Глава 4. Первенец.

Глава четвертая
Первенец

Постепенно, хоть и медленнее, чем хотелось бы, жизнь начала входить в свою колею, приобретая все более четкие очертания. Устанавливался распорядок, появлялись, привычки и даже возникали традиции, хоть и маленькие пока что, но весьма драгоценные самим своим наличием. И это было еще одно новшество в жизни Александры Андревны: дом, семья, традиции.
Поэтому она и отказалась категорически переезжать в дом на Гран-Огюстен, предпочтя до свадьбы оставаться в гостинице, хотя Петр Иванович был чрезвычайно настойчив в своем стремлении собрать всю семью в одном месте. Для него, выросшего в провинциальном Затонске, было естественно жить жизнью семьи, и чем больше было родных людей вокруг, тем радостнее он делался. Похоже, за годы странствий и авантюр Миронов сильно истосковался по ощущению семьи и дома, и теперь им откровенно наслаждался.
А вот Александру Андревну даже слегка пугало такое огромное количество людей, ставших внезапно ей не чужими. Никогда у нее семьи не было, и она вовсе не ожидала, что в ее жизни подобное может появиться. Даже в юности, когда Сашенька мечтала стать женой Петра Миронова, она как-то не задумывалась о том, что к мужу будет прилагаться целая толпа прочих родственников. Впрочем, все они были людьми замечательными, и Саша очень хотела наладить с ними добрые отношения. Вот только как это делается, она понятия не имела, и от этого чувствовала совершенно непривычную ей робость.
Это ощущение, ей незнакомое и несвойственное, сердило графиню до чрезвычайности. Не вязалось оно у Александры Андреевны с представлением о себе самой. Жизнь ее изменилась самым кардинальным образом, и хотя первое, самое трудное время было уже позади, уверенность в себе не возвращалась. Часто Саша пыталась представить себе свою дальнейшую жизнь в Париже с мужем, но получалось пока что не слишком хорошо. Ясно было, что жизнь эта будет иной, совершенно непохожей на прежнюю, но вот какой именно? Вся былая жизнь графини Раевской была подчинена распорядку света и поручениям господина полковника. Можно было вернуться к светской жизни и здесь, но уж этого ей точно не хотелось. Хватит с нее балов и приемов, неискренних улыбок и льстивых заверений.
А что тогда вместо этого? Запереться дома, выходя лишь на прогулки или в гости к Штольманам? Не так уж плохо звучит, если вдуматься, тихо и уютно. И ведь есть еще культурная жизнь, которая в Париже весьма разнообразна. Они побывали в опере уже неоднократно, хотя следовало признать, что с петербургской ее сравнить было нельзя.
Или это просто давала о себе знать грусть по дому? Нет, пожалуй, по Петербургу Александра Андреевна вовсе не скучала. Свет ее никогда не привлекал, и не будь необходимости, она настойчиво избегала бы всех его увеселений. Но то, чем она занималась, принуждало ее к этому времяпрепровождению. И если Саше чего-то и не хватало нынче, так это именно ощущения важности дела, которое на протяжении стольких лет определяло ее жизнь. Она чувствовала себя будто бы ненужной теперь, и это ощущение ей не нравилось, хоть и означало оно свободу.
Не к тому ли она стремилась, не о том ли мечтала? Она не думала об этом ранее, лишь желая быть неразлучно с любимым. Эта мечта исполнилась, и счастье наполняло каждый день с утра и до утра. Но жизнь не состоит из объятий и разговоров с мужем, она гораздо шире и объемнее, а вот как ее наполнить смыслом, пока было не известно.
Петр Иванович над ее сомнениями хоть и не смеялся открыто – еще не хватало – но и большого значения им не придавал, утверждая, что все со временем наладится. Возможно, он был прав. Ведь налаживалась же жизнь в Париже, хотя попервоначалу чужой незнакомый город вселял неуверенность. Но прошло всего лишь полторы недели, а Александра Андреевна уже вполне освоилась. На первых порах она пользовалась подсказками Миронова, но все чаще старалась действовать сама, хотя он всегда рад был служить ее гидом, куда бы ни потребовалось отправиться. И все же Саша торопилась научиться ориентироваться в Париже самостоятельно. Ей казалось неправильной собственная беспомощность. Не может же Петр водить ее за руку всю оставшуюся жизнь, она более чем взрослый человек, и способна самостоятельно ходить в магазин или на прогулки.

Правда, вот гулять они по-прежнему предпочитали вместе. Это была их радость, их собственная традиция, оставшаяся еще со времен давней юности, а потому особенно дорогая.
