Когда хозяйка моя сказала, что вместе с гостями своими на Разгуляй ехать собирается, я поначалу аж рот открыла. Потом спохватилась и закрыла поскорее, дурой себя изругав. Не сама ли чего-то такого у Бога просила?
- Всенепременно поезжайте, - говорю. - Барышне только накажите, чтобы одевалась потеплее, опосля лихоманки-то - а так оно весьма пользительно для неё будет по солнышку да снежку пройтись. Погоды нынче, как нарочно, на загляденье стоят. Да и сами вы давненько никуда не выбирались!
Сказанула эдак – и тут же язык прикусила. Потому как вовсе на моей памяти такого не было, чтобы барыня на гулянья поехала. На богомолье изредка ездила, еще реже – в торговые ряды али к портнихе. К стряпчему еще бывало, что покойного барина делами заведовал. А чтобы по гостям, или в театр, как другие господа, да хоть по парку летним днём пройтись – ни единого разочка.
И причину тому я знала ведь. Оттого и получились мои слова вроде как в издёвку. Но Наталья Дмитриевна на меня не обиделась, сказала только задумчиво:
- И впрямь – давно… Пора что-то менять.
Взглянула на меня:
- Клаша, а ты на Разгуляй посмотреть не хочешь ли? Давай, мы и тебя возьмём. Тебе ведь, наверное, тоже развлечься охота. А то живешь в этом доме – не то в монастыре, не то в могиле. Девушка ты молодая совсем, а гулять никуда не ходишь. И выходных не просишь. Почему?
И так на меня барыня посмотрела – словно впервые видит. Помолчала малость, а потом усмехнулась грустно и прямо спрашивает:
- Клавдия… Скажи - тебе тоже моей дурной славы перепало? Только скажи честно!
Ох, думаю, что деется-то! И такое зло меня в тот миг взяло… Да не на барыню, нет! На тех, кто её до жизни эдакой довёл – что ныне из любого угла на неё беда глядит, а всякая стенка за спиной шепчется. Ответила я как на духу:
- Врать не приучена. Про беду вашу – да, знаю. Что вроде как напраслину на вас возвели. Но сколь я тут служу, ни единого кривого слова я о вас не слышала. Ни в доме, ни в городе. С кем из простого люда знаюсь – никто про вас дурно не говорит!
- Правда? - Наталья Дмитриевна на мои слова вроде как слегка растерялась.
- Ежели хотите – так и на кресте поклянусь. Что там промеж господ – не знаю, врать не стану, а из прислуги хоть и любят иные барам кости мыть, но про вас почти не поминают. Может, в те поры, как супруг ваш скончался, Царствие ему Небесное, и болтали что лишнее, но я того не слышала. А ныне самое большое посудачат иной раз, что по мужу сильно горюете, потому богомольной затворницей заделались. Да и то редко. А про барина покойного и вовсе не вспоминают.
Барыня отчего-то улыбнулась горько.
- Выходит, в губернском городе достаточно иных развлечений? – а у самой губы задрожали, точно вот-вот заплачет. Но совладала с собой, спросила: - Тогда в чем же дело, Клаша? Почему ты сама никуда не ходишь, хоть с подружками? Даже в праздники – дома.
- Да что вы такое говорите, барыня! И к Волге летней порой гулять хожу, и на ярмарки, и в церковь, и в балаганах бываю, и в зверинец аж два раз ходила – на слона поглядеть! Мне и хватает, а на иное тратиться большой охоты нет. Сестренкам меньшим на приданое коплю.
Наталья Дмитриевна моя только глазами хлопнула. А я думаю – отовралась или нет? Ну а что еще ответить, почему на гулянки с подружками не хожу? Да просто - где подружки, там ведь и дружки. А мне оно ни с какого боку не нать, вот только сказать о том стыдно. Словно я порченная какая…
Тот же Разгуляй – вроде и охота на веселье людское поглазеть, но как поехать? Подле барыни да гостей её тереться невместно, а отойдешь в сторонку – непременно какой ухарь приметит, что одна стоишь, начнёт клинья бить. В городе – оно как-то привычнее, можно в любое время домой сбежать, а с Кабана – куда побежишь? Коли попадётся такой эхземпляр, что слов не понимает? За барынину юбку прятаться? Ухват ведь с собой не потащишь!
