Змеево золото
Голос прозвучал совершенно отчётливо, вырывая Анну из забытья:
«Простите меня, Анна Викторовна! Сломал я вам жизнь. Нельзя полицейским жениться!»
В голосе была нежность, и любовь, и сожаление.
Анна резко села, силясь понять, где она, и что происходит. Вспомнила мгновенно. Вчера в этот сарай её, совершенно измученную, на руках принёс Штольман. И она уснула, наконец, растворившись в тепле любимого человека. Никто из них не помышлял о близости, присутствия было достаточно.
Теперь Штольмана не было. А голос во сне был. И почему-то становилось страшно.
Сквозь прорехи в крыше сиял белый день. Она поздно уснула и проспала довольно долго. Яков её не разбудил. Снаружи доносилось какое-то приглушённое копошение, потом ноздри уловили запах костерка и чая, заваренного смородиновым листом.
Анна нервно провела пальцами, оглаживая взмокшие виски.
«Сон. Слава богу, только сон!»
Ей бы уже привыкнуть: не все сны, виденные ею про Штольмана, исполнялись. Вот танцевать им до сих пор так и не привелось. Она даже не знала, он умеет ли. Или все ноги оттопчет? Усмехнулась с облегчением, коснулась раскрасневшейся щеки, намотала на палец выбившийся кудрявый локон.
Он снова над ней посмеется. И пусть! Главное, что все это – сон. Нечего бояться.
Снаружи Штольмана не было. Был Кричевский, хлопотавший у костра.
- Доброе утро, Анна Викторовна! Выспались? Я уж и чай заварил, пожалуйте завтракать!
Её словно холодом обдало. Утро и впрямь холодным было, на траве блестела обильная роса.
- Яков где?
- Герр Штольманн с урядником ушли чуть свет. Муж ваш наказал о вас заботиться, и вам беспокоиться не велел. Ну, что вы, голубушка?
Анна содрогнулась. Значит, не сон! И прощание любимого, впрямь, до неё долетело.
Нервно стиснув руками плечи, прислонилась к бревенчатой стене, чтобы не упасть.
- Дух Якова Штольмана, явись! Дух Якова Штольмана, явись мне!
Призыв звучал властно - не так, как тогда, в декабре, когда она с испугом справиться не могла и вообще утратила способность слышать души. Сейчас нельзя было…
Никто не явился на зов. Значит, жив ещё!
Но что значили слова? Предупреждение? Мольба о помощи? Яков рассказывал, что тогда, зимой, получил известие о том, куда уволок её Магистр. Он никогда в духов не верил, но видение бункера английского химика пришло. Значит, он тоже некой силой обладал, хоть и отрицал её. Что если сейчас эта сила вмешивалась вновь?
- Дух Якова Штольмана, явись!
Нет ответа.
Вчера он говорил, что пойдёт с урядником на Волчий прииск. И если она услышала его прощание, значит, беда с ним уже стряслась. И он там, а она здесь. И даже не знает, где его искать.
Но кто-то же знает!
- Дух Фёдора Ухова, явись!
Крестьянин появился тотчас – такой же измождённый, истаявший, каким видела его накануне. Тело его и сейчас ещё лежало не погребённое в кедровой домовине, но дух ответил на зов.
- Фёдор, проведи меня на Волчий прииск!
Бобыль смотрел грустно, словно отговорить хотел.
- Скорее! У меня муж там погибает!
Анна придвинулась с угрожающим видом, словно, и впрямь что-то могла ещё сделать покойному.
Видение на миг затуманилось, а затем вновь возникло – уже поодаль, у тропы, которой гоняли скотину на горные луга. Анна подхватилась следом.
- Погодите, Анна Викторовна! – голос Кричевского звучал за спиной, но она не стала оборачиваться. Сейчас её никто и ничто не остановит.
Этнограф всё же догнал её, затопал рядом, запыхавшись. Он неловко прижимал к груди двустволку.
- Куда же вы одна? Тайга ведь! Медведи, рыси…
Яков велел ему её защищать, он и защищал. Хотя защита из бывшего приват-доцента… Милый, милый Андрей Дмитриевич!
- Поспешим! – выдохнула она. – Яков в беде.
Кричевский только молча закивал, не пытаясь даже спорить.
Тропа всё дальше забирала от берега, вызывая сомнения – ведь прииск был на реке. Но дух невесомо тёк по ней, а они – вслед за духом. Потом тропа привела на пастбище, обильно заросшее репейными зарослями, и вовсе потерялась. Лишь едва заметная щель в зарослях намекала, что можно идти куда-то ещё. Анна решительно рванулась туда, раз дух звал.
