Завещание оказалось любопытнейшим документом. Точнее, два завещания, одно повторяло другое. Его составитель продумал все до малейшей мелочи. Даже смерть Елены. Рогозин так торопился выразить свою последнюю волю, что не дождался свадьбы. Почему? Ожидал покушения? Штольман не верил в совпадения.

Обстоятельства, упомянутые в завещании, требовали уточнения. Штольман запер сейф и отправился в участок – ему нужно было телефонировать в столицу. Трясясь в пролетке, он опять думал о Колесникове. Как легко им работалось вместе! Ничего не нужно было объяснять, они мыслили в одном направлении. Никита прекрасно понимал людей, Штольман – факты и доказательства. Дополняя друг друга, они всегда добивались успеха. Вот только теперь работать приходится одному.

***
В управлении было пустынно – еще бы, пятый час. Впрочем, Штольману это было только на руку: он мог говорить спокойно, не опасаясь чужих ушей и языков. Сделав нужные запросы, сыщик принялся систематизировать все узнанное за сегодняшний день. Однако закончить ему не удалось: в дверь кабинета полицмейстера постучали.
- Войдите!

На пороге появился доктор Милц.
- День добрый, Дмитрий Платонович. Позволите?
- Прошу, Александр Францевич, присаживайтесь.

Милц неторопливо прошел в кабинет и основательно устроился на стуле перед Штольманом.
- Уделите мне минуту вашего времени, мне нужно с вами поговорить.
- Какое совпадение, Александр Францевич, у меня возникло ответное желание.
- А! Так вы ознакомились с завещанием.
- Разумеется. Вы не могли бы объяснить мне, почему опекуном Александры Рогозиной названы именно вы, а не кто-то из близких родственников?

Александр Францевич положил обе руки на трость.
- Видите ли, Дмитрий Платонович, незадолго до смерти Михаил Николаевич пришел ко мне с серьезным предложением. Он сообщил, что хотел бы передать мне опеку над дочерью в случае, если он и Елена погибнут одновременно. Я ничего не мог понять. Разумеется, я был лечащим врачом Сашеньки, но моя роль заключалась в том, чтобы лишь наблюдать ее и помогать во время истерических приступов. Ее болезнь неизлечима, да и я не специалист по душевным заболеваниям.
- Давно наблюдаете девочку?
- С тех пор, как она здесь живет, уже несколько лет. По каким-то причинам она хорошо ко мне относится. Ну как хорошо – позволяет подойти к себе, осмотреть, даже взять себя за руку. Мое присутствие ее успокаивает.
- Стало быть, отец тоже доверял вам? Чем же это вы его покорили?
- Уж не знаю, почему он обратился именно ко мне.
- Он как-то объяснил свой выбор?
- Сказал, что если дочь останется со мной, он может быть спокоен за ее будущее.
- Это все?
- Нет, не все. Михаил Николаевич приходил спросить моего согласия. Я его дал. Благополучие ребенка важнее всего. Если уж ее отец счел, что для Саши так будет лучше, я готов взять на себя ответственность.

Штольман прищурился.
- То есть он пришел обсудить с вами вопрос, включать ли вас в завещание, имея в виду, что вы можете отказаться.
- Разумеется. Опекунство не каждому по душе. Однако в этом случае моя жизнь не слишком изменится. Михаил Николаевич не требовал, чтобы я переезжал в особняк или Саша жила бы со мной. Он считал, что ребенку будет лучше в привычном окружении, а я могу поступать по своему усмотрению, например чаще навещать ее и следить, чтобы она ни в чем не нуждалась. Что касается управления имуществом, этим будут заниматься другие опекуны. Там целая система. Михаил Николаевич позаботился о том, чтобы его наследники ни в чем не нуждались, и чтобы было как можно меньше возможностей для злоупотребления.
- В свете завещания тот факт, что именно вы делали его вскрытие, выглядит неэтично.