Так что от поездки с господами я в конце концов отнеткалась. Сказала, что не могу на целый день хозяйство на одну Настасью бросить, тем боле, что уговорились булки сдобные печь. Но пришлось пообещать, что потом всенепременно куда-нибудь схожу – поближе к дому. На Кабане, понятно, веселее всего, но и в городе не скучно. Вдобавок Наталья Дмитриевна перед тем, как уехать, мне две полтины сунула – мол, коли свою кровную копеечку тратить не хочешь, так за барский счет хоть чем-нибудь себя побалуй! Тут уж совсем мне стыдно стало. Денежку свободную я и впрямь впустую не тратила, но уж на гулянку-то и за свои сходить могла, не обеднела бы. Ладно, думаю, на часок сбегаю, потолкусь среди народа.
Девки, кто в услужение шли, почти все на приданое копили. Дело привычное. Мало кто собирался до старости в прислугах ходить. Я тоже копила, тут я барыне не соврала. То ли по извечной деревенской привычке, то ли по натуре – все ж я много в батюшку пошла, как он, прижимиста оказалась. Но вот на что коплю - как-то и не задумывалась.  Может, и впрямь меньшим сестренкам пригодится, когда в возраст войдут. Сама-то уже – без малого перестарок. Двадцать лет стукнуло, парни таких редко сватают, разве что богатых да пригожих. А у меня ни того ни другого. Конечно, на барских харчах и я малость отъелась, видать стало, что девка, а не сучок от ракиты – но всё одно, поправилась не сильно. Ни росту, ни стати, и с лица – самая обыкновенная. Не чета той же Анне Викторовне.
А вот тоже – много ли счастья ей оно принесло, личико милое? Князь-то старый, про коего хозяйка мне поведала, наверняка красотой и соблазнился. Старики на девичью прелесть падки.
А вот Яков-Герасим – нет. Сама не знаю, откуда во мне та уверенность взялась, но вот виделось – не за приглядную наружность он её выбрал. Как и она его. Что-то иное меж ними, такое, что и словами толком не передашь. Такое, что всё одно родилось бы, даже будь Анна Викторовна и вполовину не столь хороша как есть.
Может, так оно и лучше – без лишней красы? Вот, как со мной. Никто второй раз с охотой не взглянет, да и не придется никому объяснять – отчего ты от тех взглядов словно замороженная делаешься. А что тут объяснишь, коли и сама толком не знаешь?
На ближней к дому площади весело было. Широкий Четверг, самая пора для разгула, для молодецких забав. Походила я среди народа, угостилась блинами, посмотрела на петрушечников да на ряженых, потом на то, как девки да мальчишки банными вениками друг друга колотят, да в петуха играют – на одной ноге стоя друг-дружку сбить норовят. На одном конце площади валенок метают, на другом – на метлах скачут; шум, гам, гармоники наперебой заливаются – кто кого перепоет…
Столб ледяной тоже стоял, парни да мужики удалью мерялись, один за другим до колеса с подарками добраться пытались, только ни одному даже до половины долезть не удалось. Когда я ближе подошла, как раз очередной удалец с него сверзился. Ладони до крови ободрал, стоит, плюётся.
- Черт, - кричит, - ваш столб водой поливал!
Тут даже мне азартно стало, поближе протиснулась, стала смотреть – сладит кто со столбом али нет? Еще пара сорвиголов полезла – тож слетели. За ними еще один вышел, тут народ сходу смех разобрал – больно хлипок им парень показался.
- Гляди, робя, Илья Муромец явился. Ща он нам столб с корнями вырвет!
Парнишка и впрямь был сложения небогатырского. Сухотелый, узкоплечий. Но на шуточки людские ничего отвечать не стал – походил вокруг столба, осмотрелся – да как прыгнет. И как кошка – вверх по столбу! Народ так и ахнул:
- Ну, ухарь!
Свистят, галдят, а парень знай лезет. До самого колеса долез, а на колесе много добра висело – и мешок с поросёнком, и сапоги новые, и петух в корзине. Толпа внизу шумит, советует, что схватить – а он словно не слышит, высматривает. Наконец высмотрел что-то, цапнул - и вниз по столбу поехал.