Кричевский опередил её, отстраняя с дороги раскидистую поросль выше человеческого роста, украшенную белыми зонтиками:
- Осторожно, Анна Викторовна, это может вас обжечь.
И попытался дальше идти впереди. Но он духа не видел, а потому без конца застревал и оглядывался. Анна обошла его, не говоря ни слова.
Тропинка, пробившись сквозь заросли крапивы и борщевника, вновь сделалась заметной. Видно было, что Фёдор ходил по ней не раз. Иногда она приближалась к берегу, и до идущих начинал долетать рёв потока на камнях, иногда же забирала к самой горе или ныряла в чащобу, где на вспотевшие от быстрой ходьбы лица тут же налипали комары, - но больше не терялась.
На широкой луговине, в глубине которой виден были омшаник с десятком ульев, Анна подвернула ногу, споткнувшись на промывине. Кричевский успел подхватить её:
- Остановитесь, душенька, передохните! Нельзя же так!
Анна молча отстранила его, сделала шаг, потом другой. Нога болела, но держала. Дух Фёдора манил под тёмную арку ветвей.
Сколько они уже идут? Как давно ушёл Штольман? Когда она услыхала от него слова прощания?
Ничего этого Анна не знала. Это не имело значения. Она была уверена: если Яков погибнет, он не оставит её в неизвестности. И раз она его не видит перед собой, значит, он ещё жив.
Она решительно заковыляла дальше. Потом боль прошла, походка выровнялась.
Солнце поднималось всё выше, становилось жарко. Кажется, в пути они уже часа полтора? За это время могло случиться всё, что угодно.
До слуха начал долетать гул реки. Они снова приближались к берегу. А потом дух Фёдора замер в потоке солнечных лучей, струящемся сквозь ветви двух берёз в конце широкой прогалины, - и истаял окончательно.
Что? Уже пришли?
Анна рванулась через прогалину, путаясь в траве и спотыкаясь. Но Кричевский снова удержал её за локоть.
- Погодите, - тихо пробормотал он. – Если урядник и герр Якоб попали здесь в беду, что сможем мы с вами? Не надо спешить! Мы осторожненько…
Рассудок диктовал подчиниться, сердце гнало вперёд, словно последние минуты истекали. Анна всё же послушалась рассудка. Она безоружна, из Кричевского защитник тот еще. Судя по тому, как он держал своё ружье, стрелять едва ли умеет. Даже папенькиной трости у неё здесь нет. Что она может сделать?
На Волчий прииск они вышли очень тихо и медленно, прячась в зарослях, и внезапно наткнулись на пятачок, где крапива была изрядно вытоптана. Оттуда открывался хороший вид на группу строений. Должно быть, отсюда Штольман с полицейским наблюдали за прииском. Сердце снова ёкнуло.
- Дух Якова Штольмана, явись! – прошептала Анна.
И перевела дыхание с облегчением, когда ответа снова не последовало.
Прииск был тих и безлюден. Осторожно, крадучись, они вышли из кустов. На усыпанной хвоей площадке возле каких-то сараев были обильные следы крови. Размазанная полоса вела к сараю, словно кто-то полз, или его тащили. Анна рванулась туда, почти теряя рассудок.
В глубине сарая кто-то копошился, издавая тихие, мучительные стоны. Она подлетела к нему, не чуя под собой земли.
Раненый лежал ничком, подобрав под себя колени и зажимая живот. Сквозь щели меж досками сочилось достаточно света, чтобы она могла с первого взгляда различить – это был не Штольман и не урядник. Какой-то здоровенный лохматый мужик в простой одежде.
Вдвоём они мужика перевернули. Он был без сознания, но стонать не переставал.
- Пулевое ранение, - сказала Анна задумчиво.
За полтора года, что она провела в обществе полицейских, видеть такое ей уже доводилось. Видела и не такое. Но кто его? Не узнать, пока он не придёт в чувство.
Ей уже приходилось рвать нижние юбки на бинты, много времени это не отняло. Вдвоём они раненого перевязали, потом Андрей Дмитриевич плеснул из фляги ему в лицо. Раненый снова застонал и очнулся, повёл мутным взглядом.
- Кто вы? – Анна сжала его окровавленные руки, которые вновь потянулись к простреленному животу. – Кто вас подстрелил? Ответьте мне!
