К дому Мироновых Штольман подошел так, чтобы его не видели из беседки, где готовилось вечернее чаепитие. Отбиваться от радушных хозяев, которые обязательно пригласят его к чаю, не хотелось, как и тратить время на светские беседы. Поэтому он направился в обход. Долго гадать, какое же окно принадлежит Анне Викторовне, не пришлось: только в одном горел свет, несмотря на светлый вечер. Ведь разбирать даже знакомый почерк совсем не просто.

Анна Викторовна появилась неожиданно, как раз в тот момент, когда Штольман раздумывал, как бы привлечь ее внимание. И сразу заметила его. Он увидел, как Анна вздрогнула, и поспешил успокоить ее:
- Добрый вечер, Анна Викторовна! Простите, если напугал.
- Что вы делаете в нашем саду? – от неожиданности она даже не ответила на приветствие.
- Пришел за обещанным.
- Почему же не через главный вход?
- Не хотелось никого беспокоить.

Он подошел ближе. Штольман стоял у ее окна, и напряжение вдруг отпустило. Словно вернулся тот вечер, когда она спускалась к нему по ступенькам, а он так же смотрел на нее снизу вверх. Все так, как раньше, и он, Штольман, привычно избегает нежелательного внимания.
- Марью Тимофеевну боитесь?
- Опасаюсь, - с усмешкой признался он.
- Вы правы, она не даст нам поговорить, - вздохнула Анна.
- Вам есть, что сказать?
- А вам разве нет?

Штольман поправил котелок, перебрал пальцами по трости. Анна смотрела на него в упор, тень ямочки появилась на щеке.
- Вот что, господин Штольман, забирайтесь-ка сюда, здесь можно беседовать спокойно, - она чуть отступила в глубь своей комнаты.

Штольман посмотрел по сторонам, переступил с ноги на ногу. Анна ждала. Он дернул плечом, в конце концов, в некоторых случаях отказ – худшее оскорбление. Но и просто влезть к ней в комнату никак нельзя. Вывод? Точнее, выход?

Он приставил трость к стене под окном, взялся за раму, легко подпрыгнул и подтянулся, усевшись на подоконнике боком и свесив ноги наружу. Анна устроилась напротив, тоже боком, только со стороны комнаты. Места было достаточно. И снова дежавю посетило ее: теплый вечер, слабый свет лампы, он сидит так близко, на расстоянии вытянутой руки. Веселое удивление и вопрос в его глазах. Ее жгучий интерес к нему. Тот же мужчина – но уже не та девочка.

Король и дама на одной игральной карте, разделенные условной чертой; два портрета в оконной раме; хрупкая композиция, которую толчок извне способен разделить на свет, где останется она, и тьму, куда скользнет он. Какой стороной повернут сердечный магнит – притянет или оттолкнет?

Штольман думал о том, что Анна ждала встречи с ним, но не готовилась к ней. Летнее платье с кружевным воротничком в синюю, голубую и белую полоску необыкновенно шло ей, как и распущенные волосы, и все же было простым и домашним. А значит, смелое приглашение могло быть продиктовано как увлечением, так и другими соображениями. Знать бы только, какими? И все равно ее жест льстил его самолюбию.

Штольман поерзал на подоконнике, усаживаясь поудобнее, и спросил:
- Так что там в дневнике? Нашли что-нибудь?

Анна вздохнула.
- Елена сразу поверила письму, потому что уже чувствовала что-то неладное. Она пишет о знаках – птицы над лесом, сны, взгляд в спину…
- Причуды впечатлительной натуры, я полагаю, - хмыкнул Штольман.
- Ну конечно, вам в это поверить трудно – вы ведь материалист, - не удержалась Анна.
- Сыскная полиция снами не занимается, Анна Викторовна. А вот птицы – это факт. И взгляд в спину.

Анна не стала переспрашивать, а вместо этого поинтересовалась, видел ли он Елизавету Ивановну.
- С нее можно снять подозрения. Она любила племянницу и винит себя в ее смерти, хотя говорит совсем иное.
- Так все ее обличения – маска?

Ответом ей была кривая полуулыбка.
- Люди редко выражают свои мысли и чувства так, чтобы их правильно поняли. Да и те, кому это удается, все равно могут быть поняты превратно.
- А как же серое небо? В чем его значение? – забывшись, воскликнула Анна. Прикусила язык, но было уже поздно.
- Это вы в дневнике прочли?
- Нет… прошу вас, не обращайте внимания.

Штольман вопросительно приподнял бровь, но, не получив дальнейших объяснений, заговорил о другом.
- По-видимому, убийство совершено не из-за наследства. Если так, то придется искать того, кто мог убить из ревности или мести.

Анна покачала головой.
- У Елены не было врагов, ей не за что было мстить.
- У нее не было воздыхателя?

Анна посмотрела на Штольмана с удивлением.

- Неужели к ней никто никогда не сватался? – настаивал он.
- Я давно с ней не виделась, - напомнила Анна. – Но в одном я уверена – если и сватались, желанного среди них не было. Иначе она бы давно вышла замуж.
- Стало быть, отвергнутых поклонников не исключаем.
- Вы лучше о Рогозине узнайте! – рассердилась Анна. – У него-то наверняка могла быть какая-то петербургская красотка, имевшая на него виды!

Ее горячность не осталась незамеченной, однако вслух Штольман сказал только:
- Для чего бы ей убивать Рогозина, а не только Елену? После смерти жениться на ней ему было бы затруднительно.
- А других мотивов для убийства не существует?

Он побарабанил пальцами по своему колену.
- Чаще всего убивают ради выгоды, из ненависти или из ревности. Не будем сейчас говорить об исключениях. Нужно найти того, у кого были причины, возможность и умение убивать, причем таким необычным способом.
- Вы ищете арбалет? – сразу же спросила Анна.