Другой традицией, появившейся уже в Париже, были ее волосы. Каждое утро начиналось с того, что Петр их расчесывал. Она бы, разумеется, справилась и сама, но так приятно было ощущать его заботу и ласку. И ведь не только ей нравились эти моменты их утра, Петр тоже был от них в восторге, это не вызывало сомнений. Хотя порой эти взаимно-радостные и нежные моменты их жизни оканчивались тем, что приходилось расчесываться снова.
Затем следовал завтрак, во время которого обсуждались планы на день. А потом они отправлялись гулять по Парижу, если, конечно, иных дел не оказывалось. Парки и дворцы, а иногда и просто мощеные улицы, описанные в различных романах, производили неизгладимое впечатление, Александра Андреевна не уставала восхищаться Парижем, невольно чувствуя, как все больше влюбляется в этой удивительный город.
Обязательно, какими бы ни были их планы, Петр ежедневно выбирал время, чтобы навестить дом на Гран-Огюстен. Иногда они отправлялись туда вместе, а порой он шел один, если у Александры Андреевны обнаруживались дела.
Дел было не так уж много, но они, увы, требовали непременно личного внимания и участия графини. Мария Тимофевна от своих планов по устроению их свадьбы отказываться не желала категорически, а Александра Андреевна по-прежнему не хотела ей противоречить. А значит, нужно было хотя бы свадебное платье пошить, поскольку среди нарядов, взятых с собою в Париж, ничего подходящего точно не было. Порой Сашу посещало малодушное желание попросить все-таки Петра Ивановича об устройстве тихого венчания без свидетелей и прочих празднеств. Ну к чему им это, право? Но затем она смиряла себя, потому что понимала более чем отчетливо, что для Марии Тимофеевны эта свадьба очень важна. И так вся жизнь супруги Виктора Ивановича трещала по швам, все ее убеждения подвергались нешуточным испытаниям. Так пусть хоть что-то произойдет так, как надо, ей это необходимо, а они вполне могут потерпеть всю эту суматоху.
– Как Вы не понимаете, – говорила Саша Петру возмущенно в ответ на очередные его ироничные высказывания в адрес невестки. – Все присутствующие в доме легко могут принять обстоятельства такими, какие они есть, даже мне это несложно. И лишь Мария Тимофеевна озабочена тем, чтобы все было как надо. Ей трудно сейчас, не следует на нее сердиться.
– Да кому оно нужно, чтобы было как надо? – изумлялся в ответ Миронов. – Все происходит так, как должно, единственно правильно, и незачем пытаться подогнать действительность под какие-то рамки. Не вмещаемся мы в рамки, хоть как нас в них вставляй.
Нельзя было сказать, что он был вовсе неправ. Дом, в котором соседствовало такое количество ярких характеров, да еще некоторые с весьма необычными способностями, соответствовать нормам просто не мог никак. Вот только для Марии Тимофеевны это соответствие было совершенно необходимым, без него она чувствовала себя неуверенной, растерянной, и начинала пытаться переделывать мир вокруг себя таким образом, чтобы чувствовать себя в нем уютно. К сожалению, мир в лице обитателей дома переделываться не желал, что порождало сложности и конфронтации. И если их свадьба, проведенная так, как хотелось Марии Мироновой, сможет хоть слегка эти сложности унять, значит, они должны на нее согласиться.

Поэтому нынешним днем после не слишком длинной прогулки Саша направилась на очередную примерку, с огорчением предвкушая несколько часов скуки, а Петр Иванович, распрощавшись с нею, уехал домой. День обещал быть самым что ни на есть обычным, и ничто с утра не предвещало того, что он будет отличаться от других. После посещения ателье Александра Андреевна планировала еще погулять, а затем вернуться в гостиницу. Петр Иванович обещался быть к обеду, а вечером они собирались в оперу.
Но к обеду он не появился. Миновало и время, когда надо было выходить из дому, чтобы не опоздать к началу спектакля, но от Петра Ивановича по-прежнему не было ни слуху ни духу. Саше становилось тревожно не на шутку. При всей своей видимой беспечности свои обещания по отношению к ней Миронов исполнял неуклонно. Лишь один раз он заставил ее тревожиться в ожидании, когда, разбуженный кошмарным видением, бросился домой спасать Якова и Анну Викторовну. Тогда все окончилось благополучно, хоть и не столь легко и весело, как Петр ей потом изложил.
Впоследствии Александра Андревна выслушала три различных версии: скупую, почти без подробностей – от Якова, испуганно-возмущенную – от Марии Тимофеевны, и строго-фактическую – от доктора, видимо, самую правдоподобную. Александр Францевич был строгим материалистом, чем и гордился, но глазам своим не верить он не мог.
