- Анна! Ну наконец-то! Ты знаешь, который теперь час?
Анна чмокнула Виктора Иваныча в щеку.
- Пап, ты зря волновался, я была не одна.
- Вот потому-то я и волновался! Неужели ты не понимаешь, что не должна проводить столько времени с этим господином?
- Пап, это было нужно для следствия. С нами был Иван Алексеич. Мы ездили к Елагиным, к Полонским…
- Господи, к ним-то для чего?!
- Орудие убийства, скорее всего, было взято из коллекции метательного оружия.
- Мы с мамой уже не знали, что и думать!
- Разве дядя…
- Дядя! – Виктор Иванович метнул свирепый взгляд на несколько помятого брата. – Он и сам не так давно вернулся!
Анна посмотрела на Петра Иваныча с изумлением. Он попытался принять вид оскобленного достоинства:
- Я задержался в городе. У меня могли быть дела?
- Господи, да какие у тебя могли быть дела!
- Дядя?
Петр Иваныч сник.
- Ну хорошо, хорошо. Встретил приятеля, посидели… И потом, ВиктОр, я не понимаю твоего беспокойства. Я знаю этого Штольмана по Петербургу, он порядочный человек…
- Да ведь мы-то его не знаем! Вы уехали утром, ты возвращаешься вечером один, что мы должны были подумать?!
Разговор явно пошел по второму кругу. Анна не собиралась все это выслушивать и пошла сразу с козырей.
- Я проголодалась, пойду попрошу Прасковью принести мне что-нибудь.
- Анна!
Она остановилась и сказала, отбросив экивоки:
- Папа, завтра я тоже иду в полицейский участок. Так надо, поймите. Пожалуйста, ни о чем меня не спрашивайте. И не волнуйтесь за меня! Я все вам объясню. Позже.
Виктор Иванович беспомощно развел руками. Анна обняла его, улыбнулась дяде и ушла по дорожке, ведущей к дому.
***
Елька убирал со стола и рассказывал:
- Только городовой ваш ушел, задремал я, а тут стук в дверь. Осторожный такой. Я спрашиваю, кто, а мне в ответ – ошиблись, мол. Голос непонятный, хриплый. Я к двери шасть, да по пути запнулся, спросоня ж… Пока с полу подобрался, гостя след простыл.
- Оружие при себе держи всегда. Если что, стреляй. Под мою ответственность.
Елька кивнул.
- Так что мне, приглядывать за егерем сегодня аль нет?
- Да, последи за ним. Надо бы узнать, куда он по ночам ездит.
Елька развел руками.
- Это уж как выйдет. Сторожкий он больно и приметливый.
- Ничего не поделаешь, трудный клиент, - Штольман указал Ельке на стул напротив, придвинул к нему кружку. – Много только не пей, осоловеешь.
- И вовсе не стану. Спал-то всего ничего, от вина враз сморит, - ответил Елька, с сожалением глядя на угощение.
- А я не премину, - Штольман налил себе из графинчика, глотнул, поморщился. – Теперь слушай внимательно и запоминай.
Тот, кто увидел бы Ельку в этот момент, не отнесся бы к нему со снисходительным высокомерием. Куда только подевался простоватый и невзрачный мужичок! Сосредоточенный взгляд, умные глаза, настороженное лицо – когда в маске не было необходимости, он превращался в самого себя, то есть мелкого, но зубастого и юркого хищника. Все сказанное он схватывал на лету и накрепко сохранял в памяти. Лучшего помощника и представить нельзя.
Получив инструкции, Елька ушел. Оставшись один, Штольман стянул сюртук, развязал галстук и в таком неофициальном виде засел за письменный стол. Он ненавидел бумажную работу и именно поэтому старался поскорее спихнуть. А делать это на квартире в одной рубашке все же вольготнее, чем в кабинете на глазах у коллег.