Доктор вспыхнул.
- Ну если вы хотите обратиться к столичному патологоанатому, милости просим. Сказать по правде, я не очень интересуюсь патанатомией. Предпочитаю помогать живым, а не резать мертвых. Но что поделать, в этой глуши врач занимается всем на свете.

Штольман сменил тему.
- А чем вы занимались бы, если бы у вас было время и возможность?

Милц поправил очки.
- Вопрос, конечно, неожиданный, но извольте. Меня привлекает акушерство во всех своих аспектах. Беременность, родовспоможение… Если б я мог, открыл бы здесь больницу с отделением для рожениц. Но поскольку такой возможности у меня нет, обучаю понемногу повивальных бабок.
- Тогда у меня есть для вас новости, Александр Францевич.
- Плохая и хорошая.
- Это уж как водится. По завещанию вам выделяется пенсион, пока вы опекаете дочь Рогозина.
- Об этом осведомлен, тут ничего для меня нового нет. Сумма неплохая, однако ж для научных свершений недостаточная.
- Есть и другая сумма, - Штольман написал несколько цифр острым угловатым почерком и передал бумагу доктору. Взглянув на цифру, Милц встал. На лбу его выступил пот.
- Вы хотите сказать…
- Это финансирование строительства больницы под вашим руководством.
- Но ведь это же прекрасно! – вскричал доктор. Он схватил бумагу обеими руками. Лицо его сияло.
- А плохая новость в том, что вы все же заинтересованы в смерти Рогозина.
- Но ведь я же не знал!

Штольман всем своим видом выразил сомнение.

- Уверяю вас, Дмитрий Платоныч, что просто понятия не имел! И потом, я же в день убийства все время был на людях!
- Вот как?
- Конечно! С шести утра делал обход, потом оперировал вместе с коллегой, обедал с ним же… Да вам вся больница подтвердит.
- Что ж, рад за вас, Александр Францевич. Вы не возражаете, если мой помощник расспросит вашего коллегу и прочих свидетелей?
- Сколько угодно! – было видно, что Милца больше занимали мысли о будущем больницы, чем о его собственном.
- Тогда не смею более задерживать.

Штольман поднялся, проводил доктора и потом долго смотрел, как тот со счастливым и рассеянным видом садится в пролетку, утирается платком, уезжает, забыв назвать адрес. Нет, Милц никак не мог быть подозреваемым. Все же проверить его надо, хотя бы и формально.

Словно подслушав его мысли, в кабинет заглянул Шумский. Он вручил Штольману таблицу, где последний день Рогозина был описан чуть ли не по минутам. «Толково», - признал сыщик, проглядывая таблицу с указанием времени, занятия и свидетеля – одного или нескольких – подтверждающих сведения.

- Отличная работа, Иван Алексеевич! А теперь попрошу вас составить такой же рапорт о докторе Милце. В день убийства он был в больнице, нам нужно быть совершенно уверенными, что это так.
- Но вы же не думаете, что Александр Францевич…
- Думать рано! Нужно собирать факты, - отрезал Штольман. – Ступайте.

Поручик с тоской глянул на часы, но возражать не стал. Штольман спохватился.
- Впрочем, можете заняться этим завтра с утра, на сегодня закончим.
- Благодарю, Дмитрий Платонович! Доброго вам вечера!

Проводив и поручика, Штольман решил, что в участке больше делать нечего. И время обеда, и сам обед обошли сегодня сыщика стороной. Пора бы наведаться на казенную квартиру в надежде, что тот, кто его там ждет, взял на себя заботу о его пропитании.

***

Вечер подступил к распахнутым окнам, освежая и успокаивая дневной жар, как приложенное ко лбу влажное полотенце. Вечерняя звезда, заметная даже на светлом еще небе, притягивала взор подобно недавним видениям. Может, и это след чьей-то страсти, навеки ушедшей в небо, но не исчезнувшей?

Не думать о новом даре! За вечерним чаем нужно держаться непринужденно, иначе мама не даст ей покоя. Анна решила убить одним выстрелом двух зайцев: разговорить родителей, чтобы узнать что-то новое о Рогозине, а также укрепить их в мысли, что она вполне здорова.