Штольман кивнул.
- Анна Викторовна, у меня сложилось впечатление, что Елена вела уединенный образ жизни с тех пор, как поступила к Рогозину. Изменилось ли что-либо с ее помолвкой? Начала ли она выходить в свет, хотя бы изредка?
- Нет, она все время проводила с Сашенькой. Елена не любила шумных компаний, чувствовала себя не в своей тарелке.
- Она состояла с кем-то в переписке?
- Насколько мне известно, нет.

Штольман подумал, что ему нужно будет еще раз съездить в особняк Рогозиных. Анна спохватилась – за разговором она совсем забыла о цели его прихода. Она соскочила с подоконника, взяла дневник и передала ему. Штольман поблагодарил и спрятал дневник за отворот сюртука. Анна снова села. Образовалась неловкая пауза, в течение которой Штольман разглядывал Анну с откровенным любопытством.

- Не перестаете вы меня удивлять, Анна Викторовна. Еще ни одна из знакомых дам не предлагала мне разделить с нею окно.
- Окно – это ваша идея, - парировала Анна. – Я же предлагала поделиться соображениями, но только друг с другом, а не со всеми, кому придет в голову нас подслушать.
- И все же, откуда подобная независимость в этой глуши? В провинции внешние приличия важнее всего, а вы ведете себя так, будто мнение окружающих мало для вас значит. При этом вы умны, красивы, еще и опыт имеете в сыскном деле. Вы не похожи на девушку из Затонска.
- И тем не менее, имела честь здесь родиться, - Анну почему-то задело упоминание о приличиях.
- Нет, я не то хотел сказать… - Штольман несколько заблудился в словах и неловко закончил: - Вы бы оказали честь любому городу, хотя бы и столице, родившись там.

Попытка осмыслить эту фразу ни к чему не привела. Анна решила не обращать на нее внимания.
- А вы петербуржец?

Штольман кивнул.
- И давно служите в сыскном отделении?
- Давно. Но это не интересно.
- А мне очень интересно! – Анне вдруг поняла, что многого не знала о Якове. Почему он пришел в полицию? Какие преступления раскрыл? Живы ли его родители? Лишь тот вопрос, который она в прошлом задавала неоднократно, сейчас казался непроизносимым: Анна не желала знать, была ли в жизни Штольмана Нина, и… и есть ли.

Внезапный стук в дверь прозвучал, как гром среди ясного неба. Штольман легко соскользнул с подоконника в темноту. Стук повторился.

- Барышня, стол накрыт!
- Я приду чуть погодя, - крикнула Анна в ответ и выглянула в окно. Штольман ждал ее.
- Вам пора, не буду более отнимать у вас время. Благодарю за помощь. Понимаю, что вам небезразлично это дело… Буду держать вас в курсе.
- И я вас, - ответила Анна с вызовом.

Он блеснул усмешкой, приподнял котелок, подхватил трость и почти сразу пропал в темноте за деревьями.  Анна смотрела ему вслед с непонятным щемящим чувством. Как неудачно прервался разговор! Ей почти ничего не удалось узнать. Она хлопнула дверью, досадуя на Прасковью, на себя и, конечно же, на Штольмана.

***

Вечерний чай с господином и госпожой Трегубовыми был в полном разгаре. Светился самовар, увешанный бубликами. Сияли разноцветные леденцы. Клубничное варенье, краса и гордость хозяйки, сверкало в блюдечках россыпью рубинов.

Шумский рассказывал. Екатерина Федоровна одобрительно кивала, слушая рассказ воспитанника. А что, полицейская служба ничем не хуже армейской. Глядишь, останется Ваня в Затонске ей на радость. Надо только Николаю Васильичу угодить, чтоб поспособствовал.

- Так выходит, нет у Штольмана подозреваемых? – Трегубов был красен, но на этот раз не от гнева – третья чашка огненного чая сделала свое дело. Он промокнул лоб платком и взглянул на поручика.
- Если и есть, он меня не посвящает, - ответил Шумский.
- Долгонько возится, - полицмейстер задумчиво побарабанил пальцами по столу.
- Установить истину не так-то просто, Николай Васильевич. Дело запутанное. За кого ни возьмемся – у всех алиби.
- Так ведь в Затонске у Рогозина врагов не было! Странно даже, что его здесь прикончили. Ведь ни с кем дружбу не водил, такой был надменный господин.
- А Елену, невесту его, вы знали? – рискнул спросить Шумский.
- Да никто ее не знал, - вмешалась Мавра Егоровна, супруга Николая Васильевича. – Она была из незнатных, молода, бедна, в общество не вхожа. О родителях ее что-то говорили, дескать, лебединая верность – она ушла, и он вслед за ней. Ее-то для чего убивать, и вовсе ума не приложу.

Проведя много лет в замужестве за полицейским, Мавра Егоровна приобрела не только приличествующий госпоже начальнице вес и голос, но и уверенность в своей способности разгадывать любые преступления. Пальму первенства она уступала разве что мужу, чье умственное превосходство в их супружестве считала столь же несомненным, как ее телесное.

- Может, безумец какой? – предположила госпожа Трегубова. – Ударило в голову, он и прикончил несчастных?
- Да какие у нас безумцы, господь с вами, - вступила Екатерина Федоровна. – Дурачки есть, не без этого, да пропойцы буйные. Только к Рогозинской усадьбе таких и на версту не подпустят.

Однако полицмейстер задумался. А когда поднял глаза на поручика, Ивану Алексеевичу сразу стало ясно, о чем тот думает: в этом деле есть и душевнобольная, и бражник.

***

В этот вечер Штольман обедал в трактире. Елька выполнял его поручение и не должен был вернуться раньше завтрашнего дня. В ожидании трапезы сыщик угощался коньяком и просматривал письма, которые пришли на его имя в участок.