Штольман писал, пока не стало совсем темно. Посмотрел на часы и решил, что с него довольно. Он потянулся, потер глаза. Встал, погасил лампу. В светлом полумраке летней ночи скинул лишнюю одежду. Помедлил, наслаждаясь токами теплого воздуха и ощущением свободы. А потом растянулся на кровати поверх одеяла.
День, полный событий, не давал уснуть. Почему-то всплыли в памяти сверкающие капли, упрямо бегущие из зажмуренных глаз…
Штольман не любил женских слез. Они были и традицией, и оружием. Простому сословию было положено сопровождать слезопролитием все важные события в жизни. И купчихи, и крестьянки при необходимости легко закатывали плач любой интенсивности, от простого сморкания до душераздирающих рыданий. Дворянки распоряжались слезными запасами не столь щедро, зато артистично, умея малыми средствами выказать максимальный трагизм. К истинному душевному состоянию все эти проявления зачастую не имели никакого отношения. Обычно Штольман относился к таким рыданиям философски, как к неизбежным осенним дождям.
Другое дело искренние слезы боли, облегчения или даже восторга, которые так часто скрывают. Этот миг обнажения чужой души настолько интимен, что Штольман предпочитал не подглядывать, за исключением служебной надобности. Он не умел утешать, да и не верил, что это возможно. Поэтому исчезал, оставляя страждущего приходить в себя без свидетелей. Но Анна…
Чем бы ни терзало ее прошлое, оставить Анну наедине с воспоминаниями было нельзя. Соваться с утешениями тоже. Снова пришла на ум замерзшая птичка: ей нужно было тепло, а не слова, поэтому он стоял рядом, надеясь сопереживанием уменьшить ее боль.
Штольман закинул руки за голову, глядя в темноту. Луна подобралась к окну, высветила высокий лоб, голубые глаза, ямочку на щеке. Никогда бессонницей не страдал, а вот не спится. Не отпускает Анна Викторовна, словно сидит рядом и заглядывает в душу своими глазищами. Как она смотрит на него, когда думает, что он не видит! Ямочка на щеке стала глубже.
Наверное, она была забавным подростком. Штольману представились две косички, соломенная шляпа набекрень, нос в черничном соке и царапина на щеке. И обеспокоенная маменька в вечных поисках несносного ребенка. И отец, снисходительный к шалостям, потакающий авантюрам. И дядя, который на день рождения дарит не куклу, а барабан и велосипед.
Штольман уже вовсю улыбался. Наверное, она любила читать Фенимора Купера и мечтала построить шалаш в лесу. В институте, должно быть, постоянно делала что-то не так, но ей все сходило с рук – даже классные дамы не могли устоять перед обаянием невинного взгляда. А училась наверняка хорошо, хотя навряд ли была прилежной и усидчивой.
Нет, не похожи вы на девушку из Затонска, Анна Викторовна. И вообще не похожи ни на одну известную мне барышню. Чистота и дерзость, непосредственность и таинственность, горячее сочувствие прежде рассудка - такая взрывчатая смесь. Беспокоите вы меня, Анна Викторовна. Как бы чего не случилось. Интуиции своей я привык доверять, а она твердит: что-то грядет, и это что-то и вас коснется, и меня. Придется… бдеть… и смотреть в оба глаза… Красивые глаза-то… а губы…
Он уснул и в тревожном сне видел черную дыру пистолета, кровь на опавших листьях и кружение голых осенних деревьев над головой.
***
Шумскому тоже не спалось. Он отправился на прогулку, чтобы нагнать на себя усталость, и как-то незаметно оказался у дома Мироновых. У них еще горел свет. Адвокат с женой вели явно нелегкий разговор. Он жестикулировал и качал головой, она умоляюще заламывала руки. Поручик поспешил убраться, чтобы не подглядывать.
Где же окно Анны Викторовны? Шумский вглядывался в темноту, стараясь увидеть хоть что-нибудь: руку, задергивающую занавеску, или хотя бы движение в комнате, а если повезет, саму барышню. Но нет, все было тихо и покойно. Он разочарованно вздохнул и ушел, чтобы никого не тревожить.