– Возможно, есть рациональное объяснение происходящему, – сказал он ей тогда, – но мне оно неизвестно. А между тем события эти происходили на моих глазах, и игнорировать этот факт я не могу.
Впрочем, доктор, в отличие от Марии Мироновой, отнесся к происшествию со спокойствием. Видимо, философский взгляд на все на свете помогал ему воспринимать действительность, какие бы неожиданности она порой не подбрасывала.
Однако где же все-таки задержался Петр Иванович? Уже совсем стемнело! Только бы с ним не случилось ничего. Ни с ним, и ни с кем другим из семьи. Можно было бы взять экипаж и самой отправиться на Гран-Огюстен, но Александра Андреевна боялась разойтись с Мироновым. Если он придет, когда она уже уедет, то, не застав ее в номере, будет страшно тревожиться, а вот этого Саша точно не хотела.
Внезапно в дверь постучали, и лакей сообщил, что прибыло письмо для Ее Сиятельства. Странно, откуда может быть письмо в такой час? Регулярные письма приносили с утренней почтой, а сейчас поздний вечер, стало быть, это что-то срочное.
Это и вправду оказалось срочным. Письмо, на деле оказавшееся короткой запиской, было написано почерком Петра Ивановича и содержало одну-единственную фразу: «Немедленно приезжайте на Гран-Огюстен». Теперь уже Саша испугалась по-настоящему. С чего бы подобная лаконичность? Он даже и подписи не поставил, а это могло означать лишь одно: записка писалась в состоянии крайнего, предельного волнения. Что могло случиться? И с кем? Не медля ни секунды более, графиня Раевская попросила портье вызвать экипаж и направилась в дом на набережной.

Едва она, отпустив экипаж, подошла к двери, как та распахнулась, и на пороге появился Карим, радостный, с широкой улыбкой на круглом лице.
– Бала туды! – радостно прокричал он, хватая графиню за руки, и добавил по французски, – Grande joie!
И торопливо убежал куда-то по улице, оставив дверь незапертой. Что ж, хоть одно понятно: что бы ни означала первая фраза Карима, случилось что-то определенно радостное, а значит, можно не волноваться сильно. И это само по себе уже grande joie, несомненно.
Прикрыв за собой дверь, Александра Андреевна вошла в прихожую, пытаясь сообразить, как ей разыскать обитателей дома и поставить их в известность о своем приходе. Она испытывала довольно сильную неловкость, входя в чужое обиталище вот так, без доклада и сопровождения, будто бы у нее было на это право. Или все-таки было? Ведь здесь живут люди, которые теперь ее семья, а значит, не нужно задумываться о приличиях и этикете, следует просто отыскать кого-нибудь и выяснить, что за радостное событие произошло.
Хотя так ли много вариантов, если учесть, что срок родов приближался с каждым днем? Яков по этому поводу пребывал в состоянии напряженном настолько, что даже осмелился поделиться с нею как-то своими сомнениями. Сомневался он, как выяснилось, просто-таки во всем. В своем будущем, в своей способности обеспечить семью, в своих отцовских талантах, и даже в том, может ли сделать счастливой собственную супругу, хотя уж в последнем сомневаться точно было просто смешно. И так было видно, что очаровательная Анна Викторовна в муже души не чает и счастлива просто одним его существованием.
Сомневающийся Штольман производил впечатление трогательное и презабавное. Всяким его Саша видела: и бесшабашно-веселым, и сосредоточенно работающим, и смертельно усталым, и отчаявшимся даже. А вот такого Якова, растерянного и неуверенного в себе, она не представляла. Раньше неуверенность заставляла его злиться на весь мир, бросать ему вызов. Именно так он постигал когда-то науку светского общения, никак ему не дававшуюся, именно так раскрывал самые сложные дела, вцепляясь, подобно бульдогу, в неразрешимую проблему, и решая ее непременно, в конце концов.
А вот теперь проблема перед ним стояла явно неразрешимая, и он кружил в этих мыслях раз за разом, мучась осознанием собственной беспомощности. Хотелось помочь ему хоть как-то, да вот только разумные доводы Штольман явно не воспринимал, находясь во власти своих страхов. Но, по крайней мере, Александра Андревна могла его выслушать, раз уж он решился приоткрыться хоть немного. По своему личному опыту последних дней Саша знала, насколько важна для человека, измученного сомнениями, возможность поделиться ими с кем-то близким и понимающим.