Первые два касались интимной жизни Рогозина в столице. Штольман предпочитал сведения из разных источников, поэтому в одном конверте был отчет полицейского агента, в другом – письмо от доброй знакомой. Близкой подругой она перестала быть довольно давно, но, поскольку расставание было мирным, сохранила со Штольманом хорошие отношения. Как и большинство его приятельниц.

С дамами Штольману везло с юности. Не позволив отцу нахлобучить на себя брачный венец, он первое время и думать не желал об этой стороне жизни. Однако природа взяла свое, и довольно быстро – как только юный сыщик приглянулся молодой француженке.

Аппетитная хохотушка Мари, богатая вдова, приехала в Петербург в поисках приключений и, разумеется, сразу же нашла их: ее багаж до гостиницы не добрался. На ее счастье, в русской полиции нашелся молодой человек, свободно владеющий французским. Он быстро нашел преступника, вернул Мари вещи и навсегда покорил ее сердце – разумеется, исключительно своим профессионализмом, голубые глаза и кудрявые волосы были совершенно ни при чем.

Мадам Круассан, как называл ее Штольман, обладала чудесным характером. Она ко всему относилась легко, будь то превратности погоды, баснословный выигрыш или занятия любовью, и во всем находила смешную сторону. С Мари никогда не было скучно, ибо она имела свойство попадать в истории: то лезет на дерево за улетевшим зонтиком, то заводит дружбу с воронами в Летнем саду, а то уводит дамскую половину литературного кружка запускать воздушного змея.

Беспечность и доброта Мари не знали границ, и единственным ее недостатком было непостоянство. Мадам Круассан не была способна надолго задерживать свое внимание на чем-то одном. Впрочем, сама она считала это свое качество достоинством, ведь благодаря постоянным переменам ее жизнь была много разнообразнее, чем у большинства ее современниц.

С мадам Круассан юный Штольман путешествовал по Стране Чудес: никогда не знаешь, что там, за поворотом, может, салют, а может, искры из глаз. У нее он научился строить замки из одеял и подушек, попеременно держать осаду и сдаваться на милость победителя; разбираться в коньяке, французской поэзии и дамских уловках; непринужденно переходить от знакомства к любовным утехам, оправдывать самые смелые надежды, ничего не обещая, и расставаться без горечи.

- Все просто, шери, - сказала она ему как-то после очередной битвы, победоносной для обоих. – Стань для женщины праздником, и тебе никогда не придется на ней жениться. Все знают, что праздники не длятся вечно. И понимают, что если фужеры пусты, а музыканты прячут инструменты, пора прощаться.
- А вдруг я не захочу расставаться?

Она пожала плечами, вызвав волнение вокруг себя:
- Только в разлуке ты поймешь, та ли это, без которой ты не сможешь обойтись.

Она исчезла из его жизни необидно и так же легко, как появилась, и хотя поначалу Штольман очень скучал, он быстро понял ее правоту. Он всегда вспоминал Мари с любовью, но разлука с ней не превратилась в потерю.

***
…Вынырнув из воспоминаний, Штольман вернулся к письму. С Тамарой он встретился у Полонского. С некоторых пор он обнаружил, что литературные салоны приятно будоражат и ум, и чувства. Здесь можно было узнавать о новинках, вступать в язвительные дискуссии, играть в вист и покер, а также сводить знакомство с прекрасными дамами. Обремененные супружеским долгом, они требовали у мужчин не обязательств, а праздника. Что вполне устраивало Штольмана.

Тамара была в курсе всех светских сплетен и неофициальных новостей и обожала «содействовать сыску своей осведомленностью», как она это называла. В письме она довольно подробно рассказывала о жизни Михаила Рогозина в Петербурге. По ее словам выходило, что он и там был затворником. Гостей у себя принимал, и довольно часто, но все по своим деловым интересам. Шумных компаний не посещал. Завел обыкновение устраивать малые приемы. Многие стремились туда попасть: и угощение, и развлечения были отменными, а гости избранными.

Что касается женщин, Рогозин и здесь был оригиналом. Он не пользовался услугами бланкеток, борделями брезговал, а для поддержания здоровья содержал женщину средних лет. Она была из простого сословия, ни на что не претендовала. Несколько месяцев назад Рогозин подарил ей процветающий магазин готового платья.

Штольман в очередной раз оценил основательность предпринимателя. Похоже, он решил оставить свою пассию, когда осознал свое чувство к Елене. Но оставил ей не деньги, а источник стабильного дохода. Таким образом, содержанка получила больше, чем могла надеяться, и вряд ли питала недобрые чувства к Рогозину.

Второе письмо подтвердило предположения сыщика. Агент даже встретился с бывшей содержанкой и описал ее как «женщину солидную, спокойного нрава и довольную жизнью. Узнав о смерти Рогозина, заказала молебен, говорит, век ему благодарна буду». Н-да, на роль ревнивой мстительницы такая подходит мало.

Подали ужин. Штольман убрал бумаги подальше и приступил к еде.

***

Наутро Шумский прибыл в участок как можно раньше. Ему не понравились вчерашние умозаключения Трегубова, но спорить с человеком старше себя по возрасту и по должности поручику не хотелось. Он собирался расспросить Николая Васильевича в присутствии Штольмана и спровоцировать обсуждение, способное разубедить полицмейстера. Однако дверь была заперта – ни Трегубова, ни Штольмана еще не было. Шумский взял у дежурного ключ, решив ждать начальство в кабинете. Вошел – и остолбенел на пороге.

…Елька прибыл часов в девять. Вид у него был несколько осоловевший – он почти сутки не смыкал глаз.
- Не уследил я, Дмитрий Платоныч, уж простите. Днем еще худо-бедно прятался, да и то сказать, почуял он что-то. Все ходил вокруг, приглядывался. И с собакой! Меня-то не учуяла, я загодя табаком натерся, а все одно как на иголках сидел.
- Ты давай по порядку.
- А что там – весь день либо в доме сидел, либо во дворе что-то чинил. Выходил вот разнюхать, нет ли кого. Дождался я ночи. И вот аккурат луна взошла – он коня оседлал и за ворота. Да резво так! Не угонишься. Я и не пытался. Все одно заметил бы. Не увидел, так услышал бы.
- Все правильно, - успокоил его Штольман. Он ждал чего-то в этом духе.
- Вернулся он под утро. Ездил недалеко – конь не уставший. Я подождал маленько, да и поехал себе.