Чаепитие оказалось неожиданно приятным: глядя на родителей, Анна не могла не вспоминать об увиденном, каждый раз испытывая теплое чувство, словно их звезда согревала и ее своими лучами. Да так оно и было, пожалуй. Никогда раньше Анне не приходила мысль о том, как уютно и спокойно ей жилось в семье, где мать и отец неизменно преданны друг другу. И это несмотря на мамин взбалмошный характер!

Анна знала, что многие считают Виктора Ивановича подкаблучником. Ей всегда смешны были эти домыслы. Конечно, Марья Тимофеевна любит шуметь и распоряжаться, создавая впечатление хозяйки дома. Но близким-то известно, кто принимает решения на самом деле. Ее удел – выбор портних, куаферов и меню. Все остальное на плечах отца. Мама тянется к нему за помощью в любой, самой несложной ситуации и принимает все его решения, даже противоречащие ее мнению. Например, в отношении дяди – ее бы воля, Петр Иваныч не переступал бы порога их дома.

- В ближайшем будущем я буду очень занят делами Рогозина, ведь он назначил меня своим душеприказчиком. Помнишь, Маша, он заезжал к нам?
- Как не помнить! Меня потом кто только о нем не расспрашивал. Еще бы, такое событие – всем известный затворник заехал к адвокату!
- Наверное, вам придется проводить много времени в имении. Я буду ездить с вами, папа, навещать Сашеньку.
- Все дела Рогозин вел в Петербурге, мне понадобится пробыть там какое-то время. Хотите, поедем вместе? Погуляете по столице, развеетесь.
- Только умоляю тебя, Витя, без Петра!
- Ну, запретить я ему не могу. Кстати, Анна, ты не знаешь, что с ним? Заперся у себя, жалуется на недомогание. Откуда вдруг?
- У него голова заболела, пока он у меня сидел.
- Как не заболеть, когда он меры не знает!
- Маша! Ну с чего ты взяла!
- Да от дверей дух идет!
- Мама, а вы помните родителей Елены, Касьяновых?

Мария Тимофеевна пылала негодованием, а потому прослушала вопрос. Пришлось повторить.

- Очень смутно. Мы с ними знакомства не водили, да и потом, они погибли сразу же после вашего выпуска.
- Я подробностей совсем не помню.
- Еще бы, я тебя от них берегла. И теперь не вижу повода вспоминать!
- Все-таки странно, что сначала родителей не стало, а теперь и Елены.
- Сколько помню, их смерть не была криминальной, - Виктор Иваныч придвинул к себе блюдечко с вареньем. – Скорее, романтической. Весь город об этом говорил.
- Все верно. Галина Николаевна скончалась от чахотки. Константин Иваныч на похоронах бросился на ее могилу и пролежал так много часов. Должно быть, простудился, пролежал в горячке неделю или две и тоже умер.
- Какая печальная история! А теперь Касьяновых совсем не осталось. Хотя у Елены была какая-то тетка, - припомнила Анна.
- А к чему тебе это все? – спросила Марья Тимофеевна.
- Да вот думаю, кого нужно известить.
- Без тебя разберутся.

Нет уж, подумала Анна. Без меня не справятся. Надо разузнать, что за человек эта тетка. Может, до смерти завидовала племяннице? Или просто хотела получить ее долю наследства? Завтра с утра узнаю, где она живет, и поеду к ней.

***

Казенная квартира оказалась не заперта. Штольман недовольно поморщился, но сменил гнев на милость, когда прошел внутрь: на столе его ждал заботливо укутанный в одеяло обед. Рядом храпел бдительный охранник.

Штольман постучал по столу. Храп прекратился, но его обладатель не проснулся. Штольман пихнул его:
- Вставай! Елька! Обед подай по-человечески, я голоден.

Хозяйский голос окончательно разбудил спящего. Елька поднялся, приглаживая пятерней торчащие во все стороны волосы.
- Хорош! – сказал Штольман, глядя на его опухшее лицо.