Умирающий смотрел на неё, словно не понимая, потом выдохнул со стоном:
- Урядник… сука легавая…
Анна встряхнула его:
- С ним был ещё один мужчина - городской. Темноволосый, худой, голубоглазый. Где он?
Раненый тяжело дышал, видно было, что отходит. Потом собрался с силами, нашел глазами её лицо. Взгляд сделался чуток осмысленнее.
- В плавильне… заперли… осторожно, барынька… Волк там…
Едва ли она могла бы разобраться, что здесь есть плавильня. Но строений на прииске не так много. Долго ли обойти все?
Долго обходить и не пришлось. Кажется, плавильней была невысокая, похожая на баньку изба с широкой трубой, из которой торчал здоровый деревянный рычаг с веревкой – мехи. Запирал плавильню неподъёмный брус, одной бы ей ввек не справиться, хотя сил будто прибыло. Вдвоём с Кричевским они этот брус откинули, и из отворённой двери прямо им на руки тяжело дыша выпал Штольман. Анна подхватила его, понимая в тот миг только одно:
- Жив!
Он был почти без сознания. Кудрявые волосы, отросшие в дороге чуть сильнее, чем обычно, слиплись от пота. Кажется, ему никак не удавалось восстановить дыхание. Анна обняла мужа, помогая ему подняться на колени.
- Кричевский… ружьё!.. - выдохнул Яков.
Андрей Дмитриевич недоуменно моргнул: то ли от него требовали взять его в руки, то ли Штольман сам собирался стрелять.
- А какие гости у нас! – послышался знакомый ироничный голос. – Анна Викторовна, какими судьбами?
- Карп Егорович? – обрадовалась Анна. И тут же осеклась, поймав взгляд, каким Яков смотрел на купца.
Из жилой избы появился урядник, вынося тяжёлый по виду мешок. Увидев пришедших, сплюнул зло и потянулся к кобуре:
- Этих ещё принесло!
- Остановитесь, Егорьев! – произнёс Штольман еще задыхающимся, но уже почти своим голосом. – Ведь вы полицейский, не убийца!
Всё походило на какую-то фантасмагорию, где знакомые лица приняли не свойственные им выражения, превратившись в маски. Единственное, что оставалось незыблемым – тепло любимого тела, бессильно клонившегося к земле, - она тщетно пыталась его удержать. Что они с ним сделали?
- Остановитесь! – раздался дрожащий, высокий голос, в котором Анна с трудом узнала голос Кричевского. – Я… буду стрелять!
Двустволка в его руках так и ходила ходуном.
Грохотов рассмеялся, неприятно щерясь. А урядник только сплюнул:
- Малохольный!
Этнограф тяжело, со всхлипом вздохнул, а потом выпалил враз из обоих стволов.
Егорьев словно запнулся, мундир мгновенно залило кровью. Тело свалилось мешком, с тяжёлым стуком.
- Лихо! – рассмеялся сквозь зубы Грохотов.
И в тот же миг Кричевский выронил ружьё и рухнул на колени, содрогаясь в рвотных позывах. Штольман потянулся к ружью, но не успел. Откуда-то со стороны ударил выстрел. Купец, не переставая улыбаться, упал ничком. Кажется, факт собственной смерти так и не дошёл до него.
Внезапно сделалось очень тихо. Анна всё так же стояла на коленях, обнимая Якова, и силилась понять происшедшее.
- Это – Волк? Грохотов – Волк?
Штольман молча кивнул. Взгляд его был устремлён на двери сарая, где медленно оседал, привалившись к косяку, раненный в живот человек. Из правой руки со стуком выпал револьвер.
Сыщик медленно, точно во сне, поднялся на ноги, отстранил руки жены, снял и отбросил пиджак. Сорочка и жилет были мокрыми от пота. Его била крупная дрожь, щеки словно запали ещё больше. Анна хотела его поддержать, но Яков не позволил.
- Я сейчас весь пропитан парами ртути. Ко мне даже прикасаться опасно.
Рассудок силился осознать, какой ужас стоял за этими словами, но что-то словно выталкивало, не давало мысли оформиться. Всё же хорошо! Он здесь, дышит…
Штольман на нетвёрдых ногах приблизился к умирающему. Мужик вынул из-за пазухи и протягивал ему какой-то запятнанный кровью тряпичный мешок.
- На, возьми!..
- Это ещё зачем?
- Бери… чистое оно… самородки…
- Зачем? – повторил Яков, не трогаясь с места.
- Не тебе, барыньке твоей… барынька – добрая душа… Как без тебя будет?.. Убил ведь тебя Волчара… - выдохнул в последний раз – и затих.