Она попыталась донести эту мысль до Штольмана, поинтересовавшись, почему он не рассказал о своих трудностях жене, ведь несомненно было, что Анна Викторовна смогла бы утешить мужа, как никто иной. Но Яков лишь посмотрел на графиню так, что стало сразу понятно: даже сама мысль об этом для него неприемлема. Почему, интересно? Что мешает ему в этом? Ведь нет для него никого ближе! Разве что он не желает волновать беременную супругу, так Саша это понимала.
Впрочем, кое-что графиня Раевская была все же в силах сделать для старого друга и его семьи. Она прекрасно понимала, что денег Штольман от нее не возьмет ни под каким предлогом. Не примет он их даже от Петра, хорошо хоть, согласился квартиру принять. Но вот в подобных практических вопросах незаменима оказалась Мария Тимофевна, тоже весьма озабоченная тем, что материальное благополучие семьи Штольманов было под большим вопросом, по крайней мере, до тех пор, пока задуманное Яковом агентство не заработает в полную силу. Вдвоем, посвятив в свой план лишь Петра Миронова, который обеспечил практическое исполнение идеи с помощью своего управляющего, они сделали так, чтобы счет, отданный Яковом на растерзание теще, остался почти неизменен, а рента, подпитывающая его, несколько увеличилась, в разумных впрочем, пределах. Пределы были необходимы, дабы внесенные изменения не бросались в глаза, иначе не миновать бури и гнева. Впрочем, Саша с Петром придумали и еще одну идею, от которой Яков Платонович отказаться просто не сможет: нельзя же возвращать подарки, сделанные к тому же и не ему самому вовсе, а его сыну.
Любопытно было то, что Петр Иванович, весьма неохотно принявший мысль об использовании денег графа Раевского для них самих, с радостью участвовал в их маленьком заговоре, укрепляя благополучие семьи племянницы. Этот диссонанс Александра Андреевна пока что не понимала и обдумывала с большим интересом.
Она привыкла задумываться над причинами и следствиями поведения людей. Управляя общественным мнением, невозможно было не учитывать эти материи. Но вот отношения в семье оставались для нее тайной до сего времени, и изучать их было весьма любопытно.
А еще разговор со Штольманом породил у Саши весьма занятное размышление: не выглядят ли ее собственные сомнения и страхи столь же пустыми и надуманными? Может, поэтому Петр Миронов порой с трудом удерживает смех, когда она пытается с ним поделиться тем, что ее беспокоит? И следует не обижаться попусту, а просто посмеяться над собой вместе с ним?

Поднявшись на второй этаж, Саша прислушалась, пытаясь понять, где искать обитателей дома. Было тихо, лишь доносились откуда-то приглушенные мужские голоса, да из-за приоткрытой двери раздавалась нежная песенка. Заглянув в комнату, Александра Андреевна увидела Марию Тимофевну, сидевшую на диванчике и баюкающую на руках младенца.
– Ваше сиятельство! – обрадовалась Миронова при виде входящей в комнату графини. – А у нас вот Митенька родился! Взгляните только, какой красавец!
Саша подошла и осторожно взглянула на спящего ребенка. Младенцев до этого момента она так близко в жизни не видела. Какой же он маленький! И хорошенький! Просто очаровательный, глаз не оторвать!!!
– Ваше сиятельство, – умоляюще сказала Мария Тимофевна, – пожалуйста, посидите с Митенькой недолго, очень Вас прошу! Я просто боюсь его в кроватке оставлять одного, он ведь только что родился. И скоро он кушать захочет, а мне нужно Аннушку переодеть и покормить. Бедная девочка спит, она так устала, а ведь она даже не покушала еще. И Яков Платонович не обедал. Господи, да никто в доме сегодня не ел еще, кажется, и я даже не знаю, есть ли обед. Послала Карима за молоком, ведь нет же молока, а где он найдет его в Париже-то? И почти ночь на дворе. А Аннушке нужно молоко!
– Найдет непременно, – обнадежила графиня взволнованную новоявленную бабушку. – В крайнем случае, пошлем в гостиницу, там на кухне можно достать что угодно и в любое время, были бы деньги. А пока что я постараюсь помочь Вам всем, чем могу.
– Правда? – обрадовалась Мария Тимофеевна. – Тогда, прошу Вас, подержите Митеньку немного, пока я Аннушку покормлю! А то откуда у нее возьмется молоко, если девочка за целый день ни кусочка не съела!
– С радостью, – смутилась графиня Раевская. – Вот только я никогда в жизни не держала младенцев. Вы уверены, что я справлюсь?