Штольман хлопнул его по плечу в знак благодарности.
- Ладно, отсыпайся, от дома далеко не отходи, чтоб я не искал тебя, если понадобишься.
- Авось не понадоблюсь, - Елька зевнул так широко, что, казалось, голова развалилась пополам, и перекрестил рот.

***
Семья Мироновых завтракала.

- Витенька, налить тебе еще чаю?
- Спасибо, Маша, мне довольно.
- Что там нового у Рогозиных, Аннет?

Анна взяла печенье и сказала:
- Хочу сегодня съездить туда, проведать Сашеньку. Что-то мне тревожно.
- Аня, ну неужели в этом есть необходимость? С ней ведь Александр Францевич, - Марье Тимофеевне тоже было неспокойно, хотя причиной была вовсе не дочь Рогозина.
- Не волнуйтесь, мама, это совершенно безопасно. Все, что могло случиться, уже случилось.
- И все же, Аннет, Марья Тимофеевна права, тебе лучше не ездить туда одной. Позволь мне сопровождать тебя!
- Дядь, да со мной все будет в порядке!

Марья Тимофеевна беспомощно посмотрела на мужа.
- Анна, поезжай с Петром, пусть развеется. А то уже третий день носа на улицу не кажет!

Анна обвела взглядом лица родных. В конце концов, почему бы и нет. Она согласно кивнула и надкусила печенье.

***

Штольман впервые видел Затонский полицейский участок в таком оживлении. Дежурный то вскакивал из-за своей конторки, то спешно возвращался на свое место. Городовые о чем-то спорили в полный голос. Наконец, Шумский стоял на пороге отведенного им кабинета и что-то черкал в блокноте. Дежурный первым заметил Штольмана, вытянулся и доложил:
- Так что, ограбление, ваше высокоблагородие!

Шумский оторвался от своих записей:
- Взлом, Дмитрий Платонович! А вот что пропало – непонятно.

Штольман, однако, уже все понял. Удивился только скорости распространения слухов. И наглости преступника. Надо же, проник в полицейский участок! Понятно, что дежурный сидел в полном одиночестве, дремал, наверное, не слыша, что происходит за запертой дверью. И все же каков риск!

Он быстро осмотрел место преступления. Оконное стекло было аккуратно вырезано. Злоумышленник просунул руку, открыл задвижку и проник в помещение. Все ящики столов были выдвинуты и перевернуты, папки с делами выпотрошены, бумаги рассыпаны. Очевидно, не найдя желаемого, преступник устроил беспорядок, но так, что ночной дежурный ничего не слышал.

- Вашвысокоблагородие! Христом-богом! Ну не слышал я ничего, окромя мышиного шебуршания.

Штольман осматривал раму, затем перешел к разбросанным на полу листам бумаги. Какой аккуратный преступник! Ни крови, ни отпечатков, ни следа на полу. И все-таки одну зацепку он оставил. Даже две, пожалуй.

- Собирайте здесь все, да поживее, пока господин полицмейстер не пожаловал. И пошлите кого-нибудь ко мне домой, - он быстро набросал записку для Ельки.
- А как же… - робко начал Шумский.
- Я ему сам все объясню.

Городовые переглянулись и бросились выполнять приказание, пока его высокоблагородие не передумал. Объясняться с Николаем Васильевичем никто не хотел. Шумский спросил Штольмана:
- Вы догадываетесь, что искали?
- Дневник Касьяновой. Вчера я пустил слух, что этот документ находится в руках полиции и может привести нас к убийце.

Шумский пришел в волнение:
- Но это… великолепно! Теперь мы легко найдем преступника.
- А как, позвольте спросить?
- Достаточно спросить, кому передали ваши слова…
- Я говорил с господином полицмейстером в присутствии полицейских. Вы думаете, все они вспомнят, кому они это рассказывали? А если убийца был не из числа собеседников и узнал о дневнике из третьих рук?

Энтузиазм поручика слегка поугас, но снова возгорелся, когда он вспомнил о том, что есть дневник.
- А вы его читали?

Штольман кивнул. Он потратил всю ночь, чтобы прочесть все от корки до корки.

- И там действительно есть намек на убийцу?
- Не совсем, - признал Штольман. – В нем говорится о слежке, которая велась за Касьяновой. Елена ощущала ее, как взгляд в спину. Вспугнутые птицы, кружившие над лесом, подтверждают наблюдение за усадьбой. Наконец, дневник указывает на недоброжелателей Елены, которые могли возненавидеть и ее, и Рогозина.
- Мотив, который мы пока не рассматривали!
- Именно.
- Теперь надо будет проверить этих людей?
- Да, Иван Алексеич. Поедем к Рогозину. Надо будет опросить прислугу, узнать фамилии – в дневнике их нет – ну и начать розыск.

И Штольман направился к выходу.
- Погодите, Дмитрий Платонович!

Сыщик обернулся. Шумский протягивал ему какие-то бумаги.
- Вчера я был у господина Закревского. Он показал мне книгу с описанием балестрино, которое я переписал. Я также подумал, что нам понадобится рисунок, раз уж нет фото. Вот, перерисовал с соблюдением пропорций и размеров.

Штольман развернул большой лист. Малютка-арбалет был действительно невелик, вершка четыре в длину и три с половиной в ширину.
- Отличная работа, Иван Алексеич! Ваш чертеж нам очень даже пригодится. Надо будет поискать мастера в Затонске, который видел нечто подобное или делал болты к арбалету.
- Закревский назвал мне имена собирателей оружия.
- Да вы, я смотрю, увлеклись нашей службой? Похвально. Сегодня же и навестим этих собирателей.