Щуплый встрепанный мужичонка протер глаза, подавил зевок:
- Уж простите, Дмитрий Платоныч, прикорнул, вас не дождамшись!
- Не дождамшись! – передразнил Штольман. – Скажи уж – принявши сверх меры!
- Не без того, - согласился Елька, деловито разворачивая одеяло, в котором нашлись судки с гречневой кашей, тушеной в грибах курицей и щами. – Для вас же старался!
- Ну-ка слей мне, умоюсь. И про успехи доложишь. Да живей!
- Бегу, бегу, не разорваться мне!

Однако и не разорвавшись, Елька ухитрялся быть в двух местах одновременно. Иначе как объяснить, что, прислуживая Штольману, он успел и накрыть на стол, а когда Дмитрий Платонович приступил к трапезе, начал рассказ об услышанном.
- В трактирах только и разговору, что об убийстве. Больше о миллионщике судачат, девицу никто толком не знает.
- А Рогозина, стало быть, знают?
- Женька-бодяжник там свой человек. Наслышаны.
- Ты видел брата Рогозина?
- А как же! Проставился даже. С хорошим человеком отчего не выпить?
- Откуда знаешь, что хороший?
- Да по всему видно. Душевный, через то и пить пристрастился. Все о племяшке сокрушался, мол, как она теперь.
- Где был в день убийства?
- Да где ж ему быть – в трактире! Все его видели. Трактирщик запись ведет, чтоб Женька меру не превысил.
- Это как?
- Миллионщик кредит завел во всех трактирах, Женька выпить может, но не больше, чем Михаил Николаич определил.
- Что еще можешь о нем сказать, кроме того, что добрый?
- Слабый, жалостливый, мухи не обидит.
- Еще что интересного услыхал? – Штольман промокнул губы, отложил салфетку.

Елька проворно убрал посуду, подал графинчик с коньяком, наполнил рюмку.
- Говорят, что дьявол тут замешался. Конюх его видел.
- Чушь какая-то.
- Бабы в лесу тоже заприметили кого-то верхом. Конь вороной и всадник в черном.

Штольман выпил, поморщился.
- Баб нужно отыскать, пусть хоть место и направление покажут.
- Сделаем, - кивнул Елька.

Штольман устало потер лицо.
- Постель готова, ступайте спать. Хозяйка тут хороша, все чистым-чистехонько, белье как новое.

Сыщик хотел было сказать что-то еще, но лишь благодарно похлопал Ельку по плечу и отправился в спальню. Вернулся, выложил две полтины на завтра и ушел уже окончательно. Слуга живо прибрал деньги и широко зевнул. Все же принял он сегодня прилично, ведь кто не пьет – тот записывает. Вот и пришлось попивать и подливать, а теперь маяться.

Елисей был крепостным господ Штольманов, но крепостным беглым – ушел от ненавистного Платона Алексеича, не дождаясь обещанной порки и объявленной вскоре свободы. Он долго скитался, промышлял воровством, пока не попался молодому чиновнику, только начинавшему свой путь в сыске. Дмитрий не распахнул объятья старому знакомому, однако и сажать его не стал, сделав своим осведомителем. Он находил некоторую иронию в сходных обстоятельствах их исхода из дома Штольманов.

На первых порах Елька приносил Штольману немалую пользу. Потом, конечно, свои прознали, кому он служит, порезали сильно. Если б не Дмитрий Платоныч, Елька не выжил бы. Но Штольман вознамерился спасти бывшего крепостного, чувствуя свою вину в его теперешних бедах. Он приводил врачей, обрабатывал раны, выхаживал, как мог. Его усилия оказались не бесплодными: Елька встал на ноги. Но не ушел. Он остался у Штольмана слугой, денщиком, товарищем и даже помощником в сыщицких делах. Повсюду сопровождая Дмитрия Платоныча, он сделался таким же верным его спутником, как котелок или трость.

