Глава 1. Дело всей жизни

   

Газета «Затонская новь» была не то чтобы властителем дум жителей городка, скорее даже наоборот. Чего греха таить, реял над ней ещё неистребимый дух былого «Затонского Телеграфа» и его отца-основателя, что и определяло общий залихватский стиль главной городской газеты.
И всё же редакцию не гнушались посещать самые заметные лица города и района. Бывал здесь председатель городского Совдепа Андрей Никитич Кулагин. Видели эти стены начальника Затонского райотдела милиции товарища Евграшина. А секретарь уездного комитета РКП (б) однажды вовсе прожил в редакции несколько дней. Правда, вот уже три года, как он не был секретарём, но это дела не меняло. Напротив, с тех пор, как он стал просто милицейским шофёром, товарищ Редькин получил право бывать здесь при любой возможности.
Директор школы № 2 Анна Викторовна забегала сюда запросто по-приятельски. И уж особую гордость редактора составляло то, что в «Затонскую новь» не отказывались захаживать даже героические начальники районного угро: что прежний, что нынешний. А бывало, что и вместе. И если нынешний был в редакции своим человеком ещё с мальчишеских своих лет, когда его звали не Василием Степановичем, а просто Васькой Смирным, то прежний отличался нравом суровым и прессу, как известно, не жаловал. Но для редактора «Затонской нови» всё же сделал исключение, не раз прибегая к помощи Елизаветы Тихоновны в своих милицейских делах. А один раз и вовсе спас её от покушения неблагодарных читателей, не оценивших, как славно она расписала мерзкие деяния банды Циркача. А может, наоборот, оценили – потому и пришли посчитаться. Но Яков Платонович всё равно успел вовремя и перестрелял бандитов, как куропаток. То-то бы муж завидовал, доведись ему узнать! Сотрудничать со Штольманом было одним из самых пылких желаний покойного журналиста Ребушинского.
Вот кого товарищ Жолдина никогда не видала у себя на пороге, так это начальника Затонского РОНО. Но всё когда-то бывает в первый раз. И наступил исторический день 5 сентября 1925 года, когда дверь отворилась, и в кабинет редактора ступил Егор Фомин. Ступил, надо признать, несколько нерешительно, хотя знали они друг друга уже немало лет, и стесняться Егору Александровичу было вроде бы не с чего. Лиза озадаченно уставилась на него:
- Егор Александрович, вы к нам по делу?
Всё же пути затонской журналистики и народного просвещения пока ещё как-то слабо пересекались.
- Да можно и так сказать, - смущённо ответил учитель. Несмотря на высокую должность, выглядел он всё так же нескладно, как в отрочестве, и уж никак не внушительно. И непонятно мялся. – Только дело-то личное.
- И какое же ваше дело? – осторожно поинтересовалась редакторша.
- А оно ваше, - внезапно улыбнулся Егор Александрович, подняв на неё честные глаза.
Лиза опешила. Как всякий журналист, она всегда приветствовала любую неожиданную новость, если она происходила в окружающем мире. Но в собственной жизни, чего греха таить, она давно уже хотела не неожиданностей, а определённости и стабильности. И даже вроде бы достигла того и другого.
- Вы же знаете, что я… - учитель снова замялся, и выражение его лица заставило Елизавету Тихоновну вспомнить  давнюю их встречу  на затонском кладбище.
- С мёртвыми разговариваете? - нерешительно подсказала ему Лиза.
- Ну да! – с облегчением выдохнул Фомин. – И вот вчера, представьте, явился ко мне кто-то. Причём, не так, чтобы поговорить, а вот очень бесцеремонно – прямо внутрь. Я-то в таких случаях ничего не помню, но сыновья мои приёмные, которые были тому свидетелями, утверждают, будто дух требовал вас. И вот я к вам… Я не знаю, кто это был, - поспешно добавил он, опережая вопрос Лизы. – И ребята не знают. Сказали только, что это был мужчина… Который очень… гм, эмоционально настаивал на встрече с вами.

- Э-э… И что я должна сделать?.. – растерянно спросила Лизавета Тихоновна.
Товарищ Фомин неловко улыбнулся.
- Думаю, выслушать. Нет, если вы категорически против подобного общения, я не настаиваю, но… Опыт показывает, что дух от меня не отвяжется, пока его не услышат…
- Егор Александрович, не говорите глупостей! – возмутилась журналистка. – Конечно, я с ним поговорю. Еще не хватало, чтобы у вас из-за моего духа начались неприятности.
