Штольман читал показания Епифановой. Шумский ждал своей очереди, томясь от нетерпения, но не желая заглядывать сыщику через плечо. Надежда сидела по-прежнему прямо, смотрела с равнодушием приговоренной.
- Стало быть, вы продали серьги этой женщине? – он назвал имя. Шумский встрепенулся, Штольман сделал ему знак.
- Да.
- А вас не смутило, что она небогата?
- Не мое дело – чужие деньги считать. Со мной рассчиталась.

Штольман продолжил чтение. «Решила бежать, не дожидаясь вымогательства».
- Вы барышню Миронову опасались?

Надежда сжала руки.
- Она пришла ко мне в дом, намекала на пропажу… Что я могла подумать? Одно только и оставалось – бежать в ту же ночь, пока она батюшке не доложила.
- Кто знал о ваших отношениях с Федором?

Бледная тень удивления легла на неподвижное прежде лицо.
- Так никто, таились мы.
- Но Тихон знал? – полуутвердительно спросил Штольман. – Ведь он делал для вас стрелы?

Надежда дернула плечом.
- Федор ему проболтался.
- Давно?
- В последний раз, когда стрелки заказывали.
- И покупатель на серьги нашелся сразу после этого?

Удивление стало более явным.

- Вопросов больше не имею, - сказал Штольман. – Вы свободны.

Надежда медленно встала.
- А Федор?
- И его отпустим. Вы можете подождать в приемной.

Она вышла, не оглянувшись. Штольман протянул поручику бумаги. Он пробежал показания глазами и спросил:
- Что же теперь?
- Теперь попрошу вас, Иван Алексеич, съездить к Тихону. Расспросите кузнеца про летучую переписку. Знал ли он, для чего Федору болты, говорил ли с ним об этом, если да, то кто мог их слышать?
- Все еще требуются подтверждения?
- Для суда понадобятся. Встретимся вечером у меня.

Шумский кивнул и вышел. Штольман уселся было за стол и взялся было за листы с со снятыми отпечатками пальцев. Но тут из приемной донесся глас Трегубова – он желал знать, по какой причине были отпущены злодеи, кто распорядился и почему не доложили. Штольман сгреб со стола бумаги, наскоро сложил в папку. Упреки становились все слышнее – Николай Васильич определил виновника и двигался в его сторону. Штольман подхватил папку, открыл окно и перемахнул через подоконник как раз в тот момент, когда тяжелые шаги полицмейстера раздались за дверью его кабинета.

***

Дама шла уверенно. У доходного дома ее встретил уличный мальчишка, доложил о чем-то, кивнул на дворницкую, из которой доносился могучий храп, и вручил ключ с биркой. Дама раскрыла ридикюль и достала бумажку. Мальчишка просиял, схватил награду и был таков. Незнакомка вошла в парадное. Анна осторожно заглянула, заметила нужную дверь и отпрянула раньше, чем ее заметили.

Наверняка Штольман живет именно здесь. Что же понадобилось опасной незнакомке? Не раздумывая долго, Анна отыскала черный ход. Как местная жительница, она знала, что во многих домах его не запирают до поздней ночи. И точно – ей удалось беспрепятственно проникнуть в кухню квартиры.

Осторожно, стараясь не шуметь, она прошла по коридору и прислушалась. Вот скрипнул стул – незнакомка решила дождаться хозяина. Анна вернулась на кухню, нашла нож побольше, положила так, чтобы быстро схватить при необходимости. И присоединилась к ожиданию.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем на лестнице послышались знакомые шаги – как обычно, Штольман взбежал, а не взошел по ступенькам. Замер, увидев отпертую дверь.

- Входи, не стесняйся! – крикнула незнакомка. Анна отпрянула вглубь кухни. Но она могла не опасаться, что ее заметят, - Штольман прошел прямо в гостиную. Послышался какой-то шорох, стук, - видно, он снял шляпу и отложил трость. Анна прокралась в коридор, где было слышно каждое слово.

