(6 серия)
   
***
- Не-е-ет этому оправдания, Яков Платоныч! – сокрушенно выговорил не на шутку встревоженный Артюхин, встречая Штольмана на пороге участка, и седые кудри вокруг его лысины волновались.

- Виноват, - кратко ответствовал сыщик, и слегка повел ушибленной челюстью.

- Подозреваемого в убийстве упус-ти-ли! –укоризненно покачал головой полицмейстер.

- Не мог он убить, – попытался смягчить происшествие Яков. – Он приходил к Анастасии Калинкиной домой в то время, когда ее убивали в роще… Ну какой смысл было бы мозолить глаза, даже если он задумал это преступление?

- А может, он хитрый? – округляя глаза до формы свечных плошек, высказал свежее предположение  начальник. – Может, он специально сделал этот отвлекающий манЕвр?

- Не думаю. – не согласился Яков Платонович и помотал головой.

- Не думайте. – мягко, но неоспоримо приказал Иван Кузьмич, – рапОрт пишите. И еще, – он повлек Якова в сторонку, и понизив голос, проговорил:

– Я имел уже разговор с городским головой. Н-н… не стоит раздувать это дело с бойцами, – почти ласково принялся увещевать он, – парень этот умер от естественных причин.

Крымов все-таки дотянулся? Быстро. Через градоначальника, значит, на Сыскное действует. Выходит, вот они, уважаемые люди города Затонска, которые любят народные кулачные забавы?..

- А его невеста? – быстро спросил Яков у Артюхина.

- Уверен, одно другому не противоречит. – уверил его полицмейстер.

- Но вот только, я – не уверен. – упрямо возразил Штольман.

- Яков Платоныч, – тоном уговаривающей няньки завершил разговор начальник. – Этот Сажин скончался от естественных причин. И хватит об этом, – и он ободряюще похлопал сыщика по плечу.

- Ну а где же тело? – еще не теряя надежды пробить начальственную косность, вспыхнул Штольман.

- Тем более! – обрадовался полицмейстер, – если тела нет, не о чем и говорить. – и повернулся, чтобы уйти.

- Только один вопрос! – произнес Штольман в убегающую начальственную спину:

- Почему власти города не запретят все эти сомнительные игрища?

«Повысил на свою голову», – читалось в умудренной долгой жизнью, согбенной фигуре Артюхина, когда он оборотился к настырному сыщику. И выдувая ноздрями пар, как перекипевший самовар, он только и сказал:

- Жду от вас рапОрт. РапОрт!

***
     В кабинете резвился Коробейников. Яков Платонович строчил за столом полный служебного раскаяния рапОрт и искоса, с интересом, поглядывал на помощника. Мальчишка совершенно оправился от ночного удара и, очевидно, раздумал умирать. Скинув сюртук, он гарцевал в своей атласной жилетке перед камином, и голыми кулаками производил короткие боксерские выпады по стакану с чаем, и стакан тускнел от испуга.

На столе помощника, благоухая на весь кабинет, красовалось блюдо с высокой горкой блинов. Штольман с затаенной улыбкой подумал, что, видно, мамаша Коробейникова, впечатлившись служебным ранением кровиночки, пока тот отсыпался, напекла ему по раннему утру лучшей награды и снабдила своего Антошеньку на добрые два дня. Блинный запах дразнил ноздри, но Штольман решил быть стойким и не обращать внимания.

- Я вот что думаю, Яков Платонович… – изрек Антон Андреич, победив стакан. – Надо к логову Фидара подойти с другой стороны. – и выразительно постучал правым кулаком в левую ладонь.

- Это с какой же? – уточнил Штольман и хлебнул своего кислого чаю с лимоном.

- С противоположной! Я притворюсь, что хочу стать его учеником: и узнать все секреты кулачного боя. Напрошусь к Фидару в ученики! Вдруг, он проговорится и… расскажет про Сметень?

Хорошо, что помощник так быстро оправился. Яков Платонович знал, что юность способна везде находить азарт, даже в собственных провалах, но успехи Коробейникова на этом пути впечатляли. Начальник Сыскного улыбнулся.
- Неплохая идея, попробуйте. – подбодрил он помощника, – только не увлекайтесь, Антон Андреич. Не нужно сразу вызывать Фидара на поединок.

- Да! – обрадованный Коробейников накинул на плечи сюртук, взмахнул фалдами, словно крыльями, и мгновенно вылетел за дверь. Едва только и успел – рапОрт для Артюхина прихватить.

Кабинет опустел, и Штольман отложил перо... Он был немного задет утренним выговором начальства. И вовсе не тем даже, что его справедливо отчитали за беглеца, а тем, что так просто, не скрываясь, требовали замять дело.

Следовало немедленно навестить г-на Крымова, этого всесильного Берендея, уже поднявшего нужные знакомства, и полностью уверенного в своей власти окоротить нового следователя… Градоначальник, вишь  ты,  у него в друзьях, и затонский теневой воротила к утру успел добиться того, что сам полицмейстер теперь пытается остановить Штольмана. Ну это уж дудки, господа. Вы просто плохо знаете Штольмана. Репутация неуступчивого и неподкупного фараона, проходящего сквозь стены ради правды, гремела в столице, но пока еще не здесь. Что ж, пора показать, кто теперь в Затонске начальник Сыска.

Штольман знал, что любое повышение или назначение – всегда сделка. И он мог допустить послабления в расследованиях до известного предела, но от него потребовали наглухо замылить дело с бойцом и Настей. И сделать вид, что в городе тишь, да благодать – всего лишь кто-то из слободских умер… Если представить невозможное – что он пошел бы им навстречу, значит, тогда и прав Белов, и здесь взаправду «рука руку моет»? Может, оно так у них и было устроено, да только пусть обойдутся без Штольмана. Его уже как-то пытался подкупить купец первой гильдии Прохоров, и где теперь тот Прохоров?..  Начальник затонского Сыска Штольман будет продолжать дело, а главам Затонска придется смириться с его неуемностью. В конце концов, Крымов пусть потеет, сколько влезет, но остановить Штольмана – как он сам выразился – у него «руки коротки»? Вот то-то и оно.

Яков Платоныч обдумал проблему со всех сторон, и сделался совершенно спокоен и даже ироничен.

***
     Вскоре он вышел во двор участка, где молодой бондарь, поджарый и скуластый, с шелковистой рыжей бородой выгружал из телеги пустые бочки, да выставлял их под козырьком крыши: ловить длинные дождевые струи… Несколько полицейских помощников из младших помогали ему.

День был влажный, прохладный – Штольман поежился, и поднял воротник пальто. Изо рта шел густой парок, который нескоро рассеивался в октябрьском нарядном воздухе.