– Ах, ну это же очень просто! – воскликнула Мария Миронова. – Садитесь на мое место, я Вам сейчас покажу, как именно надо его держать. Ничего сложного в этом нет, поверьте.
И в самом деле, держать младенца на руках оказалось вовсе не сложно, наоборот, очень даже приятно. Мария Тимофевна полюбовалась на получившуюся картину, одобрительно кивнула и, пообещав скоро вернуться, покинула комнату. Саша с интересом разглядывала малыша, сладко спящего у нее на руках. У него были темные волосики на макушке, даже вьющиеся, кажется, как у отца, маленький носик, пухлые щечки и длинные ресницы, аж до самых этих щек – видимо, мамин подарок. Любопытно, а глаза у него какого цвета? Мамины или папины?
Будто отвечая невысказанному ее желанию, Дмитрий Яковлевич пару раз почмокал губами, а затем открыл глазки, сонным взглядом окидывая незнакомку, держащую его на руках. Глаза у него были голубые, как небо весной, точь-в-точь как у Анны Викторовны.
– Спасибо, милый! – рассмеялась Саша тихонечко, и вдруг, осмелев, нежно поцеловала пухлую младенческую щеку.
Митенька против такой фривольности возражать не стал, лишь вздохнул, снова закрыл глаза и засопел тихонечко. Сон, главное дело младенцев, интересовал его пока что явно больше, чем целующие его дамы, и он был намерен отнестись к этому занятию всерьез. Что и не удивительно, учитывая, что и отец его всегда очень серьезно относился к любому делу, которым занимался.
Улыбнувшись собственным мыслям, графиня Раевская принялась покачивать малыша, чтобы сон его был спокойным и бестревожным, тихонечко напевая колыбельную, неизвестно откуда всплывшую в ее памяти. Какое дивное ощущение – баюкать младенца на руках, защищать и оберегать его сон. Самое прекрасное на свете.
– Какая великолепная картина! – послышался вдруг от двери мужской голос. – Ваше Сиятельство, с малышом на руках Вы смотритесь просто восхитительно.
Александра Андреевна подняла взгляд и увидела Штольмана, стоявшего в дверях, привалившись к косяку. Вид Яков имел презабавнейший: встрепанный, без сюртука и жилета, даже без галстука, в одной лишь помятой рубашке, но с таким блаженно-счастливым выражением лица, что при взгляде на него хотелось смеяться.
– Аннушка переодевается, а потом Мария Тимофевна будет ее кормить, – сказал он, проходя в комнату и присаживаясь рядом с графиней на диван. – А я захотел взглянуть на сына.
– Он спит пока что, – улыбнулась Александра Андреевна. – Давай, я тебе его передам.
Штольман неожиданно шарахнулся назад от этого предложения, так, что чуть с дивана не упал.
– Нет-нет, – пробормотал он смущенно. – Я уже его держал, лучше Вы.
– Яков, как не стыдно! – рассмеялась графиня, забыв уже, как малое время назад сама робела взять Митеньку на руки. – Это твой сын, ты должен уметь его держать! Ну-ка, садись поудобнее. Это очень просто, у тебя все получится.
Штольман, приняв у нее сына, застыл соляным столбом. Кажется, он боялся не только шевелиться, но и дышать.
– Расслабься, – строго сказала ему Александра Андреевна тем же тоном, которым поучала его в свое время правилам поведения в высшем свете. – Ты не навредишь ему, если не уронишь. А уронить его я тебе не позволю.
Яков расслабился послушно и взглянул на сына с неприкрытым интересом.
– Я ведь его не рассмотрел даже, – сказал он, любуясь малышом. – Мне его дали, а я так боялся уронить, что даже не рассмотрел. Какой он маленький!
– Это временно, – ответила Саша, пряча улыбку. – Они очень быстро растут.
– Как Вы думаете, – спросил Штольман. – Он будет похож на Анну?
– Он будет похож на Вас обоих. Иначе и быть не может.
В этот момент Дмитрий Яковлевич нахмурился, засопел, и, открыв глазки, весьма сердито взглянул на отца. А затем разразился криком громким и требовательным. Саша и Штольман хором вздрогнули и беспомощно посмотрели друг на друга. Что делать с плачущими младенцами, не знали оба.
Впрочем, ситуация разрешилась мгновенно, потому что в комнату немедленно влетела Мария Тимофевна и подхватила на руки плачущего внука.
– Проснулся, Митенька, – ворковала она. – Проснулся, маленький. Кушать хочет наше солнышко, проголодался!