В конце концов, какие только типы не являлись в «Затонскую новь» за всё время существования газеты.
- Давайте!.. Хотя нет, погодите. В смысле, товарищу духу скажите, чтобы погодил.
Выдвинув ящик стола, Лизавета Тихоновна принялась лихорадочно перерывать лежащие в нём бумаги. Найдя наконец искомое, она бросилась к двери кабинета и распахнув её, решительно повесила на ручку двери грозную табличку с надписью: «Не входить! Идёт совещание!» и заперла дверь на ключ. Незачем редакционной молодёжи любоваться на покойника, вселившегося в начальника РОНО.
Вслед за этим, правда, мелькнула у товарища редактора трусливая мыслишка, что ей делать, если явившийся дух кажется не слишком дружелюбным, но Лиза погнала её свирепо. В конце концов, когда-то Егор Александрович сам рассказал им способ борьбы с астральными сущностями. Должна же быть хоть какая-то польза от молодости, проведённой в Заведении! Мысленно хихикнув, Лизавета Тихоновна вернулась к столу и привычно вооружилась  карандашом и блокнотом. Фомин, глядя на её приготовления, улыбнулся снова.
- Хотите интервью взять?
- А вдруг? О строительстве социализма в астрале, - неловко отшутилась Лиза, пытаясь скрыть нервозность. Устроившись за столом, она сделала глубокий вдох и решительно произнесла:
- Зовите!
Егор Александрович вздохнул и закрыл глаза. Через пару секунд он открыл их снова и жалобно произнёс:
- Лизонька!..
Бесстрашная журналистка со стуком уронила карандаш.
Анечка Штольман много раз говорила, что духи не могут произносить имён. Только самые сильные из них. И если так, то этот дух был самым сильным из всех. Потому что, кажется, ему это удалось уже дважды. В первый раз – в двадцать втором, когда был бандитский налёт на редакцию, и он категорически потребовал от Анны Викторовны: «Спасите Лизу!» Правда, теперь Лизавета Тихоновна не была ни в чём уверена. Очень ей мешала долговязая фигура и рыжая шевелюра начальника РОНО.
- Алексей Егорович? – неуверенно произнесла она. В конце концов, Лизонькой её больше никто и не называл. Даже её нынешний гражданский муж товарищ Редькин в великом почтении обращался к ней на «вы» и именовал Елизаветой Тихоновной.
- Лиза, спаси дело всей нашей жизни! – голосом Фомина, но со знакомыми интонациями Ребушинского взмолился дух.
- Господи! Алексей Егорович, да что случилось-то?
Вместо ответа дух странно замялся, словно в поисках иных выразительных средств, потом решительно цапнул её за руку веснушчатой лапой Егора Фомина. У Лизы всё поплыло перед глазами. А когда картинка восстановилась вновь, показалось, будто смотрит она сквозь туман или плохо вытертое стекло. И отражалась за этим стеклом вовсе не потемневшая от времени и невзгод дверь редакторского кабинета, а какая-то вовсе иная реальность. Это был перрон небольшого провинциального вокзала, почти не отличающийся от затонского. Только на фронтоне красовалась надпись: «станция Заволжская-Задняя». По перрону сновали люди с кошёлками и чемоданами, бабы продавали пирожки, носильщики с нагруженными тележками мчались по проходу с криком: «Поберегись!» Но дух Ребушинского – теперь уже в своем собственном обличье, неумолимо влёк Лизу к ларьку, где торговали газетами и куревом. Солидного вида гражданин во френче и фуражке с квадратным козырьком, прятал в портфель коробку папирос и спрашивал у продавца:
«- И почитать чего-нибудь на дорогу».
«- Вот, товарищ, последняя новинка, - отвечал продавец. – Вам понравится. Тут убийства, приключения, страсть. Правда, про «бывших», но написано натурально. Всё прямо как в жизни!»
Дух Ребушинского пронзил Лизу пылающим взором. Указующий перст покойного литератора гневно ткнул в разноцветную обложку, по которой струились от заголовка потёки то ли воды, то ли крови вперемежку с водой. Заголовок гласил: «Сыщик и медиум: тайна ледяного кинжала».