Он подошел к коновязи и уселся в полицейский возок, потревожив жующую соломку флегматичную лощадь. Возница щелкнул поводьями, лошадка фыркнула, и они поехали на рынок, к конторе Крымова…

Дорогой он думал, что, возможно, быстро реагирующий делец уже знает, где прячется Белов, и в таком случае Штольману следовало поспешать. Боец недвусмысленно опасался за свою жизнь, и теперь за Крымовым не мешает проследить. И к тому же, все равно нужно провести повторный допрос свидетелей, как он это делал всегда. Так что навестить затонского воротилу резоны были.

В городе прошел дождь, и всюду в набухшей грязи улиц блестели льдистые лужицы. Подбирая юбки, которые этот прием не спасал от грязи, спешили по своим делам затонские дамы, одетые по прохладной погоде в осенние шляпки с вуалями. С портфелями наперевес спешили в конторы служащие.

Всюду по улицам сновали бакалейщики и разносчики сладостей, разливаясь призывным гомоном. По переулкам навстречу Штольманову экипажу катились телеги, груженые досками и всяким скарбом: деревенские смурные лошадки лениво потряхивали головами, и идущие рядом мастеровые подгоняли их хворостиной…

А горластые мальчишки-газетчики уже трезвонили на всех углах: «Зага-а-адочная смерть девицы! Жест-о-о-окое убийство в роще!». Завидев его, городовые на углах прикрикивали на мальчишек и отдавали Якову честь.

Важные господа то и дело обгоняли сыщика в своих фаэтонах…

Начинался деловой час визитов. И потому он совсем не удивился, когда Крымов появился на крыльце конторы в необъятной пелерине на собольем меху, при неброском, но дорогом цилиндре, едва лишь Штольман сошел с подножки. Складской владыка собирался ехать, и уже уселся в карету, когда сыщик подошел к нему сзади.

- Мне казалось, что мы все прояснили во время последнего разговора. – без предисловий и приветствий,  довольно крикливо заявил делец.

- Что-то я не помню такой ясности. – вторя ему, без кивка, твердо отвечал Яков Платонович, и встал у подножки, опустив саквояж на колесное крыло. И взглянул Крымову в глаза.

Нервно двигая шеей, как токующий глухарь, тот поглядел мимо, помолчал, а потом проговорил главное:

- Разве г-н полицмейстер не довёл до Вашего сведения?..
- Осведомлены. – констатировал сыщик. – только то, что доводит до моего сведения господин полицмейстер, Вас не касается. – он не собирался давать этому пройдохе спуску. – Где Вы были третьего дня с пяти до семи вечера?
- Вы с ума сошли? – недобро усмехнулся Крымов.

- На вопросы отвечайте. Иначе мы продолжим этот разговор у меня к в кабинете. – веско пообещал Штольман. И Крымов тут же взбеленился, обнаруживая из-под нагловатой усмешки и страх, и скрытую свою ярость:

- Да Вы понимаете? Что вылетите из этого города, как пробка из бутылки!

Крымов нанес свою угрозу, как коронный удар, которым бы обездвижил многих… Но только не его, Штольмана, опального петербургского сыщика и новоиспеченного начальника Сыскного отделения в Затонске. К ударам судьбы Якову не привыкать, он и не такое слыхивал. А по сравнению с петербургским крахом такая угроза его только насмешила.

- Может оно и так. – улыбнувшись так широко, что челюсть заболела, отвечал Штольман. – Но для начала я отвезу Вас под конвоем на глазах у всего города. – уверил он всесильного дельца. И владыка подпольного царства опять нервно передернул шеей:

- Что Вы хотите?
- Где Вы были третьего дня, с пяти до семи вечера? – повторил свой вопрос Яков.
- Здесь я был, меня видели два десятка служащих. А в чем дело?
- В это время была убита Настя, Анастасия Калинкина, Ваша работница.

Нервный смешок пробежал по губам Крымова:

- И как Вы себе это представляете? Я завлек бедную девушку в рощу… и убил? – теперь он ударился в насмешку – последнее прибежище проигравших. Он налился тяжелой краснотой, и губы его задрожали: Крымов все еще отказываясь понимать, что находится под подозрением цепкого следователя, который не собирается его щадить.

- Я задаю вопросы, на которые Вы обязаны отвечать. – с тихим бешенством проговорил Штольман. Все-таки делец сумел вывести его из себя.

- На каком о-сно-ва-нии Вы отнимаете у меня вр-р-ремя? – чеканя по слогам, прорычал Берендей. Он более не сдерживал ярость.

- Ваши гладиаторские бои привели к убийству двух человек! – взгляд сыщика и налитой кровью взгляд Берендея скрестились, словно два палаша во влажном октябрьском воздухе, да так, что искры посыпались. – Я сделаю все, чтобы их закрыть!

- Руки коротки, понял? – приблизив лицо, прохрипел Крымов севшим голосом, и пар от его дыхания опалил Якову скулы, но Штольман выдержал натиск и не отвел взгляда.

- …и причем здесь гладиаторские бои? – как-то проседая в своей карете, после паузы заюлил-заторопился Крымов, – приходят любители помериться силой. Простые люди: рабочие, мастеровые. Они все служат, а это для них – забава! Белов, например, служит в каретной мастерской, а Илья, покойник, вообще из деревни: служил там грузчиком.
- Однако, бойцы Ваши вознаграждение получают. – настойчиво возразил Штольман.
- Ну и что? – поспешно пожал могутными плечами Крымов, - я тоже – лю-би-тель. И плачу им премии из сво-е-го кар-р-мана.
- Только прибыль от ставок Вы в этом кармане оставляете, – подытожил сыщик и дотронулся набалдашником трости до пальто дельца.

- Всё-о-о! – за всей этой рокочущей крымовской бравадой скрывался обыкновенный, звериный испуг перед чужой сильной волей, и Штольман учуял его смятение.

– Пшел, дорогой. - скомандовал делец в спину кучеру, и карета рванулась с места. Яков едва успел сдернуть свой саквояж с крыла кареты.

Он еще постоял, глядя вслед умчавшемуся Берендею: тот хотел заставить его нервничать, но сам занервничал не на шутку. Вся его барская нагловатая ленца слетела, и это было хорошо! А еще хорошо было то, что Крымов невольно выдал Якову возможное местопребывание Белова. Следует срочно проверить каретную мастерскую: там, у каретников, сбежавший боец и мог спрятаться. Со всех сторон получается, что второй опрос свидетелей бывает полезным – Яков довольно усмехнулся.

***
     Сыщик порасспросил полицейского возницу и выяснил, что самая крупная каретная мастерская издавна располагалась при въезде в город, на широком старинном подворье «Авдеевъ. Отецъ и сынъ». Они доехали за полчаса к перекрестью двух дорог и Тверского тракта, и Штольман сошел с подножки на обочину, поросшую жесткой щетиной бурой травы. Здесь, на вольном выпасе гуляли крутобокие коровы, и тоненький мальчишка гонял долгой хворостиной краснолапчатых гусей.