И не прекращая ворковать ни на минуту, она быстро вышла из комнаты с младенцем на руках. Штольман встал с дивана и подал руку графине, помогая ей подняться.
– Александра Андреевна, нам с Вами поговорить надо, – сказал он как-то нерешительно.
– Не сегодня, – мягко ответила Саша. – Иди к жене. Ты сейчас там должен быть, а дела до завтра подождут уж как-нибудь.
– Но это важно! – попытался возразить Яков.
– Все важное сейчас там! – сказала графиня строго, подталкивая его к дверям, за которыми скрылась Мария Тимофеевна. – Передавай Анне Викторовне мои поздравления.
Яков сдался, наконец, и скрылся за дверью супружеской спальни. А Саша задумалась о том, где же, собственно говоря, искать остальных жителей этого дома. Судя по голосам, доносящимся из-за закрытой двери, все мужчины, кроме Штольмана, собрались в комнате Петра Ивановича, и нужно бы проверить, чем они там заняты, а то как бы не оказалось, что Мария Тимофевна зря беспокоилась об ужине, потому что ужинать будет некому.
Постучав, Саша заглянула в комнату. Зрелище, ей открывшееся, и впрямь вызывало тревогу: вокруг стола собрались оба брата Мироновых и доктор Милц. Причем, если доктор, как всегда державшийся с вальяжным достоинством, выглядел лишь более радостным, чем обычно, то Виктор Иванович и Петр Иванович явно боролись с волнением долго и старательно. Мария Тимофевна, если выберет минутку, чтобы проверить, чем занимается муж, будет чрезвычайно недовольна. Собственно говоря, Александре и самой следовало бы рассердиться, но гнева она не чувствовала совершенно, зато при взгляде на их перепуганные лица ей неудержимо захотелось смеяться.
– Ваше сиятельство, – приветствовал ее доктор, поднимаясь.
– Сашенька! – эхом отозвался Петр Иванович, вставая и придерживаясь за стол, чтобы сохранить равновесие.
Виктор Иванович тоже пробормотал что-то приветственное, попытался встать, но не осилил, и остался сидеть, глядя на нее виновато.
– Добрый вечер, господа, – невозмутимо приветствовала их графиня Раевская, изо всех сил удерживая рвущуюся улыбку. – Какой сегодня замечательный день для всех нас.
– Митенька родился! – оповестил ее Виктор Иванович, радостно улыбаясь.
– А Мария Тимофевна нас выгнала, – пожаловался на невестку его брат. – И подержать внука не дала!
– Еще не хватало, – покачала головой Александра, глядя сразу на них обоих.
Пожалуй, Петру Ивановичу лучше сегодня переночевать дома. До гостиницы он не доедет, уснет по дороге. А Виктор Иванович и вовсе готов уснуть прямо здесь, за столом. Ах, как расстроится Мария Тимофевна! Лучше уж пусть она застанет мужа спящим, тогда, может быть, все обойдется.
– Александр Францевич, – обратилась она к единственному трезвому человеку в комнате. – Прошу Вас, помогите Виктору Ивановичу, его так утомили нынешние треволнения, что отдых ему просто необходим.
– Непременно, Александра Андреевна, – усмехнулся в усы доктор. – Не беспокойтесь, я прослежу, чтобы Виктор Иванович как следует отдохнул. Не желаете ли, чтобы я позже вернулся к Вам?
– Нет, благодарю Вас, – ответила графиня Раевская. – Нам с Петром Ивановичем нужно побеседовать.
Доктор увел старшего Миронова, старательно и аккуратно поддерживая его под локоть, а Саша взглянула на оставшегося младшего. Подняться Петр больше не пытался, понимая, видимо, что и первая попытка удачной не была, и теперь сидел на стуле, глядя на нее виновато. В его раскаяние Саша не верила ни минуты, но подразнить его хотелось. Так просто, от хорошего настроения, а вовсе не от желания поссориться.
– Итак, сударь, – сказала она с напускной строгостью. – Что Вы имеете сказать в свое оправдание?
Миронов вздохнул покаянно, потупился, а потом вдруг неожиданно резво для нетрезвого человека притянул ее к себе и усадил на колени. Теперь ей уже даже дразниться расхотелось. Саша обняла его за шею, прижала к себе кудрявую голову:
– Я же волновалась! Ну, почему Вы меня раньше не позвали?
– Я не хотел, чтобы Вы переживали, – пояснил он. – Мы целый день нервничали. К чему Вам эти тревоги? Я написал Вам, когда стало известно, что все хорошо.
– Хватит уже меня оберегать от всего на свете, – рассердилась Александра Андреевна. – Вы сами говорили, что здесь теперь моя семья. Я должна была быть с Вами в такой момент.