- Чему обязан?
- Хочу поговорить с тобой.
- Я полагаю, все уже сказано, Антуанетт. Прости, я занят и не могу уделить тебе время.
- Вот как? По-твоему, после всего, что между нами было, тебе достаточно послать мне письмо, нет, записку, и исчезнуть без объяснений?
- Я не охотник до выяснения отношений. К тому же я сказал тебе – мне все известно. Довольно, тебе пора.

Анна подвинулась еще чуть-чуть ближе и увидела их отражение в большом настенном зеркале. Она сидела, он продолжал стоять. Она насмешливо улыбалась, он был напряжен – Анна видела заложенные за спину стиснутые руки.

- Я не столь всеведуща, как ты, и даже заподозрить не могу, о чем идет речь. Просвети меня.
- Лучше я тебя провожу.
- Я, кажется, поняла, - ты о Колесникове? О чем ты желаешь забыть – о том, что виноват перед ним, или о том, что обязан мне?

Он резко шагнул вперед и навис над столом, опершись об него руками.
- Тебе не удастся поймать меня на эту уловку! Я знаю теперь, чем ты занимаешься, знаю, зачем тебе нужен. И не буду очередной бабочкой в твоей коллекции, насаженной на булавку благодарности или вины.

Антуанетт тоже встала, глядя на Штольмана с прежней усмешкой.
- Понимаю. Ты хочешь обидеть меня и заставить уйти. Тогда ты сочтешь, что ничего мне не должен.  Но будем называть вещи своими именами: ты пристрелил своего друга и не угодил за решетку только благодаря моим связям.

Анна в ужасе зажала рот рукой. Но Штольман словно бы даже успокоился. Он уселся на стул, откинулся на спинку. Соединил кончики пальцев полушарием и начал говорить, как на допросе:
- Так я скажу тебе, как все было на самом деле. Ты влюбила его в себя, подкупила деньгами и обещаниями. Он на скорую руку слепил эту глупейшую историю, потом пытался поправить положение, подбросив мне мнимую взятку. Ты собиралась открыть мне глаза так, чтобы дуэль стала неминуемой. А потом, если бы мы остались живы, ты бы погубила его, потому что он уже сыграл свою роль. Меня ты спасла, чтобы сделать своим вечным должником.
- Никогда не подозревала в тебе столь богатой фантазии, - полное спокойствие и ироническая улыбка.
- Я не фантазер, а сыщик. Мне было довольно побывать в его квартире, чтобы понять все обстоятельства.

Антуанетт повела плечами.
- Ты убил его, а теперь ищешь, на кого бы переложить вину.
- Это была дуэль! – Штольман снова встал.
- Как ни назови. Никто не вынуждал тебя целиться ему в сердце.

Анна увидела, как напряглись его плечи, сжались кулаки.

- Признайся, этот Колесников давно тебе мешал, путался под ногами со своей завистью. Я швырнула тебе повод, ты воспользовался им.

Что он скажет? Почему молчит?

- Ты должен быть признателен мне за то, что я помогла тебе избавиться от этого ничтожества. Знал бы ты, что он о тебе говорил! И сколько всего я о тебе теперь знаю.

Штольман, наконец, заговорил – тише, чем обычно, кипящим от гнева полушепотом:
- Мы начинали вместе, он был моим другом! Он изменился с тех пор, но не пошел бы на такую мерзость, если бы не ты!
- Так пощадил бы его. Ты мог выстрелить в воздух, – судя по тону, Антуанетта развлекалась.
- Вызвать обидчика и раскланяться с ним? Это трусость и вечный позор!
- Что для тебя важнее, честь или друг? Он-то тебя лишь ранил. Хотя промахнуться с такого расстояния трудно.
- Я жив только потому, что стреляю быстрее и сбил его прицел своим выстрелом, - Штольман так стиснул спинку стула, что дерево заскрипело под его руками.
- И ты уверен, что он хотел тебя убить?
- Да! Чтобы я не стоял между тобой и им.
- Он не был тебе соперником.
- Ты позволила ему думать иначе.
- И для чего мне это? – Антуанетту, казалось, не тронули его слова.
- Ты действительно хочешь услышать это от меня?

