть, что сказать, то сейчас самое время.

- Убийства? - деланно изумился Карамышев. – Ни-ч-чего не знаю ни про какие убийства. – и отвернулся в окно.

Крымов во весь свой могучий рост поднялся из-за стола, и внушительно нависая над бумагами, оперся руками о край столешни:

- Вы не с того начинаете, господин полицейский. Если у Вас есть, что предъявить по существу – милости просим. А разговоры разговаривать… – он вытянул из кармана за тоненькую цепочку золотую луковку часов, – у меня нет времени.

И, давая понять, что разговор закончен, вальяжно завершил:

- И вообще – обращайтесь к моему адвокату.

- В отношении меня то же самое! – сверчком засвиристел Карамышев, и добавил, округляя на красном лице и без того круглые глаза:

– Знаете, эти народные забавы не только разрешаются, но и любимы некоторыми уважаемыми людьми нашего города.

Штольман в этом нисколько не сомневался. Что ж, больше ему здесь делать нечего:

- Что ж, господа, за сим позвольте откланяться. Но уверен, скоро мы встретимся снова. – предупредил он и вышел за дверь.

***
     Яков кликнул на углу пролетку и поехал прямиком в прозекторскую доктора Милца: нужно было узнать результаты вскрытия. Доктор, протирая руки спиртом, грустно поведал, что девушка была убита примерно после пяти часов вечера, сначала ей свернули шею одним точным выверенным движением, а потом и повесили…

- Сильный человек сделал это, Яков Платонович, опытный.
- Кулачный боец? – уточнил сыщик.
- Похоже на то…

В отделении бледный Антон Андреевич мучался со свидетельницей, старенькой Варварой Тимофеевной, сдававшей комнату убитой Насте. Видно, уже битый час мучался, а мало что вытянул.

Старушка была на редкость словоохотлива, и расположилась в полицейском кабинете так по-свойски, будто ее пригласили на чай дальние родственники! Она пускалась в длинные обрывочные размышления, охала над каждым вопросом, и вообще разглагольствовала. А потом самозабвенно нюхала табачок, добывая его щепотью из лаковой табакерки, и долго со вкусом чихала. Антон Андреич нервно мерил шагами кабинет, но голоса не повышал. Таким и застал его Штольман в обеденный час.

Стараясь и потея, Коробейников все же выудил из старушки некоторые скудные сведения о том, что Настасья снимала у нее комнату вот уже год, а сама приехала из деревни, расположенной недалеко от Затонска. И что заходил к ней вечером, накануне смерти, какой-то амбал – «ручищи во! Как у облизьяны из зверинца». И звали его Никиткой.

- Отличное описание кулачного бойца, - подытожил Коробейников.

О похоронах спросил Штольман, и перепугавшаяся Варвара Тимофеевна мелко закрестилась и долго уверяла, что «не было никаких похорон, вот те крест, не было, батюшка». Ни о гибели жениха ее жилички, ни о смерти самой Настасьи Варвара Тимофеевна до сего времени не знала. А ведь Фидар уверял, что Настя забрала тело своего жениха… Штольман задумался.

Варвара Тимофеевна тем временем, повысив Яков Платоновича до «полицейского генерала», долго на него любовалась, а затем опять принялась за свой табачок. Она бы так и до вечера гостила, не выпроводи ее Штольман со всей деликатной учтивостью:

- Евграшин! Проводи Варвару Тимофеевну.

Поведав Коробейникову о Настином женихе, которого, возможно, тоже убили на складе, и тело которого Настасья должна была забрать, Яков Платонович отправил Антона на затонское кладбище – проверить: кто хоронил, и кого хоронили вчерашним днем.

- Лечу! – расправил крылья Антон Андреич, взмахнул пелериной, но не удержался от распиравшего его напора, и поделился размышлениями:

- Яков Платоныч, знаете, как я вижу эту картину? Настю подкараулил амбал! После чего изобразил повешение. Осталось только выяснить, что это за Никита.

Яков Платоныч прекрасно знал, что это за Никита. Это был тот самый боец, которого он только что спас от смерти, и который сидел у них в арестантской. Соперник Ильи Сажина по последнему бою. И его следовало немедленно допросить.