***
Летнее утро набирало силу. Еще сверкала роса в траве и на листьях деревьев, но прохладу уже сменило преддверие жары. Пролетка катилась неторопливо, однако седоков это устраивало – превратности проселочной дороги были не так ощутимы.
- Надеюсь, я тебе там не помешаю, Аннет
- Дядь, вообще-то уже поздно об этом говорить.
- А для чего тебе понадобилось туда ехать?

Анна нервно сжала сумочку. Как описать сложное предчувствие, где смешались беспокойство, опасения и уверенность в собственной необходимости?
- У меня такое ощущение, что там нужна моя помощь.
- Девочке? Но позволь, она там не одна.
- Не знаю, дядя, я так чувствую.
- А что ты думаешь об убийстве? Есть какие-нибудь идеи?
- Возможно, убийство совершено мстителем или ревнивцем, - сказала Анна, глядя прямо перед собой.
- И ты хочешь воспользоваться даром, чтобы узнать, не страдал ли кто из домочадцев от неразделенной любви к Елене или Михаилу?

Анна широко раскрыла глаза.
- Дядя, а ведь верно! Ты гений!
- Обращайся, - разрешил Петр Иваныч, подставляя щеку под благодарный поцелуй.

Однако сразу приступить к исполнению планов не удалось: у главного входа в усадьбу стоял управляющий Ягодин и препирался с бледным господином неопределенного возраста.
- Сердца у тебя нет, что ли?
- Да говорю вам – не велено!
- Теперь всем запретам конец.
- Таков порядок, Евгений Николаич, должны понимать. Михаил Николаич не хотел…
- Знаю, так я ни капли со вчерашнего дня, и в баню сходил, чтоб только чистотой пахнуть. Пусти, а?

В этот момент расстроенный управляющий заметил вновь прибывших. Он тут же собрался, глянул официально вежливо:
- Доброго вам утра, господа! С чем пожаловали?

Анна представила Петра Ивановича и объяснила цель визита. Лицо Ягодина опять приобрело страдальческое выражение.
- Александре Михайловне сегодня нездоровится.

У Анны упало сердце.
- Опять отказывается есть?
Ягодин печально кивнул.
- Даже пони не помогает?
Управляющий махнул рукой.
- Все перепробовали!

Анна вдруг забыла, о чем говорила – подъехала еще одна пролетка с двумя пассажирами. Один из них выскочил на ходу и быстро зашагал к крыльцу.

- Что здесь происходит? – спросил Штольман вместо приветствия, старательно не глядя на Анну.
- Я желаю пройти к своей племяннице! – твердо сказал бледный господин.
Управляющий горестно поднял брови.
- Изволите видеть, господин сыщик, - все стремятся к Александре Михайловне. А к ней нельзя, болеет она.
- А вы, Анна Викторовна, здесь как оказались?
- Да с той же целью, Дмитрий Платонович! Приехали навестить Сашеньку. Я и мой дядя, Петр Иванович.
- Мы были представлены друг другу, - кивнул Штольман.
- Можно сказать, старые знакомые, - вставил Петр Иваныч с самым невинным видом.

Возникла пауза. Управляющий никак не мог сообразить, что делать дальше. Штольман распорядился вместно него:
- У меня есть к вам несколько вопросов, Евгений Николаевич, а у Ивана Алексеевича – к вам, господин Ягодин. Не на крыльце же беседовать?
- Я бы хотела присоединиться к вашему разговору, Дмитрий Платонович, - неожиданно сказала Анна.

Если Штольман и был удивлен, виду не показал и не возразил против ее присутствия. Петр Иваныч сообщил, что пока погуляет по саду. Управляющему оставалось только впустить младшего Рогозина, проводить его и прочих в библиотеку, а Шумского пригласить в свой кабинет.

Штольман начал с вопроса, который интересовал его больше остальных:
- Евгений Николаевич, вы ведь с братом встречались часто, но так, что об этом мало кто знал?

Евгений кивнул.
- Не понимаю только, как вы узнали. Михаил не хотел, чтоб нас видели вместе.
- Почему?

Рогозин помедлил, но все же ответил:
- Не знаю, поймете ли. Я был его слабым местом.
- Он опасался, что вам может грозить опасность, если будет известно, что вы не отщепенец, а любимый брат?
- Как вы это… сформулировали. Да, так оно и было. Кому нужен выпивоха, от которого рады будут избавиться. Другое дело – близкий родственник, удобный для шантажа, - в его голосе прозвучала горечь.
- Что, у Михаила было много врагов?
- Да уж немало. Конкуренты, подрядчики…
- Сюда вас не пускали тоже поэтому?
- Да. Только теперь уж все равно. Ягодин… Надо было мне с Ермолаем прийти, но хотелось самому…
- Был ли Михаил чем-то озабочен незадолго до смерти? Может, странное что-то произошло?

Евгений нахмурился.
- И говорил, и было. Он заметил за собой слежку. Фигура в черном, мистика какая-то. То за окном мелькнет, то из кареты высматривает. Он сначала думал, что ему кажется. Мол, увлекся фантазиями Елены.

Штольман обратил внимание, что имя невесты брата Евгений произнес совершенно нейтрально, без неприязни, но и без особой печали.
- А что за фантазии? – вдруг спросила молчавшая до сих пор Анна.

Евгений вздохнул, наморщил лоб.
- Вроде снилось ей что-то… что она для Михаила смертельно опасна. Говорила, что видела призрак в лесу. И все в этом духе. Да, и еще она утверждала, что узнала какую-то тайну. Тоже мистического свойства.
- О черной полночи? – не выдержала Анна.

Евгений пожал плечами.
- Деталей не знаю, - и вдруг глянул остро: - А вам откуда это известно?
- Я была ее подругой.