Обширное хозяйство, обнесенное высоким частоколом, откуда доносился шум большой работы: звуки кузни, забористая ругань мастеровых и посвистывания, охранялось лишь двумя веселыми собаками, которые приветливо обнюхав Штольмана, сразу же потеряли к нему интерес… Огромные тесовые ворота были распахнуты, и Штольман прошел во двор, щедро уставленный фаэтонами, да пролетками всех мастей. Колеса, и обода, и дышла, наваленные в своеобразном порядке, представляли собой живописный мастеровой уют. Посреди двора было разведено кострище, возле которого суетились мужики – сильно пахло дегтем. 

Не замечаемый никем сыщик встал под березой: осмотреться, что, да как. В набитом скарбом амбаре напротив деловито сновали мастеровые, и Штольман вскоре заприметил, как один из артельщиков сунул за портьеру в боковую каморку чугунок, да кус хлеба. А вот и беглец, - удовлетворенно подумал Яков. Он решительно направился к амбару, и отослав мастеровых прочь, вошел под высокий свод мастерской. Встав против каморки, он тихо сказал:

- Белов, мериться силой я больше с тобой не намерен. Револьвер у меня на этот случай имеется. Я знаю, ты не убивал: ни Настю, ни Илью. – Штольман ничуть не лукавил, он и вправду так думал. – Мне поговорить с тобой нужно.

…Они сидели друг против друга, Штольман, устроившись прямо в сломанном возке, а боец – на чурке. Его темные настороженные глаза сейчас помягчели, и сыщик просил рассказать все, что тот знает о Сажине.

Белов, прикусывая распухшую нижнюю губу, нехотя, как временно замиренный медведь, рассказал, что с Ильей они были дальними приятелями, не друзьями. Что приехал Илья из деревни, и Настя его вместе с ним. Отец Сажина в свое время был знаменитым на всю округу кулачным бойцом, и не пропускал случая, когда бойцы из окрестных деревень собирались по праздникам помахать кулаками – стенка на стенку, как в народе издавна принято. Вот так и Илья, сын его, пристрастился к этому делу. С год назад Илья Сажин переехал в город, прознав о подпольных боях Крымова, и решил бойцовского счастья на ставках попытать.

- Может, что странное заметил перед последним боем? – спросил Никиту Штольман.
- С Головиным он тут, с доктором связался. - отрывисто сообщил Белов, и недобро повел темными глазами. – Вертится он возле бойцов, поломается кто – подлечит. Снадобья всякие, зелья заграничные продает. Я говорил Илюхе – не связывайся с ним…
- Сиди тихо, - сказал ему сыщик, - я разберусь.
- Да куда мне деваться, - усмехнулся Белов, но взглянул благодарно.

Не сразу Штольман нашел этого доктора Головина – пришлось заезжать в участок, в полицейскую адресную контору. Когда же он подошел к крыльцу докторского дома, в этот миг, сияя из-под шляпы фонарями, которые уже начали наливаться желтизной, подоспел и Коробейников.

- Коробейников! После свидания с Фидаром прямиком к доктору? – не отказал себе в удовольствии пошутить над помощником начальник Сыска.
- Да, н-но… не совсем. – отвечал юный боец. Штольман улыбнулся, и его собственный лоб передернуло молнией боли – стало быть, не стоит смеяться, коли сам недавно ударенный. Тем временем помощник докладывал:
- Мне удалось выяснить, что этот доктор Головин…
- Продает бойцам заграничное зелье? - закончил за него Штольман. И подумал, что это совершенно натуральная причина смерти Ильи Сажина. О зелье Антон услышал от Фидара: не иначе, подслушал разговор – молодец, ловкий парень.

Доктор Головин, одетый в хорошее пальто, вышел на крыльцо и, едва взглянув на разукрашенного Антона, радостно сообщил:

- Ааа, это сотрясение мозга! Примочечку, компрессик! Молодой еще, заживает как на собаке.
- Полиция, следователь Штольман, Вы задержаны. – огорчил его радость сыщик.
- Я? За что? На каком основании? – отрывисто и скорбно возопил господин доктор.
- А на том основания, что Вы подозреваетесь в использовании недостаточно проверенные препаратов, и причинении смертельного ущерба здоровью человека.
- Этого не может быть! Я испытывал эти препараты на себе, взгляните – и ничего!
- А вот с этим «ничего» мы и будем разбираться.

***
     В участке, пока Головин убеждал следователей, что Сажин обращался к нему задолго до последнего боя с жалобами на усталость, и ничего такого доктор ему прописывал, Штольман изучал содержимое докторского саквояжа: «свинцовые примочки», «соли для роста мышц», какой-то «волшебный порошок силы»… Непонятных склянок и банок у доктора было хоть отбавляй.

- Это мы забираем – для следствия, - оповестил он доктора. Тот возразил было: «но-оо-о…», однако Яков Платонович был непреклонен:

- Что Вы можете сказать о боях Сажина?
- При его данных он хотел зарабатывать больше денег, но организм не обманешь... – с сожалением покачал головой доктор.
- То есть, дрался он на износ? - констатировал Антон Андреевич.
- Можно сказать, что так. – согласился Головин.

Он рассказал, что перед самым последним боем дал Илье препарат, предварительно проверив его на себе.

- Ума не приложу, что могло случиться… - закончил он растерянно.
- Он умер. – сообщил ему Яков и понюхал склянку с зельем.
- Я этому не верю, - убежденно проговорил доктор.
- И я – «не верю», - съязвил Штольман. Верю-не верю, факты – вот главная опора следствия. Загадочная смерть бойца порядком надоела ему, и сыщику хотелось побыстрее поймать эту неуловимую причину. Видимо, Коробейников испытывал то же самое, поскольку вскричал возмущенно:

- А Вы отдаете себе отчет, что он мог погибнуть из-за Ваших лекарств!
- Что ж это за чудо-препарат, позвольте узнать? – в тон помощнику поднажал Яков Платонович.
- Это недавно синтезированный препарат из Германии, увеличивает выносливость. – хвастливо ответил доктор Головин. Он поклялся, что правильно рассчитал дозу, что действовал, как обычно, и дал бойцу три пакетика по два миллиграмма.
- И где теперь труп Вашего пациента? – не сдержался Антон Андреич, - ведь долг врача – лечить безопасно, быстро и приятно, а Вы!

Головин раскричался, что не знает! Что нужно разбираться! Будем разбираться, - согласился с ним про себя Штольман, а вслух сказал:

- Вы задержаны до выяснения всех обстоятельств.

В этот момент в кабинет вбежал дежурный и с нетерпением в голосе сообщил, что околоточный Ульяшин немедля прислал за Штольманом посыльного, и что на пустыре откопали неизвестный труп… Яков с Антоном, не сговариваясь, бросились к вешалке, и накинув пальто, выбежали во двор – к пролетке.