– Вы правы, любовь моя, – покаянно вздохнул Петр Иванович. – Вы всегда правы, а я не прав. И теперь Вы на меня сердитесь.
Он был настолько расстроен и безутешен, что ей снова захотелось смеяться. Интересно, это у него последствия возлияний, или он на самом деле боится, что она рассердилась и обиделась? Не удержавшись, Саша быстрым поцелуем коснулась его губ, пахнущих коньяком.
– Мне следует на Вас сердиться, – сказала она строго. – В следующий раз, имейте в виду, я так и сделаю. Но сейчас у меня слишком радостно на душе.
– Да, – оживился Петр Иванович. – Ведь у нас родился Дмитрий Яковлевич. Маленький Штольман, просто вылитый отец! А нам с Виктором не позволили его подержать! Это несправедливо.
– А мне позволили! – не удержалась, чтобы не похвастаться, Саша. – Он просто чудо. И Вам завтра позволят тоже, я уверена. Так что сейчас Вы отправитесь спать, я надеюсь, чтобы приблизить этот момент. А я посмотрю, не нужна ли помощь Марии Тимофевне, и если дел больше нет отправлюсь в гостиницу, чтобы завтрашним утром вернуться сюда снова.
– Я Вас провожу, – немедленно ответил Миронов и явно сделал над собой героическое усилие, пытаясь выглядеть трезвее, чем был. Получилось не слишком убедительно.
– Нет, Вы останетесь, – строго ответила Александра Андреевна. – А чтобы Вы не спорили, я попрошу Карима, чтобы он меня проводил.
– Да Вам вообще незачем уезжать, – сказал Петр огорченно. – Ваше место там, где я, Вы сами это говорили. А я здесь.
Вот не хватало еще с ним спорить, когда он в таком состоянии! Может, она все-таки зря не позволила доктору вернуться? При нем Петр был бы сдержаннее. И как, спрашивается, укладывают спать нетрезвых мужей? Такого опыта она точно не имела, и в книжках про это не пишут! Не спрашивать же совета у Марии Тимофевны! Это было бы крайне неловко, право. Нет уж, Ваше Сиятельство, придется как-нибудь осваивать эту науку самостоятельно.
– Немедленно ложитесь спать, не то я и вправду рассержусь, – строго сказала Саша, выскальзывая из обнимающих ее рук и поднимаясь. – Помнится, Вы хотели, чтобы я чашками в Вас кидалась? Чашек тут нет, но ведь и бокал сойдет!
– Тогда Вы точно не уйдете, – рассмеялся он, с трудом вставая. – Потому что после такой ссоры примирение будет просто необходимо, и я Вас никуда не отпущу. Не волнуйтесь, Саша, я немедленно укладываюсь спать. И непременно жду Вас тут утром.
– Доброй ночи, – улыбнулась ему Александра Андревна, довольная тем, что ей удалось добиться того, чего хотела.
Прихватив с собой на всякий случай уполовиненную бутылку коньяку, она вышла из комнаты. Но едва сделала пару шагов по коридору, как была едва не сбита с ног молодым отцом, вышедшим из своей комнаты. Штольман переоделся и даже галстук его был повязан ровно, но лицо у него было еще более восторженно-ошеломленное, чем раньше.
– Простите, Александра Андревна, – извинился он. – Я, должно быть, задумался.
– Что с тобой случилось? – поинтересовалась графиня. – У тебя такое выражение лица, будто ты Богоматерь узрел.
– Я смотрел, как моя жена кормит моего сына, – ответил Яков и расплылся в такой улыбке, что ей плакать захотелось от радости за него.
Не знала Саша на белом свете человека, который бы больше заслуживал счастья, нежели Яков Штольман. И как же она рада, что он это счастье получил. Однако вид у него, прямо скажем, не слишком вменяемый.
– Ты куда-то шел? – спросила она Якова.
Он задумался, нахмурившись:
– Не помню. Анна уснула, Мария Тимофевна унесла Митю, а я пошел…
– Ты ел? – задала Саша следующий вопрос, поняв, что на предыдущий ответить он не сможет.
– Нет, кажется, – задумчиво ответил Штольман, – но не уверен, что смогу есть.
– Сможешь, еще как, – непререкаемо сказала графиня Раевская. – Иди в кабинет, я добуду тебе ужин. А потом тебе надо поспать, пока ты с ума от радости не сошел. И вот это возьми тоже, тебе оно явно пригодится.
И Саша сунула Якову в руки бутылку с коньяком. Он воззрился на этот предмет с таким изумлением, что она снова не удержала улыбку.