***
     Дежурный привел Никиту Белова. Боец вошел, чуть прихрамывая, весь в едва омытых кровоподтеках, опустился на указанный стул и молча уставился на Штольмана тяжким взглядом. Сыщик вгляделся внимательно в его измятое лицо, и прямо спросил:

- И за что тебя били?
- Вам-то что? – презрительно ответил Никита и поморщился разбитым ртом.
- Да мне-то ничего – служба у меня такая.
- Вот и служите, а ко мне не лезьте. – грубо обворовал следователя арестант.
- Да пока я не лез, к тебе другие полезли, – ничуть не смутившись, спокойно напомнил ему Яков о своевременном своем вмешательстве в его судьбу.

Но Белов продолжал бычиться и запираться. Говорить не хотел. А вскоре, налившись внезапным гневом, сообщил:

- Крымов Вам денег даст, меня и здесь достанут.
- Вот, значит, как? – усмехнулся его подозрениям Яков Платонович.
- Да-а, вот так. – обронил Никита. –  Рука руку моет. Вам – надо дело закрыть, а Крымову я поперек горла. Он знает, без Илюхи его бойцы против меня… – он сплюнул на пол длинной слюной. – и растереть!

Грубил арестант, нарывался, словно бы все еще дрался на пустыре… Штольман покачал головой:

- Первый раз слышу, что мою руку кто-то моет. А большой куш Сажин должен был получить за победу над тобой?

Никита коротко признал: «приличный» и отвернулся.

- И кто его получил, невеста? – присев напротив него, с волнением в голосе спросил Штольман. –Зачем ты вчера ее искал? Убита она! – он все еще надеялся пробить броню этого упрямца. Белов перевел на сыщика свинцовый взгляд:

- Предупредить хотел, чтобы уезжала.
- А что ей угрожало?
- Не знаю я ничего! – новым криком вызверился Белов. – Нечего ей тут было делать после смерти Илюхи!

Сердечная склонность у него, что ли, к Настасье имелась?... Штольман еще поднажал, и Никита нехотя показал, что ждал Настю с половины шестого до полседьмого, как раз в то самое время, когда ее убивали... Нет, не он это был… Но отпускать его сейчас нельзя – убьют его сразу. Пусть пока в камере посидит.

…Вернулся Коробейников с сообщением, что во вчерашний день на кладбище не происходило никаких похорон. Значит, финтил Фидар. Он так и думал! Очень уж неискренне кавказец вел себя утром.

- А куда они дели тело? – озабоченно спросил Яков у Коробейникова.
- Если схоронили тайно, значит, точно убийство. – кажется, помощник начал соображать.
- Наверняка, убийство Насти связано со смертью ее жениха. – заключил Штольман, и они поспешили на склад Крымова, чтобы хорошенько тряхнуть Фидара.

***
     На складе было все так же пустынно – только какой-то мужик, скорчившись у лестницы, не переставая, молотил кулаком мешок со стружкою: набивал, видно, для обучения бойцов.

- Полиция! Милейший! – крикнули ему в спину Штольман с Коробейниковым, но мужик их не услышал, и продолжал ожесточенно избивать опилки.

- Ты кто?!  - закричал во всю мощь полицейского голоса Коробейников.
- Зачем кричать? – смиренно сказал им в спины Фидар, который очень незаметно подошел сзади. – Он глухой. Это Митяй, наш работник: глухонемой. Здесь он и живет.

И тронул Митяя за плечо. Тот в мгновение ока обернулся, будто ждал немедленного удара, и уставился на вошедших единственным здоровым глазом, второй его глаз прикрывало мертвое веко… Он был когда-то искалечен – сильно, безжалостно, и очевидно, уже давно: его некрасиво кособочило на левый бок, а половину лица затянуло застарелое пятно кровоподтека… Дикого вида был этот Митяй, а уж его реакция и вовсе Штольману не понравилась: острая, полная скрытой злобы…

- Иди. – негромко приказал дикому мужику Фидар. – Иди, Митяй. Он по губам читает, – обернулся он к сыщикам с пояснением.

И Митяй пошел, угрюмо переваливаясь, как медведь на цепи, волоча могутные руки. Сыщики проводили его глазами…

- А что, собственно, произошло, Ваши благородия? – осведомился Фидар.
- Вчера на кладбище никто не хоронил: ни Настасья, ни кто-либо другой, - сообщил Коробейников, – что вы об этом скажете?
- Куда вы дели тело Сажина? – добавил перцу Штольман.