На пустыре, где-то на дальней окраине слободки, под присмотром Ульяшина и городового, мужики судачили над разрытой могилой… А невдалеке, скромно потупившись, стояла прелестная барышня со своими колесиками! Невероятно – новое преступление и снова Анна Викторовна рядом! Ладно, он с нею позже разберется.

Они еще не подошли к могиле, но учуяли запах – тело, завёрнутое в грубую холстину, лежало на траве, и сильно смердело.

- Яков Платоныч, я вчера… здесь… видел немого с лопатой. – заторопился сообщить помощник.

- Что! – рассердился начальник Сыскного. Помощник видел немого с лопатой, и только сейчас об этом вспомнил? Если бы Штольман знал об этом обстоятельстве, он бы первым делом к немому пошел.

- Ваше высокоблагородие, вот, откопали. – доложил Ульяшин, указывая на труп. – Три дня, почитай, пролежал. Ну, мужики опознали… Сажин Илья, говорят, известный боец.
- Как его нашли? – отрывисто спросил Штольман.

Ульяшин постоял в некоторым замешательстве, и молча кивнул в сторону кустов. Налившись гневом, и страхом, и новым гневом до краев, Штольман стремительно подошел к ней:

- Как?!
- Мне показали, - ответила фея и покачала головкой с туго заплетенной косой.
- Кто?! – выстрелил яростным вопросом Штольман.
- Этих свидетелей Вы не сможете вызвать. – ответила она, посмотрев на него прозрачными глазами. Опять эти опасные девичьи фантазии!

- Анна Викторовна! Вы что, не понимаете? Факт того, что Вы нашли тело, бросает на Вас подозрение в соучастии. – пролаял Яков Платонович прямо в ее прекрасные прозрачные глаза.
- Вы что, меня теперь подозревать будете? – с невинным удивлением спросила Анна.
- Я - нет. – отрезал он. – Но как я объясню полицмейстеру, и прокурору это Ваш... феномен! – он покрутил набалдашником трости у нее перед носом.

- А вот Вы скажите, что это Коробейников нашел, потому что он вчера здесь проходил. – предложила она вариант с видом гимназистки, оправдывающейся за шалости перед директрисой.

Значит, эта парочка шастала здесь вчера: искала романтических приключений, вполглаза следя за немым с лопатой. Видимо, поэтому помощник и позабыл сообщить начальнику важную деталь. Штольман невольно улыбнулся про себя, вспомнив подобные приключения, случавшиеся с ним в их возрасте.

Он сбавил обороты – ведь она была вчера на окраине слободки не одна, и спросил уже мягче:

- А почему Вы ко мне сразу не обратились?
– Потому что В-вы! Мне бы опять не пов-верили, как всегда! – ответила он с премилым вызовом, и Яков улыбнулся теперь почти открыто, – а вот господин Ульяшин сразу откликнулся.

Отчего-то Яков, против воли и всякой логики, неодобрительно взглянул на исправного служаку Ульяшина, копошившегося возле трупа.

- Яков Платоныч, а как Вы себя чувствуете? – поняв, что допрос закончен, с легкой тревогой спросила она, и заглянула ему в глаза.

- Превосходно. – уверил ее Штольман, и отошел – подальше от взволнованного лица и грудных звуков ее голоса.

Коробейников показал обрывок веревки и сообщил, что нашел вчера точно такую же на складе у Фидара. Круг улик сжимался вокруг злополучного склада и его обитателей – пора было наведаться туда и арестовать, наконец, хитрого кладовщика, который яростно их уверял, что ни о чем не знает... Он отправил за Фидаром помощника с городовыми, а тело распорядился отвезти к доктору Милцу на экспертизу.

Теперь следовало проводить Анну, не одной же ей возвращаться по слободке, в самом деле…

- Анна Викторовна, Вы так и будете там стоять? – окликнул он ее, но она словно не слышала: уставилась в одну точку и не двигалась. Он подошел к ней, тронул за локоть, и она почти вскрикнула, отдернувшись, как от ожога.

- Что с Вами? – испуганно спросил Яков Платонович. Девушка была страшно бледна, второй раз за эти два дня, и он заволновался.

- Я… я видела человека. – потрясая пальчиком, указала она куда-то в чащу кустов.
- Какого человека?
- Он дрался с кем-то, и это лицо… Оно знакомо мне. – проговорила она, не глядя на него, и ее нежно вздернутая, капризной скобочкой приоткрытая губка задрожала от подступающих слез.

- Где Вы его видели? – попытался разобраться Штольман.
- Зде-есь, – туманно протянула девушка, и сыщик понял, что она просто очень сильно испугана.
- Идемте, Вы просто переволновались, - он взял ее колесики, но она, быстро переменившись в настроении, заспорила упрямо:
- Нет-нет-нет! Я видела его. Я только не могу вспомнить, где? – ее глаза были затуманены, и по-прежнему, разговаривая с ним, она словно не видела его.

- Как Вам все-таки это удается! – на сердце снова налетел сильный гнев непонятной для него природы, и он сердито вырвал из ее рук велосипед, пристукнул о землю.
- Удается что? – она будто вернулась из каких-то далей, куда ему не было хода, и словно впервые посмотрела ему в лицо.
- Мешаться у меня под ногами!

- Ну знаете! – воскликнула Анна возмущенно, и довольно уверенно выдернула свой велосипед из его рук. – Я Вам эту грубость прощаю за счет удара в голову, который Вы получили... Кстати, Вас ночью ударили? – спросила она совсем уж невообразимое для воспитанной барышни, и он, совершенно обезоруженный, тихо смешался и улыбнулся в ответ. Никак не мог он привыкнуть к пламенным вспышкам ее настроения. Да, и куда подевался его гнев?

- Эту ночь Вы должны провести в больнице, – тем временем скомандовала Анна, – под наблюдением врача. Никто не может знать, что тот удар не был Сметнем!

Она определенно взяла моду заботиться о нем. Это было так странно, удивительно и непривычно, и совершенно точно льстило ему, что он только по привычке попытался с нею поспорить:

- Анна Викторовна, да перестаньте, все это чу-ушь. –  объявил он, улыбаясь ее горячности.
- Если Вы спорить будете, тогда я – сама! Отведу Вас в больницу. Ясно? – ответила она тоном, не терпящим возражений. И ведь отведет!

Анна Викторовна решительно прошествовала мимо него, чуть задев велосипедом, и ему только и оставалось, что проследовать за ней. Кто кого еще провожает? Штольману стало весело.

Те немногие женщины, с которыми он общался, не любили заботиться о нем. Им и в голову такое не приходило! Он сам выбрал это – ни обязательств, ни душевной близости, только простые, полудружеские привязанности, не могшие привести ни к чему фатальному… А эта непоседливая девочка, которая так странно влияла на него, вздумала о нем беспокоиться! Удивительная барышня Миронова показала за короткое время и странную отрешенность, взбесившую его, и начальнический задор, мгновенно, как шампанское, ударивший в его голову.