Она двинулась в обход стола, приблизилась к Штольману. Встала рядом, щека к щеке, он по-прежнему спиной, она лицом к зеркалу. Анна видела, как разгорелись ее щеки. Глаза увлажнились, а губы, напротив, пересохли, и она то и дело их облизывала.
- Скажи! – требовательно шепнула она. Он отстранился и покачал головой.
- Скажи!

Они стояли теперь лицом друг к другу, видные Анне в профиль. Лицо Штольмана заострилось, на скулах набухли желваки.
- Говори же. Пристыди меня, заклейми своими обличениями.
- Я не доставлю тебе такого удовольствия.

- Что ж, - Антуанетт неуловимо изменилась. Это выглядело жутковато: словно под бархатной шкурой грациозной черной кошки проступили бугры мышц, а еле заметные клыки и когти превратились в смертельно опасные. Куда только делись игривость, ирония, светский лоск! Женщина, стоявшая перед Штольманом, излучала непреодолимую темную силу и вполне сознавала производимое ею впечатление, судя по торжествующей усмешке. Зеленые глаза светились, медно-красные волосы казались короной на гордо поднятой голове.

- Оставим условности пресным кокоткам из литературных салонов. Для тебя я готова сбросить не только одежду, но и фиговый листок морали, которого не хватает, чтобы скрыть мои достоинства, сколько ни натягивай.

Она сделала шаг вперед, он снова отступил.
- Балерины, охота, жизнь, полная риска, - у всякого своя страсть. Моя же – власть над так называемым сильным полом. Я люблю держать мужчину на кончике кнута, подстегивать его, заставлять дергаться в мое удовольствие. Проникать ему в душу и распоряжаться ею. Покупать и продавать, вынуждать к безумствам или подлости. Такое наслаждение унижать и властвовать!

Штольман отвернулся, игнорируя блестки пота над губой, соблазнительно пламенеющие маленькие уши, приливы и отливы высокой груди.

- Ты, конечно, знал об этом. Не потому ли сошелся со мной? Кто еще мог подарить тебе такие ощущения! Встречи-сюрпризы, тайна и интрига, пикировки на сцене и жаркие объятья за кулисами. Любовь-война, игра в риск, то послушание, то полный контроль! И теперь ты готов отказаться от всего этого? Признаюсь, я сглупила, хотела привязать тебя к себе еще крепче, сыграть на твоей совести! Похоронить твою дружбу, стать твоей госпожой – но только чтобы всегда склоняться перед тобой.

Он что-то сказал, хрипло и невнятно. Она глянула непонимающе. Он откашлялся и повторил:
- Ты заигралась, Антонина. Прощай.

Ее голос пресекся.
- Это твое последнее слово? Или ты хочешь, чтобы я тебя умоляла?

Ответный взгляд сказал ей все. Она рванула блузку, оставив алые царапины на нежной белой коже, закусила губу.
- Ты пожалеешь!

Она ринулась к выходу, в слепой ярости ударившись о косяк, и исчезла, от души хлопнув дверью. Каблуки простучали по лестнице, затем все стихло. Только аромат отравленных яблок еще долго витал в комнате, словно дыхание отгоревшей страсти.

Анна избежала столкновения с Антониной, успев ретироваться в кухню. Однако последовать ее примеру и уйти не решилась. Она была уверена, что Штольман услышит если не шорох платья, то громко стучащее сердце. Вдруг в гостиной раздались тяжелые шаги. Она заметалась в душе, но не двинулась с места.

Звякнуло стекло. Забулькала жидкость, остро запахло коньяком. Заскрипел стул – Штольман уселся основательно и, видимо, надолго. Анна прикусила губу. Очень хотелось бежать, но следовало подождать. Пусть хоть немного расслабится и потеряет бдительность.

Прошло около получаса, прежде чем Анна решила – пора. Не дыша, она сняла с себя ботинки и в одних чулках прокралась на лестницу черного хода. Сбежала по ступенькам, выскочила на улицу.