А встревоженных в этот час в доме было немало.
- Витенька, я прошу тебя, не препятствуй!
- Маша, в конце концов, это неприлично, бог весть что могут подумать! У нас и так негусто с женихами.
- Я тебе об этом и говорю. Этот Шумский такой милый мальчик, и Екатерину Федоровну мы давно знаем.
- А Штольман?!
- Штольман тоже вполне достойный господин!
Виктор Иванович вспылил:
- Тебе лишь бы Анну просватать, а за кого – неважно?!
Мария Тимофеевна вплотную подошла к мужу.
- Витя, открой глаза, наконец. Ей уже за двадцать, случись что с нами – останется совсем одна! У нее и подруг нет, и с родней она не встречается. Ходить никуда не хочет, сколько я ни стараюсь. Вечно у нее дела, когда мы куда-то едем.
Виктор Иванович сказал значительно тише:
- Что поделать, Маша, Анна у нас особенная. Не захочет – не заставишь, тем более в таком деликатном деле.
Мария Тимофеевна в волнении заходила по гостиной, прижимая руки к груди.
- Разве я заставляю! Я не ей, тебе говорю – оставь ее. Хочет бегать по полицейским делам – пусть бегает, хуже не будет.
- Да ведь он уедет, а она останется!
- А Шумский?
- И Шумский! Получит назначение в полк, и поминай, как звали.
- Все равно это шанс. И не маши на меня, я не о них, я об Анне! Может, она хоть на кого-то обратит, наконец, внимание, не один, так другой!
- Не хватало еще, чтобы она потеряла голову. И так сама не своя.
Лицо Марии Тимофеевны выразило отчаяние.
- С тех пор, как к нам пришла эта самая Елена, Анну словно подменили. Я даже подумала… они так долго беседовали… я надеялась, подруга на нее повлияла.
Виктор Иванович нахмурился:
- Это в каком же смысле?
Мария Тимофеевна вновь заметалась.
- Увидела, как бывает… чужая любовь… счастливая пара… и самой захотелось.
Виктор Иваныч только головой покачал:
- Фантазерка! Будто у нее других примеров нет.
- Это все не то, Витя! А вот одноклассница… они когда-то были дружны…
- Ну ты хватила, Маша. По-твоему, Анна по примеру Елены должна заинтересоваться мужчиной много старше себя?
Она остановилась перед мужем.
- Пусть хотя бы откроется для чувства! Разве ты не замечаешь – ровесники ее не волнуют. Старых знакомств нет, от новых бежит, только заикнись о том, что нужна своя семья, тут же отстраняется!
- Но вся эта беготня с полицией ее компрометирует!
Марья Тимофеевна отошла к окну и сказала с тоской, глядя в сад:
- У нашей дочери репутация чудачки, поэтому ей прощают то, чего не простили бы другим. Только принять ее в свою семью никто не хочет – никогда не знаешь, чего от нее ждать. Так что хуже не будет.
Она тяжело вздохнула. Виктор Иваныч подошел к жене и обнял ее за плечи.
- Маша, ты ни в чем не виновата! Воспитывай мы ее в строгости, это была бы не наша Анна.
Она полуобернулась к нему, уткнувшись в его шею, и ничего не ответила. Так они и стояли вдвоем, заглядывая в будущее, которое казалось таким же темным, как ночь за окном.
***
Анна тоже не спала. Она думала о Штольмане. Теперь, наедине с собой, она могла позволить себе не отвлекаться ни на что другое.
Весь день она наблюдала за ним. Прислушивалась, присматривалась, вспоминала. Порой ей казалось, что она забыла, как выглядел или вел себя Яков. Взять хотя бы их размолвки. Были они или не были? Что он говорил и как? Анна помнила свою обиду, горечь, разочарование, даже ужас. Кто был прав, кто виноват? Все тонуло в тумане переживаний.