Кавказец, поняв, что сыщикам совершенно нечего предъявить, кроме расспросов, заметно расслабился и заученно начал петь про то, что это Настасья забрала тело жениха, пролежавшее на складе всю ночь, и что они с немым помогали грузить его на подводу. А что было дальше – он совсем не знает. «А что, не хоронила, да? Вот незадача», – закончил он свою тираду издевкой.

Ложь его била по ушам, но прижать его, действительно, пока было нечем. Штольман хранил молчание, Антон все же не выдержал и вскричал:

- Да что же у вас тут творится! Сперва покойник исчез, потом Настасья – сама покойницей стала. Сгинул человек без креста, без могилы, а вы ничего не знаете?!

- Я ничего не знаю! - отпирался Фидар. – Настасья тело забрала!
- А деньги за бой Сажина кто получил? – резко спросил Яков Платоныч.
- Она и получила, -  уверил кладовщик. – У нас и расписка имеется.

Об этом факте он, кажется, не врал. Хотя расписку следует проверить...

- Получается, что все ваши знали, что она должна была получить большой куш? – Штольман был всерьез озадачен.
- И не только наши, а, почитай, все. Да-а. – низко протянул Фидар, стараясь быть предельно убедительным.
- Из города не уезжать! – приказал ему Штольман. – Будем еще с вашим покойником разбираться.

«Деньги эти проклятые», – бормотал в возмущении Антон, когда Штольман направлялся к выходу. Коробейников же чуть задержался, и Яков Платоныч услышал его пытливое, заветное:

- Сметень. Что это за удар такой?
- О, куда повернули. Уже и полиция подозревает? – недобро усмехнулся Фидар.
- Есть он или нет? – вспылил Коробейников.
- Может, кто и владеет, - подпустив туману, отвечал кладовщик, - но никто не имеет права его применять.

- Коробейников! – окликнул неисправимого романтика, верившего во всякие былинные сказки, Штольман. – Пора за дело браться.

Пусть-ка лучше помощник проследит за глухонемым Митяем, больно уж подозрителен этот мужик… Он и с телом помогал Фидару, может, что выяснится?

***
     Ночь принесла неприятные вести: Белов сбежал из-под стражи. Вестовой разбудил давно спящего Штольмана, и через полчаса взбешенный начальник Сыскного, приехав в участок, лицезрел, как старенький фельдшер прикладывает к сломанному носу дежурного стражника лед: вся его мундирная грудь была залита кровью... Да уж, сильный зверь это Белов – из запертой клетки сбежал, непринужденно уложив в участке двоих, миновал городовых на входе, и был таков… Даром, что сам еле ходит, а бойцовская его натура из заключения-то все равно вынесла.

Недоглядел он за ним, Штольман, недосмотрел. Теперь искать надо беглеца, а завтра чуть свет получать головомойку от полицмейстера...

Тем временем Антон Андреич, потрясая кудрями, плачущим голосом докладывал:

- Яков Платонович, я ума не приложу, как такое могло произойти! Он будто из-под земли выскочил, и каак даст! 

Наивные голубые глаза помощника украшали роскошные багровые фонари, отчего голова Антона Андреевича вдруг сделалась похожей на голову ядовитой змеи-медянки. Его переполняли слезы обиды на несправедливость мира, и был он совершенно выбит из себя.

- Это я как раз вижу! – зарычал было на него Штольман, но вовремя спохватился: младший помощник следователя пострадал из-за разгильдяйства дежурного стражника, да растяп городовых, которым ученье не пошло в прок, –Синельникова и Колупаева. Ну уж он им задаст!

Во дворе суетились служивые, вызванные на поиски беглеца. Пока Штольман ожидал их сбора, Коробейников продолжал изливать душу начальнику:

- Я терзаюсь сомненьями: а что если он меня этим Сметнем угостил?
- Вот Вы о чем! Боитесь, что фигура с косой к Вам приближается? – съязвил начальник Сыскного на наивную мнительность помощника.

- Просто любопытно, через какое время он подействует? – выдав главный свой страх, Антон, уже готовый в гроб ложиться, с последней мукой ждал от Якова Платоныча приговора...