Штольман неожиданно поднялся со своего места:
- Подождите меня здесь пока.

И вышел. Евгений посмотрел на Анну:
- Как вы думаете, мы сможем повидаться с Сашенькой? Мне это совершенно необходимо.

Анна его не слышала. Уход Штольмана оказался как нельзя кстати: перед ее внутренним взором разворачивалась судьба Евгения. Небо, усыпанное роскошными звездами, полная томления и ожидания ночь - и одинокая фигурка с запрокинутым к небу лицом. Надежда, желание, отчаяние попеременно сменяются на его лице. Он не видит, что та, кого он ищет, находится совсем рядом, только руку протяни. И даже не догадывается посмотреть в нужном направлении. Поэтому будущее остается неопределенным.

- Что с вами, Анна… Викторовна? Воды?

Анна глубоко вздохнула, приходя в себя.
- Ничего, просто задумалась.
- Так глубоко, что ничего не слышали?!
- Со мной это бывает.

Анна лихорадочно размышляла, как поступить. Надо ли вмешиваться в чужую жизнь, да еще в столь щекотливом вопросе? Да, Евгений несчастлив. Да, он ищет любви и не знает, что есть та, с которой они предназначены друг другу. Но стоит ли вмешиваться? И есть ли у нее на это право?

Евгений по-прежнему смотрел на нее с тревогой. Анна прикусила губу. По странному совпадению она знала суженую Рогозина. Встретиться они могли только в одном месте, значит, все зависело от того, бывает ли там Евгений. Но задать подобный вопрос она никак не могла, при всей своей независимости. Как быть?

- Может, все-таки воды?
- Евгений, лучше скажите… Или нет, послушайте…

В коридоре послышались шаги. Штольман возвращался. Говорить при нем не хотелось. И Анна решилась.
- Вы потеряли самого близкого человека. Его не заменит никто, даже его плоть и кровь. Но, может, вам станет легче, если вы поможете тому, кто так же одинок и не имеет надежды на лучшую участь.

Евгений смотрел на нее с беспокойством, не понимая, к чему клонит странная барышня.
- Выслушайте меня. То, что я скажу, может показаться невероятным, и все же не отмахивайтесь, прошу вас. Навестите как-нибудь заведение Мадам. Нет… Прошу, не перебивайте. Поговорите с девушками. Узнайте, кто они, откуда. И может быть, вы сумеете спасти кого-то из них, кто способен… кто еще хочет… кто сможет жить иначе. В этом и ваше спасение.
Большего она сказать не успела: дверь распахнулась, в комнату вошел Штольман.
- Так на чем мы остановились?

Анна встала.
- Я вас оставлю.

Штольман посмотрел на нее внимательно, перевел взгляд на ошарашенного Евгения, но свои мысли опять оставил при себе. Анна кивнула и вышла.

Что ж, она сделала, что могла, не называя имен и по возможности замаскировав свои истинные намерения. И если он все же не встретится с Пашей, Анне не придется себя упрекать в бездействии. Однако нельзя терять ни минуты. Она хотела выяснить, был ли в доме Рогозиных человек, готовый на убийство из ревности. Пока стало ясно, что это не Евгений.

***
Петр Иваныч удовлетворил свое любопытство, погуляв по саду, который следовало бы называть парком, и побывав на месте преступления. Больше всего его удивило то, что во время прогулки он не встретил ни единой живой души. Он решил выяснить для себя этот феномен, для чего вернулся в усадьбу, нашел горничную поприятнее и завел с ней беседу.

Бойкая Танечка выложила обходительному барину все подробности: и как убили, и кто нашел, и что думают по этому поводу слуги. Оказывается, по всей округе разлетелся слух о проклятии. Местные даже видели демона, по счастью, издалека. Оттого и шарахаются от усадьбы, даже на работы боятся приходить. Ну а гостей как не было, так и нет. Да и к кому ходить-то? Не к барышне же! Кое-кто из прислуги думает попросить расчет. Но она, Танечка, проклятия не боится, а платят здесь хорошо. Только скучно – народ все больше степенный и неразговорчивый.

Намеки Петр Иваныч схватывал с полуслова и уже разливался соловьем, как откуда ни возьмись появилась Анна. Она выглядела озадаченной и уставшей. Заметив дядю, бросилась к нему, схватила под руку и уволокла на полуслове. Петр Иваныч только с сожалением покосился на вытянувшееся личико Танечки, но все же дал себя увести.

- Дядя, мне нужна твоя помощь.
- А подождать никак нельзя было?
- Этой горничной на твоем небосклоне не было!

Петр Иваныч остановился.
- Аннет, вот прошу тебя – о моей vie d’amour больше ни слова!
- Хорошо-хорошо. Только поговори со мной.
- Что стряслось?
- Я не понимаю, что мне открывается. Может, ты поймешь?
- Позволь, но я в этом совершенно не разбираюсь. В даре твоем.
- Зато ты разбираешься в любви!

Петр Иваныч огляделся в поисках стула, обнаружил небольшую кушетку и присел на нее. Он чувствовал настоятельную необходимость в опоре.

- До сих пор я видела только живых людей. Мама с папой, ты, Евгений. У Елизаветы Ивановны было нечто серое, бесформенное, словно облака или туман, и все-таки небо.
- Так, а теперь?
- А теперь я видела лубочную картинку! Все нарисованное, понимаешь? Но в движении. Какой-то пряничный домик, баба в кокошнике сидит на лавке, а с ней рядом усатый мужик в треухе. Он то исчезает, то появляется, она при каждом возвращении охаживает его скалкой. Потом на скалке вырастают цветочки, а баба с мужиком поедают пряничное сердце! Да, и еще какие-то матрешки рядом.