О чем он думает? Ведь, кажется, раньше она легко угадывала его мысли. Или ей это кажется? Когда они победили Ферзя, но Яков приехал к ней сам не свой… Когда убили инженера… Когда он прислал к ней Нину… Нет, о чем он думал тогда, Анна не знает и по сей день.
У Дмитрия непроницаемое лицо. Но глаза… Анна чувствовала его взгляд даже затылком. Пригревает, как солнечный луч, упавший на щеку… или на шею… на ухо…
Лицо заполыхало, а за ним и все тело налилось жаром. Она отбросила одеяло, села в постели, обняв колени. Что это может означать? Узнает ли она его, или Дмитрий теперь так же близок ей, как Яков? Мысли и чувства путались, вступали в противоречие. Спрашивать не у кого, да и нельзя. Даже дядя, всегдашний ее друг, не сможет ничего объяснить. Она сама должна разобраться.
Вконец измучившись, Анна распахнула окно. Ей показалось, что в саду метнулась какая-то тень, но, сколько она ни вглядывалась, так и не поняла, действительно там кто-то был. Она присела на подоконник, как давеча, и подняла голову к небу, полному звезд. Как хорошо, что можно просто смотреть, не опасаясь проникнуть в чьи-то тайны, особенно – в свои собственные.
***
Николай Васильевич явился на службу в девять часов, нагнав на подчиненных страху. Виданное ли это дело – заявляться с утра пораньше, не иначе, как с нагоняем! В участке немедленно началась деловая суета: усердие торопливо натягивалось на мятые со сна лица, закрытые дела выкладывались в аккуратные стопки, остальные смахивались под стол – авось не заглянет. Попутно протиралась пыль, остатки чая выливались в фикус, полировались носки сапог. Словом, делалось все, чтобы начальственному взору было не за что зацепиться.
Однако господина полицмейстера не интересовали подчиненные. Он надеялся поймать столичного сыщика до того, как он опять начнет рыскать по Затонску и допрашивать уважаемых граждан. Того и гляди, убийцу среди них найдет! А что тогда Трегубову прикажете делать? Как мириться? Тот же городской голова – затаит обиду, и не будет тебе ни званых вечеров, ни средств на ремонт участка.
И еще этот непонятный взлом. Трегубову доложили, конечно, но как-то невнятно. Что там было на самом деле, бог весть. Николай Васильич прошел к себе с печатью неразрешимых противоречий на челе, которое стало еще более озабоченным, когда он ознакомился с последней телеграммой из Петербурга.
Штольман появился буквально несколько минут спустя и сразу отправился к Трегубову. Он не обязан был отчитываться перед местным начальством, но правила хорошего тона требовали, чтобы полицмейстер был в курсе расследования, которое велось на его территории. Николай Васильевич выслушал Штольмана внимательно, со страдальческой гримасой.
- Вы уж там потише, голубчик. Ищите, но не зарывайтесь. Уж конечно, никто из этих господ не убивал, а неприятностей нам не надо.
- Если убийцы среди них нет, неприятностей не будет, - заверил Штольман. Слова прозвучали как-то двусмысленно, но Трегубов решил трактовать их в свою пользу.
- И вот еще напасть – господин Светловидов к нам едет. Знаете такого?
- Из Министерства внутренних дел?
- Точно так-с. Пишут, с целью проверки.
Штольман мрачно подумал, что проверять едут вовсе не Трегубова, но мыслей своих ничем не выдал.
- Вы этого господина знаете? – с надеждой спросил полицмейстер.
- Встречались, - неопределенно ответил Штольман.
- И… каков он?
- Думаю, для беспокойства нет причины. То, что Светловидов едет именно сейчас, после убийства Рогозина, может означать, что они были дружны, и Арсений Николаевич хочет знать, как продвигается расследование.
Трегубов несколько успокоился.
- Хорошо бы произвести арест до его приезда, - сказал он почти просительно.
- Это уж как получится, Николай Васильевич. Не брать же кого попало, чтобы потом освобождать.