Они взяли экипаж, и проехав дикие места и окраины, сошли где-то в центре Затонска и пошли вдвоем по аллее, усыпанной опавшей рдяной листвой. Осень пахла пронзительно и терпко, шорох их шагов звучал в унисон… и чувства Штольмана обострились так, словно бы он хлебнул какого-то заграничного зелья доктора Головина, и теперь не знал, что с собой таким делать.

Они продолжали спорить: следует ли принимать всерьез эти слухи об убийственном Сметне. Яков пытался воззвать к благоразумию барышни, но тщетно.

- Я уже была у двух докторов, и никто ничего определенного про этот Сметень не может сказать! – волновалась она, и шагая рядом, и он волновался тоже. – И я боюсь, что…

- Довольно, Анна Викторовна, это уже переходит все границы. Я не ребенок. – решил он, наконец, прекратить эту странную опеку.
- А упрямитесь, ну точно, как ребенок.
- Вы слишком молоды, чтобы давать мне оценки, - ответил он резко, гораздо резче, чем следовало бы. Но она и не думала обижаться.
- Вы сердитесь на меня? – спросила его Анна, обуздав свою горячую заботу о нем. И Штольман, глядя на увядающие, все в золоте деревья, отрицательно покачал головой: нет, он не сердился. Он совершенно опьянел от ее напора, и теперь только и переживал о том, чтобы барышня не заметила его волнений.

- Я просто не привык, чтобы кто-то так заботился обо мне, - объяснил он коротко.
- Не привыкли? – Анна застенчиво понизила голос.
- Живу один. - уточнил Яков со смирением анахорета, пораженного тем, что людские сердца могут быть такими горячими. Даже и его собственное сердце…

- А если я и так уже перешла всякие границы, – услышав это, заявила девушка и остановилась, – можно мне… еще один вопрос?

Штольман, больше не удивляясь самому себе, согласно кивнул. Проводя кружевным пальчиком по велосипедному остову, Анна Викторовна все так же застенчиво спросила:

- Та дама… Ну Вы же жизнью ради нее рисковали. Что же она… не заботилась о Вас? – и замерла в ожидании ответа.
Снова она ворошит его болезненное прошлое, это уже ни в какие ворота…
- Да что же Вам за дело! – раздраженно бросил Штольман. Однако, раз уж взялся отвечать, нехотя пояснил, – все миновало, и я просто не хочу об этом говорить.

Он прошел вперед, и она, отставши, спросила его спину улыбчивым голосом:

- Миновало?..

В следующее мгновение он увидел, как она, стремительно вынырнув из-за его плеча, унеслась прочь на своих колёсиках.

- Как хорошо-о-о! – пронеслось над золотой аллеей.

Прогулка окончилась. Он постоял, посмотрел вслед затонской непоседе, и немного озадаченно пробормотал:

- Это кто из нас еще ребенок…

***
     Доктор Милц, степенный, строго-возвышенный, и вздыхающий, как обычно, о бренности всего сущего, неторопливо поведал, что боец Сажин мог умереть от самых разных причин, как естественных, так и не очень: застарелые болезни, физические перегрузки, последствия от ударов. Сметень, наконец…

- Доктор, и Вы туда же? –  невольно отчитал эскулапа Штольман, но доктор указал ему на обширную бурую гематому в районе левого виска. А ведь что-то подобное он недавно где-то видел… Вспомнить бы еще, где.

Однако, Якову прежде всего хотелось проверить версию с волшебными зельями доктора Головина, и он спросил опечаленного доктора Милца:

- А могла смерть наступить от употребления каких-то химических препаратов?

Доктор плавным движением снял очки, и, протирая и без того чистые стекла, уточнил:

- Вы, конечно, имеете в виду препараты доктора Головина?

- Вы что, о них знаете? - возмутился Штольман. Все в этом городе знают о подпольных зельях, все, кроме него.

- Яков Платонович, - отвечал вновь вооруженный прозрачными, как слеза, стеклышками владыка прозекторской, - ну согласитесь, было бы странно, если бы я, врач, не знал, что делается в моей среде, м?

Уел, - согласился про себя сыщик, и вслух уточнил:

- Определить, принимал ли Сажин такие препараты перед боем, возможно?

Доктор обещал, что возможно.

***
     В кабинете, склоняя бритую голову, потел Фидар. Штольман с Коробейниковым показали ему пеньковую веревку: на такой же была повешена Настя, и точно такой же был обвязан труп Ильи. Наседая вдвоем, и не давая Фидару передохнуть, они постарались припереть его к стенке. Однако, тот со сноровкой бывалого бойца лавировал, отбивался от обвинений и упрямо твердил, что веревка самая обычная, и что он «ни-че-го не зна-ет». Опять он ничего не знает, ну прямо беспамятный какой-то!

В ответ Штольман просто и безжалостно изложил подозреваемому стройную версию того, как бы Фидар с помощью немного Митяя мог задумать и провести эти убийства: чтобы не отдавать призовые деньги, они сначала убили Илью, которого сразу закопали на пустыре, а затем выследили и повесили Настю, чтобы она их не уличила. Выслушав Штольмана, Фидар вздохнул прерывисто, и веско возразил:

- Сажин зашел в подсобку, и там замертво упал. Я в это время был в зале, меня видело полсотни человек!

Его следовало раскрутить хоть на какое-то признание. Немой говорить не умеет, хотя и был на пустыре с лопатой, остается теперь у них только этот упрямый осетин. Штольман поднажал, и Коробейников не отставал, понимая начальника с полуслова. Они утроили Фидару настоящую баню из вопросов и обвинений:

- Вы не хотели призовые невесте бойца отдавать!
- Вы пошли за ней в рощу!
- Вы закопали тело Сажина?

И пометавшись еще немного под перекрестным допросом двух злых, как осы, следователей, Фидар сдался:

- Да! Да! Это мы закопали тело! А что нам оставалось делать? От чего он умер – непонятно. А тут еще доктор Головин заволновался… А как следствие начнется? – и он опустил голову долу…

- Тогда мы с Настей и договорились, что я отдаю ей все деньги сполна, а она за это не хоронит его на кладбище.

- Антон Андреич, доктора Головина сюда давайте. - коротко приказал Штольман, и Фидар в бессильном бешенстве ударил шапкой оземь.

- Наговор! - кричал доктор Головин Фидару. – Это ж как язык-то поворачивается, такое придумать! Чтобы я? Велел тело закопать? Зачем мне это?

- Да, не начальник Вы мне! – завопил совершенно выбитый из себя Фидар, - впрямую не велели, но понятно было, что за Вами надо подчистить!