Уже стемнело. Анна отошла от двери все еще на цыпочках, прижимая к себе ботинки. Перевела дух, оглянулась. И подскочила от неожиданности – прямо за ее спиной обнаружился Шумский. Он глядел на нее с таким изумлением, что даже чуть приоткрыл рот. Краска бросилась ей в лицо. Поручик полыхнул ответным пламенем, неловко поклонился и быстро, почти бегом пошел по темной улице.

Анна застонала. Только этого ей недоставало! Все, что подумал Шумский, было написано у него на лице. И ведь ничего не объяснить, только хуже получится. Она присела на ступеньку, вдруг устав от всего пережитого. Обулась и медленно побрела домой, где ее наверняка уже обыскались.

***
Штольман мрачно смотрел на пустеющий графинчик. Время шло, легче не становилось. Антонина разбередила едва затянувшиеся раны. Смерть Колесникова не переставала отзываться тяжкой болью в сердце – его лицо над пачкой денег, незнакомая усмешка и безумные слова. Он умер именно тогда, его друг, отличный сыщик и азартный игрок. Конечно, Штольман видел и его зависть, и карьеризм, и другие недостатки, но никогда не ставил все это ему в упрек. Он и сам не идеален, чего требовать от других? А предательство… Это был уже не он, не Колесников. С ним случилась болезнь – Антонина - и он умер. Штольман лишь уложил в могилу ходячего мертвеца, занявшего место Андрея.

Чего Штольман не мог себе простить, так это упущенного времени. Будь он повнимательнее, не отмахивайся он от подозрений, может быть, Колесникова можно было бы спасти. Однако теперь поздно было рассуждать о том, что было бы, если бы. Остается только вспоминать «aut nihil, aut bene» – либо хорошо, либо ничего. Это даже почти удается, если бы не ночи…

Нет, надо заняться делом. Нагрузиться так, чтобы для иных мыслей не оставалось места, и выйти, наконец, на последний этап расследования.

Штольман поднялся, принес лампу и лупу, разложил листы с отпечатками и погрузился в работу. Довольно быстро он обнаружил то, что искал. Его предположение подтвердилось. Что ж, арест нужно произвести как можно скорее, чтобы можно было больше не волноваться за Анну. Убийца по-прежнему представляет для нее опасность.

Словно в ответ на его мысли, в дверь постучали. Штольман успел подумать, что для Шумского поздновато, когда зычный голос перебудил всю округу:
- Господин Штольман, откройте!

***
Эту ночь Анна долго не могла заснуть, несмотря на усталость. Стоило закрыть глаза, как перед ними вставала Антонина. Увиденное не укладывалось в голове. Чувство, вывернутое наизнанку, уродливое божество, в жертву которому приносили не себя, а других, не могло быть любовью в представлении Анны. Она снова и снова вызывала в памяти свое видение. И каждый раз убеждалась – Штольман действительно был дорог Антонине, однако с его стороны ответного душевного движения не было. Лишь странная связь, «любовь-война» - так, кажется, назвала ее Антуанетт? – но ничего больше. А Нина? Как было с Ниной?

Колесников с лицом Антона Андреича тоже занимал ее мысли. Анна не могла представить себе Коробейникова, который мог всерьез стрелять в своего товарища. Даже женщина, вставшая между ними, ничего не объясняла. Это был словно антипод того верного друга, каким был Антон Андреич.

Она забылась тревожным сном лишь под утро и проснулась, когда Прасковья позвала ее к завтраку.

Несмотря на туман бессонной ночи, Анна заметила, что домочадцев что-то беспокоит. Виктор Иваныч был чересчур серьезен, Марья Тимофеевна озабочена, но самое плохое – дядя прятал глаза. Что произошло, пока она спала?

- Вчера ночью господин Штольман был арестован, - ответил отец на заданный вслух вопрос.
- Как? За что?!

Марья Тимофеевна осуждающе посмотрела на мужа.
- По-моему, это не тема для обсуждения за столом, тем более в присутствии Анны.

Виктор Иваныч поднял обе ладони, сдаваясь и признавая ее правоту.
- Дядя?