- А то смотрите – я распоряжусь. Давеча подумал, что такое убийство мог совершить умалишенный либо некто в алкогольном угаре. Так что если понадобится, не посмотрю, наследник или нет.
- Если вы намекаете на Евгения Рогозина или Александру Рогозину, они никак не могли совершить данное преступление. Не хватило бы ни сил, ни умения. Орудие убийства специфическое, выбрано неслучайно. Не говоря уже о том, что оба постоянно были на глазах. Так что вести следствие в направлении наследников – только время терять.
- Вам виднее, голубчик. Поступайте, как сочтете нужным.
Благословленный таким образом, Штольман поспешил к Шумскому, который уже ждал его. Поручик поздоровался и спросил:
- Дмитрий Платонович, удалось ли вам вчера прийти к каким-то выводам?
- Давайте для начала подытожим, что нам удалось узнать.
Штольман боком уселся на ближайший стол.
- Итак, три семьи, которые мы вчера посетили, объединяет любовь к охоте и метательному оружию. Все мужья и жены умеют стрелять. Во всех домах есть арбалеты, но нет балестрино.
- У Кулагиных нет, - уточнил поручик.
- Хорошо бы уточнить, действительно ли коллекция Кулагина была продана два месяца назад. Если недавно, наводит на размышления.
Шумский кивнул.
- Далее, имеется кузнец, который выполняет особые заказы этих семейств, и книга Кулагина, в которой был чертеж балестрино.
- Но мотивы?
- У Софьи Елагиной связь с егерем Ермолаем, которую она готова скрывать, возможно, ценой чужой жизни.
- Невероятно!
- И тем не менее. Анна Викторовна подтвердила мои наблюдения.
- Откуда же она…
- Не спрашивайте, Иван Алексеич, - Штольман заерзал, устраиваясь поудобнее. – Далее, мотив есть у Полонской – ее сын без ума влюблен в Касьянову. Да, и у Полонской на вешалке была темная накидка с капюшоном, по ее словам, принадлежащая Елагиной. Но она могла и солгать.
- Алексей никогда не убил бы Елену!
- Зато мать вполне способна избавиться от девушки, которая мешает сыну сделать более выгодную партию. К тому же она по-матерински ревнует его.
- А при чем тут Рогозин?
Штольман пожал плечами.
- Возможно, она опасалась его мести.
Шумский выглядел расстроенным.
- Неужели вы думаете, что убийцей может быть дама?
- Может, Иван Алексеич. Вы посмотрите, какой кусок стекла вчера вырезали в кабинете. Больше подходит для женской или узкой юношеской руки.
- Что же дальше?
- Не будем торопиться, Иван Алексеич. Подозрений мало, нужны доказательства.
- Вы рассчитываете получить их от кузнеца?
- К чему гадать? Сейчас нужно собрать как можно больше сведений.
Поручик отсутствующе посмотрел в окно и вдруг просиял. Не короткая вспышка озарила его лицо, а внутренний свет, причиной которого никак не мог быть допрос кузнеца. Штольману не нужно было оглядываться, чтобы понять, кого именно увидел Шумский за окном. Сыщик повернулся к двери, которая мгновение спустя распахнулась.
- Доброе утро, господа!
Господа, стоявшие плечом к плечу, радостно заулыбались навстречу. Так похоже – и так по-разному. Анна слегка смутилась и поинтересовалась в преувеличенно деловом тоне:
- Мы едем к Тихону? Путь неблизкий.
- Хорошо, что вы прибыли так рано, Анна Викторовна, - спохватился Штольман. – Можем отправляться прямо сейчас.
Но уехать им не дали. За окном послышался шум подъехавшей пролетки, и в участок ворвался господин, которого поначалу никто не узнал, хотя все трое виделись с ним не далее, как вчера. И неудивительно. В непричесанном, кое-как одетом, совершенно красном посетителе трудно было угадать вчерашнего вальяжного барина – Семена Алексеевича Елагина.