Кричевский подошёл сзади, всё ещё дыша тяжело, но больше не всхлипывая.
- Андрей Дмитриевич, возьмите, - попросил Штольман.
Этнограф молча склонился над покойным, поднял мешочек с самородками.
- Помогите Анне Викторовне добраться до Омска. Когда смерть урядника станут расследовать, скажите, что это я его… Да, вот ещё! Это ртутное отравление. В Зоряновске навестите врача, есть там один, запойный. Попросите у него марганцевокислый калий… Кто в Утихе жив будет, поите раствором – должно помочь. Еще… яйца сырые. Яичный белок. Так в старину лечились. Ртуть… болезнь старого шляпника.
- А вы? – каким-то совсем детским тоном выдохнул Кричевский.
- А я – всё! – усмехнулся Штольман. – Идите. Не надо вам на это глядеть. Идите, Анна Викторовна!
Этим обращением он словно провёл черту, отделяющую его – обречённого – от неё. И уже на неё не смотрел.
- Нет!
Как она могла с этим согласиться, если он ещё жил, еще дышал?
- Господин Кричевский, берите золото! Скачите в Зоряновск, везите противоядие! Мы пока до Утихи дойдём. Яйца там в каждом дворе есть… Вы успеете! Успеете…
Она обнимала Якова, всем телом прижималась к нему, торопливо целовала лоб, волосы, запавшие щёки, губы. Он вначале пытался отстраниться, а потом стало уже всё равно. Она словно стремилась пропитаться тем же ядом, разделить с ним всё, что ему грозило – чтобы он больше не отталкивал её, чтобы принял помощь, чтобы не смотрел таким далёким взглядом.
Анна не заметила, когда Кричевский ушёл. Сейчас это уже не имело значения. Важно было, чтобы Яков поднялся на ноги, чтобы они уже двинулись в путь, с каждым шагом сокращая расстояние до спасения…
В первый раз его скрутило у пасеки. Оттолкнув её, Яков свалился на колени, содрогаясь в рвотных спазмах. Он ещё сохранял сознание. И в тот раз это длилось не долго. Потом спазмы делались всё чаще, и он уже не мог с ними совладать. Тело, залитое потом, скручивали судороги. После приступа Штольман впадал в короткое забытьё, из которого его вырывал новый приступ.
Возле пастбища она поняла, что наступает конец. Яков больше не мог подняться на ноги, сознание не возвращалось к нему. Он неподвижно лежал ничком в траве, и летучие пушинки осота набились ему в волосы. Почему-то эта картина ужаснула Анну больше всего. Вот здесь, в этом бурьяне, его жизнь закончится.
Она всхлипнула, потянула его тело, ставшее вдруг каменно тяжёлым, к себе на колени, чтобы он не лежал так – лицом в колючей траве. Обхватила широкие плечи, прижалась щекой к мокрым волосам.
- Яша… Яшенька!
Ни разу за время их короткого брака она его так не называла. Обычно звала по привычке Яковом Платоновичем, Яковом и «на ты» – в минуты особой душевной близости. И никак иначе, словно оставалась ещё неуловимая дистанция между ней – влюблённой девочкой, и им – взрослым, умудрённым жизнью мужчиной. Сейчас она рвалась, сокращая эту дистанцию, чтобы не осталось ничего, что их разделяет. И уже не знала, слышит ли он её ещё…
Должно быть, этот зов всё же достиг цели. Яков вздохнул, приходя в себя, и попытался согнуть ноги, чтобы подняться. Анна помогала ему, застонав от почти непосильной тяжести.
- Нельзя… полицейским жениться… - вдруг снова выдохнул он, словно это была единственная мысль, которая его ещё волновала.
- Нужно! – с яростью выкрикнула она, а потом голос сорвался. Но добавлять уже не надо было. Её гнев, её отчаянье пробились сквозь пелену забытья, заставляя его продолжать бороться за жизнь – ради неё!..
До Утихи с каждым шагом было всё ближе. Каждый шаг они делали вдвоём – как последний. Колени Якова подгибались, тело норовило посунуться вперёд, ноги не поспевали. Анна каждый раз успевала подставить своё плечо – и он валился на него, но не падал. Сил у неё уже не оставалось вовсе, но надо было сделать ещё шаг. Перед глазами было темно, выбившиеся локоны мотались перед глазами. Она с усилием подняла голову и увидела впереди крышу знакомого сарая.
- Помогите! – голос звучал так слабо. – Помогите!..