***

Анне снилась гимназия: монотонный голос педагога, запахи мела и мастики, выкрашенные в казенный цвет стены. Как хорошо, подумала она, что мне больше не нужно приходить сюда каждый день. А сейчас? Для чего я здесь?

Словно в ответ на ее вопрос соседка по парте легко прикоснулась к локтю Анны. Да это же Елена! Только не скромная гимназистка, а та барышня, какая явилась в дом Мироновых совсем недавно. Она прижала палец к губам, потом протянула ей учебник. Анна прочла название: «Астрономия дара». Елена открыла первую страницу, где было написано: «Научись понимать звезды».

Анна взяла учебник и шепотом спросила: «Для чего мне это?». Елена испуганно замахала руками, но было поздно: преподаватель спустился с кафедры и протягивал руку за учебником. «Не отдавай!» - услышала Анна. Она сделала над собой усилие и… проснулась.

Анна села в постели, тяжело дыша, отбросила волосы. Ночь была на исходе, небо стремительно светлело, но Затонск еще спал. Самое время подумать об увиденном.

Что хотела сказать ей Елена? Пыталась объяснить, в чем заключается новый дар? Благодаря дяде и родителям Анна поняла, что в звездах ей открывается история любви. Что было, что предстоит, чему не суждено сбыться. Но как понять смысл увиденного? К примеру, Надин. Анна не догадалась, что девушка умерла. Ее неподвижность обрела смысл только после пояснений дяди.

Да, «Астрономия дара» ей точно пригодилась бы. Но вряд ли существует подобная книга, это все же не духовидение, а какой-то иной дар. И есть вопросы, на которые никто не даст ответа. Для чего Анне этот дар? В чем его смысл? Разве он может помочь в расследовании преступлений?

Вслед за этой мыслью вернулась тоска. Где ты, затонское лето двухлетней давности? Прежний жутковатый, но знакомый дар, велосипед, соломенная шляпа и удочка над прудом. И Штольман, Яков Платонович.

Анна застонала. Как хочется одеться и побежать в участок, снова коснуться его, услышать его голос! Убедиться, что все было не зря. Желание было столь властным, что она встала и схватила платье, но тут же выронила его. Штольман, должно быть, спит где-нибудь в номерах или куда его определили. Уже даже и не ночь, а раннее утро. Потерпи, уговаривала она себя. Подумай о чем-нибудь другом.

Дар. Когда-то она так гордилась своими способностями. Так радовалась, что расследует преступления наравне со Штольманом и поражает его своей проницательностью! Как он сказал ей: «Никогда вы не будете обыкновенной». Анна улыбнулась, потом вздохнула. Снова о Штольмане.

Когда же она успела повзрослеть и понять, для чего ей действительно дано духовидение? Теперь и не вспомнить. Может, когда искала убийцу студента? Нет, наверное, когда у Бенциановой появился Ваня. Тогда стало ясно, что ее дар может помочь живым, не только узнать правду о мертвых.

Что, если ее теперешняя способность видеть синие звезды тоже нужна людям? Как использовать ее во благо? Как жаль, что у них с Еленой было так мало времени. Может быть, и она кому-то помогала своим даром? Как бы это узнать?

Спрошу у тети Лизы, решила Анна. Все равно я должна поговорить с ней. Вот рассветет – и пойду. Даже завтрака дожидаться не стану!

***

К тому времени, когда в участок явился Шумский, Штольман успел переделать массу дел: пересмотрел кипу телеграмм, телефонировал кое-кому в Петербург и теперь подводил итоги. Судя по полученным сведениям, в деловых кругах смерть Рогозина имела катастрофический эффект. Рушились поставки, повисли в воздухе договоры. Надежды на подряды не оправдались. И ни один из конкурентов не в состоянии был полностью закрыть образовавшуюся брешь.

Чтобы разобраться во всех деловых хитросплетениях, потребовалась бы уйма времени. Штольман не был уверен, что его не будут торопить. Кроме того, неизвестно, была ли в этом необходимость. Убийство невесты не вписывалось в версию о коммерческой подоплеке. Следовательно, расследование этой линии было бесперспективным.