- Господин Штольман! Господин Штольман! – бросился он к тому, от кого ждал помощи.
- Бог мой, Семен Алексеевич? Что произошло?
- Пропала Софья Николаевна!
Анна невольно переглянулась с Шумским. Штольман был невозмутим.
- Расскажите-ка по порядку. Почему вы решили, что она пропала?
- Вечером никто ее не видел…
- У вас разные спальни?
- Да… Я храплю, - сконфуженно признался Елагин. – Давно уж отдельно ночуем. А сегодня утром она не вышла к завтраку. Я постучался к ней и нашел на столе вот это письмо!
В простом конверте, адресованном Семену Алексеичу, обнаружился небольшой листок, на котором твердой рукой было начертано:
«Семен Алексеевич, я покидаю тебя. Побереги себя и откажись от поисков, они ничего не принесут, кроме горя. Знай, что я жива и здорова, однако жить в семье больше не могу. Все, что случилось, только на моей совести. Не желаю дальше лгать тебе и себе. Прости и прощай.
Софья».
Штольман несколько раз перечел письмо.
- Это ее почерк?
- Да!
- И стиль ее?
- Да, никаких сомнений.
- Вы меня простите, Семен Алексеич, но, судя по письму, Софья Николаевна ушла по своей воле и не хочет, чтобы вы ее искали. Так почему…
- Да как вы не можете понять, она моя жена! Я хочу знать, что все это значит! Я должен!
- Она считает, что во многих знаниях многие печали.
Елагин не слушал.
- Найдите ее! Я желаю объяснений. Я не понимаю ничего!
Штольман посмотрел на Шумского. Поручик понял его с одного взгляда и взял Елагина под локоть.
- Присядьте, Семен Алексеич. Может, чаю?
- Да какой там чай, - крикнул Елагин, вырывая руку. – Вы будете искать ее или нет?!
- Обещаю, я сделаю, что смогу, - сказал Штольман. – Вы езжайте к себе, вам сообщат, как только будут новые сведения.
Елагин схватил Штольмана за плечо.
- Вся моя надежда только на вас, Дмитрий Платонович!
Он заглянул сыщику в глаза, тряхнул его и, наконец, отпустил. Штольман быстрым шагом вышел из участка, вскочил в пролетку и удивился, увидев, что Анна следует за ним.
- Анна Викторовна, останьтесь. К кузнецу мы пока не едем…
- Вы хотите начать поиски с дома Ермолая? - перебила его Анна.
- Логичнее всего.
- А что, если они не там?
- И как вы можете помочь?
- У Елагиных есть охотничий домик, я знаю, где он.
Штольман смотрел с сомнением.
- Не Семена Алексеича же вам брать с собой!
- В самом деле, Дмитрий Платонович, - и Шумский туда же.
- Ладно, что с вами поделаешь. Садитесь!
Пролетка на полной скорости понеслась к лесу. Мелькали дома, грохотали колеса, свистел кнут над головой извозчика. Седоки молчали: Анна тревожно, Шумский озабоченно, Штольман задумчиво. У сыщика крепло ощущение, что ехать к егерю бессмысленно. Если вчера Елагина заподозрила, что ее тайна раскрыта, и решила бежать именно поэтому, вряд ли бы она спряталась у Ермолая – ведь там бы ее стали искать в первую очередь. Однако нужно поговорить с Елькой.
У опушки Штольман велел ехать тише, а не доезжая до дома выпрыгнул из пролетки и пропал из виду. Анна растерянно посмотрела на поручика. Шумский пожал плечами. Им оставалось только ждать.
Штольман коротко свистнул. Раз, потом другой, потом подлиннее. Ему ответили откуда-то сверху. Он пошел в том направлении, откуда донесся свист, и вскоре увидел Ельку.
- Дмитрий Платоныч, нет его! Вот как пришел сюда – тихо.
- Ни сам не приходил, ни к нему?
- Нет! И даже пса не слышно.