Лиза удивилась. Сколько она помнила, о ледяных кинжалах Алексей Егорович ничего не писал, хотя металлических в его опусах было с избытком. Видя её недоумение, разгневанный дух перелистнул страницу, к изумлению продавца и покупателя вынудив книгу раскрыться на титульном листе. Там значилась фамилия автора: «Зинаида Ломакина-Прилипская».
Зинаида… Какая Зинаида??? Лизавета Тихоновна распахнула рот, дабы вопросить в гневе, что сон сей значит, но тут дух, убедившись, что товарищ Жолдина разглядела всё, что нужно, ослабил хватку, и Лизу снова куда-то стремительно понесло.
Её принесло за собственный редакторский стол, которого её бренное тело, кажется, и не покидало всё это время. Егор Фомин с интересом смотрел на неё. Лиза со свистом втянула в себя воздух. Чувства, переполнившие её на призрачном вокзале Заволжска-Заднего, по возвращению в реальный мир возросли стократно.
- Какая Зинаида?!
- Что? – опешил начальник РОНО.
- Какая такая Зинаида Ломакина? Что это еще за ледяной кинжал?!
Редактор «Затонской нови» надвинулась на учителя грозной валькирией. Товарищ Фомин отскочил вместе со стулом.
- Елизавета Тихоновна, да что с вами?
- Ох, извините, - опомнилась Лиза. – Алексей Егорович ушел?
- Ушёл, - кивнул Фомин. – Так это он приходил? И зачем?
Лизавета Тихоновна мрачно кивнула, нашаривая в сумочке портсигар. Ей срочно требовалось закурить.
- За мной, - промолвила она, делая глубокую затяжку. – Он хотел забрать меня с собой.
- То есть как? – севшим голосом спросил учитель.
Увидев его расширившиеся глаза, Лизавета Тихоновна поперхнулась табачным дымом и поспешно замахала руками.
- Нет-нет, не волнуйтесь, Егор Александрович! Забрать, в смысле – не туда, откуда. Он меня в какое-то место хотел… сводить? Или как это у духов? Слетать сквозь астрал? Словом, я была здесь – и вдруг очутилась там!
- И где? – напряжённо спросил Фомин. Перед глазами Лизы всплыла вокзальная вывеска.
- В Заволжске-Заднем! – произнесла она с отвращением. – Знать бы, где это…
- Это на том берегу, - растерянно пояснил учитель. – Город Богородск. Не так давно был переименован с целью борьбы с религиозным дурманом. Но что так взволновало господина Ребушинского?
Судя по выражению лица, начальник РОНО решительно не одобрял духов, которые являются к бывшей жене для того, чтобы в её компании прогуляться в Заволжск-Задний. Лизе и самой прогулка через астрал не слишком понравилась. Но еще меньше ей понравилось то, что она увидела. Зинаида, прости-Господи, Ломакина! С ледяным кинжалом! Товарищ редактор нервно затянулась и мрачно произнесла:
- Он сказал: «Лиза, ты должна спасти дело нашей жизни!» Надругательство, вот что происходит, Егор Александрович! Надругательство и беззаконие. Похоже, кто-то покусился на святое.
* * *
В кабинете покойного литератора Ребушинского был книжный шкаф. Этот шкаф с самого детства составлял предмет вожделения для Васятки Смирного. Но и в судьбе бывшей девицы Заведения Лизы Жолдиной этот шкаф тоже сыграл роль немалую. Можно даже сказать – судьбоносную.
В шкафу стояли не только книги самого Затонского Гомера. Были там Гоголь и Гофман, пугавшие не хуже страшных сказок, рассказанных в детстве на ночь.  Дюма и Жюль Верн заставляли воображение уноситься в далёкие дали. А над Карамзиным и Диккенсом так сладко было плакать. Достоевский и Тургенев, Толстой и Чехов – это было не сладко, это про жизнь. Позже Лиза сама по совету Анечки Штольман добавила в этот шкаф Короленко и Горького. Анна Викторовна, хоть и преподавала в начальной школе все предметы, больше всего любила уроки литературы. С ней и о книжках можно было поговорить, и о жизни.