- Чушь! – заливался Головин, и закатывал обморочные глаза. Пока они препирались, Штольман внимательно изучал их интонации и язык тела, но что-то здесь не срасталось… Слишком уж они были растеряны, и даже наговаривая друг на друга, одинаково тряслись и не понимали смерти бойца. Да и алиби на момент убийства Ильи было у обоих…

В кабинет вошел Евграшин и принес записку от Милца. Штольман развернул ее и прочел написанное размашистым почерком доктора:
   
«Следов химических препаратов известного мне происхождения в крови покойного Сажина не обнаружено. С почтением, д-р Милц».
 
- Ну?.. Что там? – в полной тишине с замиранием выдохнул доктор Головин. И Штольман зачитал записку вслух. Что ж это за смерть-то такая заколдованная? – с усталым недоумением подумал он, и оглядел всех присутствующих разом.

- Не там ищете, - тихо сказал Фидар. - Даже если Сажина убили, то точно – не из наших. Он мне говорил, что в Затонске живёт какой-то его земляк.

- Какой земляк? – строго спросил сыщик.

- Не знаю, - открестился Фидар. - А Вы немого спросите: может, он знает?

- Спасибо за совет, - ответил Штольман. У него, действительно, оставался теперь только немой, которого он и в расчет-то не принимал. А может, зря? С ним, последним свидетелем, либо выстрелит, либо дело и вправду придется закрывать…

Он отправил кладовщика с сопротивляющимся Головиным обратно в камеру, Коробейникова – к бабке, у которой Настя комнату снимала: поспрашивать о земляке; а сам в который раз собрался на склад.

И уже садясь в возок, он вдруг ясно вспомнил гематому – ту, что видел на обезображенной физиономии Митяя – точь-в-точь такую же, как на мертвом лице Ильи, и обе с левой стороны…

***
В четыре пополудни он вошел на бойцовский склад Крымова, который стоял распахнутым и совершенно пустым. Бои прекратились, все вокруг притихли, и никто не заглядывал на арену. Только монотонный дождь глухо барабанил по крыше. Яков послонялся по темному помещению, заглядывая в закоулки, и наконец, отворил неприметную дверь в подсобку. В полной темноте, среди мешков и старого скарба, лицом к стене неподвижно лежал мужик.

- Эй. – позвал его в спину Штольман, и пробормотал, - да он же глухой.

Тихо подошел, и потряс спящего за плечо. В один миг мужик выпростал руку, и с бешеной, цепкой силой ухватил Якова за кисть. Штольман внезапно ощутил, какое гудящее напряжение, какая быстрота скрыта в этом диком мужике: быстрота опасного зверя… Он был готов к нападению даже спящим, этот Митяй.

- Помнишь меня? Я из полиции, – проговорил он в лицо немого, блестевшего из темноты угольком единственного глаза. Тот коротко кивнул.

- Пойдем на склад, у меня к тебе несколько вопросов. – сказал сыщик и сразу отправился на арену. Он почувствовал, что этот человек, искалеченный когда-то, небезопасен здесь, в темноте подсобки. Митяй появился следом, на ходу натягивая шапку, позевывая и содрогаясь всем телом от стылого холода пустого слада.

- Где ты был, когда Сажин дрался? – начал допрос Штольман, - где был, когда Сажин победил?

Митяй, кособочась и всем видом выказывая старательное внимание, читал вопросы по губам. Он отошел вперевалку к деревянному помосту и гугнивым, гортанным своим клекотом пробулькал:

- Зззеезь, зееезь уыл, - тыча для наглядности ручищами в укрытый опилками пол.

- Ты всегда здесь бои смотришь? – с помощью трости описал вопросительный полукруг Штольман.

- Уу-ээ-ии.. воо-уут… тууу-т – замахал по сторонам ладонями, заклекотал, будто большая птица, Митяй.

- А где ты был, когда Сажина мертвым нашли? – немой внимательно уставился на него своим угольным, горячим глазом. – Где ты был, когда Сажина нашли? – возвысив голос, повторил сыщик.

- Уу-вуут зееезь уыл, - продолжил уверять полицию немой.

- Так отсюда ты должен был всех видеть. Фидар говорит, что в это время он был на улице. А услышав крики, прибежал. Ты видел, как он зашел в коридор? – произнося вопросы, Штольман близко подошел к немому, и заострил на его перекошенном лице внимательный взгляд, стараясь не упустить ни единого движения.

- Ииитар, - после настороженной паузы закивал Митяй. – Ииитар. Уыител… уыител...

- Не мог ты этого видеть. – усмехнулся Штольман. – Соврал я. Фидар все время здесь был. – он начал медленно наступать на опасного мужика, и тот также медленно, неуловимо начал отступал к помосту. – А вот ты его не видел, потому что это ты Сажина убил: ударом в висок. – Штольман прикоснулся набалдашником до левого страшного кровоподтека на лице немого. И тот дернулся, словно бы от ожога…

- Яков Платонович! – раздался срывающийся крик Анны Викторовны, и она влетела на арену, как всегда, совершенно неожиданно. – Это он – убийца! Он из одной деревни с Сажиным, - она в смятении указала пальцем на немого мужика.

В этот момент Митяй размахнулся и ударил. Но Штольман уже был готов. Он успел присесть, быстрым отвлекающим движением трости махнул влево, а сам ударил убийцу в грудь. Тот от неожиданности не удержал равновесие, и мучным кулем свалился прямо в солому, наваленную у подножия зрительского помоста.

- Анна Викторовна, назад! Не подходите. – скомандовал Штольман и направил девушку за спину, подальше от опасного мужика, который был способен на все. Городовых поблизости не было, даже прохожих никаких – складской проулок стоял пустынным, как дикое осеннее поле, и помощи ждать им было неоткуда. Штольману предстояло справляться самому – и пригрозить: револьвером или уговорами.

Митяй тяжело поднялся и принялся решительно стаскивать поддевку, неловко вихляя кривым телом. Вот как? Штольман понял – тот хочет драться. Хочет помериться силой, как когда-то… И сдаваться без боя он не желает, и драться он станет до смерти, своей или сыщика. И еще он понял, что единственный способ избежать его нападения – пристрелить на месте. Пролить кровь при Анне Викторовне. А этого он совсем не хотел.

И потому, не спуская глаз с немого, он отошел в сторону, скинул пальто, сюртук и шляпу на бочонок, и встал в бойцовскую стойку, как научился несколько лет назад у отца русской атлетики доктора Краевского в его атлетическом клубе. Хорошо, что на нем были старые перчатки, мягкие, удобные, кулак сжимался в них тяжёлым, плотным камнем…

- Яков Платонович, пожалуйста, не надо, - донеслось до его слуха дуновение ветерка, но он не обратил не его шелест никакого внимания.

Немой бросился вперед и описал в воздухе несколько точных, быстрых ударов. Штольман сумел уклониться, и произведя боковой правый, точно попал ему в левый поврежденный висок. Митяй отлетел в сторону и закрылся руками. Где-то позади девушка метнулась легкой тенью...