Петр Иваныч ответил, не глядя на Марью Тимофеевну:
- Его обвиняют в том, что он познал женщину против ее воли и согласия.
- Петр Иваныч! Как вы можете!
- Петр, в самом деле!
- О чем вы все говорите?!

Виктор Иваныч в сердцах сорвал салфетку с шеи, скомкал ее и сказал:
- Вчера ночью госпожа Светловидова пришла в гостиницу и пожаловалась мужу, что Штольман пригласил ее к себе, якобы обсудить положение господина Светловидова, набросился на нее… у нее есть синяки и царапины… словом, полицмейстер арестовал Штольмана. Утверждает, что тот был в подпитии.

Анна потеряла дар речи. Она хотела заговорить и не могла. Родители смотрели на нее с беспокойством, дядя делал непонятные знаки, а она все пыталась выкашлять застрявший в горле ком холодного бешенства.

- Я сейчас собираюсь в участок, чтобы поговорить с ним, - осторожно добавил Виктор Иваныч.

Анна наконец справилась с собой и глубоко вздохнула.
- Я пойду с тобой.
- Анна!
- Мама!
- Позволь, Аннет, что ты собираешься там делать?

Анна открыла рот, чтобы все объяснить… и остановилась. Нельзя, никак нельзя было говорить им все, как было. Пришлось бы начать… с чего? С дара? С того, что она пошла за носительницей черной любви? С дневников Елены? А потом? Как объяснить, для чего она подслушивала чужие тайны? Нет, тут нужно действовать иначе. Она собралась с мыслями и поняла, как надо поступить. Только говорить о своих планах заранее она не собиралась.

- Папа, я хочу всего лишь поддержать его. Я провела с ним рядом несколько дней и не верю, что он способен на… на подобное. Он человек чести, прежде всего.
- Подтверждаю, - вставил Петр Иваныч. Брат воззрился на него с изумлением.
- Ты знаком с ним, Петр?
- Шапочно… по Петербургу.
- И молчал?!

Анна снова вмешалась.
- Папа, может, оставите выговор на потом? Время не ждет.

Виктор Иваныч смотрел на дочь с сомнением. С одной стороны, дело крайне неприглядное, как еще подобное сочувствие отразится на ее репутации. С другой – Штольман понравился адвокату, неплохо разбиравшемуся в людях, а в обвинении чувствовалось что-то нечистое. И Петр говорит…

- Виктор! Как ты можешь даже думать об этом!
- Мама, не волнуйтесь, ведь я буду с папой.
- Хорошо, поедем, - Виктор Иваныч встал. – Но все разговоры только в моем присутствии!

Марья Тимофеевна стиснула чашку так, что пальцы побелели, но ничего не сказала. Знала, что бесполезно.

***
Уже садясь с отцом в пролетку, Анна вдруг заметила Елисея. Как она могла забыть о нем!
- Папа, подождите! – крикнула она и побежала к Елисею. После короткого разговора она вернулась к удивленному отцу и сказала:
- Это Елисей, он поедет с нами.
- Так это твой ангел-хранитель? – вспомнил Виктор Иваныч. – Что ж, пусть едет.

Втроем они добрались до участка. Елисей остался ждать снаружи, Мироновы направились прямо к полицмейстеру.

В кабинете было людно: помимо Трегубова, здесь были Милц, Светловидов и почему-то Шумский.
- Виктор Иванович, Анна Викторовна, рад приветствовать. Чему обязан?
- Мы здесь по поводу дела господина Штольмана, - ответил адвокат.
- Да-с, дело пренеприятное, - сказал Трегубов, косясь на Светловидова. – Вы, очевидно, в курсе обвинения?

Виктор Иванович собрался было ответить, но Анна его перебила:
- Господин Штольман невиновен.
- Вот как? А вы, барышня, собственно, кто такая?
- Анна Викторовна Миронова – моя дочь. А вы, я полагаю, господин Светловидов?
- Точно так. И мне бы хотелось, чтобы как можно меньше народу было бы поставлено в известность о преступлении против чести моей жены!
- Никакого преступления не было! – отчеканила Анна.