- Доброе утро, Дмитрий Платонович! – Шумский был свеж и сиял, как летний день за окном.
- Я смотрю, у вас прекрасное настроение, Иван Алексеевич!
- Я проверил алиби доктора. Он действительно никуда не отлучался в одиночку. Вот!

Он протянул Штольману таблицу. Тот бегло проглядел ее. Действительно, Шумский снова неплохо потрудился: день Милца был расписан по часам, против каждого промежутка времени – место, где он находился, и свидетели.

- Рады, что доктор ни при чем?
- Конечно, Дмитрий Платонович! Всегда приятно понимать, что не ошибся в человеке.

Штольман не мог сдержать усмешки.
- Однако вы еще не утратили веру в человечество. Хорошо хоть в полиции вы временно.

Шумский рассердился.
- Да если в людей не верить, как же тогда жить?

Штольман не собирался спорить на отвлеченные темы.
- Поговорим об этом в другой раз. Вы мне лучше скажите, кто в Затонске собирает оружие?

Лицо поручика вытянулось. В числе его знакомых коллекционеров не было.

- Понятно. Ну что ж, тогда займитесь тем, что у вас так хорошо получается. Проверьте алиби вот этого человека, - и Штольман протянул поручику листок с написанным на нем именем. А я пойду побеседую с господином душеприказчиком. Если меня не будет в участке, значит, я у Мироновых.

Шумский снова оживился:
- Я хорошо знаю эту семью. Даже когда-то водил дружбу с Анной Викторовной.
- Вот как?
- В раннем детстве.
- И какое у вас мнение о Мироновых?
- Прекрасная семья. Виктор Иванович и Марья Тимофеевна милейшие люди, всегда были добры ко мне.
- Это что, все?!
- Столько лет прошло…
- Хорошо, ступайте.

Когда дверь за поручиком закрылась, Штольман просмотрел еще пару бумаг, потом надел котелок, взял трость и отправился на встречу с прекрасным. У него возникло несколько вопросов к Анне Викторовне.

***

Елизавета Ивановна не обрадовалась ранней гостье. Возможно, дело было не столько во времени, сколько в цели визита. И все же вела она себя совсем не гостеприимно. Соболезнования приняла с каменным лицом, на вопросы отвечала односложно. Чаю не предложила. И чем дальше, тем чаще поглядывала на часы.

Тетя Елены, служившая в доме и знавшая Рогозина лично, была слишком ценным свидетелем, чтобы отступиться от нее из-за ее нежелания говорить. Чтобы пробиться сквозь ее защиту, Анна отбросила политес и спросила прямо:
- Вы знаете, что у вашей племянницы был особый дар?

Впервые красивые, но несколько грубоватые черты выразили хоть какое-то чувство: широкие брови чуть приподнялись, полные губы дрогнули.
- Что же, она вам похвасталась? Или, быть может, гадала?
- А разве она была предсказательницей?
- Нет, - отрезала Елизавета Ивановна, - и дара у нее никакого не было!
- Она сказала мне о вечном полдне. О себе и Михаиле Николаевиче.
- Чепуха, блажь, плод больного воображения!
- Но ведь она не ошибалась.
- Вам-то откуда знать!
- Я видела их вместе.

Елизавета Иванова нервно стиснула шаль на полной груди.
- Не было ничего, вы слышите? Девчонка возомнила себе, что стала предметом высоких чувств-с! А все позор, грязь!