Лицо Петра Иваныча приняло сложное выражение, передать которое не смог бы ни один живописец. Брови сдвинулись, лоб покрылся морщинами, губы сжались в тщетной попытке скрыть улыбку. Он прикрылся рукой, но не смог удержать смех.
- Дядя!
- Прости, родная, не смог удержаться. А водки в этой картине ты не углядела?
- Дядя!!!
- Ну прости, прости. Насмешила.
- Что это могло быть?
- Ты что, у кухарки подглядела?
- Как ты догадался?

Петр Иваныч, наконец, успокоился и ответил, как мог, серьезно.
- Любовь многолика, Аннет. Кому-то чувство открывает новый мир, а кому-то рисует благостную картинку. У твоей подопечной упрощенное представление о любви, в духе «бьет – значит, любит», «хоть какой, а мой», подарки и дети.
- Дети?
- Ты же видела матрешек.
- Как можно сравнивать!

Петр Иваныч пожал плечами.
- А почему нет. У простых людей и радости простые. Здоровенькие, то есть гладкие и блестящие, и побольше числом – есть, кому работать, и старость обеспечена.
- Нашел повод для шуток! – Анна была возмущена.
- Не кипятись, Аннет. Что поделать, у кого-то преобладает духовное, у кого-то материальное, - Петр Иваныч благоразумно умолчал о физическом.
- Но это ужасно!
- Мы мерим людей по себе, это естественно. Но чтобы понять человека, нужно смотреть на мир его глазами. Почему ты решила, что эта кухарка со своей картинкой мира несчастнее тебя? У нее скромные запросы – и ей куда проще реализовать их, чем тебе с твоим поиском родственной души.

Анна не нашлась, что сказать. Он успокаивающе похлопал ее по колену.
- Это все, что ты видела?

Она вздохнула.
- У кого-то и вовсе ничего нет. Пустое блеклое небо без звезд или далекие тусклые блестки. Я не думала, что такое возможно.

Петр Иванович осторожно сказал:
- Зато ты убедилась, что шекспировских страстей среди здешних обитателей нет. Может, и к лучшему.

Анна еще раз вздохнула и встала с кушетки.
- Пойду к Сашеньке. Может, удастся уговорить ее поесть.
- Отчего бы нет, - согласился Петр Иваныч, - тем более что Штольман с Рогозиным явно направляются туда же.

И он кивнул в глубину коридора, откуда доносился знакомый голос.

***
Они вошли в детскую втроем и остановились на пороге.

Сашенька сидела в постели, почти утонув в высокой подушке. Она упорно смотрела в стену – в противоположную сторону от доктора Милца, державшего в руках полную тарелку и маленькую серебряную ложку.
- Сашенька, взгляните, какая чудесная каша. А какой аромат! Непременно нужно попробовать, хотя бы чуть-чуть.

Но все его увещевания пропадали втуне. Девочку не интересовали ни запах, ни вкус. Александр Францевич был уже порядочно красен и то и дело промокал лысину платком. Посетители его не удивили.
- Вот, изволите видеть – отказывается есть, - удрученно обратился он к вошедшим. – Уже третий день!

Сашенька и впрямь выглядела неважно: щеки ввалились, нос заострился. Сердце Анны сжалось от боли, она шагнула вперед, желая предложить свою помощь. Но Евгений опередил ее.
- Саша! – позвал он племянницу. Севший от волнения голос зазвучал непривычно низко, и Анна вдруг услышала не младшего, а старшего Рогозина. – Саша!

Она повернула голову. Евгений медленно двинулся в ее сторону. Девочка смотрела не мигая. Подойдя совсем близко, Евгений встал на колени рядом с кроватью и протянул к Саше руки.
- Саша! – сказал он в третий раз. Она смотрела на него с невыносимым напряжением, так что натянулись все жилки на тоненькой шее. Втянула носом воздух. И вдруг бросилась к дяде, сильно боднув его, вцепилась в его руку и завыла. Евгений обнял ее свободной рукой, затрясся, лицо его исказилось. Слезы брызнули из зажмуренных глаз, а он все повторял:
- Саша-Саша… Сашенька… милая…

Анна прикусила губу, взяла Штольмана за плечо и развернула его спиной к этой сцене. Он бросил на ее руку короткий удивленный взгляд, хотел что-то сказать, но Анна на мгновение прижала палец к его губам, призывая к молчанию. Они вместе вышли из комнаты. Штольман осторожно прикрыл за собой дверь, повернулся к Анне и увидел, что она запрокинула голову, но предательские капли безжалостно ползут по виску, смачивая кудрявый завиток.

Надо скорее взять себя в руки, как справиться с этой болью, ощущением того, что никогда не повторится. Эти двое с их горем были так понятны и близки ей, потерявшей пусть не человека, но общее прошлое, целую жизнь, которая осталась теперь только в памяти.

Штольман отвел глаза, пошарил по карманам, достал белоснежный платок и протянул его Анне. Его движение осталось незамеченным. Тогда он взял Анну за руку, раскрыл судорожно сжатый кулачок и вложил платок в ее пальцы, чуть пожав их.

Мимолетное прикосновение, ощущение его тепла были столь знакомыми и родными, что Анна стиснула платок и прижала к лицу, не в силах справиться с нахлынувшими чувствами. И стояла так, глубоко дыша, в полной тишине, ощущая его присутствие, мысленно благодаря его за то, что он не уходит, но и не пытается сделать больше.

За ними наблюдали двое, не решаясь приблизиться: Петр Иванович, стоявший поодаль в коридоре, и Шумский, спускавшийся по лестнице. Поручик увидел выражение лица Анны до того, как оно скрылось за платком. Он застыл, вцепившись в перила, - невыносимо было видеть ее страдающей и не иметь возможности помочь ей. Все, что он мог сделать, - поклясться про себя, что найдет и покарает ее обидчика, не думая о том, возможно ли это.

Дверь в детскую вдруг распахнулась, выпуская доктора Милца. Немая сцена пришла в движение. Анна спрятала платок, Штольман шагнул вперед, загораживая ее. Петр Иваныч и Шумский заторопились, чтобы ничего не пропустить.