Милц наклонил голову набок, поднял брови, но воздержался от замечаний. Полицмейстер решил взять инициативу в свои руки.
- Вы так уверены? – Светловидов вложил в эти слова весь доступный ему сарказм.
- Да. Потому что прошлую ночь господин Штольман провел со мной.

Последовала пауза, полная смущения, негодования и недоверия. Взгляды выражали так много, что Анна невольно покраснела. Однако отступать она не собиралась. Каковы бы ни были последствия для нее, Штольмана нужно спасать.

- Я пришла к нему около восьми часов вечера, а ушла около одиннадцати. Во сколько к вам обратилась с жалобой госпожа Светловидова?
- Да вот около одиннадцати, - автоматически ответил Николай Васильевич, - не так ли, Георгий Михайлович?
- Это ничего не значит! Нападение могло произойти раньше!
- Позвольте, но городовые видели Штольмана в участке в начале восьмого! Он отпустил подозреваемых по делу об убийстве. Правда, никто не может назвать точного часа, когда он ушел, однако…
- А почему я должен верить не своей супруге, а этой, - Светловидов смерил Анну глазами в поисках эпитета, но, заметив выражение лица Виктора Иваныча, поспешно закончил, - этой барышне?
- Потому что у меня есть свидетели, - по-прежнему твердо ответила Анна. – Господин Шумский видел, как я выходила из квартиры.

Все взоры обратились к бледному и напряженному поручику. Трегубов вопросительно поднял брови. Шумский смотрел на Анну с мучительной мольбой – ему тяжело было делать признание, позорящее ее. Однако в ее взгляде было одно лишь требование – «говорите!». Поручик помедлил и ответил:
- Подтверждаю.

Светловидов начал наливаться краской, но Анна еще не закончила.
- Елисей, приставленный ко мне для охраны, скажет вам точно, кто и в котором часу входил в квартиру господина Штольмана и выходил из нее. Он тоже подтвердит, что я вошла в восемь, а ушла в одиннадцать.

- Так он был приставлен к вам или к Штольману? – съехидничал Светловидов.
- Он находился у квартиры Штольмана все время, что я была там. При мне никакого преступления не совершалось. Ваша супруга лжет, господин Светловидов!

Он вскочил, багровый от унижения.
- Ну, знаете ли, господин Трегубов! Я пришел сюда искать защиты и справедливости, а вместо этого выслушиваю какие-то обвинения!

Николай Васильевич тоже поднялся.
- Вы уж простите, господин статский советник, но, кроме слова вашей супруги, у нас против Штольмана ничего нет. А вот госпожа Миронова заявляет… и свидетели у нее имеются.
- Они подкуплены!

Шумский тут же оказался на ногах.
- Немедленно возьмите свои слова назад, господин Светловидов! Я офицер и никому не позволю так себя оскорблять!

Светловидов не был готов к такому отпору. Мгновение он смотрел на Шумского, потом отвел глаза и пробормотал извинение. Затем нахлобучил шляпу и вышел, ни на кого не глядя. Оглушительно хлопнула дверь. В кабинете воцарилось неловкое молчание. Трегубов был смущен, но доволен тем, что скандальное дело распалось, не доведя до общественного резонанса. Виктор Иванович скрипел зубами и еле сдерживался. Милц смотрел отстраненно – он предпочитал не вмешиваться там, где не требуется врачебная помощь. Шумский глубоко страдал. И только Анна, казалось, была совершенно спокойна.

- Николай Васильевич, надеюсь, невиновность Штольмана доказана? Или желаете видеть Елисея?
- Нет-нет, Анна Викторовна, благодарю за своевременное вмешательство. Его теперь же освободят, я лично принесу ему свои извинения.
- Доброго вам дня, господа.

Анна вышла из кабинета с высоко поднятой головой и никто, даже отец, не посмел ее остановить.

Содержание
Глава 20. Lux in tenebris

Отредактировано АнонимФ (06.09.2025 18:25)