Анну ошеломил этот взрыв, и она не смолчала:
- Вы что же, не верите в их любовь?
- Какая там любовь! – Елизавета Ивановна воздвиглась над столом, оперлась о него могучими руками и нависла над Анной. – Выставила себя на посмешище! И меня заодно!
- Почему вы так говорите?
- А как еще говорить! Я пристроила племянницу на такое хорошее место только потому, что считала ее серьезной и скромной. Мне и в голову не могло прийти, что она пожелает окрутить хозяина дома!
- Все было не так!
- Оставьте! Как еще могло быть? Немолодой одинокий мужчина с тяжелым характером, главное его достоинство – деньги! Повелся на молодую мордашку, а Елена и купилась! Думала, он женится. Как же!
- Это неправда! Ведь она приглашала меня на свадьбу.
- Свадьба существовала лишь в ее воображении, - отрезала Елизавета Ивановна, выпрямляясь во весь свой немалый рост. – Роль содержанки – вот все, что ей было уготовано! И себя опозорила, и всю нашу семью. Счастье, что мать не дожила.

Анна встала.
- Я не понимаю, почему вы отрицаете очевидное. Но Михаил Николаевич тоже говорил о свадьбе и даже дату называл.
- Уходите, - приказала Елизавета Ивановна. Лицо ее пошло красными пятнами. – Я не желаю слушать эти бредни. И все эти истории о зеркале, в котором Елена якобы видела людей, предназначенных друг другу, такая же ложь. Грязные мечты, которые завели ее туда, куда и должны были – в постель к богатому старику, откуда прямая дорога в желтобилетницы!

Горя от возмущения, Анна хотела ответить, но вдруг голос Елены снова зазвучал в ее голове, и Елизавета Ивановна скрылась за маревом. Вот только никакого неба над ней не было. Серая муть, безнадежный туман, сквозь который не пробивалось ни искорки света. Анна вглядывалась изо всех сил, но так ничего и не увидела.

- Вы что, не слышите? – донесся до нее голос издалека. – Уходите!

Видение растаяло. Анна обрела зрение и слух и тут же пожалела об этом. Елизавета Ивановна, красная от гнева, указывала ей на дверь. Не сказав ни слова, Анна повернулась и вышла. У выхода ее нагнал субтильный господин средних лет. Не старый, но какой-то потрепанный, словно бы скомканный, он мялся от неловкости. Нервно оглянувшись на гостиную, он тихо попросил:
- Умоляю, не сердитесь. Это на нее смерть племянницы так подействовала.
- Максим! – донеслось из гостиной. Господин втянул голову в плечи.
- Примите мои извинения.

Анна кивнула и покинула негостеприимный дом с тяжелым сердцем.

Какая злоба, думала она. И ведь уверена в своей правоте, ничего ей не докажешь. Воплощенная добродетель! А на деле – несчастный человек. Ведь вся эта серость на том месте, где должно быть небо, может означать только одно – она никогда не любила. И, наверное, никогда не полюбит. Оттого и злобствует, что душа пуста, в ней нет ничего, кроме «правил жизни», которым следует сама Елизавета Ивановна и которым, по ее мнению, обязаны следовать все остальные.

Вслед за этими мыслями пришли сомнения, да такие, что Анна на миг остановилась. А что, если она неправильно все поняла? Вдруг она видит не любовь, а суть души? И серость означает душу, выжженную убийством? Может, тетя Лиза ждала наследства, не получила его, а теперь злобствует? Анне снова не хватало той «Астрономии» из сна. Если б знать точно, что означают ее видения!

Впрочем, версию о наследстве легко проверить. Достаточно спросить у папы, написала ли Елена завещание. А там, может, и заглянуть удастся?

В тяжких раздумьях Анна не заметила, как дошла до дома. Из беседки в саду доносились оживленные голоса – завтрак уже начался. Дымил самовар. Пахнуло чем-то знакомым, даже волнующим. По непонятной причине сердце Анны тревожно забилось. Она поднялась по ступенькам и оказалась у накрытого стола.
- Анна! – Марья Тимофеевна выглядела оживленной. – Что же ты опаздываешь! У нас гость. Поздоровайся скорее!

Но Анна вновь была охвачена немотой: навстречу ей из-за стола поднимался Штольман. Дмитрий Платонович.

Содержание

Глава 7. Стальные нервы

Отредактировано АнонимФ (25.05.2025 20:13)