Ох, уж этот наивный провинциализм... Но Штольман все же смягчился, видя, как по-настоящему напуган Коробейников.

- Подействует, непременно подействует. Лет так через пятьдесят-семьдесят. –  попытался он успокоить раненого бойца, и уже забыв о нем, скомандовал:

- Квартал окружите! Он далеко не уйдет.
 
- Уже все сделано, Ваше высокоблагородие! - донесся от дверей покаянный голос околоточного Евграшина.

Прочесав квартал и опросив дворников, нашли дом, где-то на чердаке которого укрылся беглец. Околоточный Ульяшин с городовыми окружили бревенчатый сруб, и приготовились к излову. Штольман подумал и вдруг решился сам поговорить с бойцом – в последний раз. Белов был избит и озлоблен, но он не был убийцей. Однако, в слободке так не считали, и упрямый боец ходил по краю. Он никак не мог поверить, что самое безопасное место для него теперь – в участке…

- В дом никому не соваться! Смотрите тут в оба: не упустите. – приказал он служивым, и вошел в сени.

Нежилой, темный, давно покинутый домина молчал угрозой. Штольман тихо прокрался к лестнице, попутно осматриваясь. Держа на изготовке свой «бульдог», он медленно поднялся по лестнице, и прошел по второму этажу. Видимость была плохая – заколоченные окна едва пропускали лунный свет… Здесь никого не было. Проникнув на чердак, Штольман напрягся: в низком помещении звенела настороженная тишина.

Белов выскочил неожиданно, и одним махом попытался отнять пистолет. Но сыщик успел спружинить, вывернул бойцу руку, и обездвижил его… И вот уже одной рукой он утыкает пистолет в спину беглеца, а другой – держит его шею в крепком захвате.

- Зачем бежал? – спросил Штольман, отрывисто дыша.
- Потому что все вы одним миром мазаны. – прохрипел Беглов. – Все равно б меня убили! За Сажина Илюху.

- За Сметень? – попытался выяснить Штольман хоть что-то о смерти Ильи.
- А… и ты туда же. – сказал, как плюнул Белов, и порядком уставший Яков вынужден был отпустить его.
- Да не верю я ни в какой Сметень! – раздосадовано воскликнул сыщик.

И получил быстрый удар в лицо, от которого мгновенно провалился в черную тьму…

- Ну и не верь. –  был ему ответ.

Штольман очнулся от того, что Ульяшин тряс его за грудки:

- Яков Платоныч! Живой?!

- Нет, уже дух, – ответил ему Штольман, чувствуя себя идиотом. Голова его звенела, перед глазами плыли красные круги… Похоже, теперь задать следует не только Синельникову с Колупаевым, но и себе самому! На что он надеялся, выйдя против Белова один на один? Убедить этого на редкость упрямого парня никак невозможно.

- А, шутить изволите! - обрадовался Ульяшин. – А этот… где?

- Сто-о-ой! Стрелять буду, – донеслось откуда-то с улицы.
- Не стрелять! – Яков попробовал подняться, но ноги не слушались.
- Ну эт... Эт как же? Як Платоныч?! – завертелся разгоряченный Ульяшин, готовый достать беглеца хоть из-под земли, вон уже и курок взвел в горячке.
- Не стреля-ять, это приказ! – вскричал Штольман. Не желал он смерти глупому упрямцу. Ульяшин послушно осел рядом.

Чердачное окно, в которое, по-видимости, и ушел Белов, сквозило острым холодом октябрьской ночи. Посмотрев с минуту на темную синеву неба, Штольман утихомирил головокружение, и встав с помощью околоточного, все же спустился вниз. На сегодня – хватит.

Приехав домой перед рассветом, он встретил на пороге своего флигелька хозяйку Авдотью Саввишну, которая с беспокойством в шелестящем старческом голосе осведомилась о его самочувствии. 

- Все благополучно, – уверил он добрую старушку, – но нет ли у Вас какого-нибудь порошка от мигрени?

Авдотья Саввишна, тихонько охая, скоро принесла ему стакан с пахучей микстурой, и выпив эту горькую дрянь, Штольман немедленно забылся усталым сном.
   

   
Следующая глава          Содержание