Народ шутки отпускать перестал, знай в ладоши хлопает, молодцом парня величает, мол - мал да удал! А следом смотрю - девка из толпы кинулась. Остановилась напротив, руками всплеснула:
- Илюша, ну зачем!
А парень, ни слова не говоря, ей шаль протянул. Красивая шаль, праздничная, в цветах. Но девка того словно бы и не увидела. Стоит, руки стиснула, губы дрожат:
- Глупый, ну зачем! А если бы убился!..
- Так не убился же!
Шаль ей на плечи накинул и улыбнулся во весь рот. Девка только вздохнула и рукой махнула.
- Ну что мне с тобой делать… Илья Муромец!..
Улыбнулась тоже, шагнула к нему, да в губы и поцеловала – при всех. На Масленую в том грех невелик.
Народ дале веселился, по столбу уже наново кто-то полз, а мне отчего-то грустно стало. Повернулась и побрела прочь. Всё едино, домой пора, к пыли невытертой.
Бывает ведь она – любовь. И промеж господ, и промеж простых людей. Вот, пожалуйста – Илья Муромец захудалый и Марья Моревна ему под стать. Невеличка, с лица невидная, а как улыбнулась своему Илюше – так точно свет от неё пошёл. И он… Небось целый год прикидывал, как на тот столб вползти. Без сноровки так не влезешь. Хотя мог бы ту шаль и в лавке купить, деньги невелики, а парень точно не из босяков – мастеровой, не то конторский. Но ежели в деньгах рассуждать, то на том столбе много чего висело. Поросёнок али мешок с зерном наверняка поболее стоит. Вот только Илья этот, когда на столб лез – точно не о деньгах думал. А девушка его – и подавно.
Потом столб ледяной на Масленую – он же не просто так, дабы удаль свою показать да каким добром разжиться. Старики в селе баяли, что в иные времена тот столб означал путь от земли к небу. И кто до вершины добрался, тот путь словно бы прошел и дар свой получал уже не от людей – от горних сил.
Девка, небось, дочкам и внучкам будет ту шаль показывать. Я бы точно показывала. Да вот – не судьба. Полно хороших людей рядом ходит; пусть даже не любовь до гроба, как у иных, но с кем-нито наверняка бы сладилось - жили бы не хуже других, на Масленую с гор катались… Сглазили меня, как пить дать.
Пятый год пошел, как я в Казани жила, но новости из села родного до меня доходили. И с односельчанами виделась порой, и Василий-бондарь, тетки Аграфены брат троюродный, через которого я денежку своим посылала, много чего рассказывал. Про ближних, про дальних - ну и про Пахома Метелина тож. Что года через два, как я из дому ушла, он от брата старшего отделился, своё хозяйство завёл, из соседнего села девку хорошую за себя высватал. Но та на свете не зажилась, в тот же год померла, не то от давушки, не то от огневицы. А Метелин с тех пор так бобылём и живет, извозом промышляет.
Я как про то услышала, сразу подумала – не в огневице дело. Оно понятно, что лихоманки злые бывают, но ту молодуху бедную в могилу точно не болезнь свела. Как пить дать - русалкины козни. Вот и со мной не похоже ли стало? Обсказал тогда Пахом своей зазнобе, что я их вдвоём увидала – она и расстаралась. Добраться не успела, а порчу всё одно кинула – что по сию пору в каждом парне да мужике вижу только волчий взгляд да кровавый рот.
И что с этим делать? Какую бабку-ворожею искать, чтобы тот русалий крест с меня сняла?
Вот, Наталья Дмитриевна моя тоже пять лет жила как проклятая - но вырвалась же, смогла. Потому, как от чистого сердца помогла людям – незнакомым, незнаемым, не судя и не спрашивая. И теперь они помогали ей. Как, чем – я и не знала толком, только видела, что Анна Викторовна с мужем моей хозяйке жизнь возвращали. Может, и я смогу? Вот только как?
Пойти в степь, поискать, не заблудился ли там кто и по мою душу?
 
Следующая глава          Содержание