- Ты подходил к дому?
- Грешен – подходил. Думал, вдруг да не заметил кого. А некого замечать-то. В окнах темно, во дворе пусто.
- Ладно, возвращайся домой и отдыхай.
- Куда егерь-то делся? Неуж в бега подался?
Штольман дернул плечом.
- Похоже на то. Сегодня исчезла его любовница. Мужу письмо оставила, чтоб не искал.
Елька присвистнул.
- Ступай. Пока есть время, выспись.
Штольман перехватил трость и зашагал по траве. Елька посмотрел ему вслед, но не ушел, а вернулся на свой пост на сосне. На всякий случай.
Анна вглядывалась в лес, но не могла понять, куда делся Штольман. Он возник неожиданно и почему-то не с той стороны, куда ушел. Не вдаваясь в объяснения, велел извозчику:
- Трогай!
Напряженное молчание вновь заполнило пролетку. Вот и дом. Действительно, никого. Штольман постучал в ворота. Никто не ответил. Он постучал еще раз, позвал:
- Ермолай Алексеич!
Безрезультатно. Он скинул котелок и сюртук, подошел поближе к забору.
- Подсадите-ка меня, Иван Алексеич!
С помощью поручика Штольман влез на забор и осмотрел двор. Ловко соскочил внутрь, откинул засов и впустил остальных.
Дом не был заперт. Собственно, воровать в нем было бы нечего: все мало-мальски ценное исчезло. Ни ружей, ни бумаг – Штольман посмотрел в ящиках комода. Когда же он успел все забрать? Должно быть, в то время, когда Елька спал на квартире. Выходит, побег не был спонтанным?
Штольман повернулся к Анне.
- Ну где там ваш охотничий домик? Показывайте!
И снова тряская лесная дорога, тревога и спешка. Анна кусала губы. Шумский мысленно подгонял извозчика. Штольман думал о том, что их трое, считая городового на козлах, и что егерь не дастся легко. Значит, Анну надо ссадить подальше от домика.
Пролетка миновала деревню и остановилась.
- Тут тропинка, - указала Анна.
- Благодарю вас, Анна Викторовна. Подождите нас здесь.
Увидев, что она собирается возражать, Штольман сказал резко:
- Егерь серьезный противник. Елагину тоже нельзя сбрасывать со счетов. Я не могу подвергать вашу жизнь опасности!
- Но ведь вы не знаете, убийцы они или нет!
- Я не собираюсь рисковать.
Анна хотела сказать еще что-то, но Штольман перебил:
- Прошу вас, Анна Викторовна. Вы ставите под угрозу и наши жизни.
- Пожалуйста, останьтесь в коляске. Если что, вызовете подмогу, - мягко добавил Шумский.
Под давлением превосходящих сил Анна отступила. Она только пересела так, чтобы лучше видеть, как три темные фигуры осторожно подбираются к домику. Они двигались мучительно медленно и почти бесшумно, даже трава не шуршала под ногами. Штольман первым добрался до бревенчатой стены. Прошел вдоль нее, держа пистолет наизготовку. Свернул за угол и пропал из виду.
Шумский обходил дом с другой стороны. Вот и он сделал шаг, другой, и оказался вне поля ее зрения. Анна приложила руку к груди, силясь утихомирить слишком громко бьющееся сердце. Затаила дыхание. И вдруг подскочила, услышав, как Шумский в полный голос зовет Штольмана.
Окно было распахнуто настежь. Одного взгляда внутрь домика было достаточно, чтобы понять, что скрываться уже незачем.
Они лежали в постели рядом, укрытые одним одеялом. Глаза Софьи были закрыты, Ермолай слепо глядел в потолок. Смерть соединила их так, как не способна была соединить жизнь. Они ушли в вечность вместе, рука в руке, и пропуском на тот свет служили такие же короткие арбалетные болты, что прежде оборвали жизнь Михаила и Елены.
Отредактировано АнонимФ (21.06.2025 18:07)