– А это у Вас откуда?
– Отобрала у братьев Мироновых, – рассмеялась Саша. – Им уже не нужно, они спят, а вот тебе явно не помешает.
Поднос с ужином для новоиспеченного отца мигом собрала робкая Жаннет, исполняющая роль кухарки в этом доме. Яков рассказывал Александре Андревне ранее, что эту сироту Анна Викторовна подобрала где-то на парижских улицах и приютила. Девушка боялась лишний раз глаза поднять, но Саша не теряла терпения, всякий раз стараясь с нею разговаривать. Постепенно Жаннет стала смущаться меньше, а сегодня, в честь великого события, произошедшего в доме, осмелилась даже улыбнуться.
Яков ел за столом в кабинете, а она сидела и смотрела. Сейчас он доест, она заставит его выпить еще бокал и проследит, чтобы он отправился спать. Всех она сегодня баюкает, начиная от Митеньки и заканчивая его отцом. Ни дать ни взять, сонная фея.
– Чему Вы улыбаетесь, Ваше сиятельство? – спросил Штольман, покончив, наконец, с едой и наливая коньяк в бокал.
– Да просто на душе светло, – улыбнулась ему графиня. – Такое чудесное событие, что сердце радуется.
– Да, – улыбнулся он в ответ, – событие совершенно замечательное. Кстати, это не единственная радость за сегодняшний день.
– Вот как? – изумилась Александра Андреевна. – И что же может конкурировать с рождением твоего сына?
– Наша с Вами свобода, – ответил Штольман. – Сегодня утром я встречался с господином полковником. Владимир Николаевич не имеет претензий ни ко мне, ни к Вам, и в дальнейшую нашу жизнь вмешиваться не собирается. Мы свободны, Александра Андревна, будто ветер – оба. Полагаю, полковник сам захочет рассказать Вам об этом, возможно, уже завтра, но я решил не длить Ваше ожидание сверх необходимого.
Саша слушала его по обыкновению внимательно, слышала каждое слово, но смысл сказанного никак не мог достичь ее разума. А когда смог наконец-то, то волна горячего облечения затопила ее душу невыразимой радостью, так, что даже слезы на глазах выступили. Саша поспешно наклонила голову, чтобы Яков, не дай Бог, не увидел, что она от счастья расплакаться готова.
Неужели такое возможно? Неужели они на самом деле вольны жить, как им вздумается, не ожидая приговора, не страшась и не таясь? Все эти дни ожидание висело над их головами дамокловым мечом, а теперь оно закончилось, и облегчение, которое она испытывала сейчас, было почти непереносимым.
– Как тебе это удалось? – спросила она Штольмана, справившись, наконец, с эмоциями.
– Да, собственно, я тут не причем, – ответил он. – Господин полковник сам Вам все объяснит. В этой бочке меда есть как минимум одна ложка дегтя: в Россию мне путь заказан, да и Вам там появляться нежелательно. Так что путь окончен, кажется. Мы прибыли к месту назначения, и начинается новая жизнь.
Вот в этом он был прав абсолютно. Для них начиналась новая жизнь, необычная, мирная. Просто жизнь, безо всякого великого служения, такая, как у большинства людей.
– Полагаешь, мы с этим справимся? – спросила с улыбкой графиня Раевская.
– Непременно, – усмехнулся Штольман. – У нас масса причин справиться, сегодня стало на одну больше. Кстати, Вы ведь придете сюда завтра? Анна хотела бы с Вами поговорить.
– Ну, разумеется, я приду, – улыбнулась Александра Андреевна. – И с удовольствием побеседую с твоей чудесной женой. Она очень славная, но у нас ни разу не выдалось возможности поговорить.
– Вот и отлично, – ответил Яков, поднимаясь. – А теперь, Ваше сиятельство, я, с Вашего позволения, и вправду спать пойду. Что-то я совсем сегодня устал.
– Иди уже, – милостиво разрешила графиня. – А то ведь упадешь по дороге и заснешь в коридоре.
Штольман ушел, и пора настала собираться назад в гостиницу. И что она, в самом-то деле, так упрямилась? Как хорошо было бы сейчас никуда не ехать, а просто перейти в другую квартиру и лечь спать! Однако раз уж взялись они создавать видимость приличий, нужно следовать плану. И пора уже ехать, почти ночь наступила. А завтрашний день вряд ли окажется менее насыщенным, чем сегодняшний. Наверняка и он принесет массу открытий. Будем надеяться, что они будут не менее приятными.

Следующая глава Содержание