Читать Лиза любила всегда. В молодости было это для неё чем-то вроде вина - упиться и забыть незадавшуюся свою судьбу. Только от вина голова потом болела, а от книжек – ничего. Пока служила в Заведении, ей и даром не надо было Достоевского с Чеховым – от реальности тошно было. Ей бы тогда «Парижские тайны», «Прекрасную Шарлотту, страшную атаманшу», «В мире страстей». Или вот «Сыщика и медиума».
Читала Лизка про чужую красивую жизнь и знала, что всё в книжках - враки. Не бывает доблестных рыцарей и непорочных дев. А благородные разбойники если и бывают, то держаться от них нужно подалее. Потому как прирежут ни за понюх, как вон подругу Женьку прирезали. На самом же деле люди были мелкими и простенькими, грешили тоже по мелкому, на копейку: в делах ловчили, где бы пожирнее кусок урвать, в браке - косили на сторону. А если все кругом таковы, то вроде и она, Лизка, иных не грязнее. Все так живут! Да только сердечко ныло порой над чужой досужей выдумкой, тосковало о несбыточном…
Штольман и Анна Миронова явились словно бы из того - другого мира, который существовал только за книжной обложкой. И они были единственными, кто непутёвую Лизку пожалел. Ну, что барышня из благородных с проституткой говорить не брезговала, так поначалу казалось, это у неё оттого, что жизни не знает. Не пачкалась, вот и не привыкла грязи бояться. Это потом стало ясно, что просто не может она иначе, всякому на помощь придёт, кто нуждается. Она такая – вот и весь сказ!
Куда удивительнее было, когда пожалел Лизку суровый полицейский следователь, который всю её видел до донышка насквозь. Он ведь первый был, кто к Лизе на «вы» обратился, по метрике имя-отчество назвал. А потом отвёл в сторонку и велел краденные из кошелька убиенного Ишутина деньги сразу не тратить. Лизка уверена была, что он её в тюрьму заберёт, а он почему-то не стал. Ну, что мужчины просто так добрыми не бывают, это девица Жолдина к тому времени усвоила накрепко. Если делает вид, что добр, значит, что-то ему надо. А что с проститутки взять? Вот она и предложила ему от щедрой души обслужить бесплатно. А сама размечталась ещё, что неплохо было бы иметь такого покровителя: из полиции, все его боятся. Строгий, значит с глупостями какими не будет приставать, вроде того Жоржа. А уж как красив!
Только Штольману Лизкины услуги были без надобности. Поглядел, будто и не слышал, а если слышал, то не понял. И не потому, что девиц за людей не считал. Он ведь и Пашу от садиста Жоржа спас, и Женечкиного убийцу нашёл. И потом ещё отпустил ведь Лизку, когда она в бега ударилась с Жениными деньгами. Хоть в тот раз деньги не были краденные, но ему-то с чего бы ей верить – после того, как она по карманам клиентов шустрила? Но разобрался ведь. И деньги отдал.
Хоть Маман и твердила, что в бордель со временем все приходят – лечить сердечную боль, да только не такие, как Штольман. Такие никогда не придут. Это всё равно как Государь Император в Заведение бы зашёл – и представить-то дико! Хоть сердечной боли сыщику с барышней досталось. Уж как Лизка переживала, когда случился меж ними разлад, и Анечка прилюдно Якову Платоновичу пощёчину дала! Словно сказка, что в жизни себя на миг явила, оказалась, как и все прочие, миражом и обманом.
Но они и тут не обманули. И любовь промеж ними такая жила – как песня, иначе не скажешь. Они её пели вдвоём – и не ведали, что всем вокруг слышно. А кроме любви в них ещё другое было – то, что заставляло их людям помогать. Якову Платоновичу оно хоть по должности и положено душегубов ловить и невинных  спасать, да только много ли полицейских до него-то так жили? Барышне же и вовсе пристало в беседке с книжкой сидеть, или с рукодельем каким. А она очертя голову кидалась защищать всех, кому защита была нужна, и даже с мёртвыми разговаривать не боялась. Её бесстрашие Лизу ещё тогда поразило, когда Анна Викторовна разговаривала с поручиком-мстителем. Ради того она и в бордель пришла. И неизвестно, для чего ещё храбрости-то больше требовалось.