Противник был силен. Скрытая мощь его покалеченного, но помнящего науку боя тела проявилась со всей очевидностью. Он ловко уклонялся от ударов, танцевал и отступал со сноровкой заправского бойца – куда и подевалась его кособокость... Штольман продолжал нападать, и проведя еще несколько прямых ударов, от которых противник едва ушел, сделал досадную промашку, и тут же получил резкий удар в челюсть, отправивший его на опилки.
<i>Ничего!</i> Штольман вскочил, и кружась по арене с противником, вновь наносил и получал удар за ударом. Вот снова в какой-то момент запыхавшийся сыщик неловко открылся, и Митяй изрешетил его грудь градом ударов, а затем сбил с ног резким апперкотом. У Якова вокруг головы стремительной молнией завертелась сверкающая юла, но Анна была здесь, и ему нельзя было отключаться.

Он фыркнул, как лошадь, и стряхнул с головы стружку... После досадного промедления вскочил на ноги, и обнаружил, что немой, корытя черный, испуганный рот и озираясь, не заносит над ним роковой кулак для последнего удара, а вьется в центре арены на месте, совсем забыв про сыщика. Немой покрылся мертвенной бледностью так, будто призрака увидел, и на его впалых щеках, заросших клочковатой седой щетиной, ярко алела кровь…

Яков не стал раздумывать над странным поведением немого, и немедленно воспользовался возможностью. Он сделал два сильных боковых, и еще раз ударил Митяя в висок. Тот рухнул, и больше уже не поднимался.

Ну, вот и все.

Штольман тяжело переводил дух и с опаской глядел на неподвижное тело, распластанное на арене, когда Анна стремительно подошла к нему, и прикоснувшись к горящему огнем подбородку, произнесла с трепетом:

- Я не должна была Вас отпускать.

Он зажал ее руку в своей перчатке и ответил, сбивчиво дыша:

- Вы не должны были сюда приходить!

Все-таки на какую-то минуту он сильно испугался, что не встанет с опилок... И тогда Митяю уже никто не помешал бы свернуть Анне шею, как бедной Насте…

- Яков Платоныч! Слава Богу! - Коробейников с городовыми подоспели аккурат к концу поединка. Ну хорошо, что прибыли, пора было вязать убийцу, за что оба городовых немедля и взялись.

- Это он – земляк Сажина и Насти! Старуха показала: он заходил пару раз. – отчитался Антон, тоже прерывисто дыша от волнения и недавнего бега.

- Да, это отец Ильи Сажина его покалечил во время кулачного боя, а потом и невесту его увез! – принялась было разъяснять Анна. – Из-за того удара он и потерял речь и слух. – довершила она немного извиняющимся тоном, и замолчала.

- Значит, месть. – обронил Коробейников, и внезапно бросился на Митяя, обездвиженного крепкими руками городовых. – А Настю за что? Настю за что! – он тряс убийцу за грудки в бессильной ярости, а тот словно наслаждался гневом юнца.

- Коробейников. –  осадил помощника Штольман, и Антон отпустил немого. Штольман вплотную подошел к убийце и произнес в его ухмыляющуюся окровавленную рожу:

- Ты прятался в подсобке и ждал окончания боя. Тебя ведь никто не замечает: есть ты или нет. – Немой оскалился и затряс головой, снова превратившись в скособоченного жалкого калеку, только глаз его светился неподдельной глумливой радостью. И Штольман подумал: сколько же лет он выжидал и готовился? Сколько лет ждал сладкой мести, этот слободской монте-кристо, чтобы отомстить пусть не обидчику своему, но сыну своей бывшей невесты от своего врага?

Факты нужно было изложить до конца, и Штольман продолжал:

– А потом ты убил Сажина, ударом в висок. На следующий день вы закопали тело. А когда Настя пришла – Фидар отдал ей деньги, а ты пошел за ней в рощу, сломал ей шею, и повесил.

- Ы-ыы-ы… - изменившись в лице, замычал, заклекотал Митяй, поняв, что полиции все известно. – Я-аа умъе-е-ер! Уме-еер! – промычал он с мукой, и городовые под надсмотром Коробейникова поволокли его вон со склада.

Штольман и Анна остались совсем одни на этой пропахшей потом и кровью арене. Внезапно Яков внутренне затрепетал от предчувствия чего-то важного, что случится с ними здесь, теперь. И в последний миг он попытался отойти, уклониться, вспомнив про свой зарок…

- Я видела Ваш бой во сне. – не оставляя ему шанса, сказала Анна грудным затаенным голосом, от которого у него все внутри перевернулось. – Я поэтому и пыталась Вас предупредить.

Сон, тот сон! Он видел сон о ее поцелуях, это что же выходит: они встречались в одном сне на двоих? Ему вдруг подумалось о тайных пружинах этого мира, которые поистине направляют ход событий, независимо от людских воль, а люди так много мнят о себе… Он развернул к ней разбитое лицо, и с чувством неизбежности ответил: ей? себе?

- Значит, что-то изменить было невозможно.

- Нет. – согласилась девушка, сопроводив согласие странным отрицательным кивком пушистой головы. И сделала шаг ему навстречу:

– Вам просто нужно было поверить мне.

А ведь это объяснение, которого он втайне и ждал, и опасался. Он молчал, не зная, что сказать, только сердце, может, от еще не остывшего в крови боя, а может, от ее близости – колотилось так сильно, так слышно…

Она потянулась к нему губами и прикоснулась тихонько, обдавая запахом разгоряченной кожи и пушистых волос. Теплые губы ее, такие мягкие, такие податливые, звали ответить… Алеющая кожа ее щеки прямо у его ресниц… Он едва ли ответил на поцелуй, вытянувшись в струну, как часовой в опасной близости сильного пламени, что вот-вот опалит его, но избежать которого больше нельзя.

- Кажется, Вас сильно впечатлил этот бой, - произнес он ее убежденным, серьезным глазам и, беспомощно улыбнувшись, попытался обратить все в запоздалую шутку. Но у него ничего не вышло.

- Я просто очень боялась за Вас, а вдруг этот Сметень существует? – перебила она его тихим взволнованным голосом, и задышала прерывисто, и прибой ее дивного, незнакомого дыхания овеял его скулы, и хлынул – прямиком в душу. Их губы встретились, и теперь он ответил на ее поцелуй…

В следующий миг на склад, как при пожаре, ворвался Коробейников, и прокричал в пространство:

- Совсем позабыл! Из-за всей этой суеты! – он натолкнулся взглядом на лицо Анны Викторовны, отпрянувшей от Якова, и смущенно затараторил в сторону Штольмана:

- Из управления сообщили, что Вам пришла телеграмма. Уф-ф… некая дама… приедет из Петербурга через неделю и остановится в гостинице. И… будет Вас… там… ждать.. – добравшись до конца фразы, закончил мальчишка совершенно опрокинутым голосом.