- Ну что я могу сказать, господа, - Сашенька поела и теперь спит на руках у дяди. Я, как ее опекун, распоряжусь, чтобы Евгению Николаевичу ни в чем не чинили препятствий. Очевидно, что девочке нужен родной человек рядом.
- А вы можете как-то излечить его? – тихо спросила Анна.

Александр Францевич снял пенсне и принялся протирать его.
- Голубушка Анна Викторовна, главное средство – это его личное желание. Если он готов бороться со своей тягой к хмельному ради племянницы, полдела сделано. Я, со своей стороны, сделаю все, что могу, чтобы помочь ему. А теперь вынужден откланяться, меня ждут в больнице.

И он широко зашагал по направлению к холлу.

- Аннет, нам тоже, пожалуй, пора, - полувопросительно сказал Петр Иванович.
- Я бы сначала хотела поговорить с Дмитрием Платоновичем, - сказала она, глядя на Штольмана.

Он кивнул и последовал за ней к той кушетке, где они незадолго до этого беседовали с дядей. Шумский и Петр Иваныч проводили их взглядом.

Анна села и предложила Штольману место напротив себя. Он устроился рядом, привычно откинув сюртук. Она уже совсем овладела собой и собиралась сообщить ему о своей готовности продолжать расследование. Однако Штольман перехватил инициативу.
- Анна Викторовна, я прочел дневник. В нем действительно оказались сведения, могущие быть полезными. Это косвенно подтвердил преступник – он не побоялся пробраться прошлой ночью в участок, чтобы выкрасть дневник. Кто бы он ни был, это дерзкий и решительный человек. Я прошу вас соблюдать осторожность. Предупредите домочадцев, чтобы никому не говорили о вашем знакомстве с этим документом. Слухи в Затонске распространяются даже слишком быстро.

Анна с удивлением спросила:
- Но почему преступник подумал, что дневник в участке и что в нем что-то есть?
- Я сообщил об этом полицмейстеру в присутствии других полицейских, - он слегка улыбнулся. – Хотел взять удар на себя.
- Вам это удалось.
- Ничуть не сожалею. Однако следует и впредь скрывать вашу осведомленность.
- Что вы увидели в этом дневнике? О чем Иван Алексеич говорил с Ягодиным?
- А вы сопоставьте наши вчерашние предположения о мотивах с историей Елены, - почти шуточный, но все же вызов. Анна его приняла.
- Ревность и месть, а не наследство? Вы хотите сказать, что в дневнике говорится о людях, которые питали неприязнь к Елене и Михаилу? Там были просители, униженные на глазах Елены.
- Еще?

Анна задумалась.
- Ну конечно! Гувернантка Мария Николаевна и помощник управляющего!
- Браво, Анна Викторовна, - Штольман улыбался.
- Гувернантка задумала аферу, чтобы избавиться от Елены, значит, невзлюбила ее. Конечно, Рогозин не простил ее козней, она потеряла место!
- Добавьте ее сообщника, который лжесвидетельствовал перед Ягодиным.
- Но в дневнике нет имен! Значит, Иван Алексеич…
- Должен был узнать их у Ягодина и расспросить его о судьбе этих двоих.

В глазах Анны загорелся охотничий азарт. Однако Штольман притушил его, неожиданно спросив:
- О чем вы говорили с Евгением Рогозиным в мое отсутствие?

Анна отмахнулась.
- Так… это не касается следствия.
- И все же? Вы ведь приехали сюда не только, чтобы повидать ребенка, – настаивал Штольман.

Она подыскала подходящие слова.
- Я хотела узнать, ревновал ли он брата к Елене или наоборот. Нет. У него другая судьба. В этом доме нет никого, кто мог бы убить из ревности или мести.
- Вот как? Как вы можете быть уверены?
- У меня свои методы, Дмитрий Платонович. Просто доверьтесь мне.
- Опыт не позволяет, Анна Викторовна. Я материалист и на веру не полагаюсь.

Анна отвернулась от него.
- Считайте, что это мне подсказывает моя женская интуиция.

Штольман невежливо хмыкнул.
- Очень веский довод. Незаменимое качество для раскрытия преступлений.

Анна задрала подбородок.
- И тем не менее, господин Штольман, я не собираюсь отказываться от расследования.

Он нахмурился.
- Анна Викторовна, вы не имеете…
- Знаю! Я не имею права вести расследование. Вы же это хотели сказать?

Он смотрел на нее без улыбки.
- Я должна узнать, кто это сделал. Для вас это просто очередное дело, а для меня…

Штольман хотел язвительно предположить: «Редкая авантюра?», но сдержался.
- Я хочу помочь установить истину.
- И добиться правосудия?
- Справедливости – это нечто большее.

Штольман поправил манжету. Надо же, она разделяет справедливость и правосудие! Определенно у нее есть близкое знакомство с полицией.
- Ну вот что, Анна Викторовна. Думаю, что разубеждать вас бесполезно. Поэтому я предлагаю вам заключить со мной соглашение.

Анна поперхнулась. Штольман невозмутимо продолжил:
- Вы ничего без меня не делайте. Я должен быть рядом для вашей безопасности.

Анна посмотрела на него с вызовом.
- И ради ваших нервов?

Он пропустил это мимо ушей и продолжил:
- Мне пригодится ваше знание Затонска, а вам – моя бдительность. Я сейчас еду к коллекционерам оружия. Не хотите присоединиться?

Поскольку она молчала, Штольман добавил:
- Буду признателен, если по дороге вы расскажете мне все, что знаете, а во время визита воспользуетесь своей знаменитой интуицией и поделитесь впечатлениями после.

Анна протянула ему руку:
- Договорились.

Содержание

Глава 11. Арбалеты и луки

Отредактировано АнонимФ (31.05.2025 22:46)