Когда же убили Штольмана, а барышня Миронова теми же днями пропала, небо словно обрушилось Лизке на плечи – придавило, согнуло немыслимой тяжестью горя, какого она от себя сроду не ожидала. Стояла на кладбище за спинами тех, кто пришёл поклониться наглухо закрытому гробу, и плакала, стараясь, чтобы никто не слышал. И жутко было оттого, как закончилась эта сказка наяву. Неужели же за справедливость, за верную и честную службу, за многие жизни спасённые единственное, что от Бога положено – это тяжкие муки и жуткая одинокая смерть? А с барышней что же? Ведь не сможет она без него! Хоть и твердили иные, что смогла, забыла, замуж вышла, Лиза всегда точно знала – Анна Миронова свою любовь предать не могла! И каким облегчением было узнать, что и в этом они её не обманули, что истинная любовь вправду сильнее смерти оказалась. Анечка убийц не побоялась и своего единственного нашла и спасла!
Но то было много позже, а тогда, в девяностом году Лизе казалось, будто и её жизнь в одночасье закончилась. А то, что есть – ненадолго уже. Прирежет буйный клиент по пьяному делу, или какой-нибудь Жорж разделает, как лягушку. Кто разбираться станет? Померла шлюха – туда ей и дорога!
И в этот жуткий час явился вдруг Алексей Егорович со своими книжками. И всё было там фантастически преувеличено и даже смешно, но была святая надежда на то, что добро вознаграждается, что счастье – возможно. И что те, за кем потянулась всей душой – они всё ещё живы. Пусть на книжных страницах, но живы! Этой сказкой Ребушинский её из трясины вытянул. Стала она ему Музой, а потом и женой. И хоть не был Алексей Егорович ни героем, ни даже красавцем, но его выдумки не дали ей пропасть. И за это она его искренне любила. Если уж в таком грешном маленьком человеке, как господин Ребушинский, неправедно погубленные сыщик и медиум пробудили стремление к высокому, то значит и впрямь так жить возможно. И должно!
Сам Яков Платонович над Лизиными высокими чувствами только посмеивался. Он вообще пафоса не любил, а в отношении себя – и вовсе. Анечка говорила: было время, когда книжки Алексея Егоровича его неподдельно бесили. Даже с тётушкой своей в Париже однажды поссорился, когда она вздумала их молодым парижским хулиганам с русского переводить. Однако же и тут прав оказался не Штольман, а Ребушинский. Как рассказывала Анечка, хулиганы те со временем выросли вполне приличными людьми. Хотя, с другой стороны, захотели бы они с одних только книжек свою жизнь поменять, если бы не встретились на их пути настоящие сыщик и медиум? Это ещё вопрос.
В последние годы Лизавета Тихоновна и сама стала относиться к былой своей пылкой любви к выдумкам покойного литератора с изрядной долей юмора. Смешные эти книжки были – что уж там! И не слишком хорошо написанные. С другой стороны, и сам Яков Платонович вроде поуспокоился на этот счёт, и когда на свадьбе Лиза подарила Ваське и Верочке полное собрание Ребушинского, посмеялся только. Не особо возмутился даже, когда Васяткины друзья вручили молодым полотно кисти Белугина «Якоб фон Штофф побеждает дикого подручного графа Рыгайлова». Хоть на том полотне героический сыщик без жилета и ботинок сражался с огромной обезьяной. Васятка его над диваном повесил, любуется. И не может же такого быть, чтобы отец, к дочке с зятем захаживая, эту живопись на почетном месте не видел.
Но даже у Штольманов книжки Алексея Егоровича уже стали чем-то вроде семейной шутки, преданья старины глубокой. Издавать новый тираж Лиза не собиралась, разумеется, даже с победой мировой революции, как она в шутку пообещала Якову Платоновичу на Васиной свадьбе. Каждому овощу – своё время, и для каждой книги – тоже своё… Да и зачем новым гражданам советского Затонска те, книжные Героический Сыщик и Прекрасная Спиритка, когда рядом с ними ходят по земле Анна Викторовна и Яков Платонович, живые и настоящие?
Но если теперь кто-то вздумал вновь сочинять про сыщика и медиума – да так, что сам Алексей Егорович на том свете всполошился, с этим определённо следовало разобраться. И сделать это лучше сейчас, пока Штольманы в отъезде. Мало ли, чего там понапишут – по нынешним-то временам! Расстраивать друзей Лизе совсем не хотелось.
Так что, по всему выходило, что не миновать ей поездки в Заволжск-Задний. Господи, а название-то срамное какое!
   

   
Следующая глава          Содержание