Анна развернулась всем телом и посмотрела на сыщика. С чувством непоправимой беды, с ощущением, что дивный момент смят навсегда, а неловкость, как ядовитый туман, вползает на склад и вытесняет звенящий воздух между ними… он еще попытался спасти ситуацию:

- Это так срочно, Антон Андреич?

- Вовсе нет… – запинаясь, пробормотал помощник, до которого дошло, какие разрушения он произвел, - прошу прощения. Виноват. – и ретировался так же быстро, как и появился.

Анна посмотрела на Штольмана долгим и горьким взглядом, и проронила одно:

- Вы же сказали мне, что все миновало?

Он, не зная, как рассказать, как объяснить, покачал головой, и протянул руку в попытке удержать ее доверие… Но ласковая тишина лопнула между ними, с тихим звоном рассыпалась невидимыми осколками, и непоправимое подозрение закралось в невинную душу девушки:

- Вы меня обманули!

- Я... разве я обязан оправдываться? – он бы дорого дал за то, чтобы повернуть все вспять. Он мгновенно решил не держать секрета, и тотчас рассказать ей, что между ним и Ниной ничего уже быть не может, что Нина играет, и эта игра ее горька для него! Что оправдываться ему не за что, потому что и вовсе нет повода для оправданий.

- Нет, нет! Конечно, нет! - воскликнула Анна голосом, полным горьких слез, и стремительно выбежала наружу. Она поняла его неуклюжую попытку объясниться в единственно-доступным смысле – как банальное сопротивление гордеца.

***
Он марал бумагу, пытаясь написать письмо... Он подбирал слова и лучшие выражения, на которые был способен, но выходила одна глупость...  Как рассказать ей о Нине? Так, чтобы не ранить ее еще сильнее? Что написать Анне, чтобы она поверила, что он не желал вреда ни ее сердцу, ни ее чести. Что он, одинокий волк, и мечтать не смел о том, что такое юное, доверчивое дитя ворвется в его судьбу со своей смешной, трогательной заботой о его шишках, и его битвах… И он поддастся этому теплу с тайной радостью и глупыми своими надеждами…

Его глодала обида на судьбу. Она снова возвращала его в постылое одиночество и стучала в голове молоточком: «ничего ты не объяснишь. Не сможешь получить своего счастья».

Он ведь совсем не умел оправдываться. Эта его немота, эта проклятая невозможность объясниться, стоило кому-то начать его подозревать… Она проявлялась немедленно, сходила на него библейской карой, сковывала язык свинцовыми цепями, едва лишь он открывал рот. И превращала взрослого человека, и так немногословного, в молчаливого калеку – беспомощнее гугнивого Митяя. Теперь он мог только комкать бумагу, жестоко исцарапывая ее непослушным пером, и заполнять ящик стола негодной писаниной. И нелепые его, затаенные мечтания о доме и близкой женщине теперь казались верхом наивности. Какой дом? Какая еще семья? Зря он нарушил свое решение, ох, зря. Руки Штольмана  дрожали…

Он промаялся весь вечер, и всю ночь, и весь следующий день. Он устроил последний допрос Митяю, и отправил его под конвоем в Тверь. Он посетил городского главу и настоял на своем – тот обещал прикрыть кулачную арену. По крайней мере, на некоторое время вакханалия боев на берендеевых складах утихнет. Сам Крымов, кажется, уехал из города по делам… Штольман бы гордился собой в другое время: он довел сложное дело, пренебрегая давлением, и получил убедительный результат. Артюхин только крякнул, прочитав показания немого и свидетелей, но ничем не возразил более. И Штольман понял, что отвоевал себе право вести расследования так, как хочет и умеет сам.

Он снес чувствительные для его сыщицкой гордости удары, сыпавшиеся в этом деле со всех сторон: и от начальства, и от всесильного Крымова, и от кулака Белова... Но он и не думал, что настоящим Сметнем – ударом, выбивающим почву из-под ног, окажется этот, случайный, полученный от его же собственной нелепой беспомощности.

Он все время глупо ждал: вдруг она войдет... Вдруг они увидятся в городе, и может быть, тогда он сможет объяснить? На ум приходили мысли о том, что вскоре эта искренняя непоседливая фея с взлетающими у висков пушистыми прядками забудет о нем, отвлёкшись на жизнь. И, может быть, найдет себе более подходящего для первых поцелуев кавалера. И тогда он перестанет себя винить? Но горечь от факта, что она больше никогда не позаботиться о нем, накрывала тяжелой болью.

Поздним вечером, почти в полночь, дверь толкнулась и в сумрак его кабинета, похожий на сумрак его души, освещенный лишь зеленым светом лампы, просочился робкий до неловкости Коробейников.

- Яков Платонович, - забормотал он, - что же это Вы засиделись? Дело-то ведь закончили?

- А Вы что, взяли моду заботиться обо мне? – желчно отвечал сыщик этому неудавшемуся затонскому фигаро. Все-таки он немного злился на Антона, ведь это после его старательной услужливости все так осложнилось. 

- Из моих окон видно, что в кабинете горит свет. – сообщил помощник и присел на стул для посетителей. Не спит, стало быть, юнец, тоже переживает, – понял Штольман.

- Я подумал, вдруг что? – продолжил вопросительно Антон.

- Ничего, - горько усмехнулся Штольман, - идите спать.

Коробейников глубоко и покаянно вздохнул:

- Мда-с…

И вдруг вспомнил:

- Посыльный! Принес для Вас письмо, – и протянул маленький узкий конверт.

Что-то задрожало под горлом, и сердце быстрым-быстрым, мечущимся воробьем забилось в ребрах: Анна. Это Анна.

Он протянул руку и мимолетно подумал, что Коробейников зачем-то продержал письмо до самой ночи, удлиняя его мучения. Может, не так и простовата его услужливость?

Он торопливо развернул послание под сочувственным взглядом помощника, который снова уселся на приемный стул, проявляя совсем уж неуместное любопытство.

- Доброй ночи, – поймав виноватый взгляд Коробейникова, по-прежнему окольцованный синяками, попрощался Штольман. И Антон, наконец, отправился восвояси.

Яков остался наедине с дорогим письмом. И вот уже знакомым, волнующим, грудным голосом зазвучали простые и краткие строки:
 
«Яков Платонович. Я очень прошу Вас забыть это досадное недоразумение, которое случилось между нами. Не утруждайте себя объяснениями, и пожалуйста, не ищите со мною встречи. Если Вы имеете хоть толику уважения ко мне, то исполните эту мою просьбу.

Благодарю.
Анна».

 
Ну вот и все, господин надворный советник. Вы снова один.
Он вышел из кабинета, забыв потушить лампу, и зеленый свет долго горел в ночи одиноким забытым светлячком.
   

   
Следующая